Глава 12
ГУРУ РЕМОНТА
– Переезжаешь? – спросила меня мама, как только я вернулась с работы.
– Да... – смутилась я. – А ты откуда знаешь?
Этот вопрос я могла и не задавать, так как заведомо было ясно, что новость сообщил брат, ведь он всегда опережал меня в этом, часами беседуя с мамой по телефону.
– Брату сказала, а матери нет, – обиженно проговорила мама. – Как ты будешь одна там?!
– Не переживай, я со всем справлюсь. Ты же сама говоришь, что я должна личную жизнь устраивать.
– Как переезжать будешь? На чем? Там даже дивана нет! У Виталика машина сломалась, – взволнованно перечисляла мама.
– Так у меня ж друзья есть! – внезапно вспомнила я про докторов Богдановича и Златогорова.
Эдуард Казимирович в последнюю встречу как раз хвастался старым «москвичом», который почти задарма приобрел у какого-то пенсионера – на нем вполне можно было перевезти диван.
– Там, грязь! Кошки гадят! – продолжала сыпать неопровержимыми аргументами мама.
Хорошо бы в эти выходные уже в Пышму уехать, заторопилась я, чтобы закончились все надуманные проблемы. Я без промедления позвонила Богдановичу, который недавно переехал в однокомнатную квартиру как раз в доме напротив. Эдик не брал трубку, и я решила сама зайти к нему.
– Ты куда?! – испуганно выглянула из кухни мама.
– К Богдановичу! Он машину купил, попрошу диван перевезти!
Эдуард Казимирович Богданович находился в состоянии постоянных переездов и как следствие – ремонтов, поэтому без труда справлялся с решением таких насущных задач, как перекраска, переклейка, перестилка и перевозка. В Санкт-Петербург ему переехать не удалось, так как в тамошнем мединституте будущий доктор при поступлении недобрал баллов, и решил, не теряя времени впустую, заняться ремонтом в Екатеринбурге. Квартира Эдуарду досталась от матушки, которая жила в центре, занимая гораздо более благоустроенную жилплощадь, и не забывала неустанно навещать и во всем контролировать своего отпрыска. Отца Богданович не знал.
В однокомнатной «брежневке» не было даже сантехники – доктор вынужден был справлять свои надобности напрямую в канализацию. Ванну заменяла ржавая раковина на кухне – как Богданович там помещался, оставалось только догадываться. Но делать ремонт ему доставляло огромное удовольствие: во-первых, можно было ходить по дому в уличной обуви – все равно строительный мусор под ногами; не тратить время на приборку и стирку, так как стиральная машина не была подключена, и не мыть посуду – Эдик пользовался одноразовой или засохшей. В общем, красота! Богданович врезал дополнительный замок, чтобы мама не могла попасть, когда ей заблагорассудится, а ключ спрятал в коробочке из-под киндер-сюпризов (Богданович обожал сладкое), надевал наушники с энергичной музыкой и оттачивал навыки стриптиза, коим блеснул когда-то в ночном клубе. Одним словом, будущий психиатр попадал в изолированное от внешнего мира пространство полной свободы и независимости, живя в приятном ожидании обновления и перемен. Маме, которая спешила с очередным скандалом и не могла открыть дверь, Богданович говорил, что замок еще не отремонтирован.
Эдику в конце концов так понравилось «ремонтироваться», что он даже подумывал уйти с должности медбрата и делать ремонт у других нуждающихся в этом людей, тоже осчастливливая их – естественно, еще и за хорошие деньги. Но что-то ему мешало – быть может, свой неоконченный ремонт.
Я поднялась на третий этаж, отыскала нужную покрытую грязно-коричневой краской дверь под номером «13» и хотела позвонить, но звонок оказался в ремонте, поэтому постучала.
За дверью раздавалась громкая музыка – вероятно, мама сегодня по какой-то причине не контролировала Богдановича. Я постучала сильнее, приложила ухо к двери и услышала: «Из полей уносится печаль, из души уходит прочь тревога!..» Звучал популярный советский шлягер – Эдуард Казимирович, несмотря на молодость, был старомоден в своих музыкальных предпочтениях, не считая выбора аранжировок для стриптиза. За дверью также различалось, как исполнителю нестройно подпевает хозяин жилища.
Прежде чем я успела разбить от стука кулак, дверь внезапно со скрипом отворилась, и из скудно освещенного коридора показалось лицо Эдика. В общем, я чуть не зашибла доктора.
– О-о-о-у! Ната-а-а-ашенька! – дрожащим от счастья голосом произнес Богданович и впился мокрым поцелуем мне где-то между губой и щекой – видимо, от волнения промазал.
– Что ты делаешь? – оторопела я, спешно оттирая щеку.
– К поцелуям надо привыкать! – нравоучительно проговорил доктор Богданович.
– Зачем? – спросила я.
– А зачем ты пришла в такое позднее время к одинокому мужчине? – Эдуард Казимирович торжествующе затрясся в беззвучном смехе.
– Эдуард Казимирович, я вовсе не целоваться пришла. У меня к вам дело, – авторитетно обратилась я к Богдановичу.
Но тот, понурив голову, неспешно направился в комнату – однако печаль его была недолговечна.
– Какое у тебя дело? – резко обернулся Эдик, мгновенно преобразившись в арлекина, всегда отличающегося остроумием и умением выходить из затруднительных положений.
– Поможешь мне с переездом?
– О-у-у-у! – снова взвыл Богданович с одобрительной интонацией. – Я и с ремонтом могу помочь!
– В твой москвич-комби ведь поместится небольшой диван?
– Поместится, – не раздумывая ответил Богданович и, что-то соображая, спросил: – А куда везти?
– В Верхнюю Пышму. Там мне квартира от тетушки досталась.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а... – сказал Эдуард Казимирович, что означало крайнюю степень одобрения и можно было перевести так: «как это мило, здорово, замечательно, я всю жизнь мечтал очутиться в этом городе!».
– Конечно, путь неблизкий, но на «москвиче» мы ведь быстро домчим?
– Пределом моих мечтаний всегда было оказаться в Верхней Пышме... – озвучил мои домыслы Богданович, и его глаза ностальгически зажглись. – Ведь там прошло мое детство, отрочество и молодость... Я ведь родился в Пышме.
– Не знала, ты не говорил раньше... Но только почему молодость? Разве она у тебя уже прошла? – удивилась я.
– Все так быстротечно в этом мире, – Эдик обессиленно упал на разобранный диван, сверкнув белыми от штукатурки носками, и положил на живот старую раздолбанную гитару. – А мне ведь следующей осенью будет двадцать шесть... Осень в ресторане кажется печальной, я беру гитару и сажусь к столу... – Богданович извлек несколько аккордов и пояснил: – Гитара нуждается в ремонте.
– Ах, да, кажется, ты читал эти стихи на заседании поэтов. Они были посвящены какой-то безответной любви.
– Все в прошлом! – Богданович подпрыгнул, швырнув гитару. – Как говорит старина Юнг – надо жить здесь и сейчас. Где у тебя диван?
Эдик забегал по комнате, зачем-то сняв один носок, потом накрутил на шею шарф, что-то лихорадочно ища, кинулся к окну и отчаянно взвыл.
– Ты ранен? – подоспела я к доктору.
– Пустяки, – Эдик наклонился, вытащив застрявшего между пальцев таракана. – На гвоздь наступил. Надо заканчивать этот ремонт. Может, чаю?
Эдик метнулся в кухню за чайником, вытряхнул из него еще парочку тараканов, окопавшихся там в ожидании ночной охоты.
– Нет, спасибо, Эдик, не буду, – отказалась я, покосившись на немытый чайник.
– Ах, что это я! Идем! – снова подпрыгнул Богданович.
– Куда?
– За диваном. Машину заводить!
– Так уже ночь на дворе.
– Не откладывай на завтра то, что вчера отложил на сегодня, как говорил старина Фрейд! – горячился доктор.
– А разве ты не хочешь на город своей молодости посмотреть, когда уже взойдет солнце? – попыталась я немного успокоить его и перевести на романтический настрой.
– Да? – немного остыв, Эдуард Казимирович опустился на стул и, закрывая глаза, произнес: – Тогда я помедитирую немного здесь до утра, а завтра... созвонимся.
Через пару секунд доктор уже посапывал.
Я потихоньку вышла, захлопнув за собой дверь.
На подходе к дому меня встретил Виталий. С приближением ночи у брата начиналась бурная деятельность: с работы никто уже не беспокоил, коты были накормлены, можно было навестить маму или поиграть на заброшенной гитаре, или поговорить с кем-нибудь по душам по телефону.
– Привет, Наталья! – обрадовался он моему появлению, но потом сразу посерьезнел: – А ты чего в такое время шастаешь?
– Я у Богдановича была. Он согласился помочь завтра с переездом. А может, даже с ремонтом. У тебя же машина сломалась, мама сказала.
– На чем это он собрался тебя перевозить?
– На старом москвиче.
– Вот это да! Я с вами! Хоть москвич посмотрю, – оживился брат, потому что был отчаянным автолюбителем. – И зачем ему подержанный москвич?! Он же будущий психиатр. Пусть мне продаст его, я буду хоть трубы возить и доски для сада.
– Он не поступил на психиатра.
– Жаль. Но все равно поеду с вами. Может, удастся его уговорить продать машину, – понадеялся брат.
Продолжение следует.