(Отдельные страницы из очередной книги в книге - ответа Басинскому на опус "Святой против Льва")
ПАВЕЛ БАСИНСКИЙ. ХУ ИЗ?
Пишут: «российский писатель, литературовед и литературный критик. Кандидат филологических наук. Член Союза российских писателей (1993). Входит в постоянное жюри премии А. Солженицына (1997) и жюри литературной премии «Ясная Поляна» (2003). Автор биографии Льва Толстого (2016). Лауреат Государственной премии РФ (2018).
23 ноября 2010 года книга «Лев Толстой: бегство из рая» была отмечена первым местом в Национальной литературной премии «Большая книга». В 2014 году был удостоен премии Правительства Российской Федерации в области культуры за книгу «Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды». В 2022 году стал лауреатом премии «Большая книга» за роман «Подлинная история Анны Карениной», кроме того, роман получил приз читательских симпатий, учреждённый премией.
На самом деле: Человек, устраивающий пляски на костях…
Судя по вознаграждению, кому-то даже нравится:
Премия «Большая книга» – 3 млн рублей (2010); 3 млн рублей (2022)
Премия Правительства РФ – 3 млн рублей
Государственная премия (до 2018) – 5 млн рублей
К танцору вопросов нет. Хотелось бы узнать, кто заказывает музыку? Нельзя ли просто, по примеру Толстого, открыть для Басинского бесплатную столовую и кормить его? Но не за счет авторитета Льва Николаевича!
На этот раз разберем каждое «па» в книге «Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды».
И начнем «от печки»… – с аннотации.
Аннотация
На рубеже XIX–XX веков в России было два места массового паломничества – Ясная Поляна и Кронштадт. Почему же толпы людей шли именно к Льву Толстому и отцу Иоанну Кронштадтскому? Известный писатель и журналист Павел Басинский, автор бестселлера «Лев Толстой: бегство из рая» (премия «Большая книга»), в книге «Святой против Льва» прослеживает историю взаимоотношений самого знаменитого писателя и самого любимого в народе священника того времени, ставших заклятыми врагами.
Вот здесь можно было бы сразу закрыть книгу, потому что нам предлагается то, чего не было и быть не могло. Опровергнуть из всего сказанного нельзя только то, что Басинский за свой предыдущий «бестселлер» получил премию «Большая книга». Это факт. А к местам массового паломничества сам Лев Николаевич, как минимум, добавил бы «Оптину Пустынь» и толпы людей направил бы… ну хотя бы к отцу Амвросию.
«Нельзя хромать на оба колена. Нельзя одновременно любить Льва Толстого и Иоанна Кронштадтского», – подслушал Басинский разговор Лескова и Веселитской и определился: будет хромать на одно колено.
Какое? Попробуйте догадаться.
А мы посмотрим, какие коленца он будет выкидывать.
(Структура книги Басинского сохраняется)
Вместо предисловия
ГОСУДАРЬ СМЕЕТСЯ
В воспоминаниях Ивана Захарьина … рассказывается о беседе императора Александра III с графиней Александрой Андреевной Толстой – … камер фрейлиной, воспитательницей великой княжны Марии Александровны.
В покои фрейлины для царя имелся отдельный проход через стеклянную, висевшую в воздухе галерею, соединявшую Зимний дворец с Эрмитажем, и государь зашел посоветоваться о возможности публикации «Крейцеровой сонаты» Толстого, запрещенной духовной цензурой.
«Я позволила себе высказать свое мнение в утвердительном смысле и представила государю, что вся Россия уже читала и читает ее, следовательно, разрешение только может понизить диапазон публики, которая великая охотница до запрещенного плода».
… И тогда же они разговорились о необыкновенной популярности Льва Толстого в России. Шел 1891 год.
– Скажите, кого вы находите самыми замечательными и популярными людьми в России? – спросил Александру Андреевну государь. – Зная вашу искренность, я уверен, что вы скажете мне правду… Меня, конечно, и не думайте называть.
– И не назову.
– Кого же именно вы назовете?
– Во первых – Льва Толстого…
– Это я ожидал. А далее?
– Я назову еще одного человека.
– Но кого же?
– Отца Иоанна Кронштадтского.
Государь рассмеялся и ответил:
– Мне это не вспомнилось. Но я с вами согласен.
Захарьин не присутствовал при этом разговоре. Незадолго до смерти графини он был допущен к разбору ее архива, откуда (а также из личных разговоров с ней) он и взял этот эпизод. Как литератор, он не удержался и несколько раскрасил картинку. В воспоминаниях самой Толстой разговор подан более сухо. Но и графиня отмечает, что императора рассмешил ответ о Кронштадтском.
Толстая даже пишет: «Государь очень смеялся…»
Смеялся, но все таки согласился! «Несмотря на совершенное различие двух этих типов, у которых одно было только общее: и к тому, и к другому люди всех сословий прибегали за советом».
Прервёмся. Слышите? Это Вахидова смеется. «И тогда же они разговорились о необыкновенной популярности Льва Толстого в России».
Не Иоанна, о котором, заметим, вообще нет речи!
«Шел 1891 год» Что это за год для Толстого?
Известный всему миру Л.Н. активно работает над романом «Воскресение», а значит, скандальной главы о богослужении в церкви еще нет; десять лет уже работает над «Соединением и переводом четырех Евангелий», но и этот труд пока еще не опубликован, а первый том его выйдет в английском переводе в Лондоне и только в 1895 году.
Однако «Исповедь» Толстого громко пробивала себе дорогу к русскому читателю, среди которых был и Иоанн. Довольно значительные выдержки из «Исповеди» были напечатаны в «Русской мысли» в 1884 году, а отдельно 1-е издание было опубликовано в 1885 году. Когда в том же, 1885, году С.А. предприняла новую попытку издать «Исповедь», светская цензура передала книгу в духовную цензуру, а та – в Синод, и 5 июля 1886 года Московский духовный цензурный комитет отправил ей следующее уведомление: «Ее сиятельству графине Софье Андреевне Толстой. Святе-йший Синод, принимая во внимание, что в присланных Вами в Московский духовный цензурный комитет сочинениях графа Льва Николаевича Толстого под названиями «Исповедь» и «Как я понял учение Христа» по местам излагаются мысли и суждения, несогласные с учением православной церкви, определяет: не разрешать к печати означенные сочинения и представленные Вами корректурные листы сих сочинений хранить в синодальном архиве. Член комитета протоиерей Платон Капустин».
«Исповедь» тоже была опубликована за границей, а в 1889 г. ее там же переиздали. Так что, даже опуская другие политические, религиозные и художественные произведения Толстого к этому времени, было основание говорить о «необыкновенной популярности Льва Толстого в России».
Чем был известен к 91-му году Иоанн Кронштадтский?
Поскольку широкому читателю он так не известен, как Л.Н., проследим его биографию до означенной даты.
«Хотел принять монашество и поступить в миссионеры, чтобы проповедовать христианство народам Сибири и Америки. Но увидев, что жители столицы «знают Христа не больше, чем дикари какой-нибудь Патагонии», решил остаться здесь. После рукоположения был направлен в Кронштадт. 10 декабря 1855 г. в кафедральном Петропавловском соборе в Санкт-Петербурге был посвящён во диакона, а через день рукоположён в священники к Андреевскому собору Кронштадта, в котором и прослужил 53 года, до самой кончины. С 1857 г. – законоучитель Кронштадтского городского училища; с 1862 г. преподавал Закон Божий в местной классической гимназии – в течение последующих 25 лет. (до 1887) Его новаторское отношение к своим пастырским обязанностям, выражавшееся, в частности, в чрезвычайной эмоциональности его проповедей (он нередко на них обливался слезами), встречало в 1860-е годы непонимание и неодобрение у других клириков собора, в котором он был тогда только третьим священником, а также школьного начальства.
С 1875 года – протоиерей. С самого начала своего служения занимался частной благотворительностью, с 1880-х годов расширил её: основал «Дом трудолюбия» (работный дом с мастерскими), школу для бедных, женскую богадельню, детский приют. Богослужения в приходах Петербурга, совершаемые им по приглашению купечества, временами вызывали трения с местным духовенством, а также недовольство петербургского митрополита Исидора. Исповедь, проводимая им, была не общей, а публичной (каждый мог слышать грехи другого!).
В 1870-х гг. распространением славы о духовных дарованиях протоиерея Сергиева в Кронштадте занималась Параскева Ковригина; после цареубийства 1 марта 1881 г. она перенесла свою деятельность в Санкт-Петербург. (о. Иоанн остается еще в Кронштадте. – М.В.)
20 декабря 1883 г. в газете «Новое время» А. Суворина было напечатано от имени ряда частных лиц «Благодарственное заявление», которое, по мнению составителей «Жития» его, явилось «началом всероссийской известности кронштадтского священника».
К началу 1890-х гг. получил такое почитание в народе, что всюду в России, где только становилось известно о его приезде, заранее собиралось множество людей. (Результат усилий Ковригиной. Однако все эти «толпы» еще только начинают собираться к нашей дате. – М.В.)
Ежегодно с 1891 года ездил к себе на родину в Суру; все поездки, как пишет игумен Иоанн (Самойлов), описаны, спустя несколько дней в местных газетах появлялось подробное описание визита: его встречали многотысячные толпы народа, создавая трудности для обеспечения перемещения и безопасности. (Это будет уже потом! – М.В.)
Во время служения 15 июля 1890 г. в Харькове, собор не мог вместить всех молящихся, которые заполнили площадь перед собором и все прилегающие улицы. Аналогичные картины происходили в поволжских городах: в Самаре, Саратове, Казани, Нижнем Новгороде. (Об этом в Петербурге можно было узнавать только из газет, постфактум. – М.В.)
В 1880-е годы из среды его почитателей обособилась группа фанатичных поклонников, получившая наименование иоаннитов, которые почитали его за воплотившегося вновь Христа (что расценивалось как разновидность секты хлыстов». (Википедия)
Остается добавить, что был он на год моложе Л.Н., а канонизирован только в 1964 году русской зарубежной церковью с подачи Собора епископов РПЦЗ в Нью-Йорке. Такая вот ирония судьбы.
Пока запомним эти факты биографии и послушаем Басинского далее.
«Немало иностранцев, – вспоминала графиня А.А. Толстая, – приезжали сюда с этой целью, и часто случалось, что они являлись ко мне, воображая себе, по моей фамилии, что найдут во мне покровительницу их доступу к Льву Толстому. Обыкновенно я говорила им, что помощь моя совершенно лишняя, так как Лев Нико-лаевич принимает у себя всех без исключения».
Возможно, всех без исключения принимал бы у себя и Иван Ильич Сергиев, знаменитый протоиерей, настоятель кафедрального Андреевского собора в Кронштадте. Но это было невозможно. Если Льва Толстого в Ясной Поляне ежедневно посещали десятки людей, то отца Иоанна постоянно осаждали тысячные толпы. И неважно, где он находился: в Кронштадте, Самаре, Вологде, Ярославле или других российских городах во время своих много-численных поездок. Если бы ко Льву Толстому шло столько же лю-дей, сколько их ежедневно притекало (приплывало) в Кронштадт, от его прекрасной Ясной Поляны не осталось бы ни деревца, ни кустика, ни цветочка, ни травиночки – всё было бы вытоптано. Так что, по совести, отвечая на вопрос государя, Толстая должна была первым назвать отца Иоанна, а своего племянника – вторым.
Интересно, что император «ожидал» услышать имя Льва Толстого, а Басинский нет. Для него великий писатель всего лишь «племянник» Александры Андреевны. Не «по совести», говорит, ответила. Не прошлись, мол, саранчой по Ясной Поляне толпы поклонников писателя, в то время как пожухла трава-мурава под ногами паломников, осаждавших отца Иоанна. Это на Востоке и в «дикой» Азии чтят поэтов и писателей, которые «стоят наравне с властелинами и им поклоняются…». А в России на всё воля женщин: пока Параскева Ковригина с 70-х годов занималась «распространением славы» протоиерея Сергиева, Софья Андреевна именно с этого времени пудовыми гирями висла на руках великого Толстого, внушая ему, что он принадлежит исключительно ей. И при этом сильнейшем противодействии хозяйки Ясной Поляны тропы к усадьбе гения так и не заросли крапивой и репейником.
Но что-то не так было с этими семидесятыми – «Судя по записям личного дневника о. Иоанна, его супруга с половины 1870-х годов стала про-являть ревность, подозрительность и даже враждебность по отношению к нему», – узнаём мы из биографии священника. Наверное, девственницу Елизавету возмущала своей чрезмерной активностью Параскева, рассказывающая миру «о духовных дарованиях» того, в чьем доме, «выказывали неуважение к постановлениям церковным» и «не говели (даже на пер-вой неделе Великого поста)».
Так что, по совести, отвечая на вопрос государя, Толстая никак не мог-ла назвать отца Иоанна даже вторым. Почему? Мы обязательно ответим на этот вопрос, а пока не будем спешить…
Однако трудно себе представить реакцию императора на подобный ответ. Все таки своего Толстого он знал и любил. Еще подростком цесаревичем он рыдал над его «Севастопольскими рассказами». Он в буквальном смысле плакал уже зрелым мужем во время чтения вслух пьесы «Власть тьмы» (впрочем, из государственных соображений тоже сперва допущенной к представлению только на домашних театрах). Царь не любил, когда его подчиненные доносили ему о крамольных сочинениях графа, что стали появляться за границей и нелегально в России уже с середины восьмидесятых годов. «Нет, – говорил государь, – мой Толстой этого не напишет». Не может быть ни малейшего сомнения в том, что при жизни Александра III никакого отлучения Толстого от Церкви состояться не могло.
«Мой Толстой» – в устах императора уже до слёз приятно, красиво и трогательно звучит. Но что стоит за этими словами? Ничего. «Севастопольские рассказы» были опубликованы в 1855 году, когда ему было всего десять лет. Получив письмо от самого Л.Н. – того самого (!), над рассказами которого он «обливался слезами», Александр III ответил не великому гению, обратившемуся к нему лично, а своему верноподданному – властью тьмы, которая накрывала Россию в 1881 году!
Что касается «отлучения», то его и не было. Нельзя отлучить от церкви того, кто ей не принадлежит. Церковь признала факт – отпадение Л.Н. от христианства. Для императора это не было ни секретом, ни поводом для беспокойства. (...)
ТАЙНА МАТЕРИ
Мы много знаем о матери Льва Толстого. Мы знаем, что не было в мире другой женщины, которая оказывала бы такое сильное влияние на его религиозное чувство. Но понять суть этого влияния трудно.
Раз десять перечитала эти три строчки, не веря своим глазам! «Мы много знаем о матери Льва Толстого»!..
Кто эти «многознающие»?.. Басинский? Тогда так и надо бы написать: «Я много знаю…». А все остальные очень мало знают о матери Толстого, иначе они разглядели бы гораздо больше в его художественных произведениях, начиная с повести «Детство». Но кто и сейчас связывает трилогию с последующими текстами автобиографического характера? Каждое произведение рассматривается ими отдельно друг от друга, и потому до сих пор никто из армии толстоведов не дошёл до их сути.
И Басинский тому ярчайший пример!
Следующий посыл: «Мы знаем, что не было в мире другой женщины, которая оказывала бы такое сильное влияние на его религиозное чувство»! Это сомнение? Предположение? Или утверждение?
Не поверите: пересчитала на калькуляторе следующие цифры – Мария, сестра Льва, родилась 4 августа в 1830 году. Сколько лет было самому Льву, если он родился 28 августа в 1828 году? Выходит – два года и 24 дня. И с этого момента мать можно считать умершей для детей, поскольку она так и не оправится после родов, а значит, все время болеет и большей частью лежит. Мария Николаевна умирает, по одним источникам, через два месяца после рождения дочери, по другим – через шесть месяцев. Как не крути, а Льву больше трех лет не получается. Но в таком нежном возрасте каждый месяц важен для малыша, поэтому будем точны – мама Льва умерла или 4 октября, или 4 марта.
Калькулятор вам в помощь!
И что за таинственность на пустом месте: где записи из церковных книг о рождении и смерти? Что с Лермонтовым напустили тумана, что с Толстым… Но, чтобы мама, которую сын не помнит вовсе, «оказывала сильное влияние на религиозное чувство», это виртуозный, феерический выброс коленца… К чему так рисковать? Танец ведь нужно завершить, а он только еще разворачивается!..
Между тем в этой тайне матери, возможно, заключено объяснение того, что мы называем «религией Толстого», неважно – принимаем мы эту религию или сурово отрицаем.
Толстой боготворил свою мать. Он молился на нее. «Она представлялась мне таким высоким, чистым, духовным существом, что часто в средний период моей жизни, во время борьбы с одолевавшими меня искушениями, я молился ее душе, прося ее помочь мне, и эта молитва всегда помогала мне», – сообщает он.
Ну, кто бы сомневался, где опустятся эти "копыта"?..
Это атеисту нужно объяснять такие элементарные вещи, но никак не верующему. Поэтому объясним Басинскому, что живая она, или давно ушла из жизни, мама остается для ребенка (в любом возрасте!) мамой! Эта связь не прерывается никогда! И в самые счастливые моменты жизни, и в худшие, просишь ее быть свидетелем, разделить с тобой твою радость, твое счастье, или развеять сомнения, утишить твою боль и т.д. И, не поверите, это работает! Мама приходит на помощь! И даже в физическом теле, как это произошло во время последнего землетрясения в Турции. По словам спасателя, они нашли детей женщины, которая умоляла их о помощи, но, когда хотели отдать ей благополучно извлеченных из-под завалов детей, женщину не смогли найти. Позже выяснилось, что мать этих детей умерла четыре года назад.
Атеист это назовет сказкой, – верующий вознесет хвалу Создателю!
Не матери, а Создателю! Л.Н. был верующим, в Него Одного и верил.
И «боготворил» не маму, а свои фантазии о ней! Не сразу примирился он с тем, что узнал о своих родителях, пока не прочел у Шопенгауера о Высшей Воле и предопределенности...
Но это очень большая тема, давно раскрытая мной и не в одной книге. Не сейчас же ее развивать, среди таких кульбитов Басинского!
Досмотрим эту пляску отчаянного плясуна.
Одним из самых важных религиозных принципов Толстого был отказ от Бога Личности, Бога Живого, его убеждение, что Бог есть «неограниченное всё». Возникает искушение предположить, что в образе матери Толстой восполнял для себя эту болезненную утрату – не иметь возможности ощутительного соединения с Богом. Об этом однажды написала из Шамординского монастыря его сестра Мария Николаевна Толстая – полная тезка их матери и к тому же внешне похожая на нее: «… я тебя очень, очень люблю, молюсь за тебя, чувствую, какой ты хороший человек, как ты лучше всех твоих Фетов, Страховых и других. Но всё таки как жаль, что ты не православный, что ты не хочешь ощутительно соединиться с Христом… Если бы ты захотел только соединиться с Ним… какое бы ты почувствовал просветление и мир в душе твоей и как многое, что тебе теперь непонятно, стало бы тебе ясно, как день».
В образе матери Толстой и восполнял это недостающее звено между безличностным Богом, которого просто невозможно любить, и им самим, Львом Толстым, человеком с крайне повышенной чувствительностью или с тем, что он сам называл беспредельной потребностью любви…
Чем меньше человек знает о религии, тем категоричнее его выводы. Атеисты всегда считали себя выше, просвещеннее, в отличие от «заблудших» верующих, Так, например, преподавательница философии, прогоняв меня на экзамене в течение часа по всему учебнику Диалектического материализма, вывела мне в зачетке «Хорошо». Вытянув шеи, следившие, за движениями ее руки краснодипломники в ужасе в один голос вскричали: «Че-ты-ре?». Покраснев до кончиков ушей, преподавательница произнесла: «Вы единственный философ на курсе. Это правда. Но Вы неправильно воспитаны». Это означало, что перед ней – атеисткой, марксисткой-ленинисткой, прогрессивным педагогом и членом коммунистической партии, – сидела верующая чеченка из «тёмной» семьи, и потому принципы для нее, как для педагога, были важнее истины. Я же не стала оспаривать эту оценку, поскольку «пострадала» за убеждения, о чём мечтал Лев Толстой всю свою жизнь! Но это был 1984 год.
Сегодня атеисты в глазах верующих выглядят смешно, мягко говоря… А Басинский еще и – нелепо. «Ощутительно соединиться с Христом» или с матерью, вовсе не значит, упасть им на грудь и выплакаться. (......)
ДВА «ДЕТСТВА»
Как жаль, что отец Иоанн не написал своего «Детства»! Как жаль, что ни один выдающийся священник в России не обладал литературным даром, соизмеримым с талантами Толстого, Бунина, Ивана Шмелева.
Мы хорошо знаем о религиозных переживаниях детства Толстого. Мы знаем, что они не были тесно связаны с церковью. Да, мальчика возили в церковь в Кочаках и время от времени заставляли говеть, исповедоваться и причащаться, и, судя по воспоминаниям Толстого, он делал это вполне искренне. Но скорее это было связано со страхом ослушания перед Богом, а не с любовью к Нему. Толстой вспоминал, что однажды ребенком выпил чаю до принятия таинств, и Бог «как то наказал» его. Но настоящий религиозный восторг вызывали в мальчике не церковные обряды, а божьи странники, вроде Гриши, который носил вериги.
«Слова его были нескладны, но трогательны. Он молился о всех благодетелях своих (так он называл тех, которые принимали его), в том числе о матушке, о нас, молился о себе, просил, чтобы Бог простил ему его тяжкие грехи, твердил: “Боже, прости врагам моим!” – кряхтя поднимался и, повторяя еще и еще те же слова, при-падал к земле и опять поднимался, несмотря на тяжесть вериг, которые издавали сухой резкий звук, ударяясь о землю».
«Великий христианин Гриша! – восклицает он в “Детстве”. – Твоя вера была так сильна, что ты чувствовал близость Бога, твоя любовь так велика, что слова сами собою лились из уст твоих – ты их не поверял рассудком… И какую высокую хвалу ты принес Его величию, когда, не находя слов, в слезах повалился на землю!..»
В «религиозном восторге» находился Гриша, а Николенька «с чувством детского удивления, жалости и благоговения следил за всеми движениями и словами Гриши». Любопытство привело детей в чулан, которые хотели посмотреть на вериги Гриши. Но «вместо веселия и смеха, на которые рассчитывал» Николенька, он «чувствовал дрожь и замирание сердца». – Темнота, настрой Гриши на моление, луна в окне сделали свое дело. Истовое моление юродивого произвело сильное впечатление на мальчика. «О великий христианин Гриша!..» и т.д. – это не Николеньки слова, это автор повести понимает, с высоты своего возраста, пусть пока не такого зрелого, но уже достаточного для того, чтобы отличать искреннее предстояние перед Богом от формального исполнения религиозных обрядов.
Что касается мальчика, то «чувство умиления, с которым (он) слушал Гришу, не могло долго продолжаться, во-первых, потому, что любопытство (его) было насыщено, а во-вторых, потому, что (он) отсидел себе ноги… и (ему) хотелось присоединиться к общему шептанью и возне, которые слышались… в темном чулане». – Т.е. ребенок оставался ребенком, и потому – никакого «религиозного восторга», характерного для осознанного чувства взрослых.
В другом свете предстает в повести белое духовенство. Протопоп, приглашенный для домашней службы на именины бабушки, в глазах ребенка не имеет ни лица, ни сколько нибудь заметной фигуры, а появление его в доме даже прислугой воспринимается как событие малозначительное. На вопрос, встала ли бабушка, горничная говорит:
«Как же с! уж кофе откушали, и протопоп пришел».
Совсем иной взгляд на духовенство, но уже черное, в повести «Юность». К Иртеньевым приходит монах, чтобы исповедовать членов семьи. Толстой вспоминает его «выразительный, строгий голос», «чувство благоговейного трепета, которое я испытывал утром при мысли о предстоящем таинстве». Одной исповеди юноше показалось недостаточно. На другой день рано утром он отправляется в городской монастырь, чтобы исповедаться вторично. Подробно описывается келья чернеца и то чувство, которое она вызывает:
«Проходят месяцы, проходят годы, – думал я, – он всё один, он всё спокоен, он всё чувствует, что совесть его чиста пред Богом и молитва услышана им».
Несправедливо избирательный взгляд на белое и черное духовенство сохранялся в Толстом всю жизнь. Он знал многих белых священников, включая знаменитого московского священника отца Валентина Амфитеатрова. Он дружил одно время с настоятелем церкви в Кочаках, который в конце семидесятых годов был частым гостем у Толстого и засиживался у него за полночь.
Интересно, кто рассказывает Басинскому сюжеты произведений Толстого? Этот товарищ явно посмеивается над незадачливым «толстоведом».
Отрок Николенька подробно рассказал о том, как каждый член его семьи исповедался перед духовником, и как и почему ему самому понадобилось исповедаться еще раз. Исповедь без духовника не бывает, поэтому здесь он просто дан как лицо, которому исповедуются. Все остальное о том, как исповедь – одна и другая – повлияли на самого отрока.
Да, и «проходят месяцы… годы…» – это тоже о мальчике, продолжающем пребывать в «благоговейном трепете»…
Заглянем в повесть:(.......)
Первая исповедь, первое причастие, первая любовь, венчание, присяга – всё это очень волнующие события, оставляющие отпечаток в душе и на сердце юноши и хорошо, когда это не приносит разочарование.
Рассматривая фотографию младшего брата, присягавшего на верность Родине в Советской армии, о которой он грезил еще подростком, я поинтересовалась, с каким чувством он, опустившись на колено, целовал знамя? «Тебе лучше не знать, – рассмеялся он, – накрапывал дождь, и мне сказали: давай-давай, быстро целуй знамя и беги отсюда!»
Всё высокое, что он испытывал, пока чеканил шаг к месту, где стояли отцы-командиры, разлетелось в прах этим небрежным «давай-давай!..».
Так и здесь. Ни монах – духовник, ни извозчик не прониклись чувством отрока, которое «дымом разлетелось», столкнувшись с реальностью.
Из-за каких-то двух двугривенных…
Однако белое духовенство не породило сколько нибудь выдающихся образов в творчестве Толстого. В этом плане интересно сравнить два его произведения – «Отец Сергий» и «Отец Василий».
Можно не принимать образа бунтующего монаха в лице бывшего князя Степана Касатского, ставшего отшельником. Но нельзя не признать, что этот образ глубоко волновал автора и был связан с какими то интимными переживаниями самого Толстого. Это один из героев странников, искателей истинной веры, которые всегда привлекали его, начиная с образа юродивого Гриши в «Детстве». Над «Отцом Сергием» Толстой работал с 1891 по 1898 годы, бросал писать и снова возвращался. Во всяком случае, эта тема его не отпускала.
Совсем другая история с попыткой написать в 1906 году рассказ о приходском священнике. «Начал было рассказ о священнике, – пишет Толстой в дневнике 30 сентября. – Чудный сюжет, но начал слишком смело, подробно. Не готов еще, а очень хотелось бы написать». 23 октября – новая запись: «Очень хочется написать священника, но опять думаю о том, какое он произведет впечатление». И наконец 17 ноября он признается: «Начал нынче было писать “Отца Василия”, но скучно, ничтожно». Так и не закончил рассказ.
Прототипом отца Василия был, вероятно, Василий Можайский, священник Кочаковской церкви. Судя по свидетельству Душана Петровича Маковицкого, идея «Отца Василия» была примерно та же, что и «Отца Сергия»: «Рассказ про священника, разуверившегося в вере, которую он исповедует (т. е. церковной вере. – П.Б.), написать о его сомнениях, страданиях, о том, что семья заставляет его продолжать этот путь». Но что то помешало писателю воплотить свой замысел. И этим «что-то» была, скорее всего, неуверенность Толстого в том, что он по настоящему правдив в своих описаниях жизни белого духовенства. Оно являлось для него terra in-cognita – «неизвестной землей».
Степан Касатский – «бунтующий монах»? Весьма любопытно. Не «истинную веру» искал князь Касатский, а не терпел лжи и фарисейства, которых достаточно было в его прошлой жизни. Толстой не был бы Толстым, если бы он Касатского оставил в монастыре или в скиту.
Заканчивается история героя тем, что он предпочел стать беспаспортным бродягой, в котором никто не узнал бы бывшего отца Сергия.
Но о нем мы еще поговорим.
Рассказ «Отец Василий» небольшой. Прочтем его вместе, с незначительными сокращениями. (..........)
Приходской священник – лицо, без участия которого в жизни православных, в деревне ли, в городе, ничего не происходило. Удивительно было бы, если бы писатели вообще обходили в своих произведениях эту фигуру. Толстому интересны эти служители церкви, не задумывающиеся над противоречиями церковного учения. А что было бы, если бы хоть один из сонма священников не слепо следовал бы церковным догмам, а стал бы задаваться вопросами, рефлексировать? И, если отец Сергий – человек, бросивший свою блестящую светскую жизнь, военную карьеру и ставший на какое-то время монахом, то отец Василий – потомственный белый священник. – Это идейно совершенно разные произведения! (........)
(Ссылка на книгу будет позднее)