Ох и долгой была зима! Как никогда. Матрёна Ивановна уже и не помнила зимы, похожей на эту. Считай, все три месяца не выходила на улицу. Хорошо, соседка иногда помогала, приносила пенсию, продукты из углового магазинчика, подметала да мыла полы. Золотая девушка, отзывчивая!
Ну а что? Не посылать же за покупками Казимира! Муж Матрёны Ивановны еле ноги передвигал. Ни толку от него, ни проку. Разве иногда, в зимний вечер, при свете настольной лампы, Казимир Казимирович заведёт душевный разговор про политику, про цены, перескажет новости из городской газеты (сама-то Матрёна теперь не то что подслеповата, просто не любит она газет этих нынешних). Хорошо, что разговор Казимирыча долгий, длинный, ведь и зима под него быстрей проходит и сон грядущий навевает.
Зимой они с мужем не выходили никуда. Боялись гололёда, мороза, плохо различимых ям на тротуаре. А помочь им могла только та самая соседка Дашенька. Сын Матрёны Ивановны жил далеко, за синим горизонтом. Матрёна Ивановна, не дожидаясь от сына весточек, звонила ему первое время, но он приказал: «Мать! Не трать ты пенсию на звонки! Лучше я буду тебе писать».
И писал.
Раз в год.
Зато хоть не забывал, когда у нее день рождения.
А у Казимира Казимировича была дочь. Где она жила, он не знал. Последний раз видел её лет сорок назад, когда она была совсем ребёнком, кудрявым и неуклюжим. А нынче сам Казимирыч стал неуклюжим, как малое дитя.
И вот, слава Богу, зима закончилась. Март с первых дней был тёплым и сухим, снег стаял, сосульки давно шлёпнулись оземь, разлетелись в осколки и быстро превратились в лужицы. Под щедрым солнцем вскоре исчезли и лужицы. Тогда-то старики решили рискнуть и впервые за три месяца самостоятельно выйти в мир.
В среду постояли у выхода из подъезда, просто чтобы подышать воздухом и оглядеться.
– Пейзаж вроде безобидный! – пробормотал Казимир Казимирович. Матрёна Ивановна согласилась.
И потому они запланировали завтра – нет, послезавтра – пройти уже по-настоящему, до самого магазина, и накупить всякой всячины. То-то и Дашенька обрадуется свободному денёчку. Устала, поди, как незнамо кто.
Они вышли под руку. Кое-где на газонах показались подснежники. А уж птицы, те щебетали на разные лады, переливчато, празднично. Шаркая по асфальту, супруги прошли мимо многоэтажного соседского дома, потом – мимо районного загса, где, кстати, лет семь назад расписались в качестве новобрачных.
Матрёна Ивановна хорошо помнила, как она тогда стыдилась. Ещё бы! Старая тётка, а туда же – взамуж! Но знала бы она, как стыдился Казимирушка: он-то ведь считал себя всё ещё бравым солдатом, мужчиной что надо. Не красавцем, понятное дело, но крепким зрелым мужиком. А рядом была неказистая и старая Матрёна. Он стыдился. Но что было делать? Старость надвигалась, как хищница из засады. И Казимир Казимирович ощущал её дыхание, её тяжесть, её угрожающие признаки: одышку, слабость в коленях, покалывания в сердчишке, сонливость…
Они подошли к угловому магазинчику.
– Войдём порознь! – приказала Матрёна Ивановна. – А то в дверь не протиснемся.
Магазин, действительно, был крохотным, так что муж с лёгкостью согласился со своей Иванной. Да и, по совести говоря, был рад, что хоть одну минуту рядом с ним не будет его старушенции, и он почувствует себя самостоятельной единицей.
Они накупили всякой необходимой всячины: помидорчиков, картошечки, хлебца. Матрёна Ивановна вышла из магазинчика первой, а Казимир Казимирович споткнулся о порог, чуть не упал и потому задержался. Супружница не заметила этого и ушла вперёд, а отставший муженёк засеменил за угол, куда повернула Матрёна Ивановна.
С облегчением увидел он свою Матрёшу, присевшую на скамеечку перед старым загсом.
Ни души вокруг. Тишина. Покой.
Казимирыч подсел к своей жёнушке, и они устало и молча стали глядеть на двери загса.
Дед Казимир обнял бабулечку Матрёшу за плечи.
И вдруг отчего-то заплакал.
Она ласково, ободряюще погладила мужа.
И, тоже прослезившись, обняла.
Сидя у входа в старый загс, они были похожи на изваяние. Сидели, не шелохнувшись, не замечая усмешливых прохожих и не видя, что работница загса, подойдя к окну, растроганно смотрела на их двуединый памятник изнутри этого маленького храма, коему ведомы людские тайны и где свершаются людские судьбы.