Сны наяву, в сущности, мало чем отличаются от обычных сновидений. Только тем, что ты не лежишь в кровати, а стоишь – где-то посреди оживленного, кипящего дневного мира, на людной или, наоборот, пустынной улице, в своем саду, в комнате, в лесу... в общем, как повезет. И глаза у тебя открыты. Но ты ничего ими не видишь, ты уже не здесь, а где-то в другом месте. Тебя увлекла и потащила, как осенний лист по тропинке, израненная память. Или твоя мечта. Или твой самый большой страх. Это случается всегда неожиданно, из-за какого-нибудь пустяка. Стоит увидеть, например, цветущую вишню или рыжую кошку, или бросить взгляд в окно, где ветер играет оберткой от сигаретной пачки, гонит ее, подбрасывает и ловит, как озорной котенок – и вся жизнь вдруг пролетит перед глазами. Та, что уже прожита, и та, что могла случиться. Настоящее вперемешку с иллюзорным. А потом тебя кто-нибудь растолкает, или ты сам очнешься, потрешь озадаченно глаза и скажешь: «Да ну!». А сам как будто сделался на много лет старше. Или на одну мечту богаче.
Мы с Лизой брели по узкой тропинке, огибая лесное озеро – рука в руке. Как в прохладную воду, погруженные в апрельское утро, сияющее и чистое. Всего пару недель назад лес, пробудившись от зимнего сна, умылся талыми ручьями, запестрел цветочным ковром, оделся в радугу, яркую, как павлиний хвост. А когда схлынула первая волна цветов, осталась только зелень, по-весеннему сочная и свежая. Родники вернулись в свои берега. Повсюду сквозь бурые прошлогодние листья пробивались упругие стебли. Даже мох под деревьями и на старых корягах изумрудно сверкал и тянулся вверх молодыми ростками.
Был бы я художником – написал бы картину. Солнце еще не встало высоко, горизонт наливается желтизной, а над головой – акварельные краски неба. Голубое на белом и белое на голубом, слегка размытое, туманное, клубящееся. Словно облака лепестков поднялись в воздух, подхваченные теплым ветром, и парят над лесом.
Но я смотрел на Лизу и не замечал ничего вокруг, кроме нежной красоты ее лица. Кроме зеленых глаз, глубоких, как эта озерная вода и ясных, как весеннее утро. Кроме рыжих пушистых ресниц, лишь на самых кончиках тронутых черной тушью, и легкого румянца на очень бледной коже. Я видел, как солнечные лучи ласково гладят ее волосы, зажигая в них огненные искры, как розово высвечивают мочку уха с крохотной золотой сережкой, и думал, а может, это только сон. Вдруг она мне снится? Или я ей снюсь? Может быть, мы снимся друг другу? После долгих лет одиночества и пустоты так трудно поверить в счастье. Открыться ему. Впустить чудо в свою жизнь.
Сзади треснула ветка, и мы испуганно обернулись. Никого. А впрочем... Нет. В кустах промелькнул рыжей шубкой какой-то мелкий зверек. Белка или куница? Кто ее знает. Я не успел разглядеть.
- Кто-то говорит, что этот лес полон призраками, - тихо произнесла Лиза, опустив голову и чуть нервным движением заправив золотую прядь за ухо. Но та снова выбилась, непослушная, упав ей на лицо. – А я скажу, он хранит все, что было любимо и дорого.
- Ты о чем? – спросил я изумленно.
- В детстве у меня была собака. Такса... Рыжая, как солнце. С короткими лапами и длинными ушами. Смешной такой таксеныш. Мы ее так и звали – Солнышко, но не по цвету шерсти, а потому что она была – сама радость. В документах у нее стояло другое имя. Какое-то напыщенное, официальное, какие обычно дают породистым собакам. Но она откликалась на Солнышко. Позовешь - бежит со всех лап, уши развеваются по ветру, на морде – улыбка. Настоящая, искренняя, собачья. Она умерла от старости, когда я училась в пятом классе. Но до сих пор я иногда встречаю ее в лесу. Когда меньше всего этого ожидаю. Чаще всего она мелькнет в кустах... вот, как сейчас. Или выскочит передо мной на тропинку – и тут же скроется. Но пару раз она выходила ко мне и лизала руки. И язык у нее теплый, как у живой. Она и есть живая, только по-другому.
Удивительно. Порой мне казалось, что Лиза – мой двойник. Не внешне, разумеется, а глубоко внутри. Как будто душу разделили надвое, да так и пустили бродить по свету. И вот, наконец, мы встретились – и понимаем друг друга с полуслова, с полувзгляда. Даже в молчании – все равно понимаем.
- Может быть, и я жив – по-другому.
Она улыбнулась и покачала головой.
- Нет, Алекс.
- Я в самом деле был мертв, Лиза. Потому что без любви человек умирает. И если бы не этот лес...
Я вздохнул и замолчал, скользнув взглядом по тропинке и зарослям ежевики, тесным и колючим, но пронизанным солнцем. По склонненной иве у воды и траве на мелководье. Словно здесь на слегка заболоченном берегу озеро боролось с сушей – то затопляя ее по весне, после таяния снегов и сильных дождей, то, в летнюю сушь, снова отступая. Сейчас оно замерло в хрупком равновесии. На воде – ни морщинки, даже легкая рябь улеглась, и гладкая поверхность блестела, как темное старинное зеркало. Озеро, казалось, скованно безветрием, тишиной, каким-то невероятным, почти мистическим покоем.
Но тишину разогнал внезапный всплеск, и из сухого тростника вспорхнула ярко-синяя птица с красной грудкой. Чиркнула стремительно по воде и унеслась куда-то в сторону леса.
- Смотри, Алекс, - мягко сказала Лиза.
- Синяя птица счастья, - усмехнулся я. – Кто это, зимородок? Никогда его здесь не видел!
Но Лиза указывала не на птицу.
- Взгляни на это дерево. Оно мертвое. Но в то же время оно живое.
Действительно. Поваленная осенним ураганом осина всю зиму пролежала в озере. Половина ее корней, вывороченных вместе с землей, болталась в воздухе и высохла, превратившись в белесые, кривые палки. Но другие, погруженные в воду, очевидно, вросли в озерное дно. И продолжали питать дерево. Я понял это только теперь, заметив, что торчащие над зеркальной поверхностью ветви окутались нежной листвой.
- Странно, - вздохнул я. – И жалко его. Какая-то долгая агония. И пусть оно не чувствует боли... наверное, не чувствует... Но ведь оно обречено, оно уже погибло, хоть и не знает об этом.
- Смотри на это проще, Алекс, - возразила Лиза. – Пока корни пьют воду из озера – по стволу струится сок. Оно расцвело, оно живет и радуется весне.
Я задумался, глядя в отражения, в которых упавшая осина почти не отличалась от любого другого дерева на берегу. Ее изумрудно сверкавшая крона купалась в небесной сини. Облака плыли сквозь перепутанные ветви, скользили по молодой листве, отчего казалось, что она влажно блестит. Солнце грело ее ласково и щедро... И я понял вдруг – моя любимая права. Жизнь – горьковатый коктейль. В нем радость и боль, смерть и любовь, открытия, скука и всяческая суета перемешаны, как алкоголь, молоко и фруктовый сироп в бокале. Пить приходится все вместе. А что из этой странной смеси ты ощутишь сильнее, какое послевкусие останется на языке – зависит от тебя.
- Ты чудо! – рассмеялся я. – Наверное, потому я и влюбился в тебя, как мальчишка!
- Мальчишкой ты не очень-то в меня влюблялся, - усмехнулась Лиза. – А я так хотела тебе понравиться! Даже уши себе проколола маминой булавкой. И стащила серьги из ее шкатулки. Думала, это сделает меня взрослой и красивой. Но ты... старшеклассник. Такой высокий, с доброй улыбкой. Самый умный и честный сказочник на свете. За тобой малышня толпой ходила. И первые, и вторые классы... А в мою сторону ты даже не смотрел.
- Неправда, - защищался я. – Еще как смотрел. Я тебя видел – и запомнил. Но ты же была маленькой...
Я, и правда, вспомнил ее с распухшими ушами. И эти нелепые серьги, крупные, в виде листочков с блестящей эмалью, которые она однажды нацепила. Но всего на один день. На следующее утро мочки ушей оказались заклеены пластырем. Забавная кроха. Бойкая, смешливая. Конечно, я не воспринимал ее всерьез.
Так, беззаботно болтая, мы обогнули озеро по широкой дуге и углубились в лес. Становилось жарко – прозрачные, лишь слегка опушенные листвой кроны еще не давали настоящей тени, а только рассеянный изумрудный свет. Вместе с желтыми солнечными пятнами он дрожал на тропе перед нами, на древесных стволах, на траве и во мху. Мы как будто шли по дну глубокого и очень теплого моря, и прозрачные волны смыкались над нашими головами. Я снял свитер, Лиза – ветровку, а рукава блузки закатала до локтей. Настоящее лето. Ранее в этом году.
А потом тропинка свернула в хвойные заросли. Юные сосенки, пушистые и трогательные, сплошь покрытые молодыми шишками, мягкими, нежно-зелеными, смолистыми. Я с удовольствием вдохнул их свежий аромат, и тут увидел – ее. Лару... или девочку, очень на нее похожую. Да что там. Несколько долгих мгновений я был уверен, что вижу свою собственную дочь, но не взрослую, красивую девицу, не студентку гамбургского университета, а ее, снова ставшую маленькой. Мою любимую дочурку... с которой я когда-то исходил этот лес вдоль и поперек. И каждый день он открывал нам новые чудеса. Четырех- или пятилетнюю девочку, в босоножках и коротком льняном платьице. Белокурые волосы этой внезапно явившейся мне Лары были перехвачены бежевой лентой. На сгибе локтя болталась детская сумочка с торчащей из нее плюшевой головой какой-то игрушки. Девочка не озиралась испуганно, как потерявшийся ребенок. Не плакала, не звала. Она просто шагала по тропинке, как человек, знающий, куда идет. Одинокая малышка, окутанная сияющей аурой детства, такой яркой, что я остановился в замешательстве, почти ослепленный этим ожившим воспоминанием. А рядом застыла Лиза, так же очарованная. Должно быть, она, как и я, грезила наяву.
Я смутно ощущал, что это неправильно, и с чего бы тут бродить призраку Лары. Она же не умерла – просто выросла. Но... «Смерти нет», - говорит нам лес и хранит всякую тварь – по ту и по эту сторону черты. Пеленает, как в теплый кокон, в листву и мох, в птичий пересвист, в зеленый свет, в солнечные нити и волшебные сны. Нежит и баюкает, точно любимое дитя. Но ведь хранить можно не только то, что умерло, но и то, что ушло навсегда. Если это было что-то хорошее, оно достойно жить – хотя бы в памяти леса.
Не подумайте, что мы так и простояли там целую вечность, как два истукана. Наваждение длилось пару секунд, не больше. Мы пришли в себя и озадаченно переглянулись, словно спрашивая друг у друга: «Ну и что с этим делать?» Перед нами был не фантом, а настоящий ребенок! Чужой ребенок, брошенный один в лесу. Конечно, могло случиться и так, что мать или отец отошли на минутку «в кустики». Ничего особенного, все живые люди. Но мы же не могли пройти мимо, не убедившись, что девочка в безопасности?
- Здравствуй, принцесса, - ласково сказала Лиза, присев перед малышкой на корточки. – Ты чья? Где твоя мама?
Девочка слегка нахмурилась, сдвинув к переносице тонкие светлые брови, и мотнула головой.
- Что, ты одна здесь? А с кем?
Малявка нахмурилась еще сильнее и упрямо закусила губу.
Может, она не умеет говорить, гадал я. В четыре года уже пора, но мало ли... Все дети разные и развиваются не по команде. Или она крупная и выглядит старше своих лет, а на самом деле ей года три или два с половиной... или...
Я мог бы и дальше стоять, сунув руки в карманы, и задавать себе вопросы.
Но сосновые заросли зашевелились. Внутри них кто-то глухо заворчал. Послышался хруст ломаемых веток, и на тропинку вышел огромный волкодав – темно-бурый, похожий на медведя. Мы с Лизой в испуге отскочили. А пес встал рядом с девочкой, и та, уверенно положив руку ему на холку – словно и не собака перед ней, а, к примеру, пони – с вызовом взглянула на нас. И четко произнесла единственные два слова:
- Он кусается.
Что ж, думаю, она сказала правду. Пес смотрел исподлобья, спокойно и без агрессии. Но так, что сомнений не оставалось – за свою маленькую хозяйку он порвет нас на куски.
Мы сошли с тропы, уступая этой странной парочке дорогу. И они отправились дальше – девочка, похожая на Лару, и ее мохнатый друг. Мы с Лизой проводили их растерянными вглядами.
- Ну как так можно? – возмутился я, когда ребенок и пес скрылись за поворотом. - Отпускать малявку одну с собакой! Через лес! Да что это за родители такие?
- А если что-то случится? – подхватила Лиза. – Я бы никогда... – она запнулась. Помолчала... и, усмехнувшись, добавила. – Наверное, к бабушке ее повел.
Я кивнул.
- Да, такой в обиду не даст.
- И дорогу наверняка знает.
Мы молча брели по ставшей совсем узкой тропинке. Под ногами хрустели сосновые иглы, и от резкого хвойного запаха слегка кружилась голова. Почему-то вспомнилось детство и бабушкино варенье из сосновой хвои и молодых шишек. Я даже ощутил на языке его вкус.
- Знаешь, - сказал я тихо, - мне на мгновение почудилось, что это Лара, моя дочь, снова ставшая маленькой. И не просто почудилось. Я в это поверил. Что она, как твоя такса... Не ожила... нет, она ведь не умирала. А что как будто ожило ее детство... И идет мне навстречу, как воскресшая мечта. Я словно спал и грезил наяву. Глупо, правда?
- И вовсе не глупо, - возразила Лиза и взяла меня под руку. – Мне тоже показалось, что девочка похожа на тебя. Глазами... И еще чем-то... такой задумчивостью на лице...
- Скажешь тоже – задумчивость! У этой малявки – повелительницы волкодавов!
Мы рассмеялись, и Лиза доверчиво прильнула ко мне.
- Да... – тихонько вздохнула она. – Когда-то я мечтала... что мы с тобой будем вместе. Еще до того, как ты женился. И у нас будет вот такая дочка, белокурая, хорошенькая, как куколка, и с твоими глазами...
- Мы вместе, - перебил я ее и, крепко прижав к себе, поцеловал в макушку. – И мы счастливы. Ведь правда?
- Но... Алекс... конечно, счастливы. И все же, - вздохнула Лиза, - иногда у меня такое чувство... что самого главного в моей жизни так и не случилось. Ты понимаешь, о чем я?
Я понимал.
- А еще я подумала, что если бы не собака... – продолжала она, - мы, конечно, отвели бы девочку в полицию. Вдруг родители ищут, с ума сходят... Мы сделали бы все, что полагается... Но вдруг оказалось бы, что у этой малышки никого нет? И тогда мы могли бы ее удочерить. Это просто фантазия, Алекс. Но такая сладкая. Ты, я и эта девочка. Больше не чужая – наша. Я подумала, что если Бог послал нам ее...
- Ну... – я осторожно провел ладонью по ее лицу, вытирая слезы, - не надо так... Если Бог хочет послать людям ребенка – он делает это по-другому... Ведь еще не поздно, да? А потом мы заведем большого пса, - добавил я, желая ее рассмешить. – И он будет нянчить нашу дочку. И водить ее через лес. Ну, малыш?
Лиза грустно улыбнулась.
- В нашем возрасте, Алекс? И потом... ты ведь еще женат на Анне?
- Я разведусь с ней, - сказал я твердо. – Какая разница. Все равно мы больше не живем вместе. А возраст... ну что возраст? Мы еще молодые.
Лиза слушала меня и кивала, и что-то в ее лице прояснялось. Как будто над нашим с ней миром всходило новое солнце. Мы молодые, я сказал? Нет. Мы – вечные. Потому что в этом лесу никто не умирает. И после зимнего сна всегда наступает оттепель. А вслед за ней приходит весна. И все повторяется – таяние снегов, свежая зелень и цветение, радость и любовь, смех ребенка и теплые объятия солнца... и новое рождение. Все в природе идет по кругу, и это – извечный круговорот жизни, в котором нет места ничему печальному, гибельному или злому. А еще я подумал, что ведь не только верный друг – пес охранял маленькую девочку, но и сам лес. Каждым своим деревом, кустом, жуком, муравьем, травинкой... каждым зверем или птицей – он берег ее. Как и всех нас.