В давние времена славного пошлого, когда оно еще не казалось
таким славным, считалось необходимым приобщение к культуре.
Ходить в кино казалось делом обыденным и привычным. Вот,
театр посетить, Особенно оперу, про гражданскую войну. Ария комиссара
перед расстрелом.
Молодой, страстный, так верит в свтлое будущее. Поет, старается
в энтузиазме, напоследок. Смотришь и думаешь, зачем напрягается, все
равно расстреляют, сволочи. Ну вот, уже расстреляли.
Впрочем, с такой наивной верой, тридцать седьмого точно бы
не пережил. Тогда выживали те, кто вовремя пригнуться успевал, как
ковыль-тава. А этот не стал бы. Расстреляли бы, как врага народа.
С посмертной реабилитацией, конечно.
В нашем городе, таким способом, первого директора крупного завода
реабилитировали, с посмертным положительным некрологом.
Или «Сказка о Мальчише-Кибаьчише». Поет куча крупных
мужиков, и не поймешь, который из них Мальчиш-Кибальчиш. Но арию
Мальчиша-Плохиша хорошо запомнил.
Играли как-то мальчиши во дворе. Тут и пошла песня.
Плохиш: А давайте в мою поиграем игру.
Кибальчиш: В какую игру, Плохиш?
Плохиш: Эта игра. Самая лучшая на свете. Она называется «Твое и мое»
Кибальчиш: Расскажи о своей игре.
Плохиш: Все очень просто. Гавриш, дай мне коня.
Гавлиш: Возьми, Плохиш.
Плохиш: А теперь попроси коня обратно.
Гавриш: Верни коня, Плохиш.
Плохиш: Я не верну тебе коня. Потому что это мой конь. Мой конь.
Мой конь.
Кибальчиш: Плохая игра твоя, Плохиш. Не будем в нее играть.
Плохиш: Обидел ты меня, Кибальчиш. Сильно обидел. Запомню я.
Вот так предателями и становятся. От детской обиды. Мудро.
А кино готовило к повседневному подвигу. То самолеты падали,
поезда горели, то машины с тракторами взрывались. Что-то рушилось, что-то
тонуло. Сплошные катастрофы.
Возможно, режим чувствовал неизбежность крушения,и подспудно
готовил каждого к скорой гибели, культивируя смерть за Родину, как высшее
счастье. Власть не могла предположить иного исхода. Как это так? Она
погибнет, а кто-то после этого еще сможет жить.
Ничего, пережили, живем и еще переживем. Много чего.