История
«Спасибо деду за победу!»
В живую своего деда я видела дважды. Первый раз, когда мы на машине с родителями по дороге домой от бабушки из одной сибирской деревни заезжали к нему в другую деревню. Мне было лет 11-12, я еще не умела оценивать происходящее, только чувствовала комфорт-дискомфорт, как все дети в таком возрасте.
Я спала на заднем сидении, когда машина остановилась у высоких ворот довольно большого дома. Меня разбудили. Я смотрела на все своими сонными глазами и мне совсем не хотелось вылезать из-под теплого пледа.
Я увидела пожилого человека невысокого роста, среднего телосложения с серьезным не улыбающимся лицом и рядом с ним полную дебелую женщину, гораздо моложе, изображающую радушие, - вторую жену деда. Встреча была без особых эмоций, может быть, для меня. Я шла за родителями в дом. Там нас ждал уже накрытый стол.
Я не помню, о чем разговаривали взрослые, да и не интересно мне было: здесь все чужое, неродное и иное. То ли дело у моей бабушки, первой жены деда! Тепло, любимо, вкусно! Там я дома.
Мы заночевали у деда, потому что застолье было с водкой, и отцу надо было отоспаться перед дальней дорогой в Алма-Ату, где мы тогда жили. В дорогу нам дали какой-то снеди, а мне на заднее сиденье положили большую пуховую подушку и что-то еще из постельного в подарок от семьи деда. Дед предложил отцу какое-то кожаное пальто со времен войны. Но отец почему-то отказался.
Я сейчас понимаю, что мой отец, выросший в бедности практически без отца в семье с еще тремя сестрами, хотел показать деду свою красавицу жену и дочь и свою честно заработанную «Волгу». Он хотел показать свою состоятельность... что его жизнь удалась, что он не пропал, не спился, как многие его сверстники, и стал Человеком.
О своем детстве отец мало рассказывал, не любил вспоминать тяжелые голодные годы. Из обрывков разговоров взрослых, которые мне довелось услышать, у меня сложилось противоречивое представление. То ли как у Островского в «Грозе», то ли как у Горького «На дне». Старшая сестра отца как-то вспоминала, каким строгим даже жестким был их дед, мой прадед, он держал у себя ключи от кладовой и погреба, ранним утром выдавал своим трем снохам и дочери задания на день — прибраться, постирать, приготовить еду, и порции продуктов, а потом проверял. Он экономил на всем. И его все боялись. Его три сына, снохи и дочь работали не покладая рук, под его неусыпным приглядом. Свою бабушку, мою прабабушку тетя помнила как тихую бессловесную труженицу. Почему-то моя бабушка, мама моего отца, когда сердилась на него, то называла именем его деда - «вылитый Федор Васильевич!». Это все, что я знаю о происхождении и воспитании моего деда и отца. Родословными тогда не занимались — выжить бы.
Меня отец очень любил, брал с собой повсюду, - на работу, на покос, даже когда пили с мужиками втихаря от жен. В лютый сибирский мороз он заворачивал меня в огромный тепленный тулуп, давал конфеты-ириски, которые я тщательно очищала от махорки и, счастливая, ела, пока они пили самогон и что-то громко обсуждали с другими такими же деревенскими мужиками. Мой отец мне, маленькой, казался самым сильным, самым добрым и красивым. Я не ощущала скудости их жития. Можно сказать, что мое детство, за некоторым исключением, было счастливым. У меня было самое главное в жизни ребенка — любовь отца. Его большие теплые руки, его родной запах с примесью мазута и бензина защищали меня от всех невзгод и страхов. И даже когда бабушка притаскивала его, пьяного, домой на своих худеньких плечах, ругаясь, чертыхаясь, как эти пьяные мужики, я любила его, такого нелепого и смешного, и помогала ему раздеться и добраться до постели.
Родители строго следили, чтобы я была сытой и в тепле. Они оба знали, что такое голод и холод.
Мама вспоминала, как во время войны они, дети, собирали по огородам ботву и остатки овощей, а их матери варили из этого похлебку. О хлебе мечтали, как о манне небесной.
Отец только однажды рассказал, как он с ребятами добывал картошку с полей Сиблага (исправительно-трудовой лагерь), который находился недалеко от деревни.
...Несколько подростков на санках, запряженных собаками, прячась за кустами опушки леса, тихонько подбирались к полям, на которых заключенные копали картошку. Дети ждали, когда заключенные закончат работу и уйдут в лагерь под надзором вертухая с ружьем на лошади, чтобы потом доползти до предусмотрительно оставленных этими изможденными полуголодными лагерными страдальцами палочек — опознавательных знаков с оставленной картошкой для них, таких же полуголодных детей. Так сибулонцы, как их уничижительно называли многие деревенские, помогали этим деревенским выжить.
Собаки, верные друзья отца по жизни, были с ним всегда, до конца его дней. Он относился к ним, как божьим посланникам. Они спасали его не один раз от того самого вертухая с ружьем на лошади, когда тот гнался за детьми и палил по ним не разбирая. Зверь был, не человек. Говорят, заключенные придушили его за невыносимые издевательства над ними. А как жилось заключенным в Сиблаге, красноречиво говорит это письмо-крик о помощи...
ТРУДПОСЕЛЕНЦЫ — ПЕШКОВОЙ Е. П. <14 апреля 1934> «В Комиссию помощи политическим заключенным Е. Пешковой Мы, тру<довые> поселенцы, обращаемся с просьбой поиметь человеческую милость, направить к нам какую-нибудь комиссию смешанную, разобраться в наших делах. Нас собрали, несколько тысяч хороших честных людей, здесь, и семьи мужчины и женщины держат под штыками с дисциплиной старой жандармерии, кормят одним только хлебом от 400 до 600 гр<амм> в сутки, все свое прожили, казенного ничего не дают, жаловаться некому, и мы обреченные здесь в Сибири в г<ороде> Томске на Томском пер<есыльном> пункте обречены на смерть от тоски, горя и от полуголода. Услышьте наш вопль, подайте нам помощь, политическим заключенным, не считайте нас уголовниками, мы забраны по изоляции, в нас не разобрались, нельзя всех мерить одним метром. Наши вожди тоже были в ссылках, неужели они это так скоро забыли и помогать, помогите и нам. Среди нас есть и красные командиры, и другие ответственные работники, которых следует совсем освободить. Просим не медлить с нашей просьбой у вас о помощи. Заключенные Сиблага. Пер<есыльного> пункта Томска 1, ПП ОГПУ г<ород> Томск. Кроме того просим разъяснить, почему нас из тру<довых> поселенцев перевели в спецпоселенцы? Хуже это или лучше? Мы ничего не знаем, что с нами, как с неодушевленными, выделывают. Помогите».
В это самое голодное для его детей время мой дед воевал. Получил высокие награды. Он кавалер пяти орденов...я не знаю, каких, так как мне, нам, брошенной им семье, ничего от него не досталось. Эти награды, возможно, хранятся у его внуков от другой семьи. А, может, и нет. Потому что и вторая его семья не жила счастливой жизнью: его победы не принесли мира в его семьи.
Вернувшись героем с войны, дед, конечно, сразу получил назначение, должность. Директор МТС (машино-тракторной станции) для сибирской деревни означало невероятный взлет карьеры. Машина с водителем, крепкий дом, содержание. Но ...не с моей бабушкой. Она показалась ему тощей, грубой, старой. Да и дети — семеро по лавкам доставляли хлопот. Дед нашел себе помоложе, покраше, побогаче...ту самую бабушку, которая подарила мне пуховую подушку на заднее сиденье отцовой машины.
Чести ради надо сказать, что дед помог прежней семье стройматериалами, когда дети его попросил об этом. Но строили бревенчатый дом сами дети и их мать, та самая тощая старая неугодная жена. «Пупы надрывали», скажет мне не раз моя тетя. Эта тетя пробовала вернуть отца в дом. Она поехала пожить у него и уговорить вернуться. Даже молитвы какие-то читала. Но ничего не вышло.
Построенный дом состоял из двух небольших комнат с печкой посредине, как и положено. Маленькие окна, чтобы «не выдувало» сибирскими 60-градусными морозами, низкие двери. Он стал моим первым домом, в нем я родилась и, сколько могла помещаться, спала на печке. Я любила этот дом всегда, как материнское тепло, которого мне всегда не хватало из-за постоянной занятости мамы.
...Второй и последний раз я видела своего героя-деда в мои лет 15. Он приехал, нет, не к нам, не к своему сыну, а к сестре в гости в Алма-Ату, где мы тогда жили. Такой же неулыбчивый, молчаливый. Он зашел ненадолго к нам в дом, посидел некоторое время и ушел.
Оказывается, перед смертью он хотел познакомить и соединить двух своих сыновей от разных браков. Ну и еще чтобы отец, как опытный водитель, перегнал его сыну машину в Киргизию, где тогда служил его младший в каком-то летном полку. Конечно, как и положено, дед дал своему младшему сыну высшее престижное военное образование — летное. «Мама, я летчика люблю!». Вот туда из Сибири и перегонял отец машину своему сводному брату.
Мой новый дядя оказался очень милым и веселым. Душа компании. Он сразу нашел общий язык со всей родней, с моей мамой. Улыбался мне. И мы стали дружить семьями. Правда, длилась эта родственная идиллия недолго. У дяди как-то так карьера пошла резко вверх. Он с семьей уехал в Москву и вскоре стал работать в Генштабе.
А мой отец так до конца дней и крутил баранку, свой «ежедневный бублик». Еще отец ездил на уборку урожая и привозил оттуда Заработок. Вскоре мы смогли из небольшого полдома перебраться в отдельный, где у меня была своя комната.
Со своим младшим сводным братом отец встречался еще, может быть, пару раз, когда судьба его ненадолго заносила в столицу.
...Давно уж нет деда. Нет моего отца. Нет и моего сводного дяди, весельчака и шутника.
Отца мы похоронили в той сибирской деревне, где он родился.
Дядя умер раньше отца, ему было шестьдесят лет. Сердце летчика не выдержало такого количества алкоголя, которое он употреблял всю свою жизнь. Мой отец тоже употреблял немало. Но моя мама, фельдшер по образованию и с большим опытом работы, сумела удержать его до почти 78 лет.
А где могилка моего героя-деда и как он умер, мне неведомо. Да и вряд ли кто-то теперь найдет и узнает ее, эту могилку.
Вот так и ушел герой.
Но у меня был еще один дед. И тоже герой, которого я никогда не видела, потому что он погиб на той войне от пули, как и пожелала ему на проводах моя другая бабушка (по маме), которую он бросил ради ее сестры как раз перед войной.
Но это уже другая история, хоть и связанная с прежней, как все наши судьбы.
Справка из Вики:
Сиблаг, Сибирский ИТ или Сибулон — исправительно-трудовой лагерь или управление лагерей особого назначения в Западно-Сибирском кра с центром попеременно в городах Мариинске или в Новосибирске.
Сибирский лагерь, Сиблаг (адрес «п/я АГ-247» либо «п/я 247»), исправительно-трудовой лагерь в Западно-Сибирском крае был организован осенью 1929 года во исполнение решения правительства об использовании труда заключённых при колонизации отдаленных районов СССР и эксплуатации их природных богатств (решение оформлено Постановлением Совнаркома от 11.07.1929). Приказ о создании не найден, первое обнаруженное упоминание — это назначение начальника лагеря с 1 сентября 1929 года. По крайней мере вплоть до начала 1960-х годов ещё действовал.
С момента образования Сибулон был подчинён ОГПУ, а именно с 25 апреля 1930 года Управлению лагерей (УЛАГ) — ГУЛАГ ОГПУ и Полномочного представительства (ПП) ОГПУ по Западно-Сибирскому краю. … 9 апреля 1956 с упразднением ГУЛАГа перешёл к УИТЛК МВД РСФСР.
… С 1933 года заключенные Сиблага были заняты в строительстве Горно-Шорской железной дорог от ст. Кулеп Томской железной дороги в сторону станции Таштагол (95 км) для перевозки руды с Таштагольских месторождений на Кузнецкий металлургический комбинат. 25 апреля 1938 года для этих целей на базе 9-го Ахпунского лаготделения Сиблага был создан Горшорский ИТЛ[1]. 31 января 1941 года был издан приказ НКВД СССР «0 ликвидации Горно-Шорского лагеря НКВД в связи с окончанием строительства железной дороги Мундыбаш — Таштагол»[2].
В 1938 году за 9 месяцев, то есть к 1 октября, численность заключённых Сиблага сократилась на 42,5% (c 78 838 до 45 295), из оставшихся 31,3% (14 171) были осуждены по 58 статье за так называемые контрреволюционные преступления, а 24,9% (11 261) — «социально-опасные» и «социально-вредные элементы». В 1941 году за первые полгода (к 1 июля) численность заключённых выросла на 18,2% (с 43 857 до 51 828 заключённых).
Доля политических заключённых в Сиблаге менялась в конце 30-х — начале 40-х несущественно: от 31,3 в 1938 году (данные на 1 октября) до 34,7% в 1942 году (данные на 1 апреля). И это вопреки тому, что 21 мая 1939 в Сиблаге были ликвидированы отделения с особым режимом, и наиболее «социально-опасные з/к», к которым относились и осуждённые 58 статье, были переведены в отдаленные лагеря: Севвостлаг, Норильлаг, Воркутлаг и Ухтпечлаг. В 1943 в СССР была учреждена каторга. В октябре 1947 в Сиблаге содержалось 4657 каторжников (из них 765 женщин), в марте 1951 года — 3699 (из них 884 женщины-каторжанки).
В Сиблаге были и женские лаготделения. Доля женщин среди заключённых была относительно стабильна в 1940-е годы (1.04.1942 — 23,6 % (16 610 человек); 1.10.1947 — 20,9% (7848)) и начала резко возрастать в 50-е годы (1.03.1951 — 41,7 % (13 845); 20.05.1956 — 75,2 % (10 150)).
...По данным на 1932 год лесозаготовками было занято 6000 заключенных, угледобычей — 6800 зека, сельским хозяйством — 6000 и производством товаров ширпотреба — 3600 зека.
Vala Fila