(Отрывок из книги “Физтех, восьмерка”)
Федор Федорович Каменец многие годы был бессменным деканом ФОПФа (факультета общей и прикладной физики) Московского физико-технического института. Вряд ли найдется хотя бы один (из ныне живущих) физтех (студент или выпускник МФТИ), который не знал бы (лично или заочно) этого человека.
Каменец не вел у нашего факультета обязательных курсов, однако, некоторые его лекции я посещала.
Память (по крайней мере, моя) устроена так, что я вижу прошлое “картинками” и, вытаскивая из “базы данных прожитого” эти образы, каждый раз переживаю снова те же чувства и ощущения, которые испытывала когда-то в связи с ними. Неотъемлемой частью моих “шести счастливых лет” на физтехе являются две “картинки”, связанные с Федором Каменцом.
Самая яркая из них следующая -
крупная немного неуклюжая фигура декана ФОПФа двигается по коридору учебного корпуса МФТИ, заметно возвышаясь над шумным бегущим потоком студентов, как большой корабль, плывущий, разрезая волны, по бурным волнам жизни.
Другая “картинка” – широкое и широко улыбающееся всему миру доброе лицо Федора Федоровича с умными и веселыми глазами.
Таким я его помню.
Тридцать лет назад, весной, как раз примерно в эти же числа апреля, когда пишутся эти строки, я сдавала Каменцу “экзамен по выбору”. Мне хочется поделиться своими воспоминаниями о том, как это было. Но сперва необходимо сделать небольшое (ну, если меня не “занесет” сильно в процессе написания текста) вступление.
Мы с мужем однокурсником учились на 4-ом курсе физтеха и жили в “восьмерке” (номер студенческого общежития) когда родился наш старший сын. При выборе имени и фамилии для нового человека в семье возникли разногласия. Дело в том, что при заключении брака фамилию я не меняла. У меня тогда просто не было времени и физических сил, чтобы выдержать изнурительный “марафонский забег” по множеству бюрократических заведений (находящихся в различных городах) для изменения всех документов (паспортов, зачетки, студенческого билета и т.д.) Начинались 90-е со всеми вытекающими из этого последствиями. Проблем у всех возникло множество, и мы с мужем не являлись исключением. Нужно было как-то жить, учиться, сдавать экзамены, где-то
подрабатывать. Короче, бумажная волокита не стояла в приоритете.
Так вот, возвращаясь к повествованию, мы долго не могли прийти к единому мнению при выборе фамилии сына. Муж, естественно, хотел дать ребенку свою. Мой отец (хотя и на расстоянии от нас) очень переживал, что его фамилия (она же моя, она же фамилия моего деда - инженера авиаконструктора, которым, к слову сказать, наша семья очень гордится) может “кануть в Лету”. И я предложила компромисс. Мол, назовем именем мужа - Федор, а фамилию дадим мою. Супруг мой молча все выслушал, но не сказал ни слова. Однако, по лицу его было явно видно, что сия идея как- то “не особо” ему нравится.
Случайные свидетели, встретившие впоследствии Федора, направлявшегося в ЗАГС для регистрации рождения сына, рассказывали, что “он шел, никого не замечая, и громко возмущенно разговаривал сам с собой”. Им (свидетелям) даже удалось разобрать обрывки фраз: “Ага, прям сейчас, дам я своему ребенку другую фамилию, не дождетесь.”
Вернулся из ЗАГСа муж очень довольным и, предупредив мои протесты словами: “А второго сына назовем в честь твоего деда”, - (что мы впоследствии и сделали) - показал мне зеленую книжечку, в которой “фиолетовым по зеленому” был “зафиксирован” новый человек - Федор Федорович. Ну, и возле имени и отчества гордо красовалась фамилия мужа.
Дядя Федор или Федор Федорович (как его звали в “восьмерке”, и как он сам всем представлялся, как только научился говорить) с рождения был спокойным и рассудительным (таковым он является и сейчас) а возмущался, если только
причина была ОЧЕНЬ серьезной. (Ну, как в анекдоте про недожаренные котлеты:
-Чего ж ты раньше молчал?
- Так повода не было…)
Сын сильно помогал мне в учебе и работе, являясь наиважнейшим стимулом к оным.
За все наши полтора года в “восьмерке” Федор Федорович заболел всего только один раз. (Я тогда не на шутку перепугалась и осознала, что до этого события я вообще не представляла себе, что может быть так страшно.)
У сына резко подскочила температура до сорока с половиной градусов и держалась в течение 4-х дней. Я сходила с ума, а пылающий от жара Федор Федорович радостно прыгал в кроватке (надо сказать, что на 4-й день это ему удавалось уже с трудом). Муж мой был в отъезде “по делам далеко и надолго”, и я не знала, где он конкретно, когда вернется и вернется ли вообще. Мобильников еще не было (хотя, где -то далеко, не в моей тогдашней реальности, они, наверное, уже появлялись). Чтобы вызвать врача, приходилось просить у соседей (если оные были дома) телефонный аппарат и нелегально “втыкаться” в городскую линию, подсоединившись к проводам, торчавшим из стены общаги на одном из этажей. В 90-е “восьмерка” находилась в полной разрухе и представляла собой печальное зрелище. Из общежития пропало почти все, включая унитазы и телефон на вахте. Да и вахты, по сути, тоже не было. Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что изредка комендантша Зина все же появлялась за пластиковым стеклом у входа на первом этаже. Ее пьяненькая улыбка, как бы говорила миру: “Входи, кто хочет, бери, что хочешь.” (И кто только не шлялся в начале 90-х по “восьмерке”... Но это уже совсем другая история. Что-то я отвлеклась. )
Никто из Долгопской поликлиники, в том числе и скорая, не хотел ехать в “вонючую общагу - рассадник инфекции”. По телефону женщина из регистратуры предлагала мне “срочно добраться своими силами до центральной городской больницы и сдать ребенка в общее взрослое инфекционное отделение”.
С трудом найденный в Долгопрудном через родственников и знакомых детский врач после долгих и трудных уговоров согласился прийти и осмотреть моего сына. Одетый в защитную одежду (почти как вакцинаторы в недавний период коронобесия: в белом халате, резиновых перчатках, маске на лице) с “группой поддержки” (в лице еще одного человека) брезгливо продвигаясь по усеянному мусором и покрытому подозрительными лужами всяких вонючих субстанций (в общежитии все время прорывались трубы) коридору “восьмерки”, он совсем обессилел, дойдя до нашей комнаты. Я хорошо помню его глаза, горящие из-под маски страхом “подцепить какую-нибудь заразу”. Тем не менее, “несмотря на все опасности”, врач осмотрел (что делает ему честь, как настоящему медику) моего дядю Федора, заключил, что “ сие заболевание неизвестно современной медицинской науке”, и порекомендовал (как и женщина из регистратуры поликлиники днем ранее) «сдать ребенка в «инфекционку»».
Уходя, он через маску на лице громко невнятно бубнил, разговаривая то ли со мной, то ли сам с собой, что-то типа того, что мол, “нельзя жить в такой антисанитарии».
В «инфекционку» я не поехала. (Внутренний голос и здравый смысл настойчиво говорили мне, что не нужно этого делать.)
А на следующий четвертый день нашего кошмара “неизвестная науке болезнь” самоидентифицировала себя сыпью (со временем перешедшей в волдыри) в ряде характерных мест на теле, и оказалась корью. Температура резко спала до нормальной. Мы с Федором Федоровичем дружно и весело разрисовали волдыри зеленкой, измазавшись оба изрядно, чувствовали себя прекрасно и были просто счастливы.
Через 5 дней после зеленки я сдавала Каменцу курс по выбору.
Но тут, мне опять придется сделать небольшое (ну, или как получится) отступление от темы и немного (хотя, об этом можно написать целый роман) рассказать, как мы с Федором и Федором Федоровичем учились и работали, живя в “восьмерке”.
Раз в неделю я ездила в базовый институт в Москву для проведения дипломного эксперимента. С ребенком в это время сидел муж. Оставшуюся часть недели мы с дядей Федором вместе обрабатывали экспериментальные данные в общежитии. Лекций на последних курсах было у нашего факультета немного. Я их фактически не посещала: брала конспекты y одногруппников и приходила только сдавать экзамены.
В конце 5-го года оказалось, что у меня не хватает одного курса по выбору, и этот курс нужно срочно (извините за тавтологию) выбрать, выучить и сдать по нему экзамен.
Я записалась на французский язык, наивно полагая, что «осилю его быстренько» (ну, очень мне хотелось заговорить по-французски). Еще одним весомым аргументом в пользу сего решения был тот факт, что занятия проходили по субботам в час, когда муж мог посидеть с сыном. Преподавательница была хорошая и ответственная: задавала много и спрашивала «дотошно». Я исправно посещала семинары, но вот заучивать слова, фразы и грамматику в течение недели у меня не получалось. Что уж тут говорить о посещениях лингафонного кабинета. (Персональные компьютеры тогда были редкостью).
- Ты что совсем «методичку» и учебники не открываешь?- спрашивала меня на каждом уроке «француженка».
- Да, я, - начинала я и замолкала, так как сказать мне было нечего.
- Она учит, учит, - дружно защищали меня мужики одногруппники.
- И в «лингафонку» ходишь?
- Да она из нее не вылезает – продолжали они врать, оправдывая меня.
- Не выгоняйте ее.
- Ну, надо же, совсем никаких способностей к языку- искренне огорчалась наша преподавательница, сокрушенно качая головой.
Через месяц я поняла, что отстала от группы уже безнадежно, моя мечта - заговорить на французском - исполнится «когда-нибудь потом», а в ближайшее время мне нужно поменять (пока еще не поздно) экзамен.
Каменец тогда как раз читал спец. лекции по физике. Я записалась на них, руководствуясь тем, что очень похожий курс (примерно то же самое, но немного в другом ключе) я уже сдавала не так давно.
Гуляя с сыном в роще за «Новодачной», мы прочитали вдвоем ( правда, «по диагонали») пару книг по курсу и более тщательно проштудировали конспекты лекций. Я честно готовилась, но, прекрасно понимала, что сама оценила бы свои знания от 3 -х с половиной до 4х баллов из пяти при всей моей самоуверенности и самом удачном стечении обстоятельств.
А потом случилась корь, описанная мной выше.
Так вот, через 5 дней «после зеленки», я пошла сдавать Каменцу экзамен. Муж мой все еще отсутствовал. И я, «поймав»в коридоре общаги однокурсника Шамиля, очень попросила его дойти со мной и дядей Федором до учебного корпуса и постоять с ребенком «примерно часик- два» около аудитории, где должен был проходить экзамен.
Мы с Шамилем нашли удобное место у окна, как раз напротив нужной аудитории, такое, что при открытии ее двери (студенты обычно время от времени входят или выходят во время экзамена) сын мог бы видеть меня, а я могла бы изнутри присматривать за ним. («Если что, я рядом», - таков был мой план.)
Вручив дяде Федору пару игрушечных машинок, я сняла со свой руки механические часы с большим циферблатом, нацепила их на руку сына поверх его куртки и сказала, указав на аудиторию, что, мол, я буду «вон там» и вернусь, «когда вот эта стрелка будет «вот тут»». Федор Федорович улыбнулся и кивнул головой.
Шамиль, твердил, что мол, «зря ты так волнуешься, все будет хорошо», и он (Шамиль) справится.
В аудитории, взяв билет и прочитав вопросы, я поняла, что знаю примерно половину, немного успокоилась и села готовиться. Время от времени через открывающуюся дверь я видела сына, катающего по полу коридора машинку.
Подошла моя очередь отвечать.
Я протянула Каменцу билет и села на освободившийся рядом с кафедрой стул.
Экзаменатор внимательно рассматривал мои руки и лицо, местами перепачканные зеленкой. (В тот период моей жизни я часто просто забывала смотреться в зеркало перед выходом из дома.)
-Почему зеленая?
Я мысленно вспомнила прошедшие 9 дней кори и вздохнула:
- Так, весна.
- Понятно. А чего замученная такая?
- Так, весна.
- Понятно. Ну, начинай.
На середине ответа на первый вопрос дверь в аудиторию с грохотом распахнулась, и в лучах весеннего солнца из ее проема ко мне «мчался вихрем» мой сын, отбиваясь на ходу от Шамиля, пытавшегося его удержать. (Как потом оказалось, дядя Федор честно ждал, когда стрелка часов будет на нужном месте, но я немного «подзадержалась», и он решил действовать сам, ринувшись по азимуту, указанному мной как “вон там”.) Шамиль в дверном проеме, извиняясь, разводил руками.
А сын уже карабкался мне на колени, раскидывая при этом во в стороны попавшиеся ему на пути бумаги и документы, лежавшие на кафедре.
Сверкая пятнами зеленки, он смотрел на меня и на Каменца широко распахнутыми глазами и улыбался.
Лицо декана растянулось в ответной улыбке:
- Тоже зеленый! Отлично! Это кто?
- Мой сын.
- Отлично! Как зовут?
- Федор Федорович.
Улыбался Каменец часто, и улыбка у него всегда была добрая, хорошая. Но при этих словах она растянулась буквально «от уха до уха», осветив темную аудиторию ярче прорывающегося в дверной проем солнечного луча. (Как будто маленькая почти прозрачная радуга вдруг мгновенно превратилась в яркую тройную полную радугу.)
- Отлично!
Я попыталась продолжить отвечать билет.
- Да я же тебе уже четвертый раз говорю! Отлично! Давай зачетку.
- Да, я...
Каменец меня не слышал и, продолжая улыбаться «от уха до уха», уже заполнял ведомость. Время от времени он отрывался от бумаг, смотрел на ребенка (при этом его внутренний свет «вспыхивал» ярче) и повторял: «Отлично! Это просто отлично!»
Зачетку с «отлично» он вручил моему полуторагодовалому Федору Федоровичу.
Я взяла сына на руки, и пока мы с ним удалялись в солнце дверного проема, Каменец смотрел нам вслед, улыбался и повторял: «Двойной тезка! Отлично! Отлично! »
***Послесловие.
За 30 лет работы в науке мне попадалось много хороших специалистов. Это важно быть хорошим профессионалом, но, к сожалению, при продвижении вверх по карьерной лестнице в этом безумном больном мире, мало кому из этих специалистов удалось остаться человеком.
Федор Каменец умер в январе текущего 2024 года. Он несомненно был талантливым ученым и замечательным преподавателем. Но прежде всего Федор Федорович до конца своих дней оставался ЧЕЛОВЕКОМ с большой буквы.
Остаться человеком - возможно, это и есть главная задача жизни.