Крысолов, глава 3

Из трактата «Об убогости человеческого состояния» сочинения Лотарио Сеньи, кардинала-дьякона титулярной церкви Святых Сергия и Бакха:

Ты можешь, конечно, сказать, что и Адам был сотворён из грязи земной, а ты потомок его человеческого семени. Да, он был сотворён из земли, но девственной; ты же рождён из семени, но нечистого. «Кто родится чистым от нечистого?» «Что такое человек, чтоб быть ему чистым, и чтобы рождённому женщиною быть праведным?» «Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя». И не в одном только беззаконии, не в одном только преступлении, но во многих беззакониях и во многих преступлениях: в преступлениях и беззакониях своих, в преступлениях и беззакониях чужих. Суть зачатия двойственна, одно в нём – само осеменение, а другое – его природа. В одних случаях оно совершается во грехе, в других – от необходимости соития. В первом случае родители предаются пороку; во втором – зачинают потомство. Но кто не знает, что соитие, даже у супругов, никогда не свершается без зуда плоти, без жара похоти, без тошнотворной разнузданности? Поэтому и оплодотворяющее семя пачкается, оскверняется и уродуется, отсюда, в конечном итоге, и душа, замаранная соитием, пятнается грехом, уродуется виной, грязнится преступлением; как портится жидкость, пролитая из испорченного сосуда, так и душа марается от самого прикосновения к грязи. Душа обладает тремя природными силами или тремя природными способностями: разумностью – для различения добра и зла, гневом – для отвержения зла, страстностью – для стремления к добру. Эти три силы изначально разрушаются тремя противоположными сквернами: сила разумности – невежеством, не делающим различия между добром и злом; сила гнева – яростью, отвергающей добро; сила страстности – вожделением, домогающимся зла. Первое порождает ошибку, последнее приводит к греху, среднее творит и ошибку, и грех. Ибо ошибка есть неделание того, что должно делать, а грех – делание того, что делать недолжно. Эти три скверны проникают через плоть, развращённую тремя плотскими соблазнами. В плотском соитии усыпляется взгляд разума, отсюда сеется невежество; в нём возбуждается зуд вожделения, отсюда разрастается ярость; в нём наслаждение сочетается со страстью, отсюда возникает похоть. Это – тирания плоти, телесный закон, источник грехов, природа болезни, пища смерти; без этого никто не рождается, без этого никто не умирает. И если даже кто не чувствует за собой подобной вины, всегда есть только то, что есть на самом деле. «Если говорим, что не имеем греха, – обманываем самих себя, и истины нет в нас». О, гнусная неизбежность и несчастная участь: прежде чем мы согрешим, мы уже грехом связаны; и прежде чем мы провинимся, мы уже виновны. «Посему, как одним человеком грех вошёл в мир, и грехом – смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нём все согрешили». Не так ли: «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина»?


Страница третья
БЛАЖЕННЫ ПЛАЧУЩИЕ, ИБО УТЕШАТСЯ

Рома. Наследие Святого Петра – Альт-Эмс. Арлбе;ргика – Рие;ти. Наследие Святого Петра
Aprilis-Julius-September, indiction primus, MCXCVIII A.D.

Папа Иннокентий принял делегацию от королевы Конста;нтии в своей резиденции, в Латеранском дворце. Делегация не была сильно представительной, но состав её был явно хорошо продуман – как говорится, ничего лишнего, лишь только то, что нужно. Возглавлял посольство архиепископ Неа;полисский Ансе;льмо – высокий, плотный, монументальный, с чёрной, цвета вороньего крыла, шевелюрой и строгим взглядом широко посаженных, тоже чёрных, глаз под густыми, вразлёт, бровями. Был он ещё совсем не стар, но уже достаточно опытен, а потому отличался решительностью в поступках и осторожностью в словах. Престарелый архидиакон Эме;рико из Ка;таны – сухонький, согбенный, с утонувшими под дряблыми морщинистыми веками маленькими глазками – присутствовал, скорее всего, в качестве неистощимого кладезя жизненной мудрости. Магистр Томас из портовой Ка;еты – известный знаток церковных законов – изящный, моложавый, с румяными яблочными щёчками на улыбчивом лице – долженствовал, вероятно, отстаивать интересы королевы в клерикальных спорах. Этих троих Иннокентий хорошо знал. А четвёртый член делегации, представленный как судья Никола из Букси;льи, был папе незнаком. Судью, надо полагать, отрядили в посольство в качестве специалиста в области светских законов. Иннокентию он как-то сразу не понравился. Был дон Никола суетлив в движениях, обильно потлив и абсолютно лыс. Ноги имел коротковатые и по-женски пухлые. Непропорциональный телу объёмный зад смотрелся на судье неестественно – как будто засунутая сзади под одежду подушка. Как это часто бывает у лысых людей, отсутствие волос на голове компенсировалось у дона Николы обилием растительности по всему телу: густые нестриженные кусты торчали из-за ворота туники; пухлые запястья, выглядывающие из рукавов, обильно поросли плотной мохнатой шерстью. Держался судья несколько стеснённо, скованно, но, в то же время, чуть нагловато. Так зачастую ведут себя люди, внезапно вознесённые судьбой к богатству или к власти – новая действительность кружит им голову, развязывает руки и язык, но глумливый призрак рабской трусливости и угодливости всё ещё то и дело выглядывает у них из-за плеча.
Для беседы папа пригласил гостей в Лео;нинский триклиниум: роскошный зал, с изукрашенными великолепными мозаиками многочисленными апсидами – по периметру, и большим фонтаном из красного порфира в форме раковины – в центре. Расположились недалеко от негромко журчащего фонтана, на стоящих полукругом диванах-акку;битах. К разговору были поданы сыр, цукаты и молодое вино.
Как Иннокентий и предполагал, архиепископ Ансельмо не стал ходить вокруг да около. Едва пригубив принесённого вина – ароматного, отдающего вишней, красно-коричневого цинциннато, – он отставил в сторону свой кубок и, витиевато, но недлинно поздравив понтифекса с недавним избранием, сразу перешёл к делу.
Королева Константия, выждав положенный полугодовой траур по безвременно усопшему супругу, храброму Хенрику, намеревается в ближайшее время короновать своего трёхлетнего сына Фридерика. Торжественная церемония должна состояться в воскресенье Пятидесятницы в Ба;лерме, в недавно отстроенном соборе Успения Девы Марии. Её Величество смиренно приглашает Главу Вселенской церкви посетить Сицилию и совершить обряд помазания на царство единственного законного наследника императора Священной Романской империи. В случае, если Великий Понтифекс по каким-либо причинам не сможет принять приглашение, Её Величество с сыном готовы сами прибыть в Рому в любой, назначенный по обоюдному согласию, срок. В качестве благодарности и в надежде на дальнейшее взаимополезное сотрудничество, Её Величество королева Константия передаёт Святейшему Отцу в дар бесценные реликвии: ковчеги с мощами Святой великомученицы А;гаты и протоепископа Сиракузского святителя Марци;ана. Также Её Величество просит Патриарха Запада принять в качестве скромного пожертвования на нужды Святой Церкви пятьдесят тысяч золотых та;ренов и двадцать пять тысяч либр серебра. Кроме того, королева обязуется в дальнейшем отчислять Святому Престолу ежегодный взнос в размере трети прибыли, получаемой всеми сицилийскими и апулийскими епископатами. Что же касается досадного инцидента, связанного с отказом признать назначенного королевой митрополита Святой Севери;ны Иоаннеса, то Её Величество согласна утвердить на данном посту назначенного папой архиепископа Бартоло;мео и предать это незначительное происшествие взаимному забвению, однако покорно просит Святейшего Отца в дальнейшем согласовывать с ней кандидатуры прелатов, продвигаемых Святым Престолом в епархии Королевства Апу;лии и Сицилии.
Иннокентий выслушал длинную речь главы сицилийской делегации, не проронив ни слова. Лицо папы оставалось бесстрастным, и только тонкие длинные пальцы его, постоянно шевелящиеся, как будто перебирающие струны невидимой лютни, выдавали внутреннее неспокойство понтифекса. Дослушав архиепископа до конца, Иннокентий встал и, заложив руки за спину, неспешно двинулся по залу. Дойдя до фонтана, он остановился и, повернувшись к гостям спиной, некоторое время внимательно изучал падающие в мраморную чашу тонкие прозрачные струи.
– Неприемлемо!.. – вдруг громко сказал он и, развернувшись, решительно направился к напрягшимся в ожидании королевским посланникам. – Неприемлемо!.. – подойдя, повторил он и, коротко кивнув секретарю – мол, записывай, принялся неторопливо, в чеканных формулировках, как будто диктуя некую очередную бу;ллу, излагать свою позицию по пунктам: – Первое... Безусловно, принц Фридерик, как единственный сын покойного короля Хенрика, является его единственным законным наследником. Однако короновать принца Фридерика императором Священной Романской империи ныне возможным не представляется... ибо на то, как того полагается, согласия большинства имперских князей и прелатов дано не было... Напротив, не далее как месяц назад на съезде германской знати в Мюльху;зиуме императором Священной Романской империи был избран младший брат покойного короля Хенрика Пилипп Суэбский... что ставит под вопрос само императорское будущее сына королевы Константии... Во всяком случае, в обозримой перспективе... В то же время... Святой Престол, не допуская и тени сомнений в законности престолонаследия принца Фридерика, не станет противиться... но наоборот, приветствует и благословит коронацию его как единственного законного правителя Апулийского и Сицилийского... с обязательным регентством над ним королевы Константии... либо другого лица, на то королевой уполномоченного, и Святым Престолом утверждённого... до достижения принцем Фридериком совершеннолетия... Второе... – папа подождал, пока перестанет скрипеть перо секретаря. – Второе... Святой Престол и я – Глава Вселенской церкви и Викарий Христа, Великий Понтифекс Иннокентий Третий, опираясь на примат апостольской власти, а также на дух и букву Гра;винского конкордата... полагаем и впредь прелатов Апулии и Сицилии по своему разумению назначать, исходя из насущных потребностей... их кандидатуры с кем-либо их светских правителей не обсуждая и тем паче не согласуя...
Судья Никола что-то возмущённо пискнул и даже изобразил некий протестующий жест, но Ансельмо сейчас же остановил его строгим движением бровей: подожди, не сейчас, имей терпение.
– Третье... – продолжал Иннокентий, не обращая внимания на реакцию своих собеседников. – Святая Церковь покорнейше благодарит королеву Константию за её столь щедрые пожертвования... как единовременные, так и обещанные впредь регулярные... однако, к великому сожалению, принять ни тех, ни других не сможет... поскольку принятие оных Святую Церковь и её главу... к исполнению в будущем неких, пусть пока ещё и неявных, обязательств безусловно обяжет...
Лица гостей вытянулись – уж чего-чего, но подобного от папы они явно не ожидали – кто ж в здравом уме и твёрдой памяти отказывается от такой кучи денег?!
– Четвёртое... – Иннокентий вновь подождал, пока Хугулино, закончив скрипеть пером, подымет голову. – Четвёртое... Что же касается мощей великомученицы Агаты и святителя Марциана, то Святой Престол... преклоняя колени пред духовным подвигом сих святых и светлую память их всемерно почитая, всё же полагает... что мощам святым уместнее находится в местах исконных, где были они погребению преданы... ибо сказано: выходит дух его, и он возвращается в землю свою... – он сделал упор на последнем слове. – Это всё... Миссери?.. – понтифекс замолчал и вопросительно оглядел собеседников.
Первым из гостей «очнулся» судья Никола.
– Э-э-э... Позвольте, святой отец! Касаемо Гравинского конкордата. Прошу заметить, что это, с позволения сказать, соглашение было заключено ещё шесть лет тому назад между папой Целестином и прежним правителем Сицилии королём Та;нкредом. Её Величество королева Константия не имеет к этому договору никакого отношения! Верно?!.. И она, с полным на то основанием, не признаёт его легитимность!
– Если королева Константия не признаёт преемственность обязательств, получаемых от прежней власти, почему она столь спокойно принимает от этой власти её права? – Иннокентий заложил руки за спину и, наклонив голову, пристально, сверху вниз, посмотрел в лицо судьи. Тот смешался.
– Э-э-э... Но позвольте! Король Танкред, он же!.. Да он, вообще, незаконнорождённый! Его приход к власти незаконен! Верно?!.. И следовательно, все договоры, подписанные им, не имеют законной силы!
– Папа Кле;менс и вслед за ним папа Целестин признали полную легитимность короля Танкреда, – возразил понтифекс. – Он получил благословение Святой Церкви и был помазан на царство. Значит, правление его законно и, следовательно, все договоры, подписанные им, имеют законную силу.
– Я прошу прощения, святой отец, но это не совсем так, – мягко возразил магистр Томас. – Четырнадцатый титул «Юстинианова Кодекса» гласит, что договоры, заключённые против установленных законом правил, не имеют законной силы. Там же сказано, что договоры, содержащие ложное основание, не подлежат исполнению. Для случая с Гравинским конкордатом мы имеем полное право на применение обоих этих положений. Во-первых, король Танкред, являясь бастардом, внебрачным сыном Роге;рия Апулийского, не имел законных прав на сицилийскую корону, а следовательно, на заключение каких-либо соглашений и договоров от её имени. А во-вторых, Гравинский конкордат был принят с нарушением установленного порядка заключения подобных договоров, поскольку не был предварительно одобрен большинством сицилийских и апулийских князей и прелатов. Разве это не так?
– Очевидная полезность нового права является достаточным основанием для его установления взамен того права, которое в течение долгого времени признавалось законным, – назидательно процитировал Иннокентий. – Вы ведь не станете возражать против этого положения «Юстинианова Кодекса», миссер Томас?.. – понтифекс наконец сел и, взяв со стола кубок с вином, облокотился на изголовье своего ложа. – Стороны, заключившие договор в Гравине, пришли к пониманию полезности принимаемого нового порядка инвести;туры и, скрепив его своими подписями и печатями, придали ему законную силу... Во всяком случае, на территории Королевства Апулии и Сицилии... Что же касается законности престолонаследия короля Танкреда, то, как я уже сказал, её легитимность была утверждена актом коронации, совершённым Святым Престолом при соблюдении всех необходимых формальностей и процедур. Причём, заметьте, миссери, актом, совершённым дважды: и папой Клеменсом, и папой Целестином!
– Я вынужден опять не согласиться с вами, святой отец, – удерживая на лице любезную улыбку, сказал магистр. – Изменения установленных правил и законов – сфера деликатная и... весьма ответственная... Возможно, это было бы приемлемо по отношению к каким-либо менее важным установлениям. Возможно. Но вопросы инвеституры... И тем более – престолонаследия! Церковь не может принимать решения, идущие вразрез с установленными здесь законами.
– Почему же? – сейчас же возразил Иннокентий. – Или вы не признаёте примата церковной власти?
Магистр Томас покачал головой, выражение его лица приобрело несколько снисходительный оттенок.
– Я, святой отец, являясь специалистом по правоведению, прежде всего опираюсь на то, что имеет под собой прочный фундамент закона и права. В данном конкретном случае я апеллирую к примату первородства королевской власти.
Иннокентий сейчас же повернулся к архиепископу.
– Миссер Ансельмо! Я полагаю, вы то хоть не станете оспаривать примат апостольского престола перед престолом светским?
Глава сицилийской делегации выдержал весомую паузу, после чего, сложив ладони перед собой, будто бы собираясь молиться, заговорил; было заметно, что он старается взвешивать каждое произносимое слово.
– Власть церковная и власть царская... суть от Бога... Власть церковная передана пастырям через Спасителя нашего Иезуса Христа... и далее – через князя апостолов, первого папу романского – Святого Петра... Власть же царская установлена на земле задолго до первого из епископов прямым Божьим промыслом... Ибо сказано устами Господа нашего: мною цари царствуют и повелители узаконяют правду... Посему, святой отец, в данном конкретном вопросе я вынужден принять сторону магистра Томаса.
– Вот как!.. – вскинул брови понтифекс. – Ну что же, я уважаю ваше мнение, миссер Ансельмо, хотя и считаю его глубоко ошибочным... – он оглядел делегацию, как будто видел её в первый раз. – Полагаю, миссери, обмен мнениями был для нас взаимно полезным... Вы хотите что-то ещё сказать, дон Никола? – заметил он судью, буквально ёрзающего от нетерпения на своём ложе.
– Э-э-э... – облегчённо заблеял судья. – Я хотел привести ещё один аргумент, святой отец! По поводу Гравинского договора. Вы тут много цитировали «Юстинианов Кодекс». Так вот. Там ведь ещё сказано, что заключённый между двумя лицами договор не распространяется на третье лицо! И он так же не распространяется на наследников договаривающихся! Верно?!.. Значит, и королева Константия не обязана соблюдать положения Гравинского конкордата!
– Ах ты, Господи! – всплеснул руками Ансельмо, лицо его исказила гримаса крайнего неудовольствия. – Дон Никола!..
Иннокентий печально улыбнулся.
– Я даже не стану разубеждать вас в ваших заблуждениях, дон Никола. Они столь глубоки и... Пусть лучше это сделает миссер архиепископ, – он коротко кивнул в сторону Ансельмо. – Ему это будет сподручней.
– Ты бы, Никола, лучше поменьше болтал, тогда, глядишь, сошёл бы за умного! – проскрипел со своего ложа до сего времени молчавший архидьякон Эмерико. – Ты ж не путай частный договор с государственным! Или ты считаешь, что мы тут обсуждаем покупку осла?
Судья вспыхнул.
– Дон Эмерико! Я бы попросил!.. Я, между прочим, в своё время тоже кончил университет и, уж поверьте мне, немного разбираюсь!..
Понтифекс, не дослушав, поднялся.
– Ну что ж, миссери, полагаю, мы достаточно прояснили наши позиции. Миссер Ансельмо!..
Архиепископ встал. Вслед за ним поднялась на ноги и вся делегация. Иннокентий наклонил голову.
– Прошу прощения, миссери, но более не имею времени беседовать с вами. Дела, дела... Надеюсь, моя позиция по озвученным вопросам вам понятна. Прошу в точности донести её до королевы Константии. Хугулино!.. Проводи гостей!.. Всего наилучшего, миссери!.. Всего наилучшего! Храни вас Господь!.. И непременно передайте моё благословение Её Величеству королеве... и принцу Фридерику!..
Когда делегация, несколько ошеломлённая ничтожностью результатов и краткостью аудиенции, покинула Леонинский триклиний, Иннокентий, заложив руки за спину, принялся мерять шагами зал, то и дело останавливаясь у фонтана и подолгу, в глубокой задумчивости, наблюдая за сверкающими и переливающимися игривыми струйками воды. Время от времени он, видимо не замечая того, чуть выставлял перед собой, словно бы прося подаяния, правую руку ладонью вверх и коротко и плавно жестикулировал ею, явно беседуя с неким, невидимым постороннему глазу, собеседником. Проводивший послов и вернувшийся Хугулино, сидя за своим маленьким раскладным, с косой наклонной крышкой, секретарским столиком, почти не дыша, с трепетным благоговением, наблюдал за патроном. В подобные периоды раздумий понтифекс напоминал ему некоего божественного ткача, виртуозного портного, ткущего и тут же кроящего ткань непревзойдённого мастера, изготовляющего неповторимый, доселе невиданный, изящный, но, в то же время, весьма практичный костюм. А эта правая рука! То словно взвешивающая на ладони невидимую волшебную ткань. То ловко орудующая иглой. То любовно разглаживающая уже готовые детали туалета. То словно дирижирующая целым выводком послушных, ловящих каждый жест своего хозяина, старательных слуг-портняжек...
– Хугулино!
– Да, святой отец!..
Иннокентий остановился возле капеллана. Всё! Полотно было соткано, ткань раскроена, и сейчас на глазах у Хугулино великий мастер будет ловкими стежками сшивать отдельные куски в готовый, но пока ещё видимый лишь ему одному, костюм...
– Запоминай, Хугулино. А лучше – записывай, помечай, чтоб ничего не упустить... Значит, так... Сейчас же отправь кого-нибудь в Трастевере. В базилику Святой Цецилии, к кардиналу Петро Диане. Пригласи кардинала от моего имени к завтрашнему обеду... Далее... Составь послание Пилиппу Суэбскому. Поздравь его с избранием. От меня и от Священной коллегии кардиналов. Побольше пафоса и пышных оборотов... Ну, там: преемник великих дел и великой славы!.. Высоко вознёсший фамильный герб... Нет, лучше: прославленный в веках фамильный герб!.. Да снизойдёт на тебя благодать и благословение Божие!.. Ежечасно молимся за процветание царства твоего... Ну и так далее. Сообразишь. Потом дашь мне просмотреть... Теперь... – понтифекс, в задумчивости огладил бородку. – Теперь... Теперь пиши. Возьми большой лист и пиши.
Хугулино вытащил из-за пояса чистый бумажный свиток, отмотал изрядный конец и, разложив лист на столе, тщательно разгладил ладонями. После чего, прижав плоскими свинцовыми грузиками края бумаги, пододвинул ближе чернильницу, достал из кожаного пенала и выложил в ряд три отточенных гусиных пера. Приглядевшись к острию, отправил одно из перьев обратно и заменил его новым.
– Я готов, святой отец!
– Готов? Хорошо... – понтифекс привычно заложил руки за спину и вновь принялся неторопливо вышагивать по залу, впрочем, далеко не отходя от секретарского стола. – Пиши... Иннокентий, епископ, слуга слуг Божьих, всем верным Христа в Баварии, Суэбии, Франконии и Лотарингии привет и апостольское благословение... Следующим годом сто лет как отвоёван был Гроб Господень от попирающих Его неверных. Сто лет как по;том и кровью великой был смыт позор бесчестия и святыни бесценные христианскому миру возвращены были... Однако ж грехами нашими тяжкими, равно как и глупостью и немощью нашей, вновь, посрамив себя, утратили мы Крест Животворящий, на коем Спаситель мира висел... Имущество наше другим отдано, и жилища наши в руках чужих. И дороги Сиона печалятся, ибо некому идти по ним на пир, а взамен ходят по ним лишь враги наши... Гроб же Господень, коему пророк предрекал славу непреходящую, вновь осквернён неверными и обесславлен... И сия слава наша, о коей сказал апостол, что нет славы большей, чем спасение через Крест Господень, ныне опять в руках вражеских... И сам Господь Иезус Христос, умерщвленный за нас, искупивший наше пленение Своим, отдавшись в руки неверных, ныне гоним из обиталища Своего... О чём наш Престол Апостольский, взирая на то, безмерно скорбит... Успеваешь?.. Пиши-пиши... – понтифекс сделал несколько шагов молча, постоял, покачиваясь с пятки на носок, потом вновь повернулся к секретарю. – Пиши... Нынче же пришла земля та в положение таковое, что ежели в скором времени помощь в трудностях оказана ей не будет, и не изломятся потуги языческие... малая толика верных христиан, тех, что отдали себя всецело защите наследия Господнего и служению Распнённому, кровью своей напоят стрелы вражеские, и мечи языческие увидят у горла своего... Великий плач разносится оттоль, коего прежде не слыхивали, и от воплей тех охрипло горло, и от слёз тех безмерных глаза ослабли... – Иннокентий увлёкся, голос его окреп и теперь гремел под гулкими, расписанными великолепными фресками, сводами зала: – Истинно говорю вам, сбудутся слова пророка: коль оставите Хиеросоли;м, правая рука ваша не повинуется вам более, и язык к небу присохнет, ежели о нём не вспомните. И ныне стенает Престол Апостольский, и как трубный возвышает глас свой, народ христианский на поприще ратное поднимая... Отмстить за рану, нанесённую Распнённому, следуя словам: ты, идущий дорогой своею, внемли и взирай, видел ли ты скорби, подобные моим?!.. Успеваешь?.. Пиши... Посему, горя пламенным желанием к освобождению Земли Святой из рук нечестивых, посоветовавшись с мудрыми, хорошо знающими обстоятельства времени и места, и с одобрения Священной коллегии, мы постановляем... Да свершится так, чтоб через год с малым от нынешнего, к июньским календам следующего, одна тысяча сто девяносто девятого, года, все те, кто, пред Богом обет святой дав, воевать Гроб Господень отправиться решится... как и те, которые знамение креста на себя возложить решатся... так и прочие крестоносцы, и другие, которые крест свой впоследствии примут... а также с ними следующие, и им вспомогающие... то есть все, кто за море, в земли хиеросолимские, отплыть предпримет, собрались в королевстве Сицилии... Одни, как им будет предписано, в Брунди;зиуме, а другие – в Ме;ссане и в других местах, этим гаваням соседних... – Иннокентий вновь остановился рядом с капелланом и, глядя через его плечо, проследил, как тот заканчивает строчку. – Этим гаваням соседних... Так. Хорошо... Пиши дальше... Пиши, Хугулино, пиши...

– Ну что ж, миссер Диана, здесь вполне укромное место, чтобы можно было поговорить, не опасаясь чужих ушей...
Иннокентий и кардинал Петро Диана, спустившись по широкой беломраморной лестнице и пройдя через колоннаду, оказались в атриуме Латеранского дворца. Дворик действительно был пуст – обитатели Латерана, зная о том, что понтифекс облюбовал это место для своих уединённых раздумий и тайных деловых встреч, старались без крайней нужды здесь не появляться. Относительно небольшой – шагов сто на сто – квадрат двора был весь засажен самшитовым кустарником, сквозь который были проложены извилистые, мощёные камнем дорожки. То там, то тут, в небольших зелёных карманах, были устроены уютные, укрытые от любопытных взоров уголки с удобными широкими скамьями, вырезанными из чёрного африканского дерева. А в центре скверика босоногая каменная дева печально лила воду из кувшина в небольшой овальный бассейн с невысокими, зелёного мрамора, бортами и глазастыми жёлтыми и синими рыбами, выложенными цветной смальтой на дне...
Состоявшийся перед этим обед прошёл в непринуждённой светской болтовне. Говорили о погоде, о затянувшейся холодной весне, обсуждали недавнюю скандальную свадьбу младшего сына Франгипани, сетовали на несносную в своём непослушании молодёжь, на шатание веры и, как следствие, повсеместное падение нравов. Папа справлялся о делах прихода, спрашивал о ремонте, затеянном в церкви Святой Цецилии, особо интересовался витражами, которые кардинал собирался установить в базилике. Дело было новое, своих мастеров-витражников – во всяком случае, толковых – в Роме не оказалось, и кардинал заказал витражи аж во Флоре;нтии. Обещали сделать к Рождеству. По деньгам получилось очень и очень недёшево, но отнюдь и не запредельно дорого – мастер цеха здорово скинул цену после того, как кардинал исповедал его и отпустил все грехи – как прошлые, так и будущие, на семь лет вперёд. Петро Диана отвечал на вопросы понтифекса охотно, многословно, порой с излишними необязательными подробностями. Оба собеседника понимали, что вся эта застольная болтовня – пустое, не более чем простая дань вежливости, основной разговор – впереди. После того как воздали должное десерту – горячему вину со специями, золотистым французским пирожкам-дариоли; и фруктам в меду, папа легко поднялся из-за стола и пригласил кардинала на свежий воздух...
Устроились на одной из скамеечек неподалёку от босоногой нимфы. Было свежо, но не холодно. Неласковый западный ветер, гнавший низко, над самыми крышами дворца, похожие на нечёсаную овечью шерсть грязно-серые лохматые облака, вниз, во дворик, не залетал, глянцево-зелёные самшитовые кусты стояли, замерев, и тонкая струйка воды, льющаяся из кувшина девы, временами казалась неподвижным стеклянным прутиком, вертикально воткнутым в камни на краю бассейна...
– Миссер Диана, я хочу поручить вам миссию, – без обиняков начал Иннокентий. – Миссию очень важную, очень ответственную и... и очень секретную. Секретную настолько, что, если сведения о ней утекут на сторону, источником утечки могут стать только два человека – либо вы, либо я.
– Я весь внимание, святой отец, – подался вперёд кардинал.
Иннокентий в задумчивости огладил бородку.
– Мне как-то рассказали историю про одного охотника с острова Сардиния. Говорили, он одной стрелой мог разом убить двух зайцев.
– Я тоже слышал эту историю, святой отец, – улыбнулся краешками губ Петро Диана. – Только мне говорили, что тот охотник был балеарцем. И, разумеется, пращником. Он просто закладывал в свою пращу по два камня и метал их одновременно в две цели.
Понтифекс одобрительно посмотрел на кардинала.
– В принципе, это ведь не столь важно, чем этот охотник бил зайцев, не правда ли? Важен результат... – он помолчал и добавил: – Всегда важен только результат... Миссер Диана, вчера я написал письмо. Адресованное правителям и прелатам Баварии, Суэбии, Франконии и Лотарингии. Письмо с призывом к новому крестовому походу. Я хочу, чтобы вы отправились в Германию и доставили это письмо всем митрополитам и наиболее влиятельным германским дуксам. Это будет первой целью вашей поездки, то есть, условно говоря, первым зайцем, которого вам надлежит добыть... Но я сразу хочу сказать, что этот заяц станет не основным. Главная цель вашей поездки будет в другом.
– Я почему-то так и подумал, святой отец.
– Да, – кивнул Иннокентий. – Я полагаю, призыв к новой войне за Гроб Господень не вызовет сейчас особого энтузиазма в среде германских князей. Им нынче не до этого. Они сейчас озабочены выборами нового короля.
– Но, насколько я слышал, святой отец, новый король Германии уже избран. Разве не так?
Понтифекс покачал головой.
– Не совсем так... Да, большой съезд знати, что прошёл в прошлом месяце в Мюльхузиуме, избрал германским королём Пилиппа Суэбского. Однако к этому съезду есть немало вопросов. Большинство дуксов северных и восточных германских земель просто не приехали в Мюльхузиум. А те, кто приехал, голосовали против. У северян есть свой кандидат – Отто Брунсвиценский, племянник Ри;карда Львиное Сердце. И они хотят видеть на троне его... У Пилиппа положение пока весьма шаткое. Он избран, но не коронован. Более того, традиционно коронующий германских монархов Колонийский архиепископ А;дольф обвинил Пилиппа в нарушении присяги, данной им сыну покойного короля Хенрика Фридерику. А это серьёзное обвинение! И оно так просто не снимается. И это значит, что архиепископ Адольф ни за что не согласится короновать Пилиппа Суэбского... – Иннокентий помолчал. – Поэтому, миссер Диана, Пилипп Суэбский станет вторым – и главным! – зайцем в нашей с вами охоте. Жирным зайцем, с которого мы постараемся впоследствии взять и мясо, и шкуру... – понтифекс хмыкнул. – Какого бы на самом деле сомнительного качества она ни была... Но об этом несколько позже, давайте оставим самое вкусное на десерт. А пока поговорим ещё об одном зайце...
– О третьем?
– Да, о третьем. Давайте зарядим в нашу пращу ещё один камень.
Кардинал улыбнулся.
– Ну что ж, давайте.
Иннокентий иронично прищурился.
– Это совсем маленький зайчик, поэтому и камешек нам понадобится совсем небольшой. К тому же, как говорят, злой волк не так давно уже как следует потрепал этого зайца. Можно было бы сказать, что он отгрыз зайчику ноги, но, согласитесь, что ж это за заяц без ног? Поэтому давайте остановимся на том, что злой страшный волк откусил ему оба уха.
Петро Диана рассмеялся.
– Вы вконец заинтриговали меня, святой отец! Откройте же тайну, кто этот несчастный безухий заяц?
Понтифекс выдержал подобающую моменту паузу.
– Марковальдо.
– Герцог Марковальдо?!
– Бывший герцог. Я же говорю, злой страшный волк отгрыз ему уши.
– А страшный волк – это, разумеется, вы, святой отец?
Иннокентий вздохнул.
– Выходит, что я.
– Бедный зайчик! – посетовал кардинал.
– Да, бедный зайчик!
Они посмеялись.
– И вы, святой отец, намереваетесь окончательно добить бывшего герцога Равеннского и Романийского?.. Э-э... То есть, я хотел сказать, злой серый волк намеревается сожрать зайчишку? На этот раз целиком, с потрохами?
– Отнюдь нет, – покачал головой понтифекс. – Отнюдь нет... Скорее, наоборот. Если придерживаться выбранного нами образа, серый волк отпускает безухого зайчишку погулять. Так сказать, порезвиться на молодой травке... Насколько я помню, в своё время король Хенрик даровал своему верному сенешалю Марковальдо, помимо Равенны и Романии, ещё и Молизиум?
– Точно так, святой отец. Правда, Марковальдо, насколько мне известно, после смерти короля Хенрика в своих сицилийских владениях ни разу не появлялся.
– Вот и я про то же... Вам, миссер Диана, надлежит донести до Марковальдо, что Святой Престол не станет препятствовать тому, чтобы законный правитель Молизиума посетил принадлежащие ему земли. Сделать это надо будет максимально ненавязчиво. Буквально намёком. Для этого, в общем, даже не обязательно встречаться с самим Марковальдо... Я бы даже сказал, что подобная встреча крайне нежелательна. Ведь, подумайте сами, миссер Диана: папский легат, кардинал, посланник Святого Престола – и какой-то там бывший не пойми кто, пусть даже всё ещё и дукс Молизиумский!.. Нет-нет, подобная встреча абсолютно неприемлема. Я полагаю, вполне достаточно будет поползшего по городу шепотка, нечаянно возникшего слуха. Как говорится, имеющий уши да услышит, а умный, услышав, поймёт.
Кардинал с интересом взглянул на понтифекса.
– Вы задумали какую-то хитрость, святой отец?
Иннокентий ответил не сразу.
– Вы играете в шахматы, миссер Диана?
Кардинал смешался.
– Я... Э-э... Но ведь шахматы, кажется, запрещены Церковью?
– Разве?.. Ах, ну да! По-моему, Бернард Кларева;лленский что-то писал по этому поводу. Но, насколько я помню, этот запрет касался лишь монахов его Ордена. На самом деле ничего предосудительного в шахматах нет. Наоборот. Эта игра развивает проницательность и тренирует ум... Так вы играете в шахматы, миссер Диана?
Щёки кардинала слегка порозовели.
– Да, святой отец... Иногда... Нечасто.
– Ну тогда, миссер Диана, вы должны понимать, что качество игры в шахматы, сила игрока, зависят от того, на сколько ходов вперёд он способен просчитать игру. Причём как за себя, так и за своего соперника.
– Да, я понимаю это, святой отец.
– Так вот. Мы разыграем небольшую комбинацию, нацеленную на королеву. Я сейчас имею в виду королеву Константию. И той фигурой... Нет, пожалуй, на фигуру этот полуобглоданный зайчишка не потянет... И той пешкой, которая будет угрожать королеве, станет Молизиумский дукс Марковальдо... Вы понимаете меня, миссер Диана?
Кардинал помедлил.
– Вы, вероятно, имеете в виду завещание короля Хенрика?
– Да. Я имею в виду  т а к   н а з ы в а е м о е  завещание короля Хенрика. А скорее всего, то, что выдаётся дуксом Марковальдо за это завещание. Ведь, согласитесь, никто этого завещания никогда в глаза не видел. О нём, вообще, известно только со слов самого Марковальдо!.. Но, если верить этим словам, вырисовывается очень даже неприятная ситуация. Неприятная прежде всего для королевы Константии. Ведь, согласно этому завещанию, умирающий король Хенрик назначил опекуном своего малолетнего сына, наследника престола, отнюдь не его мать, королеву Константию, а только и именно своего верного сенешаля Марковальдо!..
– Появление какового в пределах Сицилийского государства, – подхватил кардинал, – станет для королевы явной угрозой...
– Что сделает её, – в свою очередь подхватил понтифекс, – более сговорчивой на тех переговорах, которые она ныне ведёт со Святым Престолом... Тем более... Тем более, – со значением повторил он, – что Марковальдо, утратив покровительство короля Хенрика и растеряв почти все свои италийские земли, безусловно будет добиваться службы у Пилиппа Суэбского. И Марковальдо прекрасно понимает, что одно дело – прийти наниматься на службу, как говорится, голым и босым, с пустым кошельком и с протянутой рукой. И совсем другое дело – положить к ногам своего нового суверена столь лакомый кусок, каковым является Сицилия.
– Но, я надеюсь, святой отец, вы не допустите того, чтобы Марковальдо реализовал свои амбиции? Чтобы так называемое «завещание короля Хенрика» обрело реальную силу?
– Разумеется, нет, миссер Диана. Разумеется, нет... Но само присутствие Марковальдо на сицилийской земле станет для королевы Константии той занозой, которая не даст ей спокойно сидеть и, как говорят испанцы, ждать, пока на вязе вырастут груши... А сам Марковальдо пусть думает, что за его приглашением в Молизиум последует что-то ещё. Нечто большее. Пусть зайчик помечтает о Сицилии, о её зелёных рощах и сочных лугах... Ну, а когда наш зайчик сделает своё дело, когда он вдоволь порезвится на молодой травке, тогда уж... – Иннокентий многозначительно замолчал.
– М-да... – печально поднял брови кардинал. – Бедный зайчик... Не хотел бы я оказаться на его месте.
Понтифекс пожал плечами.
– Такова участь всех пешек. Их бросают вперёд, дабы расчистить путь для главных фигур. Задача пешки, смысл всей её жизни – пожертвовать собой ради замысла игрока, стратега. Ради реализации той или иной частной комбинации, ведущей, в общем итоге, к победе во всей партии... И тут главное, – Иннокентий недобро прищурился, – чтобы пешка не пожелала сама стать ферзём, чтобы она не захотела стать проходной... Но уж этого мы, смею вас заверить, ни при каких обстоятельствах не допустим.
Петро Диана покачал головой.
– Никогда не сяду играть с вами в шахматы, святой отец.
– Отчего же?
– Боюсь быть разбитым в пух и прах.
Понтифекс рассмеялся.
– Оказаться разбитым на шахматной доске не страшно. Проигрыш, конечно, задевает самолюбие и, как следствие, портит настроение. Но следует помнить, всякое поражение – лишь путь к будущим победам. Во всяком случае, для игрока, который учится на своих ошибках. Самое главное, – это не проиграть в реальной жизни... Однако давайте вернёмся к нашим зайцам, миссер Диана. Мы начали с вами говорить об основном, самом жирном зайце – о некоронованном короле Пилиппе Суэбском... Я хочу, чтобы вы встретились с ним в У;льме.
Кардинал вновь стал серьёзным.
– Хорошо, святой отец. Что я должен буду ему передать?
– Ну, во-первых, вы передадите ему моё послание с призывом к новому крестовому походу. Это надо будет сделать открыто, на официальном приёме. Сказав при этом нужные слова. Что-нибудь возвышенное и, в то же время, проникновенное. Не буду сейчас останавливаться на этом подробно, полагаю, вы и сами сможете составить подобающую столь торжественному случаю речь... А во-вторых, позже и приватно, вы передадите ему другое моё послание. На этот раз устное... Я не хочу доверять бумаге то, что однажды, кем-нибудь, при определённых обстоятельствах, может быть использовано против меня.
Петро Диана кивнул.
– Вы совершенно правы, святой отец. То, что доверено бумаге, рано или поздно обязательно перестаёт быть секретом... Так что мне надлежит передать Пилиппу Суэбскому на словах?
Какое-то время Иннокентий молчал, задумчиво поглаживая бородку.
– Вы передадите ему следующее... Святой Престол и я, Великий Понтифекс Иннокентий Третий, приветствуем в лице Пилиппа, герцога Суэбского, нового короля Германии... Законность избрания нового короля Святым Престолом под сомнение не ставится. Более того, понимая уязвимость положения короля Пилиппа ввиду непризнания архиепископом Колонийским законности состоявшихся выборов, Святой Престол не станет противиться тому, чтобы акт помазания и коронации вновь избранного короля был произведён в ближайшее время любым из германских архиепископов... Однако... – Иннокентий потёр пальцами лоб. – Однако всё вышесказанное касается лишь возведения Пилиппа Суэбского на престол короля Германии. Что же касается императорского титула... Святой Престол напоминает королю Пилиппу, что право утверждения избранного и возведения его в сан императора принадлежит исключительно папе как Главе Вселенской церкви и Великому Понтифексу. Никто другой, только папа, первый из первых, Викарий Христа и Преемник князя апостолов, имеет право помазывать на царство, освящать и короновать императора. И вот тут, миссер Диана, вам надлежит мягко, но настойчиво, я бы даже сказал – мягко, но непреклонно, дать понять королю Пилиппу, что вопрос получения им императорского титула будет напрямую зависеть от того, на какие уступки Святому Престолу готов пойти вновь избранный король... Такова общая диспозиция. Это то, что вы, миссер Диана, должны будете максимально точно донести до короля Пилиппа... Что же касается конкретики... – понтифекс сделал неопределённый жест рукой. – Скажете ему, что это – предмет дальнейших переговоров. Сейчас же, на нынешнем этапе, от короля Пилиппа требуется лишь общее согласие, его принципиальное принятие изложенной мною позиции Святого Престола.
Кардинал кивнул.
– Я понял вас, святой отец... Что-то ещё?
– Да... – понтифекс вновь огладил свою мягкую ухоженную бородку. – В свете всего сказанного, у меня ещё будет просьба, адресованная королю Пилиппу. Просьба очень важная и... очень личная. Я попрошу вас, миссер Диана, сделать упор на то, что это именно  л и ч н а я  просьба. Но, изложив эту просьбу королю, необходимо будет дать ему понять – опять же мягко, но непреклонно, – что от выполнения... или, напротив, от невыполнения этой просьбы будет напрямую зависеть моё личное к нему, королю Пилиппу, расположение и тот уровень доверительности, который может сложиться... или, соответственно, не сложиться между королём Германии – и возможно, будущим императором! – и... и Викарием Христа.
– Полагаю, вы не оставляете королю Пилиппу выбора, святой отец, – развёл руками кардинал. – На таких условиях разве что безумец не согласится исполнить вашу просьбу... Это больше походит на ультиматум. Или на шах королю в шахматах.
Иннокентий покачал головой.
– Всё не так просто, миссер Диана, всё не так просто. Смею вас заверить, от обычного шаха ещё ни один король не умирал. Кроме того, существует масса способов защиты от него. Начиная с простого ухода в сторону, на другую клетку, и заканчивая взятием угрожающей королю фигуры. И, делая шах королю, следует всегда помнить, что шахматная фортуна переменчива. Стоит только немного увлечься, недоглядеть, не учесть какого-то игрового нюанса, выпустить из виду какую-нибудь жалкую, стоящую на другом конце доски, пешку – и всё! Всё может быть кончено в несколько ходов. Это ведь только сейчас – после смерти императора Хенрика, после наших впечатляющих успехов в Центральной Италии и после упрочения нашего положения в самой Роме – мы можем позволить себе столь вольное обращение с германским королём. Но вспомните, ведь это же было, причём было ещё совсем недавно, несколько лет тому назад: здесь, в Роме, в базилике Святого Петра, папа Целестин короновал императора Хенрика, в то время как армия последнего стояла под стенами города. И это был шах папе! Шах, от которого невозможно было ни уйти, ни спрятаться за другую фигуру... Ведь наш старый несчастный папа Целестин отчётливо понимал: если он не согласится короновать Хенрика, тот даже не станет сводить с ним счёты лично. Он просто отдаст его на съедение романскому сенату. А уж тот церемониться с ненавистным папой не станет! И тогда сырая и холодная монастырская келья будет лучшее, на что он, Целестин, в случае своей несговорчивости, может рассчитывать. Так что давайте не будем раньше времени торжествовать победу, а лучше станем внимательно следить за ответными ходами соперника... Вы согласны со мной, миссер Диана?
Кардинал слегка наклонил голову.
– Всецело и полностью, святой отец... Так что это за просьба, которую я должен буду изложить королю Пилиппу?
Понтифекс поколебался.
– Давайте об этом чуть позже. А пока опять вернёмся к нашему пращнику-балеарцу. У меня, миссер Диана, есть на примете ещё один заяц. Четвёртый. И его нам с вами тоже надо постараться добыть.
– Четырёх зайцев одним броском?! – показательно изумился кардинал. – Боюсь, ни одному, даже самому выдающемуся, пращнику такое не по силам.
– Возможно, – не стал спорить папа. – Зато в шахматах в один ход порой можно вложить и три, и четыре смысла, имея в виду дальнейшее развитие комбинации. То есть её варианты на ближнюю и дальнюю перспективы... Так вот, миссер Диана, я хочу, чтобы вы после Ульмы отправились в Колонию и встретились там с архиепископом Адольфом.
– Даже так?! – задрал брови кардинал. – А это... не вызовет недоумения... если не сказать большего, у короля Пилиппа?
– Ничего... – сделал успокаивающий жест Иннокентий. – Ничего, пусть. Недоумение, подозрение, раздражение. Пусть... Пусть поволнуется. Это нам только на руку. Пусть почувствует, что, как говорится, не на нём одном свет клином сошёлся. Кроме того. Предъявить ведь ему вам по сути нечего – официальная цель вашей поездки всем хорошо известна: вы доставляете германским правителям и прелатам моё личное послание с призывом к новому крестовому походу. Если же король Пилипп выразит своё недовольство открыто, дайте ему понять, что для Святой Церкви и он, Пилипп Суэбский, и архиепископ Адольф – не более чем слуги Божьи, смиренные воины войска Христова. И с высоты Святого Престола вся их нынешняя делёжка власти – не более чем мышиная возня в церковном подполе.
– Н-ну хорошо... – несколько неохотно согласился Петро Диана. – Допустим... И какой будет цель моей встречи с архиепископом Адольфом?
Понтифекс ответил не сразу. Он, сделав знак кардиналу – мол, не вставайте, не надо, поднялся и, заложив руки за спину, медленно прошёлся вдоль скамейки, остановился, постоял, покачиваясь с пятки на носок, затем быстро вернулся назад и сел, развернувшись в пол-оборота к собеседнику.
– У меня, миссер Диана, весьма сложное отношение к архиепископу Адольфу. С одной стороны, я не могу не признавать его авторитета и влиятельности в германских землях. Особенно, и что важно для нас, среди противников нового короля Пилиппа... Но с другой стороны... С другой стороны, я понимаю, что авторитет этот во многом дутый. Он зиждется, собственно, на двух вещах: во-первых, на том, что Адольф является Колонийским архиепископом, а Колония, как ни крути, самый большой, самый богатый и, пожалуй, самый могущественный город на той стороне Альп. И во-вторых, – на давних связях его рода, рода А;льтенов, с британским королевским домом. А отсюда – британское золото и, как следствие, британское влияние... – Иннокентий помолчал, задумчиво постукивая пальцами по колену. – И тем не менее я решил сделать ставку именно на него. Я хочу, миссер Диана, чтобы вы встретились с архиепископом и, опять-таки в приватной беседе, дали ему понять, что папа Иннокентий не только не имеет ничего против Отто Брунсвиценского, но даже слегка симпатизирует этому, без сомнения, выдающемуся отпрыску славной династии Ве;льфенов. Папа Иннокентий также вполне благожелательно отнесётся к возможной коронации Отто Брунсвиценского в качестве германского короля. Однако архиепископ должен понимать, что и Святой Престол, и папа лично, как преемник и продолжатель дела Святого Петра, крайне неодобрительно относятся к любому расколу, учиняемому кем бы то ни было среди христиан. Это, в том числе, будет относиться и к тому расколу, который неизбежно последует за двойными королевскими выборами в Германии. И официально Святой Престол выступит – вынужден будет выступить! – с неодобрением и порицанием противников избранного в Мюльхузиуме короля Пилиппа. Обязательно подчеркните это, миссер Диана: с неодобрением и порицанием. Не менее, но и, что важно, не более того... И, опять же, дайте понять архиепископу, что со временем ситуация вполне может измениться, и тогда Святой Престол положит всё своё влияние на чашу весов другого из кандидатов. И это, в первую очередь, будет зависеть от той политики, которую каждый из претендентов на императорский титул будет проводить в отношении Святого Престола... и папы.
Кардинал усмехнулся.
– Вы хотите скакать сразу на двух жеребцах, святой отец?
– Нет, миссер Диана. Я хочу, чтобы эти жеребцы пустились наперегонки вскачь, и того, кто придёт первым, мы и постараемся запрячь в свою повозку.
– А вы, святой отец, не опасаетесь, что подобная тактика как раз и приведёт к расколу, а может быть, даже и к войне в Германии?
Взгляд понтифекса сделался строгим.
– Нет, миссер Диана, не боюсь. И даже, напротив, от всей души желаю этого. Пусть жеребцы как следуют погрызут да полягают друг друга.
– Но ведь это же... кровь.
– Да, это кровь. Однако я полагаю, что небольшое кровопускание германским дуксам вовсе не помешает. Я, миссер Диана, исповедую старый как мир принцип: всё, что делает противника слабее, делает сильнее тебя. И это как раз тот самый случай. Пусть сторонники короля Пилиппа лупят почём зря сторонников короля Отто, а те, в свою очередь, отвешивают тумаки сторонникам короля Пилиппа. С каждым ударом и те и другие будут слабеть. Нам же, глядя на эту свару, следует поддерживать того, кто в данный момент времени слабее, того, кто проигрывает – для того, чтобы эта собачья свалка продолжалась как можно дольше. Ведь пока Вельфены и Ста;уфены заняты тем, что мутузят друг друга, им в последнюю очередь придёт в голову предпринять что-либо против нас. К примеру, вмешаться в наши дела на Сицилии... И опять же, гораздо безопаснее и выгоднее не драться самому, а быть судьёй – тем, кто назначает правила поединка и в конце боя объявляет победителя... Что с вами, миссер Диана? Вы так смотрите на меня...
Кардинал потёр лицо ладонью.
– Я, святой отец... Простите... Знаете, я всё чаще мысленно возвращаюсь в тот памятный январский день, день выборов. В холодный зал древнего нимфеума, где все мы, возможно, стали свидетелями... и участниками самого настоящего чуда! Я всё время задаю себе один и тот же вопрос: не сам ли Господь управлял тогда нашим выбором? Ведь, направляясь в Септизониум, никто из нас тогда и в мыслях не держал вашу кандидатуру. И всё перевернулось в один момент! Вдруг! Внезапно!.. И мне теперь даже страшно представить, что бы было, избери мы тогда, к примеру, того же Иоханнеса из Салерно.
– Ну, что бы было, – пожал плечами понтифекс, – ничего бы страшного не было. А было бы всё то же, что и пять, и десять, и пятьдесят лет назад. Время бы текло, а ничего бы, по сути, не менялось.
– Это-то и страшно, святой отец, – поёжился Петро Диана. – Это-то и страшно... – его взгляд застыл и устремился куда-то вдаль, мимо Иннокентия – кардинал явно рисовал в своём воображении неблагостные картины несбывшегося будущего.
– Но мы отвлеклись, миссер Диана, – «вернул на землю» собеседника Иннокентий. – А разговор наш ещё не закончен. Я ведь ещё не изложил вам суть моей личной просьбы к королю Пилиппу.
– Да-да, святой отец! – встрепенулся кардинал. – Слушаю вас, – он подобрался, весь его вид теперь выражал крайнюю заинтересованность и готовность к немедленным действиям. – Так что же это, позвольте узнать, за просьба?
Понтифекс внимательно посмотрел на него.
– Это будет последний заяц, которого вам надлежит добыть в этой поездке, миссер Диана, – медленно проговорил он. – Я бы даже сказал, что это и не заяц вовсе, а так – маленькая птичка, сидящая неподалёку на ветке и, по несчастной для неё случайности, попавшая под камень из пращи.
– Ого! – оценил кардинал. – Ещё и птичка.
– Да, маленькая случайная птичка. Несчастный воробышек, который... которому в очередной раз не повезло.
– Вы позволите узнать, кто он?
– Разумеется... – Иннокентий оглянулся – самшитовые кусты стояли вокруг густой непроглядной стеной. – Хоть этот воробышек и совсем мал, но зато тайна, связанная с ним, миссер Диана, велика и... печальна... – понтифекс встал; кардинал тут же тоже поднялся со скамейки. – Давайте отойдём к фонтану, миссер Диана, – сделал приглашающий жест Иннокентий. – Я бы очень не хотел, чтобы эта часть нашего разговора – пусть даже случайно – коснулась чьих-либо ушей... Прошу вас...
Они направились к центру дворика и, встав у самого края бассейна, продолжили разговор. Их и без того негромкая речь полностью растворилась в журчании фонтана. Ни один человек, даже с самым тонким слухом, не смог бы различить произносимые ими слова. И лишь печальная дева, не забывая, впрочем, лить воду на камни, наклонив голову, внимательно слушала собеседников...

Серая громада замка Альт-Эмс, одного из самых больших и самых неприступных замков южной Германии, занимала всю вершину горы Шло;ссберг – первой в ряду горных альпийских вершин, вздымающихся за её спиной всё выше и выше к востоку. Величественные башни и мощные надёжные стены крепости поднимались над крутобокой горой, сплошь заросшей густым лесом, и издали напоминали гигантскую корону, венчающую голову какого-то неимоверного подземного короля-великана, выглянувшего однажды из своего мрачного царства поглазеть на белый свет да так от изумления и застывшего на века, окаменев.
Хозяевами неприступной твердыни были бароны А;мид: братья Ру;дольф и Го;свин – бывшие минестериалы славного императора Фридерика Рыжебородого, давно по старости лет отошедшие от дел и доживающие свой век в безмятежном провинциальном уединении. Владенья баронов были обширны. Они простирались по всей привольно раскинувшейся долине Рейна – от известного своими водяными мельницами Фа;дуцеса до богатого рыбой Константинова озера.
Ведущая к замку, ровная, вымощенная тёсаным камнем дорога шла поначалу через ухоженные виноградники, напоминающие своими стройными рядами хорошо вымуштрованное, одетое в одинаковые тёмно-зелёные плащи войско, браво марширующее мимо окон повозки. Затем, свернув у подножия горы в лес, она достаточно полого поднималась вверх, два раза полностью огибала гору, и наконец выныривала из-под густого непроглядного лесного полога на открытую площадку перед воротами замка, откуда открывался головокружительный вид на подёрнутую сизой дымкой, уходящую в дальнюю даль рейнскую долину, похожую отсюда, сверху, на брошенное на землю, небрежно сшитое серо-зелёное лоскутное одеяло. Альпийские предгорья, к которым замок был обращён спиной, были отсюда не видны – их загораживали стены крепости, местами уходящие ввысь чуть ли не на тридцать локтей.
Мощные, сложенные из дубовых брусьев ворота замка были украшены фамильным гербом баронов Амид: синим щитом с изображением вставшего на дыбы горного козла. Рисунок давно не обновлялся: краска на щите выгорела и местами облупилась так, что драчливое горное животное, потеряв одну переднюю ногу и половину правого рога, выглядело, скорее, комично, нежели грозно.
Высокого гостя ждали – едва кардинальская повозка выкатилась на перекинутый через крепостной ров гулкий деревянный мост, створки ворот, пронзительно завизжав, распахнулись наружу, открывая за собой узкий каменный коридор, ведущий ко вторым, внутренним, воротам замка. Те уже тоже начали открываться: вначале поползла вверх загораживающая проход тяжёлая металлическая решётка, склёпанная из толстых, в руку толщиной, прутьев. Следом стали подниматься внутренние ворота. И вот тут произошла заминка. Кардинальская каррука была высокой, ворота следовало поднять полностью, чего, вероятно, давно не делали. Обитая железом массивная воротина, со скрипом преодолев две трети пролёта, вдруг дрогнула и, слегка перекосившись на один бок, грузно просела вниз – подвёл старый, видать давно уже отживший своё, подъёмный механизм. В приворотной башне забегали, раздались громкие раздражённые голоса. Из узкой боковой дверцы вышел заспанный стражник в просторной неподпоясанной рубахе, какое-то время постоял, глядя снизу вверх на застрявшую воротину и задумчиво ковыряя в носу, после чего сплюнул, поворотился и убрёл обратно, так и не удостоив подъехавшую карруку даже беглым взглядом.
Внешние ворота, вобрав в себя вторую повозку, с поклажей, и немногочисленный отряд кардинальской стражи, тем временем закрылись. Кардинал со своими людьми оказались практически запертыми в узком каменном мешке. Петро Диана, высунувшись в окно, огляделся по сторонам и невольно поёжился, представив себя на месте атакующего крепость неприятеля. Место действительно выглядело очень неуютно. Это была тесная каменная кишка, зажатая между высокими глухими стенами, прорезанными то там, то тут узкими вертикальными бойницами, да к тому же ещё и почти полностью перекрытая сверху навесными деревянными балконами – ху;рдами, предназначенными для стрельбы вниз и поливания прорвавшегося через внешние ворота врага кипятком и горящей смолой. Впрочем, с первого взгляда было видно, что крепость давно не воевала: на карнизах бойниц редкими пучками повырастала чахлая трава; доски, из которых были сделаны хурды, посерели от времени, балконные полы прогнили и местами, окончательно провалившись, свисали вниз ершистыми гроздьями чёрных неопрятных обломков.
– Ваше высокопреосвященство, может, им подсобить? – показав на застрявшую воротину, спросил у Петро Дианы начальник стражи. Он уже спешился и стоял рядом с каррукой, держа свою лошадь под уздцы.
– Ещё чего! – фыркнул кардинал. – Пусть чинят, олухи. Мы никуда не торопимся. Постоим.
– Да как-то, это... неуютно здесь, – кивнув вверх, зябко повёл плечами стражник.
Кардинал задрал голову. Прямо над ними, покачиваясь на ржавом гвозде, висела немаленьких размеров гнилая горбылина.
 «Святые угодники!.. – перекрестился кардинал, поспешно укрываясь обратно в повозке. – Прилетит ещё сверху такой подарочек!.. Вот так вот едешь-едешь, пол-Европы проедешь, а в самом конце – бряк по темечку! – и всё, как говорят простолюдины: арриведерчи, синьор Диана! Не желаете ли послушать заупокойную мессу?..»
Да, большое путешествие Петро Дианы подходило к концу. Позади остались десятки больших и малых городов, сотни деловых встреч: с людьми важными – и не очень; умными тонкими собеседниками – и напыщенными болтливыми глупцами; людьми, приятными в общении – и неприятными даже на вид. Все задания, данные папой Иннокентием, были выполнены, все «зайцы» подбиты, «шкуры» их тщательно выделаны и заботливо уложены в дорожном сундучке кардинала. Осталось исполнить лишь одно, последнее, поручение понтифекса: освободить из замка Альт-Эмс томящегося там в заключении пятого короля Сицилии – несчастного Гулиельмо, тринадцатилетнего подростка, четыре года назад свергнутого с престола, ослеплённого, кастрированного и отправленного в заточение в далёкую холодную страну беспощадным императором Хенриком...
Услышав от кардинала просьбу папы Иннокентия, король Пилипп Суэбский пришёл в смятение. Ещё бы! Понтифекс просил его отпустить на свободу претендента на сицилийский престол. Пусть слепого, пусть неспособного к деторождению, но претендента! На тот самый престол, который вот уже два месяца занимал племянник Пилиппа, малолетний сын королевы Константии Фридерик. И пусть законность престолонаследия Гулиельмо многими ставилась под сомнение, поскольку он был сыном короля Танкреда, считавшегося бастардом. Но, даже несмотря на это, свергнутый Гулиельмо оставался, как ни крути, правнуком славного Рогерия Альта;виллы, основателя Сицилийского королевства, и, к тому же, был в своё время законно избран большинством сицилийской знати, в то время как муж Константии, император Хенрик, захватил Сицилию силой, пролив при этом реки крови. Так что свергнутый и искалеченный Гулиельмо имел прав на престол Сицилийского королевства уж никак не меньше, чем сын покойного императора. В общем, просьба понтифекса поставила германского короля в трудное положение. Видя его колебания, Петро Диана попытался, как мог, развеять сомнения Пилиппа. Он клятвенно заверил короля в том, что освобождение малолетнего узника никоим образом не имеет целью восстановление оного на сицилийском престоле, а вызвано исключительно соображениями милосердия, а также теми обязательствами заботы и попечительства, которые в своё время брал на себя Святой Престол по отношению к осиротевшему после смерти своего отца, короля Танкреда, несчастному Гулиельмо. «Нет-нет, ваше величество, что вы, никакой Сицилии! Мальчик поедет во Францию, в Ре;мос, вместе со своей матерью и сёстрами. Что?.. Разумеется, их также следует освободить – они сейчас, как вы, надеюсь, знаете, живут под строгим надзором в Хохенбургском монастыре. Я смею рассчитывать, что ваше величество напишет соответствующее письмо тамошней аббатисе Аде;лаис?.. Где они будут жить? В Ремосе. В небольшом частном владении... Да, на свободе, но под полным контролем тамошнего архиепископа кардинала Гилле;льма Шампанского... Вашему величеству не о чем беспокоиться – Святой Престол признал законность коронации Фридерика и, следовательно, не возражает против его правления. Разумеется, под регентством королевы Константии до наступления его совершеннолетия...» Кардинал бил в уязвимое место. Он знал о богобоязненности Пилиппа Суэбского и поэтому взывал к его милосердию, упирая на безмерность страданий несчастного калеки, неспособного видеть свет, оторванного в раннем возрасте от матери и томящегося ныне в одиночестве без всякой надежды на спасение. «Да, ваше величество, сострадание и милосердие! Господь наш Благосердный непременно зачтёт вам вашу доброту! Ведь недаром сказано: блаженны милостивые, ибо они помилованы будут...  Кроме того, сами понимаете, благорасположенность папы Иннокентия, она ведь дорогого стоит! Делая этот необременительный для вас жест, вы протягиваете руку дружбы Великому Понтифексу, закладываете небольшой, но очень важный камушек в фундамент ваших будущих отношений... Благодарю вас, ваше величество! Господь Всемогущий не оставит вас и ваших близких!.. Нет-нет, ваше величество, я сам заберу несчастного юношу из замка Альт-Эмс. Вам достаточно будет лишь отправить соответствующее распоряжение баронам Амид»...
 Ворота наконец со скрипом поползли вверх, и каррука, тронувшись, медленно въехала во внутренний двор крепости. Здесь было тесновато – практически всю территорию внутри крепостных стен занимали разнообразные и разновеликие хозяйственные постройки: конюшня, хлев, амбары, склады, кожевенные лабазы, ветхие дощатые навесы, под которыми сушились подвешенные на стропилах зелёные снопы каких-то трав. Всё это теснилось, жалось, как малые щенки к сапогам хозяина, к огромному величественному донжону.
Четырёхугольный в плане, с круглыми, крытыми красной черепицей башенками на углах, он вздымал свои серые массивные стены, казалось, не менее чем на пятьдесят локтей вверх – в самую слепящую синь альпийского неба, туда, где гуляют лишь белоснежные облака, да проворные стрижи весело гоняются друг за другом, то стремительно ныряя в узкие чёрные провалы окон, то так же стремительно выныривая из них.
Во дворе кипела жизнь и стоял характерный для разгара деревенского дня многоголосый гомон: звонкий девичий голос звал какого-то Оска;ра; перекликались мастеровые, шкурящие разложенные на козлах, свежесрубленные, остро пахнущие смолой, длинные еловые стволы; где-то кудахтали невидимые куры; в добротной, сложенной из тёсаного камня кузне звонко бил молот, и красные сполохи ритмично озаряли её тёмное закопчённое нутро.
Один из братьев-баронов ждал гостя у входа в донжон. Это был высокий сутулый старик с длинными, до плеч, седыми волосами, в белой льняной ко;тте, подпоясанной широким кожаным ремнём. Вблизи бросались в глаза светло-голубые водянистые глаза под сдвинутыми к переносице кустистыми бровями и белая клочковатая борода на обтянутом сухой пергаментной кожей лице.
– Добро пожаловать в Альт-Эмс, ваше высокопреосвященство!.. – громким скрипучим голосом поприветствовал он вышедшего из карруки кардинала, и когда Петро Диана поднялся к нему по стёртым каменным ступеням, с трудом преклонил перед высоким гостем колено. – Благословите, отче!..
Кардинал протянул ему для поцелуя руку и, благословив, помог подняться на ноги.
– Я – Госвин! – всё так же громко, как будто гость находился где-то на другом конце двора, представился барон. – Рудольф – там, у себя, – неопределённо махнул он рукой. – Брат уже почти не выходит – совсем ослаб. Вы бы зашли к нему, монсеньор кардинал, он давно уже хочет исповедаться. Что?!.. У нас, конечно, есть местный пастор. Он время от времени навещает нас. Но, знаете, одно дело простой священник, да ещё из местных, и совсем другое дело – кардинал, папский легат. Вы ведь прямо из Ромы. Что?!..
К Петро Диане сзади приблизился майордом.
– Простите, ваше высокопреосвященство, – почтительно склонившись, шепнул он на ухо кардиналу, – но хозяин совсем плохо слышит. Вы говорите с ним погромче.
– Я получил письмо от короля Пилиппа, – продолжал тем временем надрываться барон. – Оно сильно расстроило меня! Я, конечно, понимаю, мальчику здесь не место. Ему надо жить с матерью, с родными. Но, знаете, четыре года есть четыре года! Я за это время очень привязался к Вилли. Он мне совсем как сын. А точнее, как внук. Что?!.. У меня есть два внука. Как раз его возраста. Но я их совсем не вижу! Они живут с отцом, моим старшим сыном, в Ульме. Вы знаете, мой старший сын, Херманн, служит при дворе. Говорят, король Пилипп очень ценит его. И часто даёт ему весьма ответственные поручения. Что?!.. А мой младший, Людовик, пошёл, отче, по вашим стопам. Он принял чин. Недавно его назначили аколитом в новом храме в Конста;нтии. У самого епископа Ди;тхельма! У меня ещё есть дочь! Эмма. Знаете, она замужем за фохтом Фра;йбургума. Недавно она родила. Девочку. Что?!..
– Ваша милость! Вы хотели пригласить его высокопреосвященство кардинала в дом! – громко напомнил барону майордом.
– Да! Верно! – опомнился тот. – Простите, отче! Вы знаете, я порой становлюсь слишком болтлив! Прошу вас, проходите! Хельмут покажет вам ваши покои. Умойтесь, отдохните с дороги. А через час жду вас на обед. Что?!..
– Я бы сначала хотел увидеть мальчика, дон Амид! – напрягая голос, возразил Петро Диана. – Прошу вас, проводите меня к Гулиельмо!
– К мальчику?!.. – растерялся старик. – О, да! Да, конечно! – он неловко расшаркался. – Разумеется! Как будет угодно вашему высокопреосвященству!
– И, будьте любезны, барон, распорядитесь, чтобы позаботились о моих людях. Им нужен отдых... И ещё. Я вижу, у вас тут своя кузня. Это очень кстати. Наши лошади стёрли себе все подковы о здешние мощёные дороги.
– Что?! – приложил ладонь к уху хозяин замка.
– Я говорю, нам надо перековать лошадей! – крикнул кардинал, раздражаясь. – И людей моих покормить! И на ночлег устроить!
– Разумеется! Разумеется! – даже несколько сердито замахал на гостя руками старик. – Всё будет сделано! Всё! Вам не о чём беспокоиться, ваше высокопреосвященство! Хельмут! Ты слышал?! Давай бегом!.. Прошу вас, отче, проходите! Осторожно, не оступитесь – здесь, знаете ли, ступеньки не хватает!.. Ничего-ничего, сейчас глаза со света привыкнут. Или распорядиться, чтоб факелы зажгли? Что?!..
Покои юного Гулиельмо располагались на втором этаже юго-восточной угловой башни донжона. Они состояли из двух комнат: гостиной – светлой и просторной, с высоким застеклённым окном, обставленной новой, вызывающе роскошной мебелью; и крохотной полутёмной спальни с узкой, почему-то не застеленной посреди дня кроватью, под которой вызывающе белела керамикой пузатая ночная ваза.
Мальчика, похоже, предупредили. Он встретил гостей, стоя возле стола, напряжённо выпрямившись и обратя слепое лицо к входной двери. Для своего возраста он был мал ростом и узок в плечах. Изящная, зауженная по последней моде нежно-голубая котта придавала его миниатюрной фигуре трогательную кукольность. Как большинство незрячих, он держал голову немного откинутой назад. Это, вкупе с прямой спиной, возможно бы придало позе бывшего короля горделивый и даже несколько надменный вид, если бы не растерянное, испуганное выражение лица – худого и болезненно, до синевы, бледного.
– Вилли, мальчик мой, познакомься! – сразу, с порога, громко возвестил барон: – Это – миссер Диана, кардинал! Он приехал прямо из Ромы! Его прислал новый папа, Иннокентий! Миссер Диана отвезёт тебя к твоей матушке и сёстрам! Знаешь, их тоже освободили! Вы теперь будете жить вместе, во Франции, в Ремосе!
Кардинал подошёл к Гулиельмо и, взяв в свои ладони холодные и влажные руки юноши, бережно сжал их.
– Я – кардинал Петро Диана, – ласково сказал он мальчику. – Ты можешь называть меня: миссер кардинал. Или просто – отче. Ты скоро встретишься со своими родными, сынок.
Лицо Гулиельмо исказилось. Он отшатнулся и, выдернув свои руки из ладоней кардинала, быстро шагнул назад.
– Дядя Госвин!.. – в отчаянье позвал он. – Где вы, дядя Госвин?!
– Я здесь, мой мальчик!
Гулиельмо торопливо обогнул стол и, сделав несколько неуверенных шагов, нащупал протянутую руку барона.
– Дядя Госвин, не надо!.. – мальчик, не отпуская руки, упал перед бароном на колени. – Не надо, дядя Госвин! Не отдавайте меня! Я боюсь!
– Господи! Вилли! Ты что?!.. – опешил хозяин замка. – Это же миссер кардинал! Он же тебя!.. Ты же поедешь к своей матушке, сынок!
– Нет! Нет! – Гулиельмо замотал головой – слёзы веером разлетелись с его щёк. – Не надо! Дядечка Госвин! Миленький! Пожалуйста! Я боюсь! Я... я там умру! Я знаю это! Я вижу! Пожалуйста! Не надо! Я прошу вас, дядечка Госвин!
– Вилли! Вилли! Ты что!.. – барон тоже опустился на колени и, обняв дрожащего всем телом мальчика, привлёк к себе. – Не надо, Вилли! Всё будет хорошо! Никто не умрёт! Что ты!.. Что же это?!.. – Госвин растерянно оглянулся на кардинала. – Ничего не понимаю! Что с ним, миссер кардинал?!
У Петро Дианы вдруг защипало в носу. Он хотел сказать что-нибудь доброе, утешительное, но горло оказалось перехваченным, и все слова застряли где-то в районе кадыка. Улыбка, которую он хотел изобразить, превратилась в нелепый оскал. Кардинал попятился к двери.
– Я... – с трудом просипел он. – Я зайду позже... После обеда... Или вечером... Не надо плакать... Успокойте... – он наконец выбрался за дверь. – Успокойте же его, дон Амид! Ради всех святых, успокойте его!..
Утром следующего дня небольшой отряд кардинала – две повозки и дюжина верховой охраны – выехал из ворот замка Альт-Эмс. Солнце стояло уже достаточно высоко, но вся долина внизу была всё ещё закрыта плотной пеленой тумана. Отсюда, сверху, белая волнистая поверхность напоминала заснеженное поле, невесть по какой причине укрывшее посреди лета подножия зелёных гор.
Дорога нырнула в лес и пошла под уклон. Свежеподкованные и отдохнувшие за ночь лошади резво и легко побежали вниз. Всадникам и возничим то и дело приходилось натягивать поводья, чтоб сдерживать ретивых коней. Гнать и торопиться не имело смысла. Наоборот, следовало по возможности беречь силы – предстоящая дорога была дальней и трудной. Разумеется, ни в какой Реймс кардинал ехать не собирался. Его путь лежал совсем в другую сторону – не на север, а на юг: через Константию и Бази;лию – на Везо;нтио и Лугдунум и далее – на Массилию. А потом – уже по берегу моря – через Ге;ную и Пи;зу – прямиком в далёкую Рому.
Примерно на середине горы отряд достиг верхней кромки тумана. Один за другим всадники погружались в него, как будто уходя под воду, и густая молочная пелена жадно глотала их, пряча от солнечных лучей, накрывая людей и лошадей своим глухим влажным одеялом. Прогрохотав напоследок по булыжнику железными ободьями колёс, канула в туман и кардинальская повозка, увозя в своём чреве дремлющего на подушках папского легата и съёжившегося на переднем сиденье подростка, почти мальчика, слепого и беспомощного – маленькую птичку, случайно попавшую под камень из пращи. Несчастного воробышка, которому в очередной раз не повезло...

Папа Иннокентий изнывал от жары. Даже здесь, в летней папской резиденции, в Риети, в Са;бинских предгорьях – в краю тенистых лесов и прохладных озёр, стояла несусветная жара. А каково сейчас в Роме! Лето кончилось, сентябрь уже перевалил за свою средину, а солнце продолжало жарить всё так же немилосердно, реки пересохли, и даже местное озеро Рипасотти;ле, куда папа любил выезжать в свободные от дел часы, обмелело: вода отступила от берегов, обнажив чёрное илистое дно – вязкое и зловонное.
Впрочем, фонтан в атриуме дворца работал исправно – вода к нему подводилась от горного источника. Родник находился недалеко от города, и вода, не успевая по дороге нагреться, доходила до фонтана холодной, почти ледяной. Поэтому возле фонтана всегда было если уж и не прохладно, то, во всяком случае, свежо. Но ведь нельзя же вечно торчать у фонтана – есть у фонтана, спать у фонтана, справлять нужду у фонтана. К тому же почти треть всего дня фонтан, расположенный в центре атриума, находился на солнцепёке.
Вот и сейчас тонкие струйки воды, бьющие из разинутых ртов выглядывающих из бассейна бронзовых рыб, переливались всеми цветами радуги в лучах висящего над крышей дворца, добела раскалённого солнца. Полдень. Безветрие. Зной.
Иннокентий лежал в тени на самом краю внутреннего дворика, возле колоннады. Он приказал поставить своё ложе именно здесь: напротив ведущей на второй этаж лестницы – кажется, это было единственное место в атриуме, где ощущалось хоть какое-то движение воздуха, некий намёк на сквознячок. Впрочем, толку от этого всё равно было мало – Иннокентий чувствовал, как медленно, но неотвратимо подмокает от пота левый бок, на котором он лежал. Но даже перевернуться на спину или передвинуться на сухое было лень.
Где-то хлопнула дверь. Раздались громкие энергичные голоса, послышались быстрые шаги. Было немножечко дико осознавать, что кто-то способен в такую жару быть бодрым и активным. «Не иначе, по мою душу... – с неудовольствием подумал папа. – Господи! Кого там опять принесло?!» Он не ошибся. Шаги приблизились, из быстрых сделавшись осторожными.
– Ваше святейшество!.. – голос был негромкий и вкрадчивый, но интонация не оставляла сомнений: будут звать пока не дозовутся. – Ваше святейшество!..
Иннокентий обречённо вздохнул и сел, опустив ноги с ложа. Рядом, почтительно склонившись, стоял Хугулино. На плечах его и в складках одежды лежала серая дорожная пыль. Струйки пота, стекающие по вискам, оставили на припудренном пылью лице мокрые дорожки.  Шесть дней назад папа отправил капеллана в Рому, строго наказав не возвращаться без крайней на то нужды, то есть без срочных неотложных вестей. Стало быть, что-то случилось.
– Ну?.. – с отвращением вытирая ладонью мокрое от пота лицо, произнёс Иннокентий. – Что там у тебя?.. Эй! – крикнул он в глубину дворца. – Кто там! Принесите попить!.. И воды лимонной – умыться!.. Говори, – кивнул он секретарю.
– Две новости, святой отец, – торопливо заговорил Хугулино. – Обе спешные и обе хорошие. Во-первых, на сентябрьские календы в Кампиба;ссум прибыл дукс Марковальдо...
– Наконец-то! – хлопнул ладонью по колену понтифекс. – А я уж, грешным делом, подумал, что он никогда не решиться. Заглотил всё-таки наживку!.. Подробности есть?
– Да, святой отец. Дней пять он сидел в замке, занимался хозяйственными делами. Выгнал старого управляющего и нанял в дом много новых слуг. Потом стал выезжать. Навестил графа Аце;рры синьора Дипо;льдо. После этого отправился в Со;ру, где два дня прожил у графа Ко;ррадо Марле;нхеймского.
– Ясно, – кивнул Иннокентий. – Вербует союзников... Так. Дальше.
– Всё. Из Соры вернулся в Молизиум и сейчас сидит у себя во дворце, в Кампибассуме...
Рядом возник слуга. В каждой руке у него было по кувшину, а под мышкой – оловянный таз для умывания. Один из кувшинов – запотевший, с перевёрнутым серебряным кубком вместо крышки – был явно с питьём.
– Сначала умываться, – коротко приказал ему понтифекс. – А ты давай, рассказывай, – велел он замолчавшему секретарю.
Иннокентий сполоснул над тазом руки, после чего, смочив водой поданный ему платок, принялся вытирать лицо и шею.
Хугулино тем временем продолжил доклад:
– С Марковальдо из Германии прибыло около полусотни конных. Все при мечах. Кроме того, вернувшись из Соры, дукс заказал в оружейной мастерской три дюжины мечей и двести наконечников для копий...
– Стало быть, готовится. Чудесно! – оценил папа.
– Да, святой отец... Ещё одна хорошая новость. Третьего дня вернулся миссер Диана...
– Вот как! Ну, слава Богу! Ну?! И?! Привёз?!
– Привёз, святой отец. Мальчик в дороге заболел, поэтому...
– Тс!.. – Иннокентий, опомнившись, прижал палец к губам и глазами показал капеллану на слугу. – Об этом после!
– Понял, святой отец.
– Пить! – протянул понтифекс к слуге руку.
Тот снял с кувшина кубок-крышку, наполнил его и с поклоном протянул папе. Это было сильно разбавленное водой вино. Приятно кислое и очень холодное. Иннокентий начал пить осторожными мелкими глотками, но у него всё равно сразу же заныли зубы, а на висках выступила обильная испарина.
– Всё! Свободен!.. – оторвавшись от кубка, приказал он слуге. – Вино оставь.
– Слушаюсь, ваше святейшество! – низко поклонился тот и, забрав таз и второй кувшин, пятясь, удалился.
Понтифекс подождал, пока слуга скроется за колоннами, после чего вновь повернулся к секретарю.
– Так что там с Гулиельмо?
– Миссер Диана сказал, что мальчик в дороге заболел. Поэтому кардинал вынужден был на десять дней задержаться в Генуе...
– Что-то серьёзное?
– Слава Богу, вроде нет. Обычная лихорадка. Но мальчик слабенький. Поэтому болел тяжело.
– Ясно. Где он сейчас?
– У миссера кардинала в доме, в подвале. Миссер Диана запер его и даже домашним не говорит, кого привёз.
– Это правильно!.. – одобрил понтифекс. Он вдруг почувствовал прилив бодрости – дела завертелись, и надо было снова думать и действовать, действовать и думать. – Значит, так... Сегодня же отправляйся назад. Сколько тебе скакать до Ромы?
Хугулино тяжело вздохнул.
– Завтра к вечеру доберусь.
– Отлично! Сразу же – к кардиналу. Гулиельмо ночью перевезти в монастырь Трёх Источников. Тамошнему аббату я напишу записку. Мальчика поселить в отдельной келье, где-нибудь подальше от людских глаз. Никто не должен знать, кто он и откуда. Найдите какого-нибудь глухонемого монаха и приставьте к нему – чтоб ни разговоров, ни слухов. Ясно?.. Так. Теперь дальше... – Иннокентий всё-таки не выдержал, поднялся с ложа и, привычно заложив руки за спину, принялся прохаживаться вдоль колоннады. – Теперь дальше... Архиепископ Бе;рнард всё ещё в Роме?
– Да, святой отец. Как на майские календы приехал, так безвылазно и торчит в городе. Почту мы его читаем. Разумеется, кроме голубиной – тут, сами понимаете, святой отец, мы ничего поделать не можем.
– Это – ладно, пусть, – отмахнулся понтифекс. – Пусть пишет. Всё равно мы рано или поздно узнаём, о чём он сообщает королеве Константии, – папа усмехнулся. – У королевы в Роме свой человек, у нас в Балерме – свой. Только мы про её человека знаем, а она про нашего – нет... Так вот... Надо, чтобы Бернард узнал и о том, что в Молизиум приехал Марковальдо, и о том, что он собирает войско.
– Понял, – кивнул Хугулино. – Сделаем.
– Теперь по поводу мальчика... – Иннокентий потёр пальцами переносицу. – Надо, чтобы Бернард узнал и о нём. Но не напрямую, иначе он может что-то заподозрить, а как-то так... косвенно, со стороны... Поэтому... Поэтому надо составить письмо. Адресованное, к примеру... К примеру, вдове короля Танкреда Сиби;лле, во Францию... Так. Теперь – кто ей пишет? От кого должно быть письмо?.. От кого бы?.. Ну, к примеру, от аббата Гуи;дона, из монастыря Святого А;нтимо. Может такое быть? Может. Мальчика вполне могли везти через Монтальчи;но, и посольство остановилось на отдых в монастыре. Или, как ты говоришь, из-за болезни мальчика... А аббат Гуидон вполне может оказаться другом короля Танкреда. Верно?.. Верно. Тем более – как ты это теперь проверишь?.. В общем, напишешь так. Запоминай... – понтифекс остановился рядом с Хугулино и, направив палец ему в грудь, принялся диктовать: – Аббат извещает её величество синьору Сибиллу о том, что делегация из Германии, сопровождающая её сына, наследника сицилийского престола Гулиельмо, прибыла в монастырь. К сожалению, мальчик заболел. Лихорадка. Ничего серьёзного, но следует подождать его выздоровления. Скорее всего, дней десять. Как только мальчик поправится, делегация продолжит путь в Аце;рру, в фамильный замок королевы... Всё. Достаточно. Других подробностей не надо... Так. Теперь. Необходимо, чтобы это письмо попало к Бернарду... Он обедает где-нибудь в городе?
– Точно так, святой отец. Бернард почти каждый вечер обедает в траттории «Эсквилин». Это на улице Се;лци.
– Отлично! Пусть в один из вечеров рядом с ним, за соседним столом, окажется... ну, к примеру, приор монастыря Святого Антимо. Которого аббат Гуидон отправил с письмом во Францию.
– Я понял, святой отец! – обрадованно закивал капеллан. – Надо, чтобы этот так называемый приор случайно проговорился о письме.
– Именно! А лучше не о самом письме, а сначала о его содержимом. Мол, вот увидите, скоро в Сицилии вместо выскочки Фридерика будет прежний король: Гулиельмо – потомок Великого Рогерия! Дескать, едет уже, в пути. Уверен, если Бернард услышит что-либо подобное, он с этого приора не слезет, пока всё не выспросит. И, уж не знаю как – споит его или, наоборот, озолотит, – но письмо от него добудет... Есть у тебя такой человек на примете, чтобы роль приора сыграл? Ну и, разумеется, чтоб тайну хранить умел, чтоб не сболтнул лишнего?
Хугулино наморщил лоб.
– Полагаю, найдём, святой отец... Мой двоюродный брат, Торе;лло, думаю, подойдёт. А что, вид у него представительный. Вполне за приора сойти сможет. К тому же, умом не обделён. А уж о том, чтоб не проболтался, тут, ваше святейшество, можете не беспокоиться – я за него ручаюсь!
– Ну гляди... Хорошо. Составишь письмо, нарядишь брата монахом, и пусть он в «Эсквилине» продаст его архиепископу Бернарду, – Иннокентий усмехнулся. – Да скажи ему, чтоб не продешевил, поторговался как следует. За такие сведения Бернард и сто денариев запросто выложит.
Хугулино тоже улыбнулся.
– Скажу, святой отец. Не продешевит.
– Ну, что ж, отлично... отлично... – папа вновь принялся прохаживаться по атриуму, стараясь держаться поближе к колоннам – в тени.
– Скажите, святой отец, – подал голос секретарь. – А вот этот мальчик, Гулиельмо, вы ведь не думаете по-настоящему возвращать его на престол?
– Его?! – понтифекс фыркнул. – Конечно нет! Ещё чего!
– А тогда... куда его? Потом, когда всё закончится?
Иннокентий равнодушно пожал плечами.
– Ну, куда... Куда все, туда и он. Полагаю, Господь с радостью примет его безгрешную душу. Блаженны плачущие, – назидательно поднял он палец, – ибо они утешатся. Мальчик в жизни настрадался сверх всякой меры, поэтому лёгкая смерть, без сомнения, станет для него утешением... Поверь мне, так для всех будет лучше. И в первую очередь, – для него... И отрёт Господь всякую слезу с очей его, – вновь, возвышая голос, процитировал он, – ни смерти не будет, ни плача, ни вопля, ни болезни, ибо прежнее для него прошло...
Хугулино, как зачарованный, смотрел на понтифекса.
– У тебя всё? – проходя, пощёлкал пальцами Иннокентий. – Нет больше новостей?
– Что?!.. Простите, святой отец! – опомнился капеллан. – Есть ещё одна новость. Правда, я не знаю, хорошая она или плохая.
– Да? – остановился понтифекс. – Говори.
– Королева Константия... Наш человек в Балерме сообщает: у королевы случилась водянка. Живот распух, кожа пожелтела. Ходит с трудом. Жалуется на боль в правом боку. Тамошние лекари разводят руками, предполагают худшее. Снарядили корабль в Вене;тию за каким-то знаменитым целителем да боятся, не поспеет...
– Что?!.. – брови понтифекса взлетели вверх. – Хугулино! И ты молчал! Да это же новость номер один! Господи! Велик Ты, и деяния Твои велики! – он истово перекрестился. – Это не просто хорошая новость, Хугулино, это отличная новость! Подожди!.. Ты говоришь, водянка. Ведь, кажется, и мать Константии, королева Бе;атрикс, умерла от водянки?
– Точно так, святой отец. И примерно в этом же возрасте. Говорят, месяца три мучилась, пока Господь не прибрал.
– Месяца три, говоришь... Вот видишь, как всё кстати! Что нам теперь Гравинский конкордат! Нам теперь не просто сицилийская инвеститура, нам теперь вся Сицилия просится в руки! Ты понимаешь?!.. – подмигнул он секретарю.
Тот смущённо покрутил головой.
– Не вполне, святой отец.
– Смотри!.. – Иннокентий снова принялся прохаживаться, на ходу теребя свою бородку. – Перед Константией сейчас встаёт вопрос поважнее инвеституры. Если ей осталось жить несколько месяцев, она должна срочно решать проблему с опекунством над своим сыном, малолетним королём Фридериком. И тут вариантов у неё на самом деле не так много... Или поставить опекунами кого-то из своих, их сицилийских. Но это чревато интригами и дворцовыми распрями. И Фридерик в этом случае до самого своего совершеннолетия будет жить, как на вулкане... Или опереться на кого-то сильного со стороны. И тут она должна понимать, что ближе и надёжнее, чем Святой Престол, у неё просто ничего нет. Не у германского же императора, в самом деле, ей искать покровительства! Нет его пока, германского императора! И неизвестно ещё, когда будет!.. А тут, к тому же, с одной стороны, – Марковальдо со своими претензиями на опекунство. А с другой стороны, – королева Сибилла, жаждущая реставрации на троне кастрированного Гулиельмо. И если опекунство Марковальдо это ещё полбеды: Фридерик при нём останется на троне, а Марковальдо за его спиной примется рвать Сицилию на части и раздавать лучшие куски своим германским друзьям, то приход Гулиельмо, с королевой Сибиллой за спиной, означает для Фридерика лишь одно: скорую и неминуемую смерть... – Иннокентий вновь остановился, задумчиво глядя себе под ноги. – Нам надо торопиться... Нынче же напишу королеве письмо...
– По поводу опекунства?
– Что?.. Нет-нет, что ты! Никаких прямых намёков! Это может отпугнуть или, по крайней мере, насторожить. Просто надо дать королеве понять, что мы осведомлены о её болезни. Это должно быть самое обыкновенное письмо... И я даже, кажется, знаю, по поводу чего я это письмо напишу... – понтифекс, прищурившись, посмотрел на капеллана. – Скажи мне, брат Хугулино, миссер Гуальтьеро Палья;ра всё ещё в тюрьме?
– Да, святой отец. И по-прежнему никакого суда не было. Миссера Гуальтьеро держат в заточении по прямому указанию королевы Константии.
– Какие-то подробности?
Секретарь пожал плечами.
– Никто ничего толком не знает. Говорят что-то о злоупотреблении должностью, но ничего конкретного. Просто королева в один прекрасный момент воспылала на миссера Гуальтьеро гневом, сместила его с поста Великого канцлера и приказала заточить в тюрьму.
– Ну что ж, – покивал Иннокентий, – вот прекрасный повод для личного послания королеве. Не может ведь Глава Вселенской церкви и Великий Понтифекс сложа руки наблюдать, как в тюрьму без суда и следствия бросают целого епископа. Верно?.. Вот я и напишу королеве, что крайне озабочен судьбой миссера Гуальтьеро Пальяры, что знаю его как смиренного слугу Божьего и усердного пастыря, а потому прошу её величество о снисхождении и милосердии, каковое... – понтифекс пощёлкал пальцами, – каковое перед лицом Господа нашего всегда почиталось за величайшую добродетель и... Э-э... И о чём надлежит помнить всем, пекущимся о спасении своей души. Да! Думаю, так ей будет понятно... Ну, и потом, уже где-нибудь в конце, мимоходом, я ещё раз напомню королеве о том, что наше с ней взаимопонимание по вопросам инвеституры может быть достигнуто  т о л ь к о  на условиях неукоснительного соблюдения положений Гравинского конкордата. Королева Константия – женщина умная. Полагаю, она всё поймёт правильно. И особенно то, что решение вопроса с инвеститурой станет той неизбежной платой, которую Королевству Апулии и Сицилии придётся заплатить Святому Престолу за будущее опекунство над её сыном... Думаю, это письмо... вкупе с теми сведениями, которые она получит от архиепископа Бернарда... и опять же, в связи с её болезнью... всё это сподвигнет королеву принять-таки нужное нам решение. Причём принять его быстро, поскольку времени на раздумья у неё уже почти не осталось... Вот что. Вернёшься в Рому, скажи кардиналу Паоли, чтобы он дней через семь-восемь приехал ко мне. Скажи, что я хочу отправить его легатом на Сицилию к королеве Константии.
– Да, святой отец... Что-нибудь ещё?
Понтифекс стоял, глядя в пол, покачиваясь с пятки на носок.
– Ещё... Ещё... Нет, всё. Поезжай. Это сделай. Сделаешь – сообщи.
– Да, святой отец.
Иннокентий поднял на капеллана глаза.
– Ну! Чего стоишь? Стрелой лети! Одна нога здесь, другая там!
Хугулино, словно проснувшись, встрепенулся, переломился в поклоне и, развернувшись на месте, торопливо двинулся к выходу. Папа подождал, пока затихнут шаги секретаря, после чего, подойдя к своему ложу, устало опустился на него. Он вдруг ощутил себя вымотанным, выжатым, как лимон. Нет, нельзя! Нельзя в такую жару резко вскакивать да ещё и бегать туда-сюда, словно тебя ужалили! Сиди вот теперь, как дурак. Как потный дурак! Обтекай. Он чувствовал, как противно щекочущие ручейки настойчиво пробираются вниз вдоль позвоночника. Капли пота обильно сбегали по его вискам и прятались в бороде. Сердце не стучало, а как-то невразумительно трепыхалось, барахталось в груди. В подмышках пекло, а во рту скопилась горькая вязкая слюна. Иннокентий протянул руку и, взяв кубок с вином, сделал несколько глотков. Вино успело степлиться, и теперь его кислота уже не казалась приятной. Папа поморщился.
– Эй! – позвал он. – Принесите умыться!..
Никто не откликнулся. Иннокентию вдруг почудилось, что с уходом Хугулино опустел и весь дворец, все его обитатели растворились, сгинули в знойном полдневном мареве, и он остался совсем один в этой бездушной, прокалённой солнцем, пустой каменной громаде.
– Эй!!.. – испуганно крикнул понтифекс в гулкое нутро здания. – Чума вас всех забери! Принесите же, наконец, воды!..

Известие о кончине королевы Константии застало кардинала Октавиана Паоли в пути. По прибытии в Балерм кардинал получил на руки текст завещания, составленного перед смертью королевой. В первых числах декабря документ был доставлен в Рому папе Иннокентию.
А спустя ещё два дня из дальней глухой кельи в подвале монастыря Трёх Источников бесследно исчез её узник – пятый король Апулии и Сицилии, тринадцатилетний мальчик Гулиельмо. Несчастному слепому воробышку, попавшему под камень из пращи, в последний раз, и теперь уже окончательно, не повезло.

ЗАВЕЩАНИЕ
Константии Альтавиллы
милостью Божией царствующей королевы Апулии и Сицилии
Во имя Бога, всемогущего Отца и Сына и Святого Духа, Единой Божественней Сущности в трёх лицах, Всемогущего Создателя и Властителя небес, земли и всего сущего, видимого и невидимого, и во имя Девы Марии, матери Его, царицы небес и госпожи ангелов, нашей госпожи и защитницы, и во имя светлейшего князя церкви и евангельского рыцарства Святого Микаэля, и во имя посланника Божьего архангела Святого Габриэля, и во славу всех святых свиты небесной, и особенно святейшего предвестника Спасителя нашего Иезуса Христа, Святого Иоаннеса Крестителя, и блаженнейших князей среди апостолов Святого Петра и Святого Паула, и всех других апостолов, особенно блаженнейшего Святого Иоаннеса Евангелиста, любимого ученика Господа нашего Иезуса Христа, каковых в защитники свои в этой жизни я призываю и на коих надеюсь в час смерти своей и на том страшном суде и суровом испытании, когда душа моя пред троном справедливейшего и беспристрастнейшего Верховного Судьи, который должен судить нас по заслугам нашим, предстанет; всех их и каждого в отдельности я почитаю особо; и вместе с блаженнейшей Святой Марией Магдаленой, которую я также молю быть защитницею моей, так как все мы, как известно, смертны, но не ведаем, когда и где смерть нас настигнет, так что обязаны жить, будучи готовыми в любой час умереть.
Посему, да будет известно всем и каждому, кто настоящее завещание увидит, что я, синьора Константия, милостью Бога королева Апулии и Сицилии, болея телесной болезнью, которую Господь послать мне пожелал, но будучи духом здоровой и свободной, веруя твёрдо и исповедуя всё, на чём Романская Святая Церковь стоит, во что верует, что исповедует и проповедует, в вере сей и за веру сию я умереть готова, как неповторимый и бесценный дар от Господа смерть свою принимая, и в согласии с той последней заповедью – жить и умереть в святой католической вере – об том отныне заявляю, и с заявлением сим настоящее завещание с последней волей моей составляю, уподобляясь доброму царю Эзехиелу, – желая распорядиться домом своим, пред тем как покинуть его.
1. Во-первых, я препоручаю душу свою в руки Господа нашего Иезуса Христа, сотворившего её из ничего и Своей драгоценнейшей кровью её искупившего. И, за меня на кресте распятый, Он душу Свою препоручил Своему Вечному Отцу, Коему я, признаю и осознаю, обязана всем за Его многие и непреходящие благодеяния всему роду человеческому и мне, малой частице его, и за многие особые милости, которые я, недостойная и грешница, получила и каждый день получаю многими путями от доброты Его безбрежной и великодушия неизъяснимого, и перечислить которые не хватит моих слов и отблагодарить – моих слабых сил даже в малой части того, что Он заслуживает. Но я взываю к Его милосердию бесконечному, дабы Он пожелал благосклонно принять за них благодарение моё, и, заклиная самой сутью Его милосердия, с каковым Он, будучи рождённым в небесах, посетил нас, Его светлейшим воплощением, рождением, страстями и смертию, воскрешением и вознесением, и Святого Духа на небеса восшествием, и другими тайнами Его священными, я умоляю Его не судить строго рабу Свою, а поступить со мною в согласии с Его великодушием и между приговором Им и душой моею смерть Свою и страсти Свои поставить. И да пусть будут порукою за меня пред милостию Его величайшие заслуги Его преславной матери и других святых, моих заступников, мною всемерно почитаемых, и особенно выше названных и мною почитаемых особо. Да пожелает Он принять душу мою и охранять и оборонять её от того древнего злого чудища – змея, который проглотить меня хочет, и до тех пор ему не отдавать её, пока она по милосердию Господа нашего не будет помещена в рай, ради которого и была создана.
2. И я желаю и приказываю, чтобы тело моё погребено было в порфировом саркофаге в Соборе Успения Девы Марии в Балерме, рядом с отцом моим Рогерием Альтавиллой и мужем моим Хенриком Стауфером, в соответствующем роду моему и титулу моему одеянии.
3. Желаю и приказываю, чтобы никто в рубища по мне не одевался, и чтобы отпевание меня там, где будет находиться тело моё, было скромным, без излишеств, и пусть не будет ни драпировок траурных в церкви, ни излишества в факелах, исключая факелов, горящих с каждой стороны гроба моего во время, пока будут длиться божественная служба, мессы и бдения в дни поминовения.
4. Несовершеннолетнего сына моего, Фридерика, законного короля Апулии и Сицилии, отдаю под защиту и попечение Святейшего Отца, Главы Вселенской церкви, Великого Понтифекса папы Иннокентия Третьего, какового нижайше прошу быть наставником и регентом при сыне моём до достижения последним своего совершеннолетия и каковому всем подданным моим – герцогам, графам, виконтам, баронам, всем прелатам и простым клирикам, рыцарям, министериалам, чиновникам, пополанам, свободным ремесленникам и добрым людям всех городов и селений моих королевств, владений и синьорий, и всем прочим моим вассалам, подданым и жителям любого статуса и состояния, чина и достоинства, каждому из них и всем им – приказываю: когда Богу будет угодно дать мне умереть, всем, кто окажется присутствующим, а отсутствующим – в сроки, законами для подобного случая установленные, принести присягу и выказать ему всю полноту верности, преданности, повиновения, почтения, покорности, а также служб вассальных, как его подданые и естественные вассалы должны и обязаны обеспечить и выказать.
5. Великий Понтифекс папа Иннокентий Третий за труды свои по наставничеству и попечительству должен быть вознаграждён из казны ежегодной суммой в 30 000 серебряных таренов, а все понесённые им на сём поприще расходы должны быть ему по требованию его немедленно возвращены.
6. Оставляю моими душеприказчиками и исполнителями настоящего моего завещания и последней воли моей: высокочтимого во Христе отца Бартоломео архиепископа Балермского, моего духовника и советника; высокочтимого во Христе отца Каро архиепископа Монреальского; высокочтимого во Христе отца Маттео архиепископа Капуанского; высокочтимого во Христе отца Джакомо архиепископа Региумского, а также миссера Гуальтьеро Пальяру епископа Троянского; последнего приказываю из тюрьмы немедля освободить и в должности Великого канцлера Королевства Апулии и Сицилии восстановить с полным удовлетворением всех расходов, по причине отстранения от должности и тюремного заточения им понесённых.
7. Их же, вышеперечисленных, приказываю назначить в семейный круг для призора и попечительства за несовершеннолетним сыном моим Фридериком.
8. Равно, приказываю, чтобы были выплачены все долги и обязательства, как по займам, так и по денежным довольствиям, держаниям, жалованию и приданому слугам, вознаграждениям за службу, и любого рода прочие долги, обязательства, проценты любого происхождения, которые, как может оказаться, я должна, кроме тех, что я оставляю оплаченными.
9. Равно, приказываю, чтобы после уплаты и исполнения всех названных долгов и обязательств была отслужена за упокой души моей 1000 месс в церквах и уставных монастырях королевства моего, где, по разумению вышеназванных душеприказчиков моих, они будут отслужены с большим благочестием; и за то пусть дано им будет достаточное, по усмотрению душеприказчиков моих, подаяние.
10. Равно, приказываю, чтобы в течение года после кончины моей были выкуплены 50 пленников из нуждающихся, из тех, что во власти неверных находятся, дабы Господь наш отпустил все грехи мои и провинности; каковой выкуп должен быть совершён лицом достойным и надёжным, отдельно для той цели моими душеприказчиками назначенным.
11. Для исполнения настоящего завещания душеприказчиков моих наделяю всеми полномочиями, наиполнейшими и наисовершеннейшими, каковые я могу властью своей королевской дать. И настоящим передаю в их распоряжение все имущества мои, золото и серебро, деньги, украшения и все прочие вещи мои и наделяю их правом, властью и полномочиями судебными для овладения и распоряжения имуществами моими, золотом и серебром, деньгами и прочими вещами, любого рода и стоимости, где бы они ни находились, включая вышеназванные вещи из моего дворца, покоев и часовен, любыми налогами, пошлинами и прочим, мне принадлежащим, в размерах, достаточных для исполнения распоряжений, в настоящем завещании содержащихся.
Для прочности и отвращения сомнений я составила настоящее завещание пред Домиником из Мессаны, публичным нотарием и секретарём моим, именем своим собственноручно его подписала и поставить на нём печать мою распорядилась в присутствии свидетелей, каковые также на нём имена свои надписали и висячими печатями своими его запечатали, и каковые видели, как я подписывалась и как ставили мою печать.
Составлено в Норманнском дворце в Балерме, VII Календы Декабря,
первый индиктион, год Воплощения Христова MCXCIII
Я, королева

И благословенная Богом Сицилия, как вожделенный созревший плод, упала в руки папы Иннокентия.

Ибо сказано апостолом Паулом: «Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить» (1Кор. 9:24)
И ещё сказано устами пророка Давида: «И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время своё, и лист которого не вянет; и во всём, что он ни делает, успеет» (Пс. 1:3)