Рецензии на произведение «Ива»

"Уж сколько их упало в эту бездну с поверхнрсти земли..."
Да, Артем, об этих трагедиях надо знать , сопереживать, помнить и рассказывать всем. Только не молчать.

Благодарю Тебя и Анечке спасибо еще раз.

Петро Домаха   03.01.2013 20:12   Заявить о нарушении

Щиро вітаю!
В нациольном парке Алтын-эмель на востоке Казахстана есть ивы, чей возраст давно перевалил 700 летний рубеж. Им пришлось повидать многое...
Может когда-то мы все научимся читать их мысли.
Дорогая Анна!
Несказанно рад что могу общаться с Вами. Потому как чувствую от Вашего доброго сердца свет и тепло. Они переливаются мне.
В Новом году жизнь не начинается с чистого листа, но пусть он будет добрее. Пускай на жизненных дорогах всегда остается место для улыбки и творчества.
Хай щастить!


Петро Домаха   30.12.2012 13:32   Заявить о нарушении

Каждую весну старенькая ива удивленно наблюдала у себя набухание почек и появление светло-зеленых листиков. Утомлённая затянувшейся жизнью, она ворчала про себя: «Ну сколько можно? Если бы листья, опадая осенью, уносили из моей памяти хотя б частичку виденного и пережитого. А новые приносили только радость перворождения. Но так не бывает. А мне давно уже хочется навсегда закрыть глаза, засохнуть и забыть про все на свете. Хватит! Сколько братьев и сестер росли когда-то вокруг. Где они сейчас? Давно исчезли, превратились в прах и разнеслись ветрами да сыпучим песком.

Теперь вот одна стою... На костылях, как старушка. Стало трудно держать крону. Вот уже и ветки в землю вросли, а всё не помирают. Зачем мне такая память? Кому это все расскажешь? Девочка с рыжими волосами не приходит больше. Одна она умела слушать и чувствовать...»

Под печальные органные напевы соседа, песчаного бархана, в памяти ивы мелькали события прежней жизни. Выхваченные эпизоды нанизывались на невидимые нитки, как бусинки. И уже не скажешь, чего в тех бусах больше: светлого или темного, возрождения или умирания, радости или печали...

Первые кадры. Пятое лето для ивы. Идут ливневые дожди, такие необычные для этого края. Деревья, жадно глотая влагу, набираются сил, глубже пускают корни. Из степи, заросшей разнотравьем, выныривают сотни комонных пришельцев. Останавливаются, раскидываются табором, поят лошадей и сами пьют из глубокого ручья неподалеку. Варят в огромных котлах забитый скот. Горьковатый дым костров, запах конского пота, топот, гортанные крики отовсюду, беготня.

Ночью суета стихает. Ханская гвардия вооруженных стражников окружает шатер, расшитый золотом. Охраняют покой вождя. Под ивой лежат трое пленных. Руки и ноги неестественно выкручены и связаны сыромятными ремнями за спиной.

А утром, когда солнце только позолотит западный горный хребет, похожий на конское седло, тысячный отряд отправляется в дорогу. Собираются, быстро наводняют степь и исчезают за горизонтом. Примятая трава медленно распрямляется после копыт. И только трое мужчин лежат недвижно под ивой с переломанными хребтами. Взгляд их глаз навсегда устремлен в небо...

С тех пор еще много раз красочные горные перевалы покрывались снегом, выбеливались на глазах у ивы. Кадры менялись, персонажи появлялись на миг и исчезали.
Вот табунки джейранов или куланов утоляют жажду в неугомонном ручье, а затем жмутся под ивой, чтобы отдохнуть в тени. Воркуют горлицы в кроне. Беркут, который осматривает окрестности с вершины, или семейная пара воронов, что переговариваются между собой.

Зимой, в самые метели, сюда приходила одинокая белая верблюдица в поисках убежища. Тогда жесткая ивовая кора украшалась пучками белоснежной шерсти, а нависшие тонкие ветви бережно подстригала хаптагайка*.

Пастухи-кочевники дважды в год размещали неподалеку свои домашние стада и табуны. А через два месяца оставляли стойбища и двигались дальше. Позади оставались скошенные тысячами зубов травы и кусты.

В этом бесконечном калейдоскопе событий неизменным оставалось только одно: унылые напевы огромного бархана при порывах западного ветра. Иве слышалось в тех звуках стремление самому сняться с насиженного места и найти своего собрата. «Откуда он взялся здесь? Может, прямо с неба свалился? Куда ни глянь, ничего похожего нет. Ни единого песчаного холма...» - думала ива.

Как-то в начале лета степь снова заполонили чужаки. Поток всадников растянулся до горизонта и сеял за собой черную смерть. Там, откуда пришли ордынцы, она теплилась в бесчисленных норах сусликов и песчанок. А по весне стремительно выбралась наружу, вцепилась мелкими кровососами в доспехи одомашненного джунгарского тарпана и его гриву.

Та смертельная эпидемия плодилась-множилась в одежде всадников, в шерстяных подстилках и даже в линялой шерсти верблюдов из обоза. Теперь неотступно двигалась по потоку и ненасытно выхватывала свою добычу. Тех, кто уже не держался в седле, оставляли без сожаления умирать. Забирали коня, а самого хозяина бросали на произвол судьбы с отрезанным вонючим седлом. Степь широкой полосой засеивалась людьми, которые вскоре умирали, окровавленные, в струпьях, с почерневшими пальцами. Их грудь напоследок раздирал убийственный кашель.

В то лето не выпало ни капли дождя. Палящее солнце и суховеи властвовали в притихшем испуганном раздолье. А потом щедрый снег засыпал глубокие трещины на пересохшей почве. Чума отступила. Впоследствии лишь молодые кусты саксаула указывали кусочки земли, где топталась черная смерть и где покоятся умершие.

После опустошений и пепелищ весеннее буйное прорастание и цветение долины утверждало свое право на жизнь. Табуны диких лошадей, куланов и хаптагаев постепенно потеснили прирученные и одомашненные животные.

Бескрайние пастбища целый год кормили бесчисленное множество всякой живности. Миллионы копыт поддерживали плодородие степи. Она наполнялась человеческими голосами. И казалось, что так будет продолжаться вечно, что этому уже ничто не помешает.

Но пришла затяжная война. На этот раз с другими кочевниками. Великая степь, а не разминулись... Воинственные чужаки-джунгары грубо утверждали свое право первой ночи. Право первыми топтать молодую весеннюю траву, гнать вперед сытую добычу на охоте, напоить свои стада в оазисах среди пустыни или обустраивать удобные зимние стойбища в укромных уголках.

Залитые кровью, отвоеванные, лакомые куски земли каждый чужак пытался «увековечить». Они оставляли в живых только местных женщин. 150-летняя война на истощение, на истребление коренного населения. Она забирала лучших. В таких войнах выживают не мудрые, не человечные, а сплоченные и дикие. Первобытная стая против семьи. За Годы Великого бедствия отдельные территории почти совсем обезлюдели.

Ива невозмутимо смотрела, как табунки одичавших лошадей прятались в зарослях тугая (камыша). На некоторых еще болтались полуистлевшие уздечки или почерневшие седла. Рядом разорен дотла человеческий зимовник, и теперь огромные стаи волков прочесывают окрестности.

Той снежной зимой белая верблюдица присоединилась к стаду собратьев и сестер. Вместе хаптагаям было легче защищаться от волчьих зубов. А в начале лета под ивой она родила на свет детеныша светло-палевого окраса. Верблюжонок смешно топтался и почесывался своими пушистыми бугорками о наклоненные ивовые ветви.

С тех пор еще много всего произошло на глазах постаревшего дерева. Но события были предсказуемые, знакомые. Они ничем не могли поразить. Не раз уже виденные кадры. Как меняется погода в течение года, как вычерчивают линии на небе перелетные птицы весной или осенью. По одному сценарию кочуют отары, стада и табуны. И горизонт отсвечивается уже виденными красками. Такое же воркование горлиц в кроне, что и раньше, или писк птенцов, которые заявляют о себе, вылупившись из яйца. Довершали эту знакомую картину извечные унылые напевы песчаного бархана...

Анна Дудка   01.01.2013 18:34   Заявить о нарушении

И ничто не предвещало самого страшного. Не виданного еще ни степью, ни диковинной окраски скалами, ни даже барханом. И ивой тоже. Ашаршылык **. Слово, которое шелестело везде, произносилось каждыми устами и зловеще кружило в этом краю. Слово, которого боялись стар и млад больше орды и бубонной чумы. Оно пугало своей неотвратимостью и непостижимостью.
На глазах местных жителей вооруженные до зубов армейские отряды забрали всю домашнюю живность. Десятки миллионов коров, овец, лошадей и верблюдов согнали в огромные загоны. Там часть вырезали, но больше животных передохло, превратившись в ужасающие по размерам могильники.

Ревет, умирая скот, ветром разносится вонь на километры вокруг, и многочисленные стаи сытых стервятников летают в небе... Кочевой уклад степняков, который здесь зародился и процветал тысячелетиями, решили уничтожить одним махом. Убогие вожди щедро устелили землю умершими от голода людьми. Они фактически ополовинили все население края.
Когда сошел снег, открылись еще невиданные ужасы мора. Разбросанные почерневшие трупы на тысячи километров в степи. Пустыми глазницами они все еще смотрели в небо с немым вопросом. Но люди не птицы, они не могут быстро сняться и улететь...

Те, кто смог пережить голодную зиму, бежали из последних сил в поисках лучших мест. Оставляли родную землю ради слабой надежды. Вскоре полчища черных грифов и белоголовых сипов, стервятников и бородачей улетели прочь и развеялись. Пища закончилась...

Мертвая немая территория тянулась во все стороны горизонта. Даже у песчаного бархана отнялся язык. За два года не пел ни разу. Иве казалось, что степная долина замолчала навсегда. Только ветер зловеще воет в кроне. И еще горный седловидный хребет на горизонте не забывает по утрам хвастаться золотой каймой. Иве он казался каким-то недосягаемым призраком...

«А что было потом?» - пыталась выхватить еще одну бусину воспоминаний старушка. Тем временем сюда, в межгорную котловину, начали свозить остатки уцелевших редких животных, чтобы они не вымирали, а множились. Выпускали их на волю и охраняли всю живность от ненасытных двуногих охотников. На месте бывшего стойбища, в тени ивы, построили человеческое жилище. Для тех, кто охранял степь.

Вот тогда под ивой и появилась рыжеволосая девочка. Она часто запускала пальцы в глубокие впадины на дряхлой коре дерева и замирала. Прикладывала ухо к дереву и зачарованно слушала, как шелест раскидистой кроны сбегает вниз и собирается в приятную мелодию. Эти мелодии стекают к земле, а снизу, от корней, доносится приглушенный стон-дыхание. Девушке слышался в нем тревожный отголосок пережитого ивой.

Среди зимы на подоконнике ее комнаты всегда набухали почки несколько ивовых веточек. А тихими летними вечерами босая девушка часто забиралась вглубь кроны. Садилась на любимую широкую ветку и писала письма. Городские подруги далеко, а ей хотелось выговориться. Только слушателей мало - одна ива. Единственная девушка на 70 километров вокруг. Девушка, читающая вслух написанное и тихо подпевающая печальному бархану...

На памяти ивы такого еще не было. Столько сотен лет отрешенного созерцания чужой смерти и рождения, пересыхания и прорастания всего живого. То невозмутимое, равнодушное невмешательство внезапно закончилось. Ива ждала!

«Почему? - спрашивала себя.- А потому, что никто не разговаривал со мной так искренне. Не делился печалью и радостью, не доверял сокровенного. Никто не прижимался так и не умел слушать. Двадцать четвертую весну жду ту девушку...
Приезжают, да всё не те. На больших черных машинах. Расфуфыренные, залезают и топчутся острыми каблуками. Любуются собой... на дереве. Фотографируются. Наверное, хотят остаться вечно молодыми».

Ива помолчала задумчиво и сказала напоследок: «Я хочу еще хоть раз почувствовать прикосновение ладоней этой рыжеволосой. Я же легко узнаю их нежный рисунок среди тысяч чужих».
______________________________________________

*Хаптагай (по-монгольски) дикий двугорбый верблюд.
**Ашаршылык (по-казахски) голод как массовая трагедия, голодомор.

Примеч. автора.
В начале 30-х годов прошлого века, под руководством Шая Ицковича Голощёкина, было конфисковано и уничтожено 36 миллионов голов скота в Казахстане. Чтобы представить размер трагедии, напомню, что длина экватора земного шара составляет 40 миллионов метров. Ашаршылык унес тогда жизни двух с половиной миллионов казахов. Иначе как геноцидом это назвать нельзя. И мир должен признать это.

Анна Дудка   01.01.2013 18:34   Заявить о нарушении