Автор: Евгений Анатольевич Коломиец
(Московская область, г. Ивантеевка)
КАПУСТА
драма
ОСНОВАНО НА РЕАЛЬНЫХ СОБЫТИЯХ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
НАДОЛЬСКИЙ ЯРОСЛАВ СЕРГЕЕВИЧ - ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА, ГВАРДИИ ПОЛКОВНИК В ОТСТАВКЕ, КОМАНДИР ТАНКОВОГО ПОЛКА, ВЕТЕРАН ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ, ИНВАЛИД ВОЙНЫ, БЕЗ РУКИ.
НАДОЛЬСКИЙ СЕРГЕЙ ЯРОСЛАВОВИЧ - СЫН ЯРОСЛАВА СЕРГЕЕВИЧА, ИНЖЕНЕР.
НАДОЛЬСКАЯ НАТАЛЬЯ - ЖЕНА СЕРГЕЯ.
ЯРИК - ЮНОША-СТАРШЕКЛАССНИК, СЫН СЕРГЕЯ И НАТАЛЬИ.
***
Это мимолетное событие произошло в небольшом, провинциальном городке. В те прекрасные времена СССР, когда еще можно было искренне воспевать все положительные стороны социалистической системы. Когда, казалось, что уже давно ушедшая война никогда не перестанет бросать в нас напоминаниями в форме искалеченных конечностей и душ.
В одном провинциальном городке, в одной квартире типажного советского дома, на кухне день начинается всегда одинаково. Как начался он и сегодня. Рано утром, еще затемно, с первым гомоном птиц дверь кухни открылась, и в помещение вошел пожилой человек в домашних тапочках, выцветших галифе, армейской исподней рубашке и просто накинутом на плечи офицерском кителе без погон с пришитым к карману правым рукавом. Мужчина тихо, но плотно претворил дверь и направился к радиоприемнику, висевшему на стене рядом со старым, но вполне добротным, еще дореволюционным буфетом. Выкрутив рычаг на радиоточке на нужную громкость, старик сгреб с эбонитовой радиокоробки пачку папирос и спички. Положив эти свои сокровища на кухонный стол, он ловко достал одной рукой из пачки папиросу, и не сминая ее сунул в рот. Потом так же ловко достал из коробка спичку. Закрыл коробок и чиркнув об радио, зажег спичку. Эту процедуру он проделывал каждое утро, уже на протяжении многих лет. Еще очень давно, когда его внук только начал ходить и тянуться ручками ко всему интересному дед стал класть папиросы и спички подальше не найдя лучшего места, чем верхняя крышка старого радиоприемника. Сбоку он приклеил «серку» от спичечного коробка и навсегда обеспечил себе безопасную «папиросно-спичечную» станцию, максимально удалив ее от пытливых рук быстро растущего внука. «Серка» на радио изнашивалась, старик сдирал старую, тут же приклеивал новую и станция начинала функционировать с новой силой. Ее содержимое пополнялось с завидным постоянством самим хозяином или его сыном.
Вот и сегодня утро не стало себе изменять. Старик Надольский аппетитно прикурил, пыхнул густо, сел на табурет и стал ждать. Вдруг радио несколько раз громко пикнуло, и заиграл гимн. Дед вынул папиросу изо рта, медленно встал. Дослушав гимн, он направился к плите и зажег огонь под огромным, зеленым чайником с самодельным свистком на витиеватом «носике». Подымив в удовольствие некоторое время, Ярослав Сергеевич открыл настежь окно. Чайник музыкально засвистел и Надольский выключил газ. Заварив себе чаю в большой алюминиевой кружке, он открыл газету, оставленную им же на столе с вечера. Ярослав Сергеевич долго наслаждался чтением, чаепитием и одиночеством прекрасного утра. Эбонитовый диктор с задором сообщил, что сегодня наступил замечательный день месяца Мая, числом девятым с восхитительным, погодным прогнозом. Также диктор сообщил, что скоро ожидается начало Парада на Красной площади, и что все в стране к этому готовы. Полковник Надольский удовлетворительно крякнул, стал готовиться к празднику.
Еще задолго он списался с однополчанами. По его подсчетам на данный момент осталось в живых не больше 15 человек. Всех их он разыскал, и по почте пригласил к себе в гости на празднование Дня Победы. Все они отписались ему в ответ и дали свое однозначное согласие. Настроение у Ярослава Сергеевича было приподнятое, боевое. Слегка «сосало под ложечкой», как перед боевым развертыванием, чесалась потерянная рука, и непроизвольно дергался шрам на щеке. Началась трансляция Парада. Прозвучало «К торжественному маршу!» и Надольский достал из морозилки бутылку водки и бумажный сверток. Развернув бумагу, он нарезал крупными кубиками сало, достал из хлебницы ржаной хлеб, зубами открыл пробку на бутылке и плеснул немного водки в два стакана. Один стакан он накрыл куском хлеба, и положил на него кубик сала. Затем взял свой стакан и чокнулся со стоящим на столе стаканом.
- Ну, Мотя, с Праздником тебя, дружище. И вас, ребятушки мои хорошие. Всех, кого оставил в землице от Подмосковья до Чехии с Праздником… - прошептал полковник Надольский и опрокинул стакан. Но опрокинуть он только попытался, и у него ничего не получилось. Он вздрогнул от быстро открывающейся двери и вылил всё содержимое стакана на себя, так и не выпив ни капли.
- Ну, что вы, папа, прям?! С утра заряжаетесь…Доброе утро… - с этими словами в кухню вошла зевающая невестка Наташа, женщина, беззаветно любящая своих домашних «мужиков»: мужа, сына, и с особым почтением относящаяся к своему «гвардейскому» свёкру, - всех бы подождали… Я сейчас быстро все приготовлю. – затараторила Наташка, - Сережка побежал в овощной ларек. За капустой. Я борщика сварганю. Фаршик вчера разморозила… Бигус сделаю. Мои мужики его обожают. Особенно Ярик. Прям вчера персонально заказал. Мол, мама приготовь завтра бигус… и всё тут… А я как подстреленная вскочила от мысли, что дома не «капустинки»…Так я Сережку в овощной мухой отправила, пока не раскупили…Он даже зубы не чистил, убежал… И Ярик с ним. Только он убежал с пацанами соседскими куда-то «за дом». Я из окна увидела. Играют там… а ему в школу к двенадцати, на торжественную линейку ко Дню Победы.
Надольский поставил пустой стакан аккуратно на стол, закупорил бутылку водки и поставил ее в холодильник. Сверток с нарезанным салом он отправил туда же. После чего стал неспешно куда-то собираться. Сунул в карман папиросы и спички, вышел из кухни. Наталья с олимпийской скоростью забегала между холодильником и плитой. Вдруг старик снова вошел в кухню уже в одетой залихватски фуражке и начищенных до блеска сапогах. Китель был застегнут «под горло». Дед был глянцево выбрит, и от него пахло одеколоном.
- В овощной говоришь? А картошки? У нас и картошки ведь нету почти… Я пойду, возьму кило с «пяток», - с ударением на «о» произнес Надольский заключительное слово и растворился в дверном проеме. Через мгновение из коридора донеслось:
- Позови Ярика. Пусть бежит, отцу поможет,… а то уже в «игрульки» кинулся с ранку. Пусть сразу с магазина домой, а то опоздает, не дай Бог, в школу, на линейку… Позору будет тоже… Ладно, я тоже убыл. Если я задержусь, то шумни мне. Я буду у шахматного стола, со стариками «мальца» пообщаюсь… - на этих словах Наташа замерла и с укором посмотрела в темноту дверного проема. Местные старики часто собирались во дворе у, так называемого, «шахматного» стола. Играли в домино, шахматы, карты. Курили, попивали недорогое вино…
- Ладно, не зыркай. Не буду.… Так, поздороваюсь с ветеранами без горячительного. Да, не буду, сказал. Не хмурься.… Всё, меня нет.
Входная дверь хлопнула, и Наталья снова вернулась к своим незатейливым обязанностям. В радиоприемнике заиграла музыка военных лет. День и вправду выдавался теплый и солнечный. Настроение у Наташки было – блеск! Она накинула передник и быстро заскользила по кухне, пританцовывая. В динамике заиграл вальс, и скоро на кухонной плите что-то закипело, забурлило, зажарилось.…Вся кухня окунулась в рабочую предпраздничную атмосферу. Наталья подошла к окну и кого-то окликнула громко, сложив руки рупором.
- Кока!!! – она выключила радиоприемник и крикнула еще раз, - Кока!!! Колька!!!...О, отозвался, шельма… Где Ярик?! Где-ее?…Ты Ярика не видел?! Где? За домом? В волейбол…? Опять этот волейбол! Вот не может он с этим волейболом.… Позови его! Ну, сбегай за дом!!! Это две минуты! Скажи, мама зовет…срочно! Давай, сбегай, пожалуйста! Ну и что, что за луком тебя послали! Это по пути…Прошу, сбегай! Тоже мне, друг называется! Скажи, что мама без его помощи просто гибнет! И папа тоже…Да! Нам нужна его помощь! Да! Без него никак…
Отпрянув от окна, Наташа, как ни в чем ни бывало, включила радио и вернулась к приготовлению еды. Сквозь звуки вальса прорвался голос Ярика.
- Мам! Ма…аа..!!! Мама!!!
Вытирая передником руки, Наталья подошла к окну и сквозь смех стала выкрикивать сыну в ответ:
- Хорош волейболить! Догоняй отца! Он в овощной пошел. За овощами, в овощной магазин!!! Да! Дуйте вон с Колькой, ему луку там надо.… А ты папе поможешь! Он один там все не утащит. Когда тебе в школу? Через час? Успеешь! Я рубашку погладила. И брюки…,туф…туфли тебе дед начистил! Еще вчера! Давайте быстро назад домой! Жду через миг!
Совсем скоро Сергей с сыном влетели в кухню, навьюченные сетками с капустой, сумками с редиской и зеленью. Счастливый Ярик стал выкладывать на стол содержимое своих сумок.
- Мам, смотри! Что мы накопали сегодня! Вон чего…- залился Ярик мальчишеским дискантом, - Даже вот что папа сцапал…Клубни-и-ка! Продавщица сказала, свежая… только с грядки. Говорит, херсонская. Это аж на Украине.… Во откуда везли к нам…Последнюю мы с папой забрали. Попробуй, мам! Тебе взяли…
- Вы же мои добытчики! Спасибо, сыночек! Только сам не ешь сразу. Надо помыть хорошо. Тогда и можно. Да, все за раз не съедайте, деду оставьте.
Наталья быстро, но тщательно помыла клубнику в большой металлической миске, слила воду и поставила на стол. Миска казалась огромной, с внушительной горкой, наполненной свежей, ароматной ягодкой.
Вдруг в окно влетела большая птица и села на кухонный стол. Это был черный дрозд, явно голодный, отчего изрядно наглый. Все замерли от неожиданности. Дрозд в одном прыжке подскочил к миске, схватил ближнюю к себе ягоду и молнией выпорхнул в окно.
Первой зашевелилась Наташа, встрепенулась и накинулась на сына.
- Ах, ты… а ну отомри? Ты еще здесь!? Быстро мыться, одеваться и пулей в школу! Оставь клубнику! Никуда она от тебя не денется…Ладно, я буду на страже. Всем поделю поровну. Свою долю найдешь в холодильнике. А ну быстро в душ!
Внук своего деда, Ярослав был быстрый на подъем и скор на руку.… Через несколько минут он уже стоял в коридоре наглаженный, причесанный, в начищенных до блеска туфлях и с восторженной улыбкой на, раскрасневшейся от горячего душа, физиономии. Выталкивая его на лестничную площадку, Наташа поправила сыну упрямый чуб и тихо сказала:
- Мимо деда будешь бежать, скажи ему, пусть идет домой. Клубнику кушать. Линейка кончится, мухой домой! Понял? Праздничный обед будет. Дед парадную форму наденет со всеми орденами и Звездой Героя. К вечеру его однополчане подтянутся. Я бигус сделаю, как ты просил… - после этих слов Ярик подпрыгнул.
- Вкуснятина!...
- Всё, беги давай, вкуснятина моя! Я жду тебя домой…
Наталья вернулась на кухню и застала за столом перед еще пока полной миской клубники Сергея, отправлявшего крупную клубничину прямиком в рот.
- Ладно… хорош. Оставь отцу и сыну.
Сергей недовольно кашлянул, отодвинул от себя миску с ароматными ягодами и встал из-за стола.
- Я в душ. А потом в гараж.
Сергей был рукастый мужик, и со светлой головой. Он давно был ведущим инженером на крупном оборонном производстве. Еще увлекался моделированием. Вся квартира была уставлена моделями самолетов, танков, военных грузовиков и кораблей. Еще он писал стихи и очень сносно рисовал. Пользуясь любой возможностью, он бежал в гараж и что-то там мастерил, порой забывая обо всем. Наталья его за это не поощряла, но и не сильно журила. Она любила в своем муже крепкую творческую струну, доставшуюся ему от отца. Наталья это чувствовала, и тихое, но все более крепнувшее уважение к свёкру уверенно занимало свое место в ее сердце.
Наташа почти закончила приготовление праздничного обеда, когда первым пришел «старый» Надольский. Хоть обещания и были озвучены, но свёкор всё же ввалился в кухню с блестящими глазами, но на совершенно крепких ногах. Ворот кителя был нараспашку, фуражка сбилась на затылок. Взгляд был лихой, дед сиял юношеской улыбкой. За плечом он одной рукой держал большой мешок с картошкой.
- Сергей Ярославович, ну что вы с этой картошкой, честное слово! Я вон уже сколько всего наготовила. Вы еще картошку эту, ей Богу. Ну, ладно, давайте, я почищу и пожарю вам на сале, хотите?
- Прости, Натали, но твою стряпню из наших вряд ли кто-то будет есть.
- Это еще почему? – возмущенно спросила Наталья.
- А там одна капуста. А мои капусту есть не будут. Вон, смотри, борщ с капустой. Салат с капустой квашеной. Бигус этот твой… одна капуста. Не. Не будут. Но ты не расстраивайся и не переживай. Сейчас, Наташа, помоем картошечку мою и сварим, прям так, «в мундире». Ты, главное, не переживай. Отдыхай. Намаялась, поди…
Надольский прошел к раковине и опустил медленно одной рукой мешок на пол. Потом повернулся к столу и замер.
- Клубни-и-ка…! – с тихим восторгом прошептал старик и двинулся к столу. Потом остановился и осторожно спросил Наталью:
- А пацаны твои ели? А ты кушала сама то клубнику? Где вы раздобыли такое сокровище? Это же просто невероятно! Она же только спеть начинает где-то на юге. Ка-а-ак?
- Ярик сказал со слов продавщицы в овощном, что, мол, херсонская она. Молниеносным каким-то транспортом к нам доставили. Вот, мол, чтобы трудящимся к празднику на радость, так сказать…
- Херсо-о-онская… - протяжно и с любовью произнес Ярослав Сергеевич. Все в семье знали, как по-детски трепетно и по-партизански скрытно Надольский обожал клубнику.
- Да, вы, папа, садитесь и ешьте. Чего уж там, на нас не смотрите. Сергей уже ел. Ярику я отложила. Кушайте.
Полковник вымыл руку под краном. Для этого на раковине была приспособлена специальная, мягкая щетка, чтобы дед мог тщательно мыть одинокую руку. Весь дом был наполнен всякими вспомогательными устройствами для облегчения жизни однорукого старика. Об этом в свое время скрупулезно позаботился Сергей, приложив весь свой недюжинный талант инженера.
Надольский кашлянул в кулак, как бы собираясь, потом медленно сел за стол и взял из миски крупную ягоду. Он взял ее, как живую, как какую-то диковину аккуратно за зеленый хвостик. Потом он еще долго ее разглядывал со всех сторон, прежде чем отправить в рот. Старик чуть прикусил клубничку и зажмурился. Он глубоко вздохнул, одновременно жуя, раскусывая каждую мелкую «зёренку». Казалось, что во всей Вселенной запахло свежей клубникой.
Ярослав Сергеевич очень долго возился с тремя или четырьмя ягодами. Долго их разглядывал, нюхал, гладил им хвостики. Между поеданием каждой делал длинные паузы. Когда он взял из миски очередную, казалось, что количество клубники не уменьшилось. В ту же секунду в кухню влетел разгоряченный Ярик. Он был мокрый от пота, от его «наглаженности» и элегантной «куафюры» не осталось и следа. Недавно еще белоснежная рубашка была в мокрых разводах и вся в характерных отпечатках протектора волейбольного мяча. Лицо Ярика было хоть и грязным, но жутко счастливым. Дед посмотрел на внука с, мягко говоря, нескрываемой укоризной.
- Ты это чего, холера, грязный такой? Тебя разве таким мать на торжественную линейку отправляла? А ну, живо всё в стирку, а сам мыться! Бегом!
- Опять волейбол, будь он неладен… Напасть какую-то соорудили аспиды на спортплощадке, теперь их оттуда пряником медовым не выманишь! – в отчаянии произнесла Наташа.
- Напасть эта – спортивная! А, значит, полезная. Ты это брось, Натали, пусть ходит. Занимается. Вот то, что в парадной форме попёрся – за это надо бы ему часть тыловую то надрать…
Ярика уже не было в помещении. Уже из ванной комнаты доносился шелест душа и песня, которая нам без сомнения строить и жить помогает. И вот уже через пять минут Ярик стоял перед дедом и матерью чистый и взъерошенный, но такой же, как и прежде, возбужденный.
- Ну, давай, докладывай, что там было на линейке вашей торжественной? Подробно, с деталями.
Ярик подсел к деду рядом и бессовестно налег на клубнику. Он усердно сопел и поедал не спеша, но методично. Отправляя один красный шарик за другим, аккуратно отщипывал зелененькие «метёлочки».
- Ну, слушай, дед. Сначала мы построились по классам на торжественную линейку. Знаменосец с барабанщиком внесли Знамя. Выступил директор школы и представитель этого, как его, РОНО… Потом ветераны сказали каждый по чуть-чуть, ну и всё… Потом все пошли в актовый зал смотреть концерт.
Ярик заметно оживился.
- Самое смешное случилось на концерте. Сначала сыграл оркестр. Спели песен несколько хор наш школьный. Ну и настала очередь ветеранов. Выходит, значит, один ветеран весь обгорелый, наверно. Ну, лицо такое…обожженное, без губ…Ну, значит, стоял… стоял… стоя-я-ял, значит…надулся, покраснел.
Ярик сделал паузу с предвкушением:
- И вдруг ка-а-ак заорёт! «Я убит подо Ржевом!!!...» Наша математичка аж ойкнула.…Ну и всё.
Здесь Ярик откровенно расхохотался. Плечи его тряслись, руки вздрагивали. Он просто закатился от смеха, откинув голову назад.
- Что всё? – вытаращив на внука глаза, негромко спросил дед.
- Ну, что всё? Всё, концерт окончен. Все стали смеяться. Все классы, не удержать. Ну, а ветеран больше ничего не прочитал. Не дали. Ржака такая стояла! Всех стали выводить из актового зала, а потом вовсе распустили. Мы домой шли, смеялись, остановиться не могли…
Вдруг Надольский схватил внука за ворот чистой, свежей рубашки и подтянул без усилий к себе. Клубничный сок брызнул между пальцами старика и стал стекать по белому материалу рубашки. Казалось, что кожа Ярика лопнула под рубашкой и окрасила ее кровью изнутри.
- Ты чё, дед? – успел выпалить, оторопевший Ярик.
- Ржака, говоришь? Подо Ржевом, говоришь? – прошипел Ярослав Сергеевич, отпустил рубашку мальчишки и наотмашь ударил внука по физиономии. Удар был такой силы, что Ярик, слетев со стула, с грохотом опрокинулся куда-то под стол. Наташа взвизгнула и кинулась вытаскивать сына. Ярик появился из-под скатерти, как будто в крови, весь измазанный клубничным соком. Он как-то по-собачьи скулил и вздрагивал всем телом. Он неуклюже дернулся, схватился за мгновенно опухшую щеку и, как ошпаренный, выскочил из кухни. Наталья схватила полотенце, тут же намочила его под краном и выбежала за сыном. Остановившись перед дверью, она резко повернулась и выпалила:
- Знаете что, папа! Со своей войной…Идите-ка вы знаете куда!? – и тоже выбежала прочь.
Полковник Надольский долго сидел один, немигающим взглядом глядя в одну точку. Потом он встал, вымыл руку, вытер ее и достал папиросу. Непонятно откуда взявшаяся спичка была тут же запалена об эбонитовый корпус старого радио, и кухня уже через секунду была объята табачным дымом. Ярослав Сергеевич взял мешок с картошкой одной рукой и ловко высыпал часть содержимого в кухонную раковину. Поставил мешок в угол, стал мыть картошку клубень за клубнем одной рукой. Он складывал мытую картошку в большую кастрюлю, которая уже стаяла на плите. Домыв последнюю картофелинку до блеска, Надольский ковшиком налил воды в кастрюлю и зажег огонь. Он сел за стол и стал ждать. Вода в кастрюле закипела, старик встал и сделал тише газ. Когда картошка сварилась, он выключил газ и достал из шкафа большое керамическое блюдо. Сняв со стены увесистую «шумейку» стал одну за другой вылавливать из кастрюли, варенную в «мундире» картошку и любовно выкладывать ее на блюдо.
И тут в комнату ворвался Сергей. Казалось, еще мгновение и он разорвет родного отца на части. Он медленно шел на него, расстапырив руки и выпучив глаза. Надольский-отец спокойно повесил «весло» на стену и сел на стул.
- Здравствуй, сынок. Садись. У тебя ко мне вопросы? Спрашивай.
- Ты что сделал? Ты зачем его ударил? – дрожащим голосом выпалил Сергей, продолжая надвигаться на отца.
- Сядь, я сказал! – уже по-командному зычно почти крикнул отец.
Сергей неожиданно почти безвольно плюхнулся на стул рядом с отцом. Как-то съежившись, он пробормотал:
- Зачем ты, пап? Ведь он еще совсем ребенок. Он совершенно не осознает того, что делает…тем более, говорит.
- Не зачем, а за что.
- Какая разница…
- Большая. Огромная. Он уже взрослый, мужчина почти. И вправе осознавать свои поступки и помыслы. И самое главное, сынок, нести за это ответственность. Я тебя этому всегда учил. И ты это принял, как веру. Как гвоздями к тебе приколочено. Не оторвешь. А вот малой?... Это уже упущение. Уже они не ведают того, что ведали мы. Уже не чуют того страха каждой клеткой, как мы его чувствовали. Уже могут смеяться над тем, что в нас вызывает только скорбь и сострадание. Хотя не имеют на это ни малейшего права. А ты не имеешь права его защищать, потому что сам становишься таким же «петрушкой». Только слёзы эти кровавыми рано или поздно окажутся. Умоемся мы ими все вместе когда-нибудь. И будет поделом нам. Потому что над этим смеяться нельзя. Запрещено. Меркуешь? Этот смех плохой,…черный. Ладно, еще вопросы есть?
- Что ты наговорил Наташке? Почему ты вот уже столько лет отказываешься от Наташиной снеди? Она прекрасно готовит. Ее как хозяйку это страшно раздражает, злит даже. Ее еду ты наотрез отказываешься есть. Сколько помню, ты брезгуешь ее готовкой, мы же с Яриком уплетаем за обе щеки. Почему?
- Неправда. Не всю стряпню Наташкину я отвергаю по определению. Только там, где капуста. Ну, не ем я капусту. Не ем…понимаешь?
- Что ты юлишь, пап? Ты может и не ешь, а однополчане твои почему не едят? Из солидарности что ли?
Надольский-старший встал и подошел к окну. Затем достал из холодильника водку и сало и из хлебницы хлеб, разложил это все на столе. Потом стал нервно ходить по кухне и копаться в кармане в поисках курева. Выловив папиросы и спички в бездонном кармане, Ярослав Сергеевич бросил их небрежно на стол. Он опять отошел к окну и долго смотрел на неспешно сползающее в бездну Солнце.
Вдруг на каблуках резко развернулся к сыну и сел. Движений было очень мало в его сухом теле. Не мигая, глядя куда-то, он вдруг заговорил после тяжелой паузы:
- Я скажу тебе, почему я не ем капусту, но при одном неукоснительном условии. Все, о чем я тебе сейчас скажу, ты обязан забыть. Потому что все то, что я видел на этой войне, должно на мне и закончится. Особенно для Ярика…этот занавес не должен приоткрыться для него ни на миллиметр. Он не должен даже представить такое. Этот праздник для него - пока игра. Праздное безделье. Радость спокойных небес, да и только.
- Пап, я слушаю.
- Да, сынок. Память у тебя хорошая. Вряд ли ты забудешь то, что я тебе расскажу. Ну, так вот, - старик кашлянул в кулак, потрогал зачем-то отсутствующую руку и тихо продолжил, - я тут на книжной полке Ярика порядок наводил недели три назад. В учебниках у него большой бардак. Я ему старые от новых отделил. Ну и как положено, все по предметам рассредоточил. Литературу сюда, географию сюда, математику, наук королеву, в аккуратную стопочку. Все старые бечевкой обвязал, отвезем на дачу, пусть своего часа дожидаются. Будущим детям вашим пригодятся. Сдавать там или дарить – не вздумай! – на это Сергей утвердительно кивнул.
- И ты знаешь, крайним в стопку положил я учебник истории. А перед тем, как завязывать, уронил со стопки…Поднял. Открыл. На странице, где столетняя война…14 век. Так вот, война шла 116 лет. Меркуешь? 116…Куда там нашей…каких то четыре. Ну понятно, вооружение другое, условия и прочее, но 116 лет! 116 лет страха, страданий, крови и пошлой смерти… Потом я возьми, да и открой оглавление, а там…Одни войны. Вся история – одни войны, меркуешь? И сроки такие, что дух захватывает…80 лет, 350, 600, 800…1033 года… в человеке бушует хищник, уничтожающий себе подобных. И этот хищник развивается, эволюционирует. Соревнуется сам с собой в изощренности самоистребления. Упивается своей искушенностью в науке пожирания своих собратьев.
Сергей слушал отца, будто не дышал, широко раскрыв глаза, не мигая. Надольский делал длинные паузы в монологе, громко и протяжно вздыхал. Речь его была резкой, сухой. Окно было открыто нараспашку. Из радиоточки, как пустые железные банки, вываливались звуки военного марша. Солнце было ярким, как электросварка, но казалось, что воздух в помещении стал серым, а все предметы потеряли краски, кроме черной и белой. Старый полковник говорил горлом, хрипло, практически не шевеля губами.
- Меркуешь? – отцу нравился этот вопрос. Он всегда повторял его, когда говорил что-то важное, особенное. На столе лежала пачка папирос «Казбек». Надольский, сидя спиной к столу, не глядя, достал одной рукой папиросу из пачки, слегка дунув в нее, начал копаться в кармане. Достал коробку спичек, так же одной рукой ловко вынул спичку из коробки, и как-то невообразимо сложив её с коробкой, зажег спичку, стукнув коробкой о коленку. Не спеша закурил, и, выпуская густой клубок дыма, тихо продолжил.
- Мы лихо начали в Польше. С начала Люблин - Брестской операции шли, как рысаки на ипподроме. Даже нос с борозды не вынимали. Видимо устали ждать. Жуть, какие злые были на немцев. Много воздуха в легких было раскаленного, огненного. Хотелось его уже быстрей выдохнуть в Берлине. Вот и торопились. Но не судьба нам было на Рейхстаге расписаться. Мы пошли северней Варшавы, на Краков и Катовице. А потом на Прагу, где мы уже и поставили победную, жирную точку, окончательно освободив мир от фрицев. Тогда уже и войне конец настал окончательно. Только после нашего финального «аккорда» в мире полная гармония образовалась. Ну там, без пальбы и смертей. А то ж ведь мы уже после 9го Мая под Прагой столько мужиков хороших положили, что мрак… Друга моего, комбата Мотю Шпака, прям в самой Праге, недалеко от центра города из «фауста» подожгли. Весь экипаж сгорел вместе с Мотей. А мне другой «фауст» тоже свою метку вечную оставил, вредная вещь…. - сказал Надольский и потеребил пустой рукав.
- И это в последний день военных действий. Всё! На следующий день весь пражский гарнизон сдался, как дохлые курята лапки к верху… - полковник сделал глубокую затяжку и шумно выпустил дым. Потом, почему-то задрав высоко голову, продолжил, - но я не об этом. Перед Прагой заглянули мы в Люблин. Есть городок такой польский. Тихий, спокойный такой. Ну, очень спокойный. Мы и сопротивления-то особого не встретили. Так, популяли в нас мальца. Мы их тихо так давонули, как тараканов, ну и в город вошли. И было там место такое на отшибе – Майданек. Нам уже доложили, что лагерь там концентрационный фрицы сотворили. Держали в основном евреев и наших пленных. Так мои танки первыми вошли туда. Те, кто со мной от самого Смоленска пёр на Запад, видали всякое. И кровь рекой, и тел разорванных,…но такого, - отец глубоко вздохнул и долго не выдыхал.
- Пап? – Сергей настороженно поднял глаза на отца. Надольский громко выдохнул и опустил голову.
- Да и то, что мы увидели в лагере нас не особо... ну, удивило, что ли. Такого уже насмотрелись за войну, и то, что немец – черт кровожадный, так это мы в курсе уже были, по полной. Удивила только чистота на территории лагеря идеальная. Прям, как в парке каком культурном. Газон, ну точно, как графская лужайка будто. Пострижен аккуратным «бобриком». Все дорожки ровненькие, ракушечником сеяным посыпаны. Края у дорожек калёным кирпичом окантованы. Бараки добротные, крепкие. Замки на всех воротах такие, хоть из пушки пали – не собьешь. Ну, мы заглянули там везде, смекнули, что они там с людьми дьяволы делали. Погано было, конечно. Но мы сильно торопились на марш. Лютые мы были, аж до бешенства. Ну, уж очень хотелось нам поскорей с войной закруглиться. А тут такое… Всё командование и администрация лагеря драпанули, конечно, суки. Но их всех быстро переловили. Сами же поляки их из гражданской одежды и вытряхивали, да в нашу комендатуру потом доставляли. Некоторых по дороге удавили по – тихому. До того «терпежу» не хватало. Короче, мы первые в лагере оказались, как представители армии освободителей. Мне по рации из штаба армии передали, чтобы мы «комендантских» дожидались. А потом уже шли Катовице освобождать. Так вот, пока мы ждали, весь сухой паёк я по танкам собрал и приказал раздать узникам. Вот на кого лишний раз было жутко глядеть. Тени кладбищенские, без облика. Все это время при нас был поляк один, из заключенных. Все его звали Ярэк. Мы его из карцера вытащили чуть живого. Его танкисты мои на руках подержали маленько, да на поддон деревянный положили. Нам идти надо, а он, глянь-ка, полежал, полежал «чутка» и встал. Да и «почапал» за нами след в след. Фрицы его уже в печь готовили на следующий день. А тут мы нежданно. Ну, в общем, поляк этот русский язык знал неплохо. Бывший учитель. Он был из тех, кто в Варшаве подполье организовал. Но их фрицы быстренько всех раскрыли и почти всех перебили, когда хватали. Остальных вывели на «распыл» публично. На площади. А его толи не успели, толи лента в пулемете на нём кончилась, в концлагерь отправили печь топить. Он и здесь бузить стал. Подговаривал подкоп сделать из барака. Но гнида есть обязательно везде. Сдали его. Так его и тут не сразу кокнули, решили домучить. Трое суток собаками травили. Порвали на лоскуты. А потом просто про него забыли. Его нашли в карцере свои, арестанты, кто еще ходить мог. Я у него спросил: « Ты как это, рваный собаками, неделю на бетонном полу в беспамятстве провалялся? И жив…» А он улыбается: «Очень хотел к жене вернуться. Ее Мария зовут. » А потом так протяжно, с любовью: «Ма-а-ашенька…» И этого любовь на этом свете удержала, на тот не дала свалиться…
Вот он у нас экскурсоводом и был по этому аду. Ходили мы с ним неспешно, во все дырки заглядывали. Я уже решил насмотреться, да так, чтобы до конца жизни одним только этим воспоминанием ненависть свою ко всей фашисткой мерзости тешить. Ходили, ходили, да и дошли.… Повёл он меня за территорию барачную куда-то в поля. Земли-то под концлагерем было почитай более пятисот гектар. Так вот, стал он мне угодья огородные показывать. Те, которые лагерная охрана организовала. Ну, огородниками понятно кто был. Братия заключенная. Сажала, растила там и все такое…
Вдруг радиоприемник замолчал. Пауза рухнула, как плита. И тишина стала пилить воздух, как лесопилка, оседая дьявольским звоном в ушах. Сергей тряхнул головой и качнулся из стороны в сторону. Даже звуки улицы, казалось, стихли. Мерзко скрипнула половица, и Надольский вздрогнул, как от громкого выстрела.
- Капуста…- отец сдул с паузы последние секунды. – Меня поразила капуста. Да, да. Простая капуста. Она была такого размера! Как огромный первомайский шар. Метр…полтора в диаметре. Не меньше. Края полю было не видать. Рядки ровненькие, как по линеечке. Ни одного сорнячка, листочка залетного. Землица вокруг капусты, как просеянная. Чистейший чернозем. Мы долго шли между рядами, и вдруг я остановился. Догадкой как обожгло… Спрашиваю Ярэка, что это у вас, мол, за селекция такая? Урожай почему, мол, такой хороший? А он мне так спокойно отвечает: «Та, яка там селекция, пан. Пеполем, то е пеплом людским поле то посыпано. Его з печки дюже бардзо доставачь. На тацки ладовали и лопатами древнянными над управами веяно. Дожди в тим року на весни бардзо обильны были. Добжи сбьоры… да, урожай добжий. Вот и вся селекция, пан полковник.» Вот тут меня, как шомполом раскаленным проткнуло!
Что ж такое, думаю, люди это ели??? Срезали с грядки, мыли, шинковали, солили, тушили с сосиськами и кушали??? Или, стоп…может это они только для люда барачного растили, кормили их этой капустой, чтоб не сдохли с голоду… и спрашиваю Ярэка: «И что? Это вас ею кормили?» «Не, цо вы, пан полковник? Для нас шмеци, отбросы… баланда. Згниле земняки…картo`цка. Хлеб вотрубовий, как радосчь…То они ели. Администрация обозу…лагеря. Так ещче местным продавачь. Когда они у себя в будинку, в своем здании приготовывали, то во всех бараках с того запаху узники нос землей затыкачь. Те дни так и звали – kohl-jaeger tag. День охотника на капусту.»
И тут я подумал, это же звери какие-то несусветные только могли такое придумать. Им до прямого людоедства совсем немного осталось. Так вот где дьявольская изощренность проявилась. Они еще не решились из людей кушанья делать. Сильно забрезговали. Или издали подойти решили. Не прямо с плоти начинать, а с пепла человеческого. Капуста вон, какая ладная, сочная на пепле вышла. Они, ее поедая, решили свое превосходство над другим человеком закрепить на атомном уровне плазмы крови и прочих эритроцитов. Всё в себе в возвышенное состояние привести решили, даже молекулы свои, и те, чужими жизнями наполнить удумали. Пепел-то, он вытяжку из человека полную делает. Всё в себя вбирает из тела. Все великое, дорогое, ценное, Богом сотворенное в кристаллики да пыльцу питательную претворяет.…Чтобы потом этим дальше Землицу нашу родную питать. Силу назад Боженьке во Вселенную возвращать. А эти животные тем и хотели себя превознести над другими людьми, что силу Божью у них решили себе отобрать через пепел. Да и потомкам своим передать, чтобы окончательно возвыситься. И все это было задумано в общечеловеческом, планетарном масштабе. Да с таким размахом, чтобы ни у кого, даже у Создателя сомнений не возникло и желания всё это назад отыграть. Вот тут Господь Милосердный губу-то закусил небось до соли!
Старый полковник последние слова договаривал уже почти криком. Потом он вдруг замолчал резко. Как-то тоже нелепо обмяк и, низко опустив голову, затянулся папиросой. Она давно потухла. Отец достал из кармана коробок и, пытаясь достать спичку, уронил его на пол. Всё содержимое коробка высыпалось на пол. Надольский-старший стал неуклюже тянуться за спичкой. Сергей подался вперед, нагнувшись, поднял с пола коробок и спичку, зажег её и поднес к папиросе отца. Надольский прикурил, зычно пыхнул и через глубокий вдох сказал:
- Но Бог не Ерошка, все понял давнёшка.…На них послал нас. Вернее меня с моим танковым полком. Прервали этот поганый круг… - сказав это, Надольский рубанул рукой воздух. С кончика папиросы, как салют брызнули искры.
- Меркуешь?
Не дожидаясь паузы, Сергей тихо спросил:
- Ну, а дальше-то что?
- Ну, что дальше…Дальше мы вернулись, Ярэка того в медсанбат отправили с попуткой. А сами, дождавшись «комендантских», отошли в расположение части, откуда на следующий день двинули на Катовице. Взяли его с ходу, а потом на Прагу попёрли, как ошалелые. Сковырнули мы, сынок, фрица, как пить дать. Последними войну порешили. Из ствола моего танка последний снаряд в Гитлера полетел. Как серебряная пулька, этому бесу прямо в сердце его черное вошел. И там разорвался. Только Мотя Шпак об этом мечтал. Чтобы последний снаряд в фашистскую гадину всадить…Да вот я проворней оказался.
Старый вояка встал, налил себе водки, залпом выпил, смачно затянулся почти догоревшей папиросой и сказал, улыбнувшись:
- Мы в тот вечер на ночлег в Люблине расквартировались. Мои бойцы в здании школы ночевали. А я выпросил у старшины флягу спирта. Решил один тихо в танке напиться. Не получилось, хотя всю флягу осушил. С тех пор не пьянею от водки. Только дурею, да того поляка вспоминаю, который мне про капусту рассказывал. Поэтому и не пью особо. Зачем добро зря переводить? Только вот, 9-го Мая разве что. Вот и капусту с тех пор на дух не переношу. Я ответил тебе на твой вопрос.
Ярослав Сергеевич ткнул окурком в пепельницу, плеснул в стакан еще водки, выпил и, посолив нечищеную картошку, целиком отправил её себе в рот. В этот момент в кухню вбежал Ярик. Он был мокрый, красный и, видимо, сильно возбуждён.
- Дед, прости…не обижайся, дед. Сглупил. Ляпнул, не думая.
- Выпь на кукушку обиделась, что та ей во сне привиделась, - дед подошел к внуку, обхватил его единственной рукой за шею, и дожевывая картошку, невнятно спросил: - Голова не болит?
- Не, дед. Не болит, – чуть помявшись и потирая красную щеку, Ярик сказал: - Совесть болит.
- Ну, это ничего. Этот орган для того и создан, чтобы болеть, за все остальные отдуваться. Поболит, поболит, да перестанет. До следующего раза. Когда там ему еще раз болеть придется?
Из радиоточки заиграл какой-то неимоверной красоты вальс. В кухню почти бегом влетела запыхавшаяся Наталья. Мечась по кухне, она заглядывала всем в глаза, и постоянно сдувая со лба непослушный локон, щебетала:
- Вы это чего тут? А? Чего уже вместе сотворить удумали, а? А ну, живо признавайтесь!
Вдруг Ярик, как-то сжался и, сбиваясь, ласково заговорил.
- Ты чего, дед? Спички что ли рассыпал? Ах ты.… Совсем неумеха стал без меня… Говорю сколько раз, подожди. Не торопись. Я помогу.
И тут у Ярика из глаз брызнули слёзы. Он всхлипнул, сдавливая рыдания, резко опустил голову. Потом он вдруг бухнулся на колени и стал быстро собирать спичку за спичкой в ладошку. Тщетно поискав глазами по полу, Ярик увидел у Сергея в руках пустой коробок. Ловко вскочил, выхватил из его рук коробок, стал, тихо всхлипывая, складывать туда непослушные спички. – Говоришь, говоришь, как об стену…фасолью… Позови меня, я запалю тебе спичку твою… не-е-есчастную…
У тут Ярик разревелся в голос. Он плакал не стесняясь, в упор глядя на деда. Потом, когда влажность сложившейся ситуации превысила все пределы, он стал крутить головой. То на отца, то на мать, то потом опять на деда, как бы прося прощения за близость мокрого места у его, еще совсем не окрепшей юношеской психики. Дед спокойно смотрел на внука, слегка подергивая краешками губ. Он медленно подошел к Ярику и рукой прижал его голову к своей груди. Было слышно, что мальчишка разрыдался еще сильнее.
- Не фасолью, а горохом. Сколько раз тебе говорить. Кстати, вот вам и идея кулинарная. А не сварить ли тебе, Натальюшка, супчик гороховый? Хорошая альтернатива борщу вашему, - широко улыбнувшись, громко проговорил дед.
Сергей и Наталья молча глазели на этот «абзац» и никак не могли перевернуть страницу. Сергей лихорадочно сглатывал так, что кадык ходил у него ходуном, а Наталья пыталась задушить кухонное полотенце. Вдруг в далекой прихожей, как сирена, взвизгнул дверной звонок.
- Я… я открою… я мигом…, - засуетилась Наташа и выпорхнула из кухни. Было слышно, как в прихожую кто-то вошёл. Был слышен щебет Натальи и чей-то сочный, раскатистый бас. Первой в кухню опять впорхнула Наташа.
- Проходите, проходите… не стесняйтесь. Мы все здесь.
- Ну, где здесь Ярослав Сергеевич? – прогремел кто-то за дверью басом.
- А какой вам нужен? У нас их тут, как минимум, два…- прощебетала Наталья и образцово-показательно заулыбалась.
Тут Ярик выскочил из дедовых объятий, и вытянув голову, как страусёнок, уставился на дверь, в которую вот-вот должен был войти обладатель зычного баса. Внук, как бы прячась за дедушку, стал, сбиваясь, тихо тараторить ему: - Дед, это тот ветеран! Ну, со школы. С линейки торжественной! Это он читал стихи Твардовского…Ой, как стыдно…Дед, выручай, а?
- Не трухай, малыш, для нас все глухо, как в танке…зайди за меня, - почти шепотом сказал он внуку и повернулся к двери лицом. Ярик спрятался за деда и как будто вышел из игры.
- Не-е…мне нужен старший! Гвардии полковник Надольский, Ярослав Сергеевич. Командир полка, 10-го гвардейского танкового корпуса. Мы с ним вместе в Прагу с севера зашли. Параллельным дуэтом, на двух танках. Ствол в ствол почти. Только он мальца вперед вырвался… Это я ему как командиру такую привилегию допустил. Мало сказать, командир мой!… Буду я еще у него инициативу стратегическую отымать… да не в жизнь! В нас «фриц» в обоих одновременно с двух «фаустов» пальнул. Только в меня первее… – грохоча, как танковая пушка, внёс себя в кухню невысокий, кряжистый дед в форме подполковника бронетанковых войск. Сняв фуражку, он поднял лицо к свету, будто бы разглядывая потолок. Кожа его на лбу, затылке, шее, лице была, как оплывшая. Губ не было. Вместо носа посредине лица были видны две аккуратные дырочки. Руки особенно бросались в глаза. Кисти рук были белорозовые и жутко маленькие, как у младенца. Незнакомец двигался резко, но очень неуклюже на негнущихся ногах. Надольский, сначала с любопытством, а потом с настороженностью стал разглядывать однополчанина.
- Ну, здравствуй, командир…- тихо пробасил вошедший, и звук «м» в последнем слове совсем не прозвучал, - Узнаешь?
- Мотя…Матвей Леонидович…Родная Душа! Жи…в…Живо..ой…- наконец заговорил Надольский и проглотил комок в горле Пристально разглядывая однополчанина, медленно двинулся на него, – Ты же мне с облаков уже сколько лет свиристелью пел… Я вон с тобой бесплотным уже чокнулся, а ты тут на меня с какого неба свалился? А-а?! А видать с Одесской Пересыпи трель твоя шаляпинская доносилась… Ну, здравствуй, ненаглядный…Живо – о – й!!! – почти со стоном произнес Ярослав Сергеевич и бросился в объятья боевого друга. - Вот это подача! Ты, Родная Душа! Мотюшка, ты чего, друг сердешный? Тебе что, плохо что ли? Бледный какой…а ну, на. Глотни.
Надольский плеснул водки в чистый стакан и протянул комбату. Глядя куда-то в сторону, тот залпом выпил и сел на стул.
- Ты, это…, командир… - тут Шпак, окинув взглядом нехитро накрытый стол, поднял глаза на полковника, - не придёт никто.
- То есть как? А Лымарь, а Шевчук, Кавардин, а Клим Седых? А старшина наш Шацкий Тарас? Ведь все сегодня к командиру своему …подожди, а Шалевич Трифон Алексеевич? Он же едет? Он же обещал!
- Вы уж простите, товарищ полковник, виноват. Не будет никого. Кроме нас с вами, - вдруг совсем официально по уставу обратился комбат к своему командиру. – А Шалевич? Последний ушёл. Первого Мая схоронили. Я один из полка остался, дорогой вы мой командир.
Полковник Надольский чуть постоял, покачиваясь, и тяжело опустился на соседний с комбатом стул. Сергей направился к выходу, мягко увлекая за собой сначала Ярика, а у выхода и Наталью. Надольский и Шпак еще очень долго молча сидели на опустевшей кухне. Стемнело. В зените грохнуло, и небо озарилось кровавым всполохом. Салют продолжался, казалось, нестерпимо долго. Вдруг в окно влетел перепуганный дрозд. Крутнувшись по кухне, он бесцеремонно уселся на кухонный стол и бесстрашно стал клевать нарезанный крупными кусками хлеб. Клюнув пару раз картошку, дрозд задумался над разницей вкуса. После чего схватил большой кусок сала, шумно хлопая крыльями, вылетел в окно.
Из настенного радио снова заиграл какой-то неимоверной красоты вальс.
***
(все права защищены)