REX LUPUS DEUS
Во им Отца, и Сына, и Святого Духа.
Вольнолюбивые квириты, решившиеся взяться за кинжалы и мечи, чтобы поставить кровавую точку в земной жизни могильщика Римской олигархической республики - диктатора Гая Юлия Цезаря - своего собрата по сословию, такого же римского аристократа-«нобиля», как и они сами, «пошли на дело» под лозунгами восстановления республики, свободы и законности. Привлекательные для всех и каждого, благородные лозунги, ничего не скажешь…
Но уже в описываемое, столь далекое от нас время не было ничего необычного в том, чтобы маскировать красиво звучащими лозунгами и высокими идеалами стремление сохранить и оградить всеми средствами свои имущественные интересы и классовые привилегии. Именно в защиту этих интересов и привилегий решились взяться за острую сталь шестьдесят ушедших в глухую оппозицию диктатору Цезарю римских сенаторов, объединившихся для ликвидации Гая Юлия - выходца из их сословия, вознамерившегося столь дерзновенно поставить под вопрос их особое положение в Римском Свободном Государстве. Задуманная Цезарем замена аристократической демократии (то есть, иными словами - олигархии) монархической диктатурой означала для благородных заговорщиков конец господства их фамильных «династий», уравнение провинций в правах с Городом Римом – прекращение или затруднение привычного для столичных олигархов выжимания из покоренных территорий всех соков ради их, столичных олигархов, непомерного обогащения. Таким образом, будущие убийцы Гая Юлия были отнюдь не прекраснодушными, оторванными от жизни фантазерами. Они решили «завалить» диктатора не из «любви свободе и демократии», а – элементарно! - «из-за бабок» (как говорил наш достопамятный сатирик Михаил Задорнов).
Разумеется, наряду с этим голым материальным, экономическим интересом у высокородных заговорщиков могли быть (и наверняка были) еще и другие мотивы. К примеру, загнанная внутрь, но так и рвавшаяся наружу злоба, жажда мести и реванша за понесенное поражение помилованных диктатором и чувствовавших себя безмерно униженными этим помилованием родовитых «помпеянцев» (сторонников главного врага Цезаря в гражданской воне - Гнея Помпея Магна), чья уязвленная гордость не могла с этим смириться. Неудовлетворенное тщеславие и недовольство «нобилей», лишенных Цезарем возможности по-прежнему «играть первую скрипку» и не получивших тех государственных должностей - магистратур, на получение которых они так рассчитывали, побудившее их присоединиться к заговору против «потомка богини Венеры», каковым без ложной скромности считал себя Гай Юлий Цезарь. Старая, традиционная фамильная вражда к роду Юлиев. Личная ненависть к диктатору. Но все это скрывалось под личиной республиканских добродетелей. Следует еще раз подчеркнуть, что к заговору примкнул целый ряд старых товарищей Гая Юлия по партии «популяров» (или, по-нашему, «народников) - демократов, для которых единоличная диктатура бывшего «популярского» вождя означала откровенную измену, полный разрыв с теми принципами, во имя которых они так долго и упорно вели борьбу с аристократической партией «оптиматов» («наилучших»).
Во главе заговорщиков стоял одаренный военачальник Кассий Лонгин, выживший после неудачного похода Марка Красса на парфян – человек твердый и бескомпромиссный по характеру. Кассий - сторонник Помпея - был, после разгрома «помпеянцев», помилован победоносным Цезарем, отнесшимся к нему благосклонно и давшим Кассию новое назначение. Тем не менее, Кассий считал себя не оцененным диктатором по достоинству, обойденным по служебной линии и оттесненным на второй план, что не соответствовало его амбициям. Немаловажную роль в заговоре играли также Децим Брут, Требоний и Гальба, чье тщеславие диктатор не смог в должной (по мнению самого Гальбы) степени удовлетворить. Роль главного идеалиста и «образцового республиканца» среди заговорщиков выпала, волей Фортуны, Юнию Бруту – молодому и подающему большие надежды «нобилю», чье имя оказалось вписанным золотыми (или кровавыми, в зависимости от точки зрения) буквами в историю борьбы с тиранией и развития революционной жизненной позиции.
То обстоятельство, что Юний Брут был сыном бывшей многолетней «сударушки» Цезаря, по прежнему остававшейся близкой подругой «потомка Венеры», как и то, что диктатор буквально осыпал сына Сервилии своими милостями, дал повод римским сплетникам и сплетницам, на также и серьезным авторам, начиная с эпохи Цезаря, подозревать (и даже утверждать), что Брут был незаконным сыном Гая Юлия. Данная версия, естественно, придавала ситуации не только особую пикантность, но и эффектную драматическую окрашенность. Иные авторы сомневались в отцовстве Цезаря, который был всего лишь на пятнадцать лет старше своего предполагаемого сына от Сервилии. К тому же, зная практичный подход к жизни Гая Юлия, можно усомниться в том, что одних лишь родственных связей (даже самых близких) было бы достаточно для того, чтобы настолько войти нему в доверие и милость и пользоваться его покровительством в такой степени, как молодой Юний Брут. Дело здесь, думается, было в другом. Сделать Брута своим фаворитом Гая Юлия, скорее всего, побудили неоценимые услуги, оказанные (и все еще оказываемые) Цезарю его верной и весьма влиятельной подругой Сервилией на партийно-политическом поприще.
Сервилия воспитала своего сына в лютой ненависти к Гнею Помпею «Великомy» (приказавшему в свое время, в ходе гражданских распрей, казнить ее законного супруга). Его планируемая властной матерью женитьба на Юлии, дочери Цезаря, должна была окончательно упрочить союз как между Сервилией и Цезарем, так и между двумя знатными родами - Сервилиев и Юлиев. Однако, по ходу складывания Триумвирата Цезарь-Красс-Помпей, невеста Брута была отдана (или, точнее «продана») тому самому «выскочке» Гнею Помпею (тогда еще - союзника Цезаря, лишь впоследствии ставшего его противником в борьбе за верховную власть), против которого Сервилия всю жизнь настраивала сына, как против главного врага их благородного семейства.
Юний Брут был человеком не только трудной судьбы, но и сложного характера, в котором робость и «зажатость» сочетались со скрытой и сдержанной страстностью. Сын Сервилии пытался скрыть эти обуревавшие его втайне чувства за внешней рассудительностью и холодностью. Потеряв свою суженую, выданную Цезарем за ненавистного Гнея Помпея, глубоко разочарованный всем происходящим, Брут сблизился со своим добродетельным дядей Марком Порцием Катоном, проповедуемые которым стоически-республиканские идеи постепенно начали оказывать на мышление молодого человека все большее влияние.
Если верить Светонию, yчителем Брyта (и Кассия), был грамматик (или, как говорили древние римляне, литерат) Стаберий Эрот, «настолько благородный, что во времена Суллы (кровожадного диктатора-аристократа, ставленника олигархов-«оптиматов» в борьбе с демократами-«популярами» сторонниками «народного» диктатора Гая Мария, дяди Цезаря, в пору юности Гая Юлия - В.А.) безвозмездно и без всякого вознаграждения принимал в обучение детей репрессированных» (раздел «О грамматиках и риторах» сборника «О знаменитых людях»). Надо полагать, он и своих питомцев воспитывал в свойственном емy самомy дyхе осyждения и неприятия тиранов и тирaнии. Но это так, к словy...
На протяжении одиннадцати лет Цезарь и его гипотетический сын Брут шли по жизни совершенно разными путями. На поле битвы при Фарсале император, возможно под влиянием писем и просьб своей дорогой Сервилии, не забыл позаботиться о ее сыне, своем молодом политическом и военном противнике. Гай Юлий, вполне в духе проповедуемой им «мягкости» к побежденным, приказал обращаться с «помпеянцем» плененным «цезарианцами» республиканцем-«помпеянцем» Брутом «помягше», смотреть на вещи «поширше». В итоге Брут был не только помилован великодушным победителем, но и вошел к тому в доверие и милость.
Однако очень скоро Брут (возможно, под влиянием «трансфуги»-перебежчика Марка Туллия Цицерона, с которым сблизился с момента «добровольно-принудительного» перехода из стана республиканцев-«помпеянцев» - военно-политических антагонистов своего гипотетического отца Цезаря - в стан «цезарианцев») начал стыдиться своей измены прежним республиканским принципам и идеалам. Он сочинил прокламацию в честь своего заколовшегося в Утике, чтоб избежать пленения «цезарианцами», доблестного дядюшки Катона - ненавистника Цезаря и рупора защитников республиканских идеалов, после чего принял решение вступить в прямо-таки демонстративный (если не сказать – просто провокационный по отношению к Цезарю) брак. А именно – развелся со своей прежней женой и женился на своей двоюродной сестре Порции, дочери Катона и вдове Марка Кальпурния Бибула, давнего недруга Цезаря. Хотя Сервилия этого брака своего сына не одобрила и пыталась его всеми силами отговорить от столь необдуманного, по ее убеждению, шага, предчувствуя, что ни к чему хорошему для них обоих он не приведет.
Среди предков Юния числился так называемый Брут Старший, который некогда, подняв меч во имя попранной свободы, освободил Рим от деспота-царя из этрусской династии Тарквиниев, стал первым римским консулом и заслужил почетное прозвание отца римской свободы – знаменитой libеrtas. Сплотившиеся против Цезаря оппозиционеры не преминули воспользоваться этим давним и дальним родством молодого Юния. На статуе древнего Брута – освободителя Рима от царской тирании – ночами стали появляться надписи (или, говоря «по-новорусски» – граффити): «Брут, ты спишь!» и: «О, если бы Брут был еще жив!» (естественно, на латыни и без современных знаков препинания). Можно представить себе, что подобные меры воздействия на ум столь восприимчивого, подверженного посторонним влияниям и одержимого идеей выполнения долга во что бы то ни стало человека, как Брут Младший (прославившийся на данном ему Цезарем посту претора как судья праведный, неподкупный и нелицеприятный), способствовали его переходу в стан «тираноборцев», так сказать, в духе семейной традиции.
Подобно своему дяде Катону, Брут принадлежал к числу философов-стоиков. По своей сути он был, прежде всего, приверженцем теорий, и тот факт, что эти теории стали для него, в общем контексте его отношения к жизни и представлений о жизни, подтверждением определенных добродетелей правящего класса агонизирующей Римской олигархической республики, и желанием встать на их защиту, доказывает, насколько малым было влияние греческих философских учений на его морально-нравственный облик. Ведь принципы стоической школы позволяли ее приверженцам защищать и оправдывать многое из того, что заставляло содрогаться сердца многих римских аристократов.
Тем не менее, нет и не может быть никаких сомнений в благородстве помыслов Брута Младшего, ведь не зря сын Сервилии прослыл неподкупным (по крайней мере, в обычном, расхожем смысле этого слова), хотя, согласно некоторым источникам, якобы не гнушался отдавать деньги в рост (впрочем, ростовщичеством грешил даже его непрошеный благодетель Гай Юлий, правда, ссужавший деньги под весьма умеренные, по римским понятиям, проценты). Незаурядная способность Цезаря распознавать и по достоинству оценивать людей проявилась, между прочим, в словах, сказанных им, впервые ставшим свидетелем речи, произнесенной Брутом. По словам Гая Юлия, он не знает, чего желает этот молодой человек, но все, чего он желает, он желает страстно.
Так что заговорщикам необходимо было всего лишь направить страстность желаний, свойственную Бруту, привыкшему витать в облаках возвышенной стоической философии, на достижение вполне конкретной, практической цели. И заговорщикам это удалось – не без помощи новой супруги Брута, Порции, чей фанатичный республиканский догматизм и «великоримский шовинизм» нередко принимал гипертрофированно-истерические формы (вплоть до нанесения себе самой ранений, в целях доказать самой себе стойкость своего духа), надо думать, весьма впечатлявшие ее впечатлительного и легко поддающегося посторонним влияниям супруга.
Однако, наряду с чисто идеологическими мотивами, у Брута наверняка не было недостатка и в мотивах личного порядка. Похоже, его глубоко унижал и мучил факт многолетней «противозаконной», запретной, греховной (с точки зрения «староримской» морали) любовной связи своей матери с «развратным Ромулом», как и слухи о том, что он, Брут – незаконный сын, байстрюк, ублюдок, зачатый и рожденный «во гресех» от этой «противозаконной» связи. Как и то, что личность Цезаря его не только отталкивала, но и привлекала. Брут, вероятно, завидовал любезности, «столичности» и «вежеству» диктатора, которому без всякого труда (если глядеть со стороны) удавалось буквально все, за что бы он ни брался. В то время как ему, добродетельному и (почти) безупречному Бруту, принять всякое решение было невероятно трудно и мучительно.
Не удивительно, что к заговору не был привлечен Марк Туллий Цицерон (чего он впоследствии никак не мог простить заговорщикам, как, говорят, и Пушкин - декабристам). Слишком часто прославленный оратор и «Отец Отечества» демонстрировал «Граду и миру» свою натуру перебежчика, вопреки всей солидности занимаемого им положения и активности его жизненной позиции. Да и для нанесения ударов не мечом духовным, а мечом железным наш почтеннейший Марк Туллий явно не годился. Для этого требовались люди совсем иного склада, не боящиеся пролития крови (и к тому же умеющие держать язык за зубами)…
Однако самым поразительным во всей затеянной сенаторами авантюре представляется то обстоятельство, что ее участники, очевидно, считали свои действия не более чем «дворцовым переворотом». Они явно не сомневались в том, что, стоит им разделаться с «ненавистным всем честным римским гражданам похитителем римской свободы», как все сразу встанет на свои места, возвратится на круги своя, и жизнь в Граде на Тибре потечет своим привычным порядком и чередом. У них не было припасено никакой новой политической программы, а только добрая старая «программа», сводившаяся к трем лозунгам - libеrtas, ius, rеs publica. Они никак не подготовили свой приход к власти после насильственного устранения диктатора, полагая, что созданный тем аппарат управления безропотно перейдет под высокую руку своих новых хозяев. Нам, людям XXI столетия подобная непрактичность представляется прямо-таки детской наивностью, бездумностью и неосмотрительностью, если не просто глупостью. Но заговорщики вовсе не были фантазерами и беспочвенными прожектерами. Просто они были настолько, совершенно «непоКоБеЛимо», убеждены в вечности и непреходящем характере привычной им с детства прежней формы господства своего класса, что не желали признавать того факта, что реальность изменилась.
Идеалист Брут Младший, исподволь, возможно, незаметно для себя, переориентированный заговорщиками в нужном им направлении, как проклятый, с последовательностью доктринера, принялся работать над осуществлением задуманного.
«Узок был круг этих заговорщиков, страшно далеки были они от народа» (как сказал бы лидер партии большевиков и создатель советского коммунистического государства Владимир Ульянов-Ленин). Привлечь к своему «общему делу» народные массы конспираторам-аристократам и в голову не приходило, как впоследствии – нашим российским декабристам. Однако, не будучи уверены в истинных настроениях столичного простонародья-плебса, они на всякий случай все-таки вооружили для обеспечения своей личной безопасности парочку гладиаторов, известных «мастеров по части фехтованья». Всерьез же о возможности вооруженного столкновения со своими политическими противниками заговорщики, похоже, и не думали.
Здесь конец и Господу Богу нашему слава!