Глава 1. Знакомство с Шарли.
Я бы не сказал, что Шарли, как она представилась, наследовала хоть, сколько черты своего деда Шерлока Холмса. Длинный вьющийся волос, зачёсанная в распад непослушная чёлка, великоватые уши, так свойственные набирающим соков подростков, нос башмачком, вздёрнутый чудесно привлекательно. Но ничего «престижного», что вызывало бы заинтересованность, наверное, у молодых людей даже ее возраста. И только черные зрачки, туго встроенные в большие выразительные глаза с первого взгляда говорили о неординарности маленькой личности.
Она присела, чуть подобрав широкую юбку левой рукой, - элегантным, аристократическим, «породным» жестом, придерживая в другой - довольно тяжёлую папку.
- Это не все, - предложила она вместо повторного приветствия, к которому я так привык в знак собственного уважения и честолюбивой значительности.
Она - немногословна и лишь слегка улыбнулась, протягивая папку подрагивающей кистью.
Я принял и положил ее на колени. Мне захотелось вдруг взять трубку и задымить, но так как принял аскезу вот уж неделю обязательством бросить, наконец, вредную привычку, передумал. Ее же взгляд, как нарочно переплыл именно на мундштук, и она снова улыбнулась.
- Вы, наверное, тоже страдаете одышкой? – Заметила она.
- Нет, отчего же? – Предложил я.
- У вас несколько затруднённое и поверхностное дыхание. И пятнышко на жилетке, это, скорее всего от некачественного табака. А некачественным табаком именно пытаются завершить эту пагубную привычку, которая приводит к неполадкам в здоровье. И она уставилась на меня пытливым взглядом, прокалывая своим не оформившимся осознанием созревания врождённого аналитика.
- Возможно, - согласился я. – Итак?
Она опустила лицо, задумываясь перед речью, но тут же подняла носик и начала:
- Мы недавно переехали из Альберта на остров Эдуарда. Там прекрасный маленький дом недалеко с церковью с маяком, может быть, знаете?
- Это побережье?
- О, да! – Глаза ее вспыхнули, - меня готовят, можно сказать, к самостоятельной жизни и мама … она нашла нового спутника и потому не очень увлечена тем, что сама же обнаружила при разборке наших старых вещей, когда мы перебирались. Эта папка, - она бросила взгляд мне на колени, - долго лежала в моей спальне. Дядя Берхан до сих пор не знает о нашем родстве с великим дедом, мне – прадедом, и мама просила об этом ничего не говорить. И об этой папке тоже.
- На это есть причины? – Поинтересовался я и поднял папку в руки, желая развязать ее атласные скрученные узелочки.
- На это нет причин, я думаю, - приветствовала девочка мои действия с радостью в голосе, - которые, - продолжала она, - содействовали бы этому делу, о котором я хочу вас сейчас попросить. Как к вам мне обращаться? – Закончила она, пока я возился с завязочками и содержимое папки на наших глазах лёгкой плавной поступью, - лист за листом, стал скатываться прямо мне под ноги, укладываться так же плавно, словно невидимая рука страница за страницей придерживало их, защищая строгую последовательность содержания.
Девочка тут же приподнялась и, переживая, следила за происшедшим моим казусом, она переводила вид с пола на меня, чуть прикусив нижнюю губу, не скрывая озабоченность. Брови ее смыкались и размыкались - она не могла понять моего спокойствия.
- Не волнуйся! – Успел я подхватить я ровно половину содержимого папки, - не волнуйся так. Все, что происходит здесь – не случайно. Разве ты не привыкла ещё к непривычным событиям (нарочно не избегал я тавтологии).
Шарли присела обратно, укладывая, как школьница руки на коленки, смиренно. Я не заметил, что ей что-либо стоило или мешало довольно быстро прийти в себя и успокоиться. «Это, - отметил я себе, - это есть ещё одно несовпадение с холерическим темпераментом ее деда. Пожалуй, и только».
- Ну, вот, все, - поднялся, собрал все бумаги, отнёс их к столу и, не путая страниц, уложил их в стопку.
- Вы, знаете, - говорила Шарли мне в спину, - ведь я лишь раз открыла эту памятку (так она выразилась) о прадеде сыщике.
- Ты называешь его прадедом? – Переспросил я.
- Ух, когда это было! – Резвое шевеление.
Я обратился к девочке и вернулся на своё кресло.
- Итак, - сказал, - меня зовут Максим, фамилия Максвеллов. Ну, а кратко Мак Маг.
- Это потому, что вы волшебник?
- Что ж, - совсем не пытался даже я скрыть игривую лукавость в лице, - можно сказать и так. Немножко.
Настроение Шарли приподнялось. Ножка обутая в твёрдый ботинок шаркнула по полу выпуклым резцом подошвы, едва не оставляя след на моем паркете.
- Итак, - повторил я который раз, - вы или ты…?
- О, мистер, обращайтесь ко мне очень просто.
- Уверена?
- Да, спасибо. Конечно. И я к вам – Макс, просто. Можно?
- Окей! Итак? Расскажи, что ты ещё знаешь об этих бумагах, и почему мама прятала их от посторонних глаз?
- Это записки старой леди, э-э, бывшей жены моего прадеда: Ирен Адлер. Она имела честь запечатлеть некоторые истории из сыскной жизни моего деда. И вот…, - она подумала, - я бы хотела знать: насколько эти бумаги ценны и могут ли помочь мне в будущем?
- Ого! О чем ты сейчас говоришь?
- О сундуке. Это же было даже в газетах! Я нашла сундук, дедов сундук, и в нем лежало завещание, что тот, кто откроет это ящик, то переймёт его работу, как наследник.
- Это интересно. Да, я, впрочем, слышал об этом, кажется. В какой-то газете читал, да верно. И что же? Ты всерьёз восприняла эти слова?
- О! Они были так искусно выведены. Я не имела понятия о почерке моего деда. Это так красиво! Истинное искусство каллиграфии! Как в кино, помните? Я долго любовалась этим посланием из прошлого.
- Как в кино, не помню. Я вообще редко смотрю кино. Ну, хорошо, ладно. И все же: твоя просьба? Ведь это не то, зачем ты пришла? Тебе довольно было прихватить несколько листочков из этой тяжеленой папки, чтобы познакомить меня с контекстом, например, данных рукописей.
- Это правда. Мне очень хотелось бы знать насколько они, - эти бумаги, подлинны и ещё…, - она опустила глаза, на сей раз, серьёзно сморщив лоб. Мне, кажется, леди Адлер в конце жизни обладала каким-то особенным даром расследования. Ведь вы знаете, это просто заразно, - быть Шерлоком Холмсом. В те века один за другим – все детективы! – Шарли смеялась.
- Да. Не могу не согласиться. Истории, психология, прочее, следы, путешествия, новые знакомства и - зарядка ума - это да, - подтвердил я сам себе, - не могу не согласиться. Но, скажи, ты же где-то остановилась? Ведь мне нужно время познакомиться с данными рукописями, не так ли?
- Я остановилась у одного знакомого моего дяди. И завтра собираюсь уезжать. У меня уже билеты. Улетать, то есть…
- Улетать? А как же…? – Я указал на стол с бумагами.
- Я доверяю вам полностью, Макс, - она улыбнулась, спотыкаясь на моем имени, - вы хорошенько все просмотрите, а потом мы просто свяжемся. Вам будет интересно, я думаю. И спешить не следует.
- Что ж, отлично! Я даже…, - продолжал я нараспев. Но девочка прервала:
- А у вас есть новые истории?
- Истории?
- Ну, повести, ещё что? Вы же пишете за Ватсона? У вас же двойная работа?
- Ага! Можно сказать и так, вполне (мои дежурные слова). Да, имеется кое-что, но, увы, многое ещё не закончено. Знаешь ли, такой характер… Но я тебе вышлю почтой, если хочешь, как только завершу последнюю вещицу. Она называется «Дисциплина клячки». Там, правда, немного мистики…
- Как-как, простите?
- Резинка, - пояснил я, - резинка для стирания на художественном полотне – клячка. Обычно применяется на бумаге, впитывает на себя излишки графита, пастели, угля, тем, осветляя бумагу. Ее удобно разорвать на части, чтобы сохранить чистоту.
- А-а-а… А при чем тут дисциплина? Как же?
- «Дисциплина клячки» – это история, многомерная история одного эдакого художника. Впрочем, долго рассказывать, но если хочешь?
- О, нет, мистер, я пойду. Меня под подъездом машина ждёт.
- Дядя?
- Нет. Знакомый. Я пойду? – Шарли взялась руками за подлокотники. Я не смел задерживать.
Мне не удалось даже ее проводить. Она выскочила пробкой из моей квартиры, оставляя за собой атмосферу и свет, - свет удивительного смысла, духа, существа и сознания памяти старого доброго сыщика Шерлока, великого Холмса и его верного друга мистера летописца - биографа доктора Джона Ватсона.
2
Глава 2: «Встреча вне тандема»
Я встретила Ватсона в кафе « Le Chat Noir». Я почувствовала занятную необходимость привстать перед этим «великим рассказчиком», его пером о делах прославившегося Шерлока Холмса доселе малоизвестного, и, разумеется - не сделала это. Но он был галантен и более чем - предупредительно галантен, когда отодвинул свой «plie» стул, чтобы слегка при том дать повторный и более значительный поклон, неловко задел край стола, на котором стояла моя ополовиненная чашка кофе. Он (кофе) едва не выплеснулся мне на колени, и весьма бодро перелился через край посудины, оставив на скатерти не вымокаемую кляксу.
Ватсон отметил этот конфуз жалкой улыбкой.
- Дорогой друг, присаживайтесь, пожалуйста, - начала я, делая длинные жесты встряхивания с колен мнимых капель, упреждая дальнейшие неловкие движения доктора. И говорила едва ли сдержанно:
- В вашем характере все та же курьёзная неуклюжесть и некоторая неповоротливость. Как ваши дела?!
Он устроился напротив меня, крепко зачем-то сморщил лицо, открыл и закрыл рот, проглатывая воздух. Было ясным: ему есть что сказать.
С его скандинавского лица, окаймлённого трапециевидным подбородком, все не сходила улыбка. Она была настолько продолжительна, что ничего не стоило предположить: вот уж у кого дела, так дела - на высоте.
Ещё что-то неопределённое про себя подумала, чтобы заполнить время.
Серо-голубые чистые глаза Ватсона обратились вполне своим вниманием, наконец, ко мне. Он начал:
- Не стану скрывать, я очень рад вас видеть. Мне непременно нужно было видеть вас и…
Я звонко прозвенела, громко весьма - по чашке с оставшейся жидкостью чайной ложкой. Громко - до неприличия.
- Вам сейчас тоже принесут кофе, - пояснила и объяснила в образовавшуюся паузу свой среднестатистический фон настроения.
Ватсон кивнул. Рыжие брови взметнулись в полу удивлении. Следующим: лоб его пронзила заботливая морщинка, и глаза забытым для меня, посерьёзнели. Он возвращался в себя. Я мысленно поклялась - больше никак не перебивать его.
- После дела о собаке Баскервилей… Вы, впрочем, знакомы ли с текстом?
Я кивнула. Он продолжил.
- Я, представьте ли, почти на каждом шагу, встречаю на себе этакий неприятный интерес к своей как бы вновь образовавшейся персоне. Этакого не было с истории о велосипедистке. Вайолет Смит по своему объяснила возникающие пики активности чтения этих записок. Она говорила что-то о роли Луны и все такое, действующий так чудно на человеческий разум. Однако, у меня иное суждение. Мне кажется, львиная доля умозаключений азартного читателя, - нашего с Холмсом читателя, как и любого любопытствующего человека, граничит не совершенно с тем, что представляет себе иной, обычный человек. Это какие-то особенные люди! - Доктор поглядел на меня вопросительно.
Я пожала плечами, не изобличая ничего заботливого, и пока ничего не понимая.
Он продолжал.
- Интересующийся и уже заразившейся разум, пролетает по тем местам необходимости восприятия действительности, в которой все непременно-непременно, не уставая-не уставая, ищет что-то увлекательное, необычное. Иллюзия богатства, например, может вполне удовлетворить среднего жителя даже если в кармане найдётся крайне нужный пятак. Любовь – и не сполна она, так же может быть удобно и счастливо ополовинена каким - нибудь юношей, безответно влюблённым в зрелую замужнюю, недоступную даму. Власть – хотя бы домашняя, в тесном кругу семьи…
- Доктор, - прервала я тираду, - как здоровье Холмса?
- Он чуть прохворал, да, собственно, поэтому я здесь. Он просил прощения, что не смог. У него сейчас трудные времена, поэтому…
Ватсон вновь выразил свой фирменный полувопросительный вид, обращённый ко всем, и себе в том числе, в котором я не умела разобраться до сих пор, и не желала бы, но это делало ему некий шарм, придавало обаятельности.
Вдруг он остановил свои глаза на моем полускрытом рукавчике рубашки левой руки, который я заметно и чрезмерно подтягивала назад в рукав пиджака, чтобы скрыть потрёпанный край его. Меня на днях за него тащил изумительный эскимосский шпиц моей подруги, выписанный из Америки.
- А вы как же?
- Ничего сложного. Я думаю, мы не для того встретились, чтобы обсуждать наши с вами дела, не так ли?
- Да-с, - продолжил Ватсон независимо и не обижаясь ни на единый мой выброс (в этом и было, и остается несомненное преимущество его характера перед нами всеми).
Откидываясь на спинку стула, беззвучно постукивая пальцами по столу, он говорил:
- Мне отнюдь не хочется быть философом. И я так начал… Но это и есть главная причина встретиться с вами, Ирен.
Вам известна фраза доктора Мортимера, сельского врача прихода Гримпен в графстве Девоншир, выпущенная им нечаянно по поводу сыщика месье Бертильона, пользующегося определённым успехом в интеллектуальном кругу своих клиентов.
- Возможно, - подумала я, - мне сейчас трудно вспомнить.
- Ну, как же! Начиная с «Этюда в багровых тонах» издатель нещадно кроил мои скромные повести о Холмсе а, на самом деле, в рукописи Месье Бертильону уделено намного больше строк! Возможно, эта личность, значительная личность, по представлению издателя, не имеет права быть полностью раскрытой праздной публике? Отчего же? И, например, особенности внешности Бертильона, отмеченная мною издателем была совершенно удалена из публикации. Почему? Я думаю, здесь присутствует интерес больших политиков и, пожалуй, даже министров. Вы понимаете, о ком я могу говорить?
Вскользь прошедшее в наши уши, - продолжал доктор, - суждение о некоем первом месте Бертильона - сыщика, к немалому удивлению, хоть и была смягчена тем же Мэртимэром, исправившему торопливо несомненной и непревзойдённой практике Холмса, - вы помните, - все же это задело моего друга. И, знаете, именно, как странно теперь его это заботит. Он с утра до вечера терзает свою скрипку. Это невыносимо слушать!
- Холмс, - дальше говорил Ватсон, - просто утоплен мыслями о коллеге сыщике Бертильоне, чем даже пресловутой самой работой о собаке-привидении, а ведь я не все помню. Иногда мне необходима поддержка Холмса. Я заметил, что с ним что-то не так, но сразу и не придал этому значения. Вы же знаете, его холерический склад. И лишь дальше, по мере застревания, развития этого, так сказать, затмения на этом, так сказать, месье Бертильоне, разоблачалось с новой и новой, - иной силой его вспыльчивый нрав. Я хотел с вами посоветоваться…
- Насчет душевного состояния?
- Пожалуй. Как вы думаете, что его может вытянуть из нескончаемой пропасти раздумий, в коих я сам уже путаюсь?
- Он не успокоится, пока не разберётся во всем. За годы нашей совместной дружбы с Шерлоком Холмсом, - заметила я с нескрываемым сарказмом, -я видала его в разном эдаком настроении. Акценты, ноты его души, увы, не стоят никакого анализа. Они не поддаются анализу. Да и между нами - это блажь.
- Вы слишком строги!
- Я не думаю, но выслушаю в чем, собственно, затруднение?
- На третий раз, в третий вечер непривычной для нас обоих, его болезненной задумчивости и моей нерешительности, мне таки удалось разговорить моего детектива. Холмс, не скрывая долго, прямо уже говорил мне, что именно его удручало, развлекало. Ему интересно было ближе познакомиться с научным складом ума месье Бертильона. Но он никак не может сделать это открыто. А я не смею описывать того, чего никогда не было. Хотя в терапевтических целях… Но мы подумали: не могли бы вы нам помочь в этом?
- Интересно, в чем же?
- Встретиться с месье Бертильоном и как-то эдак расспросить?
- Ватсон, за кого вы меня принимаете?
- За мудрую и умнейшую женщину, которую я только встречал в жизни. Это правда.
Доктор приятно понаблюдал, как носик мой загорелся, и я поднесла кулачок к губам, чтобы не закашляться от горячего кофе, и чашка моя дрогнула.
«Ах, мужчины!»
- И, тем не менее, - держалась я, продолжая беседу, - если я правильно понимаю, эта встреча все же необходима Холмсу, а мне, как бывшей любовнице…
- Не говорите так. Вы наносите неизъяснимый урон вашему прошлому союзу. Он постоянно, ежедневно, ежечасно вспоминает вас. И знаете…
- Он, - я усмехнулась, - вспоминает меня?
- Он, Адлер, он по-прежнему любит вас, только и единственно вас…
***Следует***