Машкина жизнь всегда была похожа на ее школьные сочинения — листок строго разлинованный, строчечки ровные, текст написан красиво, с наклоном, новая мысль -каждый раз с красной строки. Все четко, правильно, строго по графику — но без творческого беспорядка на полях, сотни раз перечеркнутых слов, стрелочек для указания, что «вот это должно быть за этим, а потом вот это и дальше еще через 2 строки». Она считала, что жизнь у нее размеренная, без неприятных сюрпризов, без сумасшедших вечеринок в выходные с последующим похмельем в понедельник. И муж у Машки был такой, который идеально вписывался в эту размеренную жизнь — тихий, умный, скромный интеллигент, который работает с 9 до 18, раз в месяц приносит домой определенную сумму «на хозяйство», молча ест стандартную яичницу на завтрак и жаренную картошку с мясом на ужин, и послушно берет приготовленные с вечера котлеты с макаронами на обед. Машка всем говорила, что у них хорошая семья — ровные отношения без скандалов, без битья посуды, без выяснения «что это за курва тебе глазки строила?!».
За 7 лет семейной жизни Машка стала похожа на ту самую утреннюю яичницу — строго выверенная длина юбки, волосы на прямой пробор, туфли на низком каблуке и, вместо соли, чуть слышный аромат «Зеленого чая». Ровно в 9 она приходила на работу, здоровалась с коллегами и сразу же закрывалась ото всех кипами документов и горами папок. В 13 разогревала обед, и сразу же уходила с ним обратно на рабочее место. Каждый день, ровно в 18.01 она прощалась с коллективом и спешила в метро, чтобы провести час среди таких же, как она, пассажиров, которых просили «держать детей за руки или на руках, и не оставлять свои вещи в вагонах». Она приходила в гости к детным подругам и с улыбкой слушала диалоги:
- "Мам, а откуда я взялась?"
- "А мы тебя купили в магазине".
- "А зачем Ваньку потом купили? Надо было сестренку покупать!"
- "Ну, у нас денег на сестренку не хватило".
- "Надо было подкопить и купить!"
А потом возвращалась в свою тихую и спокойную квартиру и с такой же улыбкой слушала, как у мужа прошел день. В выходные они закупали продукты, иногда ходили гулять, ездили навещать стареньких родителей и терпеливо кивали в ответ на «забыли совсем, не приезжаете».
Иногда в гости к Машке приезжала младшая сестра Люська. И тогда тихая и размеренная жизнь превращалась в бурлящий и яркий цирковой балаган — постоянно раздавались звонки - иногда прямо среди ночи, дома толпились незнакомые шумные люди, на кухне постоянно кто-то пел под гитару и звенел бутылками, в гостиной то и дело какая-то парочка стыдливо прикрывала дверь, блудливо хихикая. Люськины визиты превращали спокойную Машкину жизнь в сумасшедшую новогоднюю неделю, когда ты не спишь ночи напролет, пьешь с утра шампанское, в обед глинтвейн, а вечером перцовку под закуску, когда за эту неделю тебя вспоминают и обзванивают все знакомые и друзья, даже те, кто не вспоминал о тебе весь прошедший год, когда телевизор работает весь день просто для фона и никто не вслушивается и не кричит «переключи сейчас же, там футбол начинается!». И Машка словно встряхивалась от паутины будней, одевала короткую джинсовую юбку или просто одну мужнину футболку, которая едва доходила до середины бедра - и ходила по квартире босая, с вздыбленными от постоянных объятьев волосами, с каким-то бешенным румянцем на щеках. И пила со всеми шампанское и глинтвейн, пела громко под гитару, а потом выгоняла обнаглевшую парочку из своей комнаты, чтобы закрыться там с мужем.
Потом Люська уезжала. И квартира, словно живое существо, вздыхала с облегчением и грустью. Мебель возвращалась на привычные места, с кухни пропадали недавние наполненные пепельницы, диваны и кресла освобождались от чужих курток, пальто и шарфов.
Однажды Машка ехала домой с работы, прижимая к себе сумку, чтобы не украли, и отпихивая локтем наглый портфель, который так и норовил устроится у нее под боком. На своей остановке она выскочила, поправила перекосившееся пальто и одела сумку на локоть. Уже сделала пару шагов в сторону выхода, как почувствовала, что за сумку ее кто-то тянет. Торопливо прижала ее к себе и только потом посмотрела вверх. Глаза первым делом выхватили смеющийся взгляд серых глаз и два ряда крупных, неровных белых зубов. «Мужчина. Улыбается. Мне». Мысль была дикой настолько, что Машка даже попятилась, но он ухватил ее под руку и торопливо повел к мраморной стене, аккуратно лавируя между прохожими.
- "Ну привет!" - весело сказал он и снова улыбнулся.
Машка тут же вспомнила его — мгновенно, как пишут в книжках, перед глазами возникла картина- ее кухня, он с гитарой в руках и сигаретой между зубами, Люськин мечтательный взгляд, устремленный в его сторону, и его глаза — вот эти смеющиеся и наглые серые глаза, которые следили за ее перемещениями по кухне, за голыми коленками, за руками и глазами.
Машка смотрела на него внимательно, как смотрят на знакомое, но от этого не менее опасное животное — чуть исподлобья, снизу вверх, сквозь заборчик из ресниц, которым «никогда не повредит лишний объем». Она смотрела и понимала, что все это не просто так, что этот наглый взгляд серых глаз — не просто так. Как на пленке, перед ней мелькнуло сразу все, что может и будет — встречи в кафе украдкой по вечерам, спальни в чужих квартирах, нервный смех в телефонную трубку, перехватывающее дыхание, руки на белой коже, грустные глаза мужа. Все это промелькнуло за какое- то мгновение, словно и не было. Он так и смотрел на нее, чуть насмешливо, сверху вниз. Машка стояла, судорожно прижимая к себе сумку. Сердце отстукивало слова «Да или нет! Сейчас или никогда! Решайся! Решайся!».
- "Простите, вы наверное обознались. Я вас не знаю". - спокойно сказала она и пошла прочь. Пошла ровно, не виляя бедрами, не оглядываясь -словно по разлинованному листку.