Эссе
Удивительно, что в названиях рассказов таких несравненных прозаиков, как Чехов, Манро, Джойс авторы зачастую не только не намекают на главную мысль , а наоборот стараются её скрыть. Иногда, правда, название вполне может считаться кодовым словом, но его смысл проступает как в детской переводной картинке постепенно и становится понятным только по прочтении текста. Отчасти эту нарочитость можно объяснить тем, что в нескольких словах мало что можно выразить, если речь не идёт об афоризмах. Но может быть и то, что авторы стремятся не облегчить труд читателя, а сделать его более увлекательным.
На примере рассказа Джойса "Сёстры", первого рассказа в сборнике "Дублинцы", я попытаюсь показать, что мне кажется в нём особенно привлекательным и от чего автор своим названием намеренно отводит взгляд читателя. Рассказ ведётся от лица мальчика, который периодически навещает старого священника, отошедшего от дел после двух постигших его ударов. Отец Флинн обучал мальчика латыни, рассказывал ему много интересного из истории и особенно истории христианства. Но в его поведении мальчик не может не видеть странности. Когда он отвечает неправильно, священник только кивает головой и улыбается, а последнее время всё чаще уходит в себя и говорит, что скоро умрёт. Мальчик не верит этому, в его глазах отец Флинн человек особенный, окружённый ореолом если не святости, то таинственности.
Но вот после третьего удара наступает полный паралич и священник умирает. Хотя то, что связывало героя с о.Флинном нельзя назвать глубокой привязанностью, ему противны и оскорбительны высказывания старика Коттера, приятеля дяди и тёти, в доме которых он живёт, о том, что влияние старого священника могло только вредить его развитию. В ночь того дня, когда мальчик узнаёт о смерти священника, он видит его во сне в какой-то странной обстановке. Тот что-то настойчиво шепчет ему на ухо, явно желая исповедоваться. И мальчик просыпается со смущённой улыбкой "как бы отпуская ему страшный грех".
Узнав о смерти о.Флинна, герой осознаёт значительность этой фигуры и этого события. Вот как это выражается. Ему " казалось странным, что ни он, ни самый день не были в трауре", более того мальчик чувствует неловкость, "когда вдруг ощущает себя свободным, как будто смерть освободила его от чего-то." Мне кажется это" что-то" - ключевое понятие, хотя строго говоря его нельзя назвать понятием, ведь для него нет объяснения не только у героя, но и у читателя.
Можно только делать предположения. Мне, например, приходит на ум одно стихотворение Кушнера. Оно начинается словами "Когда на жизнь смотрю чужую" и выражает мысль, что в несвоей жизни, нелегко увидеть смысл, или замысел, или рисунок судьбы. По-моему, жизнь, связывая нас с судьбой другого человека, тем самым навязывает нам чужой непонятный смысл. А это нагрузка зачастую оказывается не по плечу даже взрослому человеку, не то, что ребёнку.
Что до названия рассказа, я не считаю его случайным. Сестры благоговейно ухаживали за братом, о.Флинном. Из разговора сестёр с тётей мальчик узнаёт о загадочном и трагическом инциденте, предшествовавшим болезни священника. Фигуры этих сестёр, воспоминания которыми они делятся необыкновенно достоверны, как и действующие лица, окружающие мальчика в доме его родных. А реплики Коттера, принесшего в дом весть о смерти о.Флинна, и реакция на них мальчика так выразительны, что говорят сами за себя. Коттер: "Мальчик должен бегать и играть с мальчиками своего возраста, а не... Когда ребёнок видит такое, вы что думаете, это на него не влияет?" В ответ на что герой "набивает рот овсянкой, чтобы как-нибудь нечаянно не выдать своей злобы скучному, старому, красноносому дураку!"
И мы разделяем злобу героя. Как можно так поверхностно-неуважительно, так пошло и примитивно судить о чужих отношениях!
Возвращаясь к теме скрещенья судеб, которую считаю главной, хочу добавить, что в сущности, если мы не имеем в виду отцов-пустынников, наша жизнь от рождения до могилы изобилует такими скрещеньями. Эманация чужих "я", их влияние на нас может быть скоротечным и не оставить следа, требующего осмысления. Но каждый знает, что такое сильная привязанность и зависимость от чужих воль, от которых даже после прерывания "судьбы скрещенья", даже по истечении многих лет остаётся потребность разобраться в том, что это значило и что значит в нашей судьбе.
Это особенно относится к отношениям, которые начинались радостью, а кончились разочарованием и тоской. Манро в одном из своих рассказов пишет: "в течение длительного времени прошлое незаметно отдаляется. Его картины даже не забываются, а просто утрачивают значение. А потом вдруг самое далёкое прошлое начинает расти в тебе, требовать внимания, словно просит что-то сделать, хотя совершенно ясно, что ничего уже поделать нельзя."
Но вернусь снова к Джойсу. Не знаю, случайно или нет, в последнем рассказе сборника тоже участвуют сёстры и мертвец. На этот раз Джойс так и называет рассказ "Мертвые". Подвох в этом случае состоит во множественном числе, использование которого вплоть до последнего абзаца непонятно. Герой рассказа - племянник двух престарелых дам, которые дают ежегодный новогодний бал, собирая своих учениц, настоящих и прошлых, давая им возможность продемонстрировать свои вокальные и исполнительские успехи в кругу многочисленных родных и знакомых.
Племянник Габриель, не слишком преуспевший преподаватель литературы и корреспондент ирландской газеты, и его жена Грета, сохранившая изящество и привлекательность, несмотря на троих детей, - самые почётные и любимые гости. У Габриеля есть традиционная роль на этом празднике - он режет гуся и произносит благодарственную речь в честь гостеприимных устроительниц бала. Артистически исполнив свой долг, Габриель мечтает об одном - остаться наедине с Гретой в номере отеля, который они сняли до утра, когда им придётся вернуться домой к детям, т.е.к своей обыденной жизни.
Он надеется заставить Грету забыть "тусклые годы их совместного существования и вспомнить только минуты восторга", которые бережно сохранила его память. Но перед самым отъездом, выясняется, что забытый мотив старинной ирландской песни, исполненной на прощание одним из гостей, вызвал у Греты образ когда-то певшего эту песню друга её молодости, Майкла. Этот юноша, влюблённый в Грету, был болен чахоткой. В его ранней смерти Грета винит себя. Заливаясь слезами в номере отеля, она рассказывает мужу, как с высокой температурой юноша пришёл под её окна и ждал под холодным дождём, чтобы попрощаться ( Грета уезжала на несколько месяцев в монастырскую школу). Несмотря на уговоры, Майкл отказывался идти домой, говоря, что не хочет жить без неё. И действительно скоро после её отъезда умер.
Габриель видит, как судьба умершего юноши продолжает трогать Грету, он догадывается, что она сравнивает его с Майклом не в его пользу. Его мучает присутствие покойного возлюбленного в жизни Греты, а значит и в его жизни. С ужасом Габриель чувствует, "что в бесплотном мире юноша черпает силы для борьбы с ним" и одерживает победу. Короткая, но романтически прекрасная жизнь Майкла заставляет его чувствовать незначительность собственного существования. Ему приходит на ум, что Грета, выплакав своё горе и покаявшись в своей вине, испытывает не только облегчение, но и гордость, от того что из-за неё умерли.
Что же до него самого, то Майкл, приобретя над ним власть, как бы увлекает его в свой мир, и Габриель постепенно проникается сознанием недолговечности и хрупкости живого. Глядя на спящую жену, Габриель с состраданием замечает её поблекшую красоту, которая уже не могла бы заставить Майкла жертвовать своей жизнью. Враждебность и отчаяние постепенно сменяют другие чувства."Его душа погружалась в мир, где обитали сонмы умерших и медленно меркла под шелест снега, который легко ложился по всему миру, приближая последний час, ложился легко на живых и мёртвых".
Но оставив мёртвых хоронить мертвецов, перейду к рассказу Манро "Материал", где героиня, от лица которой ведётся повествование, спустя годы благополучного брака пытается вглядеться в своё прошлое, точнее в отношения с оставленным ею первым мужем, филологом и писателем Хью. Она погружается в свои воспоминания, так как неожиданно ощущает, что ей необходимо порвать связь с Хью, которая, приобрела мучительное инобытиё в её сознании.
Толчком для того, чтобы разобраться в своих чувствах к первому мужу и ответить на вопрос - справедливо ли она его осудила - послужил рассказ Хью, на который героиня натыкается совершенно случайно. Он посвящён хорошо известной ей молодой особе, бывшей соседке по дому, Дотти. Дотти была дочерью хозяйки дома, который снимали молодожёны, и жила в цокольном этаже непосредственно под ними. Она была простодушна и мало развита, часто уснащала речь смешными оговорками, которые героиня и Хью коллекционировали, чтобы развлекать своих гостей.
Дотти стесняется и робеет перед Хью, зато любит приглашать в гости героиню и за чашкой чая или кружкой пива охотно рассказывает о своей фантастически несчастливой жизни. Оба её мужа умерли. Первый погиб на лесоповале, второй от долгой и мучительной болезни почек. И сама она много болела пневмонией и ревматизмом. Неоднократные попытки завести ребёнка у Дотти неизменно кончались выкидышами..."Но рассказы Дотти о себе никогда не звучали как слезливая жалоба. Скорее она удивлялась и даже гордилась своей необычной судьбой."
Дотти любила играть на пианино и распевать бульварные романсы, чем чрезвычайно раздражала Хью, когда , оставшись дома, он пытался сосредоточиться на своём сочинении. Он заставлял жену спускаться к Дотти с требованием прекратить мешавшее его работе музицирование.
Но время шло и героиня всё больше симпатизировала простодушной доверчивой Дотти и всё больше раздражалась на мужа, который в своём эгоизме не замечал ничего, что не касалось его самого и его сочинений. Ценя его эрудицию и интеллект, она не верила, что из него выйдет писатель. Её обижало, что во время её трудно протекающей беременности, он не считался с её состоянием и не старался облегчить ей жизнь.
Чаша терпения героини переполнилась в один осенний дождливый день, когда подвал их дома наполнился водой и цокольный этаж затопило.
В обязанность Хью входило включать насос, который откачивал воду, но шум насоса мешал ему спать и он отключил насос на ночь, хотя возмущённая героиня предупреждала, чем это кончится( сама она не знала, как управляться с насосом и сделать ничего не могла). Утром перед уходом на работу Хью включил насос, но авария уже произошла. Дотти проснулась, когда вода была ей по щиколотку и в панике бросилась наверх. Она считала виноватой себя, т.к. выпив пиво на ночь крепко заснула и не заметила, как насос перестал работать. "Привычка и даже пристрастие к несчастиям лишили Дотти всякого интереса к расследованию их причин" так что проступок Хью остался безнаказанным. Героиня бросилась помогать Дотти вычерпывать воду и стала звонить Хью на работу. Однако Хью отказался и признать свою вину - он де включил насос утром, когда пошёл сильный дождь, и приехать, чтобы помочь - он-де не может оставить работу. Его дела как всегда оказались неизмеримо важнее чужих проблем, а чувство вины было ему незнакомо.
После этого инцидента плесень распространилась по всему дому и это заставило Дотти переехать к матери, а героиню с мужем снять другой дом. Но примирения супругов не произошло. Героиня вспоминает "мы остались на тех же позициях, что и во время памятного телефонного разговора. Я всё говорила: ты не понимаешь и никогда не поймёшь, а он спрашивал: "что ты от меня хочешь? Из-за чего поднимать такую бучу?" Мне хотелось выцарапать ему глаза и вставить туда свои собственные, чтобы заставить его наконец понимать жизнь, как я её понимаю".
Но это относится к прошлому, а сейчас героиня читает рассказ Хью и удивляется на сколько он хорош. Хью изменил некоторые детали, да и сюжет был вымышленным и точно привитым из другой истории. И тем не менее рассказ обрадовал и тронул героиню. В нём были характерные особенности Дотти, которые она забыла, а теперь отчётливо представила себе:"Когда кто-нибудь говорил с Дотти, она слушала, чуть приоткрыв рот, а в конце предложения повторяла за вами последнее слово...Она так спешила согласиться, так надеялась понять. И Хьюго это запомнил. Удивительно - он же ни разу толком не поговорил с Дотти". В рассказе она была как живая. И героиня это воспринимает как "чудо щедрой лишённой всякой сентиментальности человечности", благодаря которому Дотти перешла из жизни в Искусство.
Готовя ужин и потом, сидя с мужем и детьми за столом, героиня думает, что ей следует написать Хью - поблагодарить за отличный рассказ и выразить сожаление, что не верила в него как в писателя. Казалось, она готова признать, что он нашёл для себя главное , а уже это главное руководило им, подсказывая как жить, как использовать или не замечать то, что встречается на пути.
Но, уложив детей спать и взяв перо и лист бумаги, неожиданно для себя героиня испытывает совсем другое чувство и оно диктует ей совсем другие слова: "Этого недостаточно, Хьюго. Ты думаешь, что достаточно, а этого недостаточно. Ты заблуждаешься, Хьюго."
Она понимает, что такое письмо не отправишь. Но для неё важнее вынести свой вердикт, и мы, читатели, её понимаем. Хотя, по-моему, Манро оставляет открытым вопрос - можно ли простить хорошему писателю, что он плохой человек, что чужая жизнь для него не более, чем материал? Ведь в конце концов ему дано увековечить эту жизнь даже, если она никому не нужна и неинтересна.
В рассказах Джойса и Манро тема скрещения судеб, или точнее "смыслов", т.к. речь идёт обычно о несовместимости разных жизненных установок, занимает много места, и число примеров можно было бы значительно увеличить. Преодолевая искушение, я не делаю этого. Ведь, пересказывая, неизбежно оставляешь за бортом детали, из которых как из мозаики складывается полная картина. А они сами по себе так выразительны и хороши, что второстепенными их никак не назовёшь.
Так, пересказывая "Мёртвых", я пожертвовала описанием самого бала и старых тётушек, вложивших в него все душевные и физические силы, не упомянула разговоры гостей, не привела тщательно продуманную речь Габриеля ... А ведь отсечённой оказывается живая плоть рассказа. Моя вина перед Манро не меньше. В её рассказе я пожертвовала отношениями Дотти с матерью, мне пришлось опустить и мало почтенный промысел Дотти, которая принимала у себя мужчин, чтобы сводить концы с концами... Но, что делать? Козьма Прутков прав - нельзя объять необъятное.