На майские Веня выпил. Не выпил, а так... чуть пригубил. Он вообще-то не пьёт. Не то чтобы не пьёт... пьёт.
А тут день, что ли, такой. Или утро. Скорее утро. Позднее утро, почти день. Поискал и нашёл среди вчерашнего насущное. У него привычка, все удивляются, кто в первый раз, такая привычка: открывать не допив. Ту не допили – Веня уже новую открывает, наливает. Веня, мы же ещё ту не допили. Давай ту допьём. Веня как не слышит. К утру весь пол уставлен бутылками: мёртвое поле... Кто в первый раз, подумает – ну здесь и пьянчужки... А там в каждой бутылке, как в марте: воробью напиться.
– С утра, с утра по чуть-чуть, с утра, – к месту вспомнил Веня. – Пора, пора им, пора им, пора!
И допил.
Дома выпивши неудобно. Как-то неловко. Поставлено всё не ловко, говорю. Натыкаешься, когда. И если. Сходил на дорожку, и вышел.
– Здорово, Василич! С праздником!
Сосед в трусах и тёплой куртке под своим окном курит. Куртка нараспашку... Василич заслуженный деятель искусств: на груди всё купола, купола, ку...
– Каким? А-а... да ты никак датый!
– Никогдатый, – скаламбурил, и тоже удачно, Веня. – А с таким! С днём солидарности трудящихся. Пролетарии всех стран, и всё такое. Забыл, что ли? Великие вехи... хи.
– Теперь это называется день весны и труда, – Василич говорит. – Вот тебе и хи-хи. Хихикнула твоя веха. Ничего. Наше время придёт. Оно не ушло. Ждёт. Ничего. Дождётся. Не видел тебя таким датым. Петька на дачу поехал. Ленин сказал – всерьёз и надолго. Мы подождём. Ничего.
Стоят мужики, базарят. Мужику да не выпить. Тем более на майские. Кант сказал: зольдат, гевер продай – а на майские тринкен зи!
– Им всё солидарность мешает! – кричит Веня. – Им раньше "Солидарность" мешала – теперь вот эта вот! Ну! Трудящихся! Людей искусства! Военнослужащих всех цветов кожи. Всех солидарность. Для кого, тех. Нет. Тех, для кого. Это не пустой звук. Человек – это звучит!
Василич кивает, весь ушёл в чесменский дым:
– Гордо. Горький написал. Пых... пых... Мы в школе проходили. На дне. А ты чего такой датый? Случилось чего?
– Случилось...
Поник Веня головой. Так прямо уронил голову на грудь. Нам некому уронить. Мы себе роняем. Себя не роняем. Голову. Случилось, да. Знать бы, что. А тебе легче было бы? Знай ты? Легче? Не легче. Совсем не легче. Да и не случилось ничего. На майские выпил.
– Венька приехал, – как сквозь вату, говорит Василич. – Ну, приехал и приехал.
– А...ттуда?
Василич кивает:
– Оттуда.
– И... что?
– Третий день пьёт. Когда, дваццать восьмого приехал, так с тех пор и не просыхает. Пьёт каждый день.
– Тяжко, значит, там?
– Тяжко? Тяжко...
Серая баба смотрит на мужиков. Злая – сил нет. Того гляди заклюёт. Обоих. Тяжко. Тяжко, брат!
– Но мы всё одно победим.
– Это... самособой.
– Мы победим, и в Париже выпьем. Как тогда, помнишь? Эх, – развеселился Василич, – языков не знаю! Хотелось бы проверить – правда ли у французок всё так, как говорят?
Веня задумался... Он думал долго, заставляя серую яриться в нетерпеливом ожидании развязки. Потом сказал твёрдо:
– Раз-вязные.
– Дак это да. Ну всё равно интересно же.
1 мая 2024 г.