ИСТОЧНИК: https://www.youtube.com/watch?v=B4NYSj9EWyA
Р.Б. Наталья о юродивой Александре-Шуре:
Я матушку Александру знала очень давно. Вот в 1970-х годах, я помню, она появилась у нас в Успенском кафедральном соборе. Она тогда была молодая, ей не девяносто лет. Сейчас даже точнее скажу… Она с моей мамой познакомилась. Моя мама работала много лет тоже в Соборе, она сначала пела в хоре (и в малом, и в верхнем хоре много-много лет пела), а потом за свечным ящиком работала тоже… больше двадцати лет она проработала. Лариса её звали. И в молодости, когда она ещё в миру работала, ходила в храм в этот, и там она познакомилась с Александрой. Она мне запомнилась молодой девушкой (ну как молодой… она всегда худенькая была). На то время маме моей было 33 года, а ей, по-моему, 28 — разница где-то пять лет… Моя мама — с 1937-го года, а она, значит, на пять лет моложе…
…я запомнила со своего вот этого детства. И запомнилась она мне вот такая худенькая, длинная коса у неё была — она всегда её на грудь перекидывала и на груди носила… Она блондинка была, пшеничный такой цвет волос красивый у неё был… Мама услышала её голос, и попросила на верхний хор, и она ходила пела какое-то время. Красивый у неё голос был, но в силу своего… юродства, что ли, непослушание какого-то, не всегда получалось у неё там находиться длительное время.
Вот и запомнила я её такой.
Уже тогда, когда ей было 28 лет, она уже юродствовала. И мама говорила, что «наша Александра — она юродивая». Она в общении, когда люди с ней общались, она со стороны была как агрессивная, что ли, могла матом ругаться, могла кричать… Но вот у неё проскальзывало — какие-то такие предсказания, которые люди не понимали, но относящиеся к ним лично. Вот кому-то она что-то говорила… ругала, там… а потом они прозревали: оказывалось, что она их о чём-то предупреждала, или от чего-то отгораживала.
Потом стало с ней хуже. Вот как я помню, в монастыре мужском она длительное время находилась. Она то в семинарии там работала, её принимали, то она там убирала туалеты… Она ночевала в этих туалетах. Там же эти туалеты тогда были снаружи, не в здании. И она там, я помню, зимой ночевала. Потом её, значит, со скандалом отправили в дурдом, её побрили налысо. После этого уже косы у неё такой не было, она не носила: волосы отрастали, но она уже всё это прикрывала. И после этого она стала ходить зимой, не то, что босиком, но без чулок, без белья… На голое тело вот у неё была одета рубашка. Я шила в Соборе облачения, и она ко мне очень часто приходила — и я ей шила. То принесёт одеяло: «С одеяла пошей мне пальто». А “пальто” — в форме рубашки: просто крестом вот так вот рукава, цельнокроеное всё… вырезала с одеяла, одела — и пошла… А на обувь у неё — она всегда ходила или в ботинках каких-то, или в туфлях каких-то мужских, очень большого размера. Помню, что вот она зимой, холодная зима очень была, и она пришла — у неё прямо тело всё обмороженное, в красных таких пятнах было… И голая совсем! Ноги голые… всё голое. Только вот сверху она накидывала на себя или накидку какую-то, рубашку какую-то… Вот так вот было у неё.
Она мне очень помогла. Это были уже, по-моему, 1990-е годы… Я уже выросла, уже у меня дети были. Вот это я работала там. Тяжело было всем тогда, денег не было, ничего не было… Дети в школу ходили, мне нужно было «постоянные» купить. Нету денег: первое число, а детям надо «ученические» купить, и мне «постоянные» (речь о проездных билетах — прим.). И мне нужно было, я посчитала, сорок девять гривен (по-моему, уже гривны тогда были). Ну нету! Вот мне надо сегодня купить, завтра детям нужно будет ехать, и мне ехать на работу, а ни денег нет, ни «постоянные» не за что купить… И сижу плачу. У меня там такая икона была в помещении — «Вознесение Господне», очень умилительная икона, старинная… И вдруг — открывается дверь, идёт Александра, и в руках у неё целых пятьдесят гривен. И она мне говорит: «Не плачь… Вот Господь мне дал, а я тебе даю», — и дала мне эти пятьдесят гривен. У меня аж мурашки по коже: я прошу у Господа: «Господи, что мне делать, пошли мне помощь…», — и вот такое чудо, прямо наяву! И мне было удивительно: нищий нищего питает и помогает!
У нас с ней были всегда хорошие отношения, она и маму мою любила, и меня любила, и детей моих знала, приходила.
Тоже она говорила за вот этот голод: что будет голод, и надо запасаться, «давай мёд покупай…» Она мне приносила тоже банки с мёдом, приносила ящики с халвой… «Ты бери запасайся…! На этом можно продержаться…», — всегда говорила.
Мама её как-то забирала к себе, не было ей где приткнуться. Люди все одно и то же говорят, вижу: что тяжело с ней было, она очень такая была, не то что шумная, а такая… безпокойная. С ней было сложно. Вот она тоже просилась к нам ночевать, и у нас она была, по-моему, две ночи… (ну, два дня, две ночи — двое суток была у нас), и тоже она практически не спала ночью, и всё время бегала к окну, к дверям… суетилась… — ну, безпокойная была. И поэтому люди её — кто-то возьмёт на немного — и не выдерживали. Но она была довольно интересный, такой удивительный человек.
И ещё. Говорят, что у неё были все священники в роду… (есть сведения, что у неё в роду все священники, кроме отца и мамы — прим.) Она мне такого не говорила. Она мне наоборот говорила, что она из России, с глубинки (она из Великого Новгорода, доподлинно известно — прим.), и у них в семье было несколько детей. И ещё, потом, в 1990-е годы, когда она приходила ко мне, когда я ей шила, она пришла ко мне очень расстроенная, и сказала, что очень плохо с братом у неё — чтоб помолиться за него, что там у него плохие дела. С мамой, там, тяжело было… Я не помню, как её брата звали, она мне говорила… У неё был брат, и ещё, по-моему, не один. Он жил в России, где-то в глубинке.
С мамой моей она общалась, очень её любила, всегда ей поклоны передавала, гостинчики какие-то. Они очень хорошо были знакомы, и мама ей старалась всегда помочь, там, договориться, чтобы кто-то её взял, приютил… — всё время за неё безпокоилась.
Очень тяжело ей было. И последнее время, уже в 2000-х годах (ей было лет 60, наверное), она очень болела, она вся простуженная была, почки у неё сильно болели, ногами она не могла ходить — отмороженное всё было. Я вообще не представляю, как она выживала это всё время… потому что зимой в мороз прямо голая ходила, с голыми ногами.
Знаю, что она ходила пела. И много пела, долго пела. То в нижнем хоре, то в верхнем хоре. И всегда идёт — и поёт. По улице ли идёт, в туалет ли зайдёт (там у нас в Соборе) — и поёт, что слышно аж на улицу! Где бы она ни ходила, сильно боялась к чему-либо притронуться — и всё время мыла руки.
[отсутствует звук — 35:47-35:55] …а в гробу она лежала — как будто живая вообще. Вот такой вот парадокс, как живой человек как будто смотрела на нас.
И мне очень даже вспомнилась моя юность, моя молодость… Я прямо вижу её, как перед глазами: она всегда ходила в таком или беленьком или голубеньком льняном одеянии, у неё такое всё было простое, лёгенькое (ну, по молодости ещё).
+ + +
Р.Б. Светлана (Одесская обл.) о юродивой Александре-Шуре:
Много лет тому назад (может, 15-20, может — чуть меньше) я была в Одесском мужском Успенском монастыре, я туда часто ездила. Это был тёплый день, я ходила по монастырю. Иногда я там бывала на послушаниях по уборке территории. И вот там была интересная женщина, на которую я просто обратила внимание… Она мне показалась юродивой. Она была высокая, где-то, может быть, 1,7 м ростом, немолодая, в платочке, но мне кажется, что она была в сером таком плащике… И вот она, я обратила внимание, ходила босая по монастырю. Она ходила на кладбище, между храмами… где я ходила — как-то там я её встречала… У её в руках было, наверное, две авоськи… Я ходила по кладбищу (это, видно, было уже после обеда, часа в три дня), и она ходила по кладбищу. Она то ли печенье, то ли конфеты — что-то такое положила на могилке батюшки Кукши Одесского, и молилась. Батюшка Иона тогда ещё был жив, это где-то в те годы было. И вот она как будто бы мне показывая, как надо молиться, как надо обращаться к…
Потом там где-то рядышком раздавали какой-то пирог. Пирог — как паска[1], вот такой… как калач какой-то вот… Я была голодная, мне очень хотелось этого пирога, но мне было стыдно подойти и попросить. И я ушла. Я потом пошла на обед в паломническую, там давали обеды паломникам. И у меня было благословение на этот обед. И я когда обедала, и когда уже пообедала, встала — и увидела возле себя с левой стороны на лавке кусок этого пирога. Но я не посмела его взять. Я почувствовала, что это мне дала эта женщина. Потом я ещё видела её, по монастырю как она ходила. И потом уже началась вечерня.
Но я почему не посмела взять — потому что я знаю, что без благословения ничего нельзя брать. И потом я была на вечерне. Вот когда было помазывание, она тоже подошла в конце на помазывание, но она была уже в туфлях. Меня это тогда поразило: что вот она ходила по улице босая, а в храм она одела туфли. Но тоже, кажется мне, на шерстяной носок она одела… Я тогда подумала: «Вот интересная такая…» Но что меня поразило — она была похожей на Ксению Петербуржскую: вот у неё висела прядь волос на левом плече — как на иконе Ксении Петербуржской. Не то что прядь — а прям как локон, как будто бы только снято с бигудей — вот так красиво висел этот локон. Седой, серый — это значит, женщина была немолодая. И вот тогда я и подумала о ней, что это не простая женщина, что это юродивая.
Я потом там спрашивала у какой-то монашки, мне ответили, что она из России откуда-то, приезжает сюда… — ну что-то такое, я уже не помню, это было очень давно. Но я тогда почувствовала, что это было не просто… Если это было двадцать лет назад, то я тогда ещё была не старая.
Моя дочь живёт в Одессе, работает историком. Я ей переслала видео с похорон матушки Александры и рассказом рабы Божией Виктории. Дочь когда пересмотрела, она мне перезвонила и рассказала следующее. Много лет назад моя дочь жила на квартире у одной рабы Божией Татьяны, которая была духовным чадом батюшки Арсения (Иоиля). И вот по благословению батюшки Иоиля (т.е. Арсения ещё тогда) она привела домой, в квартиру, Александру, которая поразила мою дочь тем, что она была очень культурная, воспитанная, держала себя… И вот эта Александра рассказывала моей дочери: что она приехала из Швейцарии, что она там живёт в доме престарелых, что им там платили пенсию, и она собрала деньги, чтобы приехать в Россию, на родину родителей, которые выехали из России, эмигрировали за границу после революции. Тут у них под Одессой было графское имение, они были из графского рода. И вот она приехала с документами, которые подтверждали её право на это имение. Она показывала моей дочери семейные фотографии. Но тогда дочь была молодая девушка, и не понимала, зачем это было ей всё рассказано. И вот она ещё говорила, что у неё дальняя родственница работает в Одесском оперном театре в костюмерной[2]: то ли шьёт костюмы, то ли ещё что… И ещё она говорила, что она поехала, она нашла это село, где было их имение. Она пошла в сельский совет, но там ей в насмешку показали какие-то развалины.
Это всё сегодня моя дочь вспомнила после просмотра видео православного писателя и режиссёра Сергея Бакуменко. И то, что хозяйка квартиры, Татьяна, познакомилась с Александрой в Петербурге у Ксении Петербуржской (получается, что на могилке блаженной Ксении…).
И вот что поразило дочь мою, когда она три дня с ней там прожила, у этой Татьяны — что чувствовался в ней аристократизм.
Это было где-то в 2011-2012 году, может — в 2013-м, я уже не помню, когда моя дочь жила у этой Татьяны… Она после окончания института работала, и уже не могла жить в общежитии, и переехала к Татьяне. Это было на ул. Таирова где-то… Батюшка Арсений её назвал “блаженная Татьяна”, она была его духовным чадом. Она ещё мне говорила: «Что я блаженная…? Что, у меня что-то не всё в голове в порядке…?», — мол, что со мной не так? Александра трое суток прожила у этой Татьяны в квартире вместе с моей дочерью. После того, вот лет уже десять я этой Татьяны не видела, и не знаю, где она (она уезжала в Россию одно время), у нас потерялись с нею связи.
Мы первый раз попали к батюшке Ионе (Игнатенко), дочь должна была заканчивать школу, и не знала, куда идти учиться. И дочь мне сказала… а я была комсомолка, коммунистка, верующая — через раз: верующая — неверующая, дети крещёные, мы — венчанные, но… я была очень далека от Церкви, у нас не было… и дочь мне тогда сказала: «Мама, есть такой батюшка, который может сказать, куда идти учиться». И вот мы и попали в батюшке Ионе. Батюшка благословил, и вот дочь моя поступила, закончила учёбу… По благословению батюшки Ионы. У меня трое детей — все трое закончили по благословению батюшки Ионы институт, учились, жили, и я приезжала в Успенский монастырь. Я когда переступила туда порог (очевидно, молитвами батюшки Ионы) — я утонула там. Всё. И плаваю по сегодняшний день.
Я потом о ней думала в своей жизни… Я не запомнила, как её зовут… Я спрашивала там тогда какую-то монашку о ней, но… Я потом в своей жизни ещё несколько раз о ней вспоминала и просила Бога: «Господи, открой мне о ней: где она, что она?» Вот сегодня открылось. Может, это она… Я надеюсь, что это была она.
-------------------------------
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Паска — регионализм, синоним слова «кулич». Это название традиционного сдобного пасхального хлеба используется в украинском языке, в Белоруссии, а также на юге России, например, на Кубани, в Ростовской и некоторых других областях. Для его приготовления и украшения также часто используются сухофрукты. Порой пасхальные куличи называют пасками и жители некоторых районов средней полосы России. В Этнографическом словаре (2014 г.), к примеру, отмечается, что кулич — «сдобный хлеб с пряностями» — может называться и пасхой, и паской. А формы, которые используют для выпекания куличей-пасок, в некоторых регионах называют пасковниками.
[2] Женщина, которая работала костюмером в Оперном театре по благословению батюшки Ионы (Игнатенко) приняла постриг, и сейчас подвизается в Иерусалиме в монастыре Марии Магдалины на Елеонской горе.