ДНЕВНИК МИЗАНТРОПА
Всё это длилось вечно, пока не кончилось навсегда.
The unknown author
ВВЕДЕНИЕ
Лапки мои не приспособлены к клавиатуре компьютера, из-за чего этот текст я вынужден намяукивать на диктофон, после чего мой двуногий помощник переводит его в письменную форму. Авторство текста он, конечно,присвоит себе, но это меня не волнует. Я намного сильнее забочусь о том, чтобы этот, извиняюсь за выражение, литературный помогайло не переврал мою повесть настолько безбожно, что потом мне придется веками краснеть за его неуёмную фантазию.
Но с другой стороны, что прикажете делать?
Я слишком слаб в человеческой речи, чтоб выражать на ней свои мысли и чувства (могу поддержать лишь простой бытовой разговор) и, стало быть, вынужден пользоваться услугами переводчика. И, в конце-то концов, даже самые знаменитые из двуногих: Шекспир, Конан Дойл и Евтушенко - тоже ведь были бессовестно искажены толмачами!
Такова, вероятно, судьба всех гениев.
Но к делу, к делу, друзья.
Родился я в Ленинграде морозным январским утром 1947 года. Детство мое было детством безоблачным. Ведь так называемый "город Ленина" только-только тогда восстанавливал после блокады свое мяукающее и царапающееся поголовье и наш брат котофей ценился почти на вес золота.И на двухмесячного меня претендовало целых четыре семейства: два пролетарских, одно профессорское и одно - работников торговли. Победила, как это ни странно, интеллигенция, и моим номинальным владельцем стал доктор наук Марк Давидович Фрадкин.
Моей же реальной хозяйкой оказалась его дочка Беллочка. Любовь сей весьма экзальтированной барышни к моей скромной усатой персоне была любовью, увы, безответной. Я и так от природы не очень горяч, а уж после проделанной по приказу садиста-профессора операции и вовсе превратился в законченного мизантропа. Но эта выросшая (несмотря на войну) в совершенно тепличных условиях девочка умудрялась не замечать моей холодности и безудержно тратила на меня весь жар своего маленького сердца.
О, сколько с трудом заживающих ссадин оставил я на её милом курносом носике!
О, сколько глубоких и тоже неделями не заживавших укусов нанес я на её крошечные фортепьянные пальчики!
Но все было напрасно и эта глупенькая особа продолжала души во мне не чаять. Каждую среду и воскресенье она совершала неблизкое путешествие на Сенной рынок, где по самым грабительским ценам брала для меня молоко и печёнку. А когда её сановный отец отворачивался, Белла делилась со мною и всевозможными деликатесами из закрытого распределителя близ бывшей Думы, куда Марк Давидович Фрадкин был прикреплен специальным решением облисполкома.
И вот вам, любезный читатель, типичный воскресный денёк нашего привилегированного семейства.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Самой первой - как везде и всегда в те далёкие годы - просыпалась радиоточка (правда, в просторной квартире профессора она располагалась на кухне, отчего ее террористический эффект снижался на порядок).Итак, самым первым в тот день, как всегда, заговорило радио. Прорычав государственный гимн и отплевавшись последними известиями, оно вполголоса забубнило передачу для тружеников села, на середине которой проснулась Белла.
Попив кофейку и выкурив самую сладкую первую сигарету, студентка первого курса матмеха минут двадцать повертелась перед зеркалом, а потом надела берет, пальтишко и ботики и отправилась на Сенной рынок,откуда через час с небольшим привезла для меня два фунта куриных желудков и литр молока.Курицу я проигнорировал, а вот молочко полакал от души, после чего минут пять покопался в деревянной коробке с газетами и свернулся клубочком на батарее.
Ну, а где-то минут через сорок из профессорское спальни выпорхнула ещё одна ранняя пташка - двадцатидвухлетняя лаборантка Инночка, четвертая (если я ничего не напутал) жена любвеобильного Марка Давидовича. А ещё через час наконец-то проснулся маститый учёный. По заспанному лицу профессора можно было почти безошибочно определить (прошу простить мой киргизский): дала ему в эту конкретную ночь молодая супруга или же - нет, не дала.
В то воскресное утро ответ на этот сакраментальный вопрос звучал положительно. Заросшая за ночь скрипучей щетиной необъятная ряшка профессора светилась таким безудержным счастьем, что даже отчасти утратила сходство с нелепыми лицами обезьяноподобных и стала слегка походить на лик высшего существа - то есть на морду кота, обожравшегося сметаной.
- Здравствуй, Инуська! Бонжур, моя доченька! Как ваши дела и делишки? - басовито пророкотал профессор и (отчего его сходство с огромным котом возросло многократно) от души потянулся.
Инна в ответ недовольно передёрнула бёдрами, а не заметившая всех этих фрейдистских подтекстов Белла радостно защебетала о двух отмененных лекциях, о грядущем экзамене по вышмату, о переданном ей только на ночь машинописном сборнике стихов поэта Гумилёва и о предстоящем во вторник зубодробительном семинаре по эпохальной работе товарища Сталина "Марксизм и вопросы языкознания".
- И да, милый папочка, - вскользь добавила дочка. - Я сегодня вернусь домой поздно, но ты не волнуйся.
- А с чего это вдруг?- невнимательно удивился профессор. - И кто же тогда будет читать Николая Степановича и готовиться к семинару?
- Ничего-ничего! - отмахнулась Белла. - Степаныча я полистаю утром, а до семинара ещё куча времени.
- Куда хоть пойдешь-то? - ревниво спросил отец.
- На творческий вечер Павла Антокольского.
- С Лариской?
- Нет... не с Лариской.
- С Борюсиком?
- Да, папа... с Борькой, - после крошечной паузы ответила дочка и - безудержно покраснела.
Умная Инна бросила на почти что ровесницу-падчерицу очень строгий и долгий взгляд, но так ничего и не сказала.
НЕОБХОДИМЫЕ ПОЯСНЕНИЯ ОТ КОТА-ЛЕТОПИСЦА:
"Борюсиком" злоязычный профессор назвал старосту Беллиной группы Бориса Стругацкого, с которым у Беллы примерно месяц назад возникла горячая комсомольская дружба с намеком на большее. А глобальное покраснение щёчек у профессорское дочери было вызвано тем, что ее спутником должен быть стать не будущий знаменитый писатель, а совсем другой человек.
Но об этом чуть позже.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мой литературный помогайло настоятельно рекомендует мне почаще перескакивать с темы на темы, клянясь, что двуногим читателям это нравится. Ну, что же... я всё же, наверно, поверю этому скользкому типу и, отвлечения ради, сейчас перемою косточки своему номинальному владельцу.
Итак, Марк Давидович Фрадкин был великаном (на целых два сантиметра выше Петра Великого) и, находясь в подпитии, любил цитировать двуногого поэта Маяковского:
Был я в сажень ростом,
А на что мне сажень?
Для работ таких годна и тля.
Перышком скрипел я
в комнатёнку всажен.
Плющился очками в комнатный футляр.
...Кстати, мой номинальный хозяин не имел (как вы уже, наверно, подумали) ни малейшего отношения ни к атомной, ни к водородной бомбе. А так сладко ел и так мягко спал потому, что был личным любимцем товарища Джугашвили.Напечатанная в 1943 году в газете "Правда" статья профессора "Гёте против фашизма" очень понравилась Иосифу Виссарионовичу, и застекленная фотокопия экземпляра газеты с карандашной пометкой: "Браво, т. Фрадкин! Это статья НАСТОЯЩЕГО русского патриота. И. С.".- висела в кабинете профессора на самом видном месте и не раз и не два спасала его от неприятностей.
Впрочем, к чести профессора он этим высочайшим покровительством не злоупотреблял, фотокопией экземпляра газеты нигде не размахивал и за спиной у него друзья и коллеги шептали примерно следующее: "Да, конечно, жидку повезло, но - с другой стороны - ведь трудяга, все задницей высидел и, хоть он с неба звезд не хватает, но членкором будет не маргариновым".
Уверяю вас, дорогие товарищи: добейтесь сравнимого с Марком успеха, получите от государства пятикомнатную, женитесь на юной красотке, накосите охапку Сталинских премий - и - если вдруг после этого шелестящее у вас за спиною злословие не превысит такого достаточно скромного градуса - я сниму перед вами шляпу.
(P. S. ПРИМЕЧАНИЕ КОТА-МИЗАНТРОПА: Откуда у котов шляпы? Так что эта метафора остаётся на совести моего литературного негра).
*****
Ну, а чуть ближе к вечеру у профессора с Инной был выход в общество. В Доме Кино состоялся закрытый просмотр нового фильма Чаплина "Огни рампы". Во время просмотра маститый учёный успел подмигнуть своему закадычному другу Николаю Черкасову, так что после его (естественно, фильма, а не Черкасова) окончания их бедным супругам стоило адских трудов сперва отлепить обоих любимцев товарища Сталина от барной стойки, а потом, оторвав друг от друга, развести по домам.
В такси Марк Давидович отключился и поднимать на четвертый этаж его без малого стопятидесятикилограммовую тушу пришлось хрупкой красотке-жене и водителю. Нелегкую эту работу они завершили в полпервого ночи, но Беллы и к этому времени дома не было.
Почуявшая неладное Инна минут где-то сорок нервно расхаживала по мужнему кабинету, напряженно поглядывая то на копию пресловутой статьи в палисандровой рамке, то на висевшую неподалеку в рамке поплоше фотокопию так называемой "Бретонской рукописи", которую бедный профессор тщетно пытался расшифровать уже больше двадцати пяти лет, то на разбросанную по письменному столу машинописную диссертацию любимого Фрадкинского ученика Серёги Иванова, носившую несколько странное для современного уха название: "Французские стихи лицеиста Пушкина как вершина франкоязычной любовной лирики первой четверти XIX века".Вконец распсиховавшаяся Инна даже с горя прочла пару-тройку страниц этой смелой работы и решительно вывела на полях: "Чушь собачья!".
И вот именно в это мгновение во входных дверях звякнул ключ, в прихожей чуть-чуть потоптались и на пороге профессорского кабинета наконец появилась загулявшая падчерица.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
От Беллы слегка пахло водкой,но волосы были уложены и все - даже самые мелкие - пуговички - застёгнуты как надо.
- Похоже, "в руке пятак и сарафан не так" пока не про нас, - вполголоса прошептала Инна, а вслух заорала:
- Где ты шлялась до двух часов ночи?! Я вся издёргалась! Но... но ведь, Беллочка-девочка... - Инна испепелила ровесницу "доченьку" взглядом, - ведь пока ещё...нет?
- Нет, мы просто гуляли, - спокойно ответила падчерица.
- К себе зазывал?
- Да, и очень настойчиво.
- А ты?
- А я не согласилась.
- А он?
- Ограничился страстными поцелуями и периодическими запусканиями пальцев под лифчик.
- Не боишься, что бросит как недотрогу?
- Нет, Инн, не боюсь. Никуда он денется с этой, - Белла гордо огладила свои девственные прелести, - подводной лодки.
- Уверена, что не сбежит?
- На все сто. Заарканен и помечен.
- Не жалеешь, что бросила Борьку?
- Немного жалею, но... - Белла задумчиво навертела локон на палец, - но понимаешь, Инка, за всех хороших и умных парней ведь замуж не выйдешь.
- Ну и дура! - отрезала мачеха.
- Это почему же я "дура"?
- Ну, во-первых, из-за того, что никто в этом мире не знает доподлинно, в кого твой Сережа влюблен: в тебя или в твоего папу. Во-вторых, Борька - умный, спокойный, непьющий и самое-самое главное: Борис - не бл..ун. У него на его астигматических стеклах написано, что кого он в юности выберет, с тем потом всю жизнь и будет. А это знаешь, какая редчайшая редкость среди ихнего брата?
- Наплевать! - отмахнулась Белла.
- Вот именно из-за этого я и говорю, что ты, Белка, ду-ра.
- Понимаешь, Инусь... - после почти что минутной паузы продолжила падчерица и опять навертела свой чёрный локон на палец, - для меня... если честно... самое главное, что Серёга - русский.
- Мадемуазель немного антисемитка?
- Заткнись! Ты знать не знаешь, что это такое - прожить почти двадцать лет в еврейской шкуре, и не имеешь права меня осуждать. Да, Инн, я хочу, чтоб мои дети были не Стругацкими, а Ивановыми. Так как-то... спокойней.
- А мои значит пусть будут Фрадкиными?
- Это твой выбор, - отрезала Белла. - У тебя ведь, в отличие от меня, было не два, а сто двадцать два ухажёра. Но ты выбрала папу. Наверное, из-за...
Здесь Белла скосила глаза на текст в палисандровой рамочке.
- Ах, вот как наша птичка запела! - тонко взвизгнула мачеха. - Что твой соловей! Так. За-пом-ни-ка, до-чень-ка, среди моих двухсот двадцати кавалеров было, как минимум, человек двадцать пять в сто раз богаче Марка Давидовича. Например, Васька Званцев - замначальника Ленпищеторга, - при этих словах ваш лежавший на батарее покорный слуга навострил уши: ведь Званцев был не только бывшим Инниным любовником, но и моим не состоявшимся владельцем, - Васятка, - продолжила Инна, - и мультимиллионер, и мужик не противный, и в койке - огонь, и русский, естественно, и одиннадцатью годами моложе твоего отца.
- Ну и о чем же ты думала?
- О чем надо, о том и думала. Хочешь начистоту?
- Ну?
- Ну, смотри, Белка, смотри, - усмехнулась похорошевшая от злости Инна, - только потом не раскайся. - Будь я мужиком, я б, конечно, напела, что люблю, мол, твоего папку безумно и тэ дэ, и тэ пэ. Но я скажу тебе правду: я отца твоего НЕ ЛЮБЛЮ, хотя и очень к нему привыкла за эти три с лишним года. Но для меня крайне важно, что ОН меня любит. Причем - в отличие от Званцева - по-настоящему. Понимаешь, Бельчонок, когда эти сиськи обвиснут, - Инна с деланой небрежностью щелкнула по распиравшим ее белую блузку полушариям, - а этот очаровательный зад покроется апельсиновой коркой, Васька пошлет меня нахрен, а твой отец - нет.Марк будет меня любит всегда: и кривую, и косую, и беззубую.
- Да, это правда, - очень серьезно кивнула Белла.
- А вот твой Сережа... - попыталась продолжить мачеха.
- А что с ним не так?- взвилась "доченька".
- Да практически все. Ты вообще замечала, как он пялится на моих поросяток, - Инна снова небрежно огладила блузку, - когда Марк Давидович не смотрит?
- А он чего - пялится?
- Белл, не то слово! Готов их сожрать без хлеба и соли. Я тебе больше скажу...
Здесь юная мачеха поперхнулась на полуслове, а её лицо - вытянулось.
На пороге своего кабинета стоял и близоруко щурился одетый в исподнее Марк Давидович Фрадкин.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Замешательство Инны, впрочем, было недолгим. Как и любая жена она умела читать лицо мужа, словно открытую книгу - со всеми подтекстами и гипертекстами - и, разок посмотрев на профессора,убедилась, что секретного девичьего разговора он не подслушал и беспокоит его лишь одно - жгучий стыд за вчерашнее.
Как и все т. н. "слабохарактерные люди" (хотя, между прочим, в серьезных вопросах профессор тверд, как кремень) Марк Давидович попытался заговорить о постороннем, в частности - о висевшей в его кабинете Бретонской рукописи, но потом перебил сам себя и тихонько спросил:
- Я вчера здорово... накуролесил?
- Да, уж... - покачала красивой головкой супруга, - что было, то было.
- Морду хоть никому не начистил? Дамочкам под декольте не заглядывал?
- Уж лучше б заглядывал, - зло съязвила супруга. - Вы с Николай Константинычем целый вечер проспорили: кто гениальный - Чаплин или Ленин?
- О, боже! И кто это слышал?! - простонал наповал сраженный супруг.
- Мы с Ниной Николаевной, ну и - буфетчица.
- А она ведь точно Оттуда. Что же будет, Инуська, что будет?
- Ну-у... - усмехнулась супруга, - за Николай Константиныча ты можешь не переживать. Ему ничего не будет. На то он и Черкасов. Ну а вот что касается твоей скромной персоны... - Инна тяжко вздохнула, - что же, будем надеяться, что твой талисман, - она чиркнула взглядом по палисандровой рамке, - тебя в очередной раз спасёт.
- Твои бы слова да Б-гу бы в уши! - промямлил профессор. - Хотя я тоже надеюсь на лучшее. Ох, и не вовремя я загулял! Ох, не вовремя! Ведь завтра ровнёхонько в пять -научсов. А я в таком виде...
- Говорили ж, во вторник, - не поверила Белла.
- Академик вместе с Ильёй Григорьевичем вылетает во вторник в Нью-Йорк на Конгресс сторонников мира.Так что научный совет перенесли на понедельник. А я в таком виде. Что делать?
- Тебе что, - в очередной раз съязвила жена, - коньяк насильно в глотку вливали?
- Ину-усь, ну не бей ты лежачего!
- Научсов хоть серьезный? - сменив гнев на милость, спросила супруга.
- Да вроде бы... нет... - задумчиво почесал волосатую грудь профессор. - Хотя... хотя черт его знает!Ведь Суконин с Белявским всегда держат камни за пазухой.
- Да ла-адно, товарищ Фрадкин, - ослепительно улыбнулась Инна и показала взглядом, чью именно фразу она цитирует. - ам, как НАСТОЯЩЕМУ русскому патриоту, ничьи камни за пазухой не страшны. Бог не выдаст, свинья не съест. Но ты все-таки покемарь до восьми. Тебе надо выспаться.
- Да-да-да-да, - оживился профессор, - уже иду в нашу спаленку.
- Я имела в виду: покемарь на диванчике, - безжалостно уточнила Инна. - Ещё мне не хватало пропахнуть твоим перегаром.
Профессор потух и покорно попелся к стоявшему в общей гостиной дивану.А минут через пять улеглись и обе барышни.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ну, а сейчас шутки в сторону. Сообщаю о самом-самом важном: в понедельник утром приходящая домработница Агриппина Акимовна принесла мне три фунта вареной трески. Деревенская дура не знала, что после проведённого по приказу профессора хирургического вмешательства любая вареная рыба для меня - чистый яд, и постоянно пичкала меня морепродуктами.
После того, как я этот данайский дар проигнорировал, Акимовна, как всегда, поворчав: "Вконец явреи избаловали животную!"- разогрела мне на обед вчерашние куриные желудки, которые я пусть с отвращением, но покушал. После этого Агриппина навела в пятикомнатной корабельный порядок (несмотря на свою вопиющую глупость, она была бабой-чистюлей) и, выпив вприкуску два чайника чаю, удалилась в свою комнатушку на Лермонтовском, которую ей полгода назад купил не по-местечковому щедрый профессор.
Ну, а где-то часа через три после этого начался второй акт нашей драмы.
*****
Научный совет должен был закончиться в семь, но профессор пришёл лишь в начале одиннадцатого. После чего, не снимая плаща и ботинок, пропёрся на кухню и хрипло потребовал:
- Водки!
Если бы Марк Давидович разделся вдруг догола и сделал заднее сальто,его домашние не удивились бы сильнее. Но, несмотря (а,может быть, именно благодаря) всей необычности его просьбы, водка была тут же принесена и выпита.
- Ну, и как? - спросили хором обе девушки.
На что никогда не ругавшийся матом профессор ответил:
- Х...о.
Ну, а дальнейший рассказ Марка Давидовича был так необычен и страшен, что я вынужден выделить для него отдельную главу.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Уж и не знаю, читатель, то ли в профессоре и действительно умер великий актер, то ли он поднатаскался в лицедействе во время своих бесконечных пьянок с Черкасовым, то ли наши с девчонками нервы были настолько напряжены, что легко отзывались на любой раздражитель, но во время его рассказа я увидел заседание научсова воочию, так что сейчас - шестьдесят девять лет спустя - мы с моим литературным негром решили представить его в виде крошечной драматической сценки (что-то вроде "Маленьких трагедий" двуногого драматурга Пушкина).
Итак, дорогие товарищи, с Богом!
*****
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
А в е н и р Н и к о д и м о в и ч Б а х м у т - действительный член АН СССР, страдающий деменцией.
И в а н В а с и л ь е в и ч С т у к а л и н - парторг факультета. Высокий мужчина с плакатным русским лицом.
А л е к с а н д р Б е л я в с к и й - человек, выдающий себя за поляка.
С е р г е й И в а н о в - аспирант. Смазливый юноша с неуловимым взглядом.
М а р к Д а в и д о в и ч Ф р а д к и н - профессор и заведующий кафедрой романской и германской филологии, чью внешность, как я надеюсь, вы уже представляете.
.
Ну, и, естественно, Х о р, или, как некогда выразился великий двуногий певец Высоцкий, всевозможные Д о ц е н т ы с К а н д и д а т а м и.
*****
Б е л я в с к и й: Ну, что же, товарищи, время, конечно, позднее и все мы, конечно, стремимся домой, но в нашей повестке остался один непогашенный пункт: утверждение для рассмотрения ВАКом кандидатской диссертации товарища Иванова (научный руководитель товарищ Фрадкин). Название этой - не побоюсь громких слов - эпохальной работы: "Французские стихи лицеиста Пушкина как вершина франкоязычной любовной лирики первой четверти XIX века".
Г о л о с а и з м а с с о в к и: Утвердить! Утвердить! Половина восьмого. Имейте совесть.
Б е л я в с к и й: Что скажете, Авенир Никодимович?
Б а х м у т: Во...
Всеобщее напряжённое внимание
Б а х м у т: Во...
Внимание удваивается.
Б а х м у т (фальшивя):Во по-ле бе-рез-ка сто-я-ла...
Б е л я в с к и й (выдержав паузу): А вы что добавите, уважаемый Иван Васильевич?
С т у к а л и н: Что ж... я тоже считаю, что эта работа заслуживает самой высокой оценки.
М а с с о в к а: Голосуем! Без двадцати.
С т у к а л и н: Спокойней-спокойней, товарищи. Не всё так однозначно. Хотя сама кандидатская и написана выше всяких похвал, но имеется ряд... неприятных моментов. Слово предоставляется самому соискателю.Прошу вас, Сергей Михайлович.
И в а н о в: Дорогие товарищи! Я,если честно, в первый раз выступаю на нашем учёном совете и поэтому очень волнуюсь. Не будьте чересчур строги к моему дебюту.
М а с с о в к а: Смелее-смелее, юноша!
И в а н о в: Благодарю за доверие. Итак, я целых полтора года писал эту работу и все это время меня глодал червь сомнения: слишком уж велика была разница между тем, что мой научный руководитель советовал мне излагать официально, и тем, что он говорил мне с глазу на глаз.
Оживление в зале.
Не скрою, что решение рассказать обо всём без утайки пришло ко мне далеко не сразу.Мешала интеллигентская боязнь "прослыть стукачом". Простите, доносчиком. Но, когда мой научный руководитель замахнулся на Пушкина...
Общий гул ужаса.
Да-да, именно на Пушкина! Здесь я, уж простите, не выдержал и позабыл о своих предрассудках. Ведь для каждого русского сердца одно из самых сакральных имён - это именно Пушкин. Более того, я уверен, что даже самые отъявленные эмигранты-антисоветчики из Парижа или Нью-Йорка, заслышав такое, тоже не выдержали бы и с отвращением плюнули бы господину профессору в его холёное лицо!
Гул отвращения.
Ведь стержневая идея моей работы заключается в том, что никто из французских карликов: ни Лафорг, ни Верлен, ни Мюссе - не мог даже приблизиться к тем горним высотам, на которых парил юный Пушкин. Но, оставшись со мной с глазу на глаз, гражданин Фрадкин не раз и не два по-смердяковски высмеивал этот мой тезис и, не решаясь унизить Солнце Русской Поэзии напрямую, покусывал русского гения исподтишка, со смешком уверяя, что пушкинские иноязычные упражнения самостоятельной художественной ценности не имеют и что, мол, нечто очень похожее писали дамам в альбомы десятки, если не сотни, французских и русских дворян. Не Верлен, не Мюссе, не Гюго, а рядовые феодалы!
Ропот в зале. Слышны крики: "Дурную траву с поля вон!", "Избавимся от фрадкиных и фрадковщины!".
И ведь это, товарищи, были отнюдь не единственные, выразимся максимально мягко, достаточно "странные" утверждения Марка Давидовича. Стихи великого революционного демократа Добролюбова он называл "беспомощными" и противопоставлял им стишки террориста Гумилева. А не далее как вчера этот, с позволения сказать, "учёный" и вообще дошел до ручки и в состоянии сильного алкогольного опьянения (а ведь, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке) пытался убедить артиста-орденоносца Черкасова, что американский комик-миллионер Чарльз Спенсер Чаплин де гениальней Владимира Ильича Ленина!
Звенящая тишина в зале.
Б е л я в с к и й:Марк Давидович, это правда?
Ф р а д к и н: Меня неправильно поняли.
И в а н о в: Марк Давидович, не виляйте. Просто ответьте: да или нет? Говорили вы это или не говорили?
Ф р а д к и н: Да, говорил.
Гул всеобщего возмущения. Иванов молча разводит руками.
Б е л я в с к и й (Бахмуту): И что вы на это скажете, Авенир Никодимович?
Б а х м у т: Да здравствует великий Сталин!
Грохот аплодисментов. Все (включая опального Фрадкина) встают.
Б е л я в с к и й (минут через пять, когда аплодисменты стихают): И я хотел бы добавить,что партия учит нас максимально бережно обращаться с молодыми кадрами. И я считаю неправильным, если талантливый и по-хорошему амбициозный аспирант Иванов не защитит кандидатскую из-за того, что его научный руководитель оказался мерзавцем. Ведь сама диссертация превосходна?
Х о р (нестройно): Да, да, конечно!
Б е л я в с к и й: И я предлагаю такой вот, товарищи, выход: диссертацию утвердить, но вместо оскандалившегося Фрадкина назначить в руководители товарища Стукалина. Кто "за"? Кто "против"? Кто воздержался? Единогласно. Ну, а что касается гражданина профессора, то им, на мой взгляд, должны заниматься не мы, а компетентные органы.
Б а х м у т: Это...
Уважительная тишина.
Б а х м у т: Это...
Б е л я в с к и й (подобострастно): Да-да, мы вас слушаем, Авенир Никодимович.
Б а х м у т (сильно фальшивя): Это было у мо-о-оря, где ажурная пена, где встречается ре-е-едко городской экипаж. Королева играла в башне замка... А кого же она там играла? Запамятовал.
Б е л я в с к и й: Шопена.Заседание объявляю закрытым.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
... Относительно недавно - лет пятнадцать тому назад - я таки выучил русскую грамоту и прочитал весьма популярного у обезьяноподобных литератора Достоевского. Писатель этот мне не понравился.
Во-первых, - слог.
Слог настолько ужасный, что встречаются лишние не то что слова, а - абзацы и главы.
Во-вторых, - персонажи.
Я прожил долгую жизнь и люди в моём присутствии (в силу понятных причин) раскрывались до донышка. Но за все эти годы я ни разу не встретил ни одного Ставрогина, ни одного Свидригайлова, ни одного Рогожина, не говоря уж о Сонечке Мармеладовой и её папе.
Не бывает на свете ни таких проституток, ни таких пьяниц, ни таких растлителей малолетних.Обезьяноподобные устроены по-другому.
И да, не бывает на свете и таких громоподобных скандалов, которые сотрясают романы этого беллетриста почти в каждой главе.
Но...
Но то, что случилось в квартире профессора в ту ужасную ночь, кажется мне ожившей цитатой из Фёдора Михайловича.
****
Сперва воцарилась неправдоподобно долгая тишина.А потом вдруг раздался звонкий голос дочери:
- Пап, а тебе не стыдно?
Марк Давидович опешил:
- И чего же я должен стыдиться?
- Ну, хотя бы того, - прошипела Белла, - что ты в своем пересказе фактически оклеветал Серёжу. Ты выставил его чуть ли не доносчиком, а он ведь, папа, значительно лучше тебя. Во всех смыслах.
- Это чем же он лучше?
- Ну, хотя бы тем, что он - честный.А тебе советская власть дала всё, а ты держишь фигу в кармане. Папа, это омерзительно!
- Постой-ка, постой-ка, - задумчиво пробормотал Марк Давидович, - это не с ним ли ты провожжалась до двух часов ночи?
- Мы не "вожжались", а просто гуляли, - гордо вскинула носик Белла. - Тебе, пожилому развратнику,нас не понять.
(Здесь слушавшая их Инна фыркнула и тут же прикрыла свой ротик ладошкой).
- В общем и целом, понятно, - простонал Марк Давидович, после чего присел на диван и, наконец-то, снял плащ и правый ботинок. - Ты, стало быть, решила от меня отмежеваться? Что ж... поступок разумный. Б-г даст и поможет. Завтра выступишь с заявлением?
- Да, - гордо кивнула дочка, - завтра я выступлю с осуждением всех твоих антисоветских высказываний. И не из страха, а по убеждению. Знаешь, мне были всегда бесконечно противны твои подхихикивания, вкупе с развратом и... пьянством. Я всю эту грязь ненавижу.
- А ты помнишь, как в эвакуации я читал тебе "Одолеем Бармалея"?
- Папа, это демагогия!Ты же сам всю жизнь учил меня ставить общественное выше личного.
- Конечно-конечно, - скривился профессор, - "личное" - это отец, а "общественное" - это твой ё..рь. Ты ловко устроилась, доченька.
- Папа!!! - взизгнула Белла.
- Что "папа"!!! - во всю мощь своей луженой глотки заорал Марк Давидович.- Или он "не такой"! И в штанах у него партбилет вместо хрена?!
Здесь Белла ударилась в слезы, а Инна стала её утешать. А наконец проревевшись, дочка ответила:
- Папа, надеюсь, ты понимаешь, что после всех этих гадостей под одним кровом с тобою я жить не могу?
- А с кем ты жить можешь? С иудой Серёгой?
- Да, папа, с ним. И я прямо сейчас перееду к Серёже. Надо вызвать такси. Я надеюсь, что вы, Марк Давидович, позволите мне воспользоваться вашим телефоном?
- Я, положим, позволю, но это тебя не спасет. Ведь это только в цивилизованных странах можно вызвать на дом такси, а в нашей сраной Совдепии ты будешь ждать его до завтрашней ночи. Так что, хочешь - не хочешь, придётся остаться.
- Я решу эту проблему, - вдруг подала голос Инна.
- Что? - хором спросили ее папа с дочкой.
- Проблему с вашим такси я решу, - продолжила юная мачеха. - Где моя записная книжка? Хотя, впрочем, не надо. Я вспомнила номер.
Инна подошла к тумбочке, пододвинула к себе аппарат, сняла трубку и накрутила диск.
- Алло, Вася, ты? - мгновением позже пропела она в телефонную чашечку. - Надеюсь,мне представляться не надо? Ещё не забыл этот голос? Приятно слышать. Ты, Вася, как там ещё - не женился? И даже не подженился? До сих пор меня ждёшь? Ага, так я тебе и поверила. Короче, Вася, послушай: ты знаешь, что это такое - выиграть миллион по троллейбусному билету? У тебя есть такой шанс. Для этого тебе надо сейчас сесть за руль и поехать на Маклина, 14, где я тебя буду ждать возле второго подъезда. Что дальше? А дальше - весёлым пирком да за свадебку. Да, Васенька, все через ЗАКС, поджениться не выйдет.Что скажешь? Ты полностью "за", но ты сейчас выпивши и не можешь сесть за баранку? Тогда всё отменяется и я буду звонить другому человеку. Кому? Да какая, Вась, разница? Ты его всё равно не знаешь. Что? Ты уже выезжаешь? Хорошо, я жду тебя возле второго подъезда. Но здесь есть нюанс. Я буду с подругой. Подруга красивая? Да, очень красивая, но не про твою, Вася, честь.Ты её отвезёшь на другой конец города, на Огородный. Бензинчику хватит? Ну, и отлично. А будешь когда? Через десять минут? Мы ждём тебя возле парадной.
Инна бросила трубку и спросила у падчерицы:
- Твой козёл тебя точно примет?
Белла молча кивнула.А побелевший, как парус, Марк Давидович так и сидел на диване в одном ботинке и прожигал жену взглядом.
- Марк, - глядя в пол, прошептала Инна, - но ведь ты у нас умница и должен все сам понимать.Короче так, дорогой... я, наверно, была не самой хорошей женой, но я тебе не изменяла и - чем хочешь клянусь! - действительно собиралась жить вместе с тобою до старости. Лет где-то до сорока. Но, Марк, прости. Не сложилось. Становиться с тобой к одной стенке мы не договаривались. Я ведь не Ева Браун, да и ты, дорогой, не Гитлер.
Профессор на это признание не прореагировал никак и продолжил сидеть, смотря в одну точку.Смущенная Инна погладила его по голове.
- Маркуш, ты чего? - спросила она. - Да забей ты на всё это дело! Тебе нужно думать сейчас не о моей ссанной дырке, а о том, как жизнь сохранить. Дырок много, а жизнь ведь одна. А, Маркуша?
Профессор всё так же сидел, не выходя из ступора.
- Лапусик, но так ведь нельзя. Тебе высшая мера светит, а ты... Ну, чем я могу помочь? Хочешь, дам на прощание? Новый муж подождёт.
Волшебное слово "дам" всё же добралось до нервных центров профессора, и он глухо ответил:
- Спасибо, не надо.Да я и не смогу ничего.
- ТЫ и не сможешь?!- далась диву бывшая.
- Ага.
Под окном загудели.
- Ну, как хочешь.Как хочешь, - Инна конфузливо клюнула Марка Давыдовича в щёку. -Не поминай меня лихом. Белла, ты как? Да чёрт с ними, со шмотками! Завтра всё заберём. Кстати, вместе с котейкой. Детей нам Бог не дал, так пусть хотя б кот... Что значит, сама не хотела? Ну да, не хотела и правильно делала. Детей в этой б...ской стране заводить нельзя.Что б сейчас с ними было, подумай. Короче, Маркуша, завтра я заберу остатки вещичек и Кактуса. Ну... ещё раз прощай, дорогой. Дай Бог тебе выпутаться по-легкому.
- До свидания, папочка, - пискнула Белла и обе девчонки исчезли.
****
Минут через пять после ухода барышень профессор подошёл к стене, сорвал с неё фотокопию в палисандровой рамке и растоптал её своими огромными ножищами.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В последующее несколько дней и недель случилось следующее:
Ну, во-первых, самое-самое главное: Инна своё обещание выполнила и уже на следующее утро новенькая званцевская "Победа" перевезла меня и остаток вещей в мой новый дом.
Во-вторых, Марка Давидовича где-то через неделю забрали.
Ну, а, в-третьих, ещё через месяц по-хорошему амбициозный Сергей выгнал Беллу на улицу и она от стыда наложила на себя руки.
Вот такие, читатель, почти что шекспировские итоги.
Кто в них виноват?
Полагаю, что - Рок, а не люди.
...Ну, а сейчас - по вашим многочисленным, хотя и не высказанным просьбам - мы с моим помогайлой поведаем вам о моей новой семье.
*****
Согласитесь,товарищи, что есть немалая сладость в том, чтоб через годы и годы признаваться в нестрашных грехах бурной молодости. И я тоже сейчас соглашусь, что в начале пятидесятых был, увы, не свободен от юношеского максимализма и часто рубил с плеча, не подумавши. И моя тогдашняя точка зрения на союз профессора и лаборантки в общих чертах совпадала с той, которую Агриппина Акимовна не раз излагала за чаем соседкам:
- Сам Марк Давыдыч, - говорила Акимовна, - хотя и яврей, но человек хороший. Не жадный и уважительный. И люди его уважают. Да и сам он с какими людЯми-то дружбу завёл: с самим Колькой Черкасовым, скоморохом-орденоносцем! Энтот Колька Черкасов к Марк Давыдычу в дом, почитай, раз в неделю заходит. И что я тебе, Маруся, скажу: покуда Колька тверёзый, нету на свете человека лучше, ну, а коли напьется, то, как все мужики, говным-говно. А уж про супругу евонную Нин Никалавну я тебе слова худого не вымолвлю. Самая она, что ни на есть, великомученица при таком-то при муже! А вот Инка хозяйская - сучка.
Чего, шибко б...ует? - интересовалась Маруся.
- Чего нет, того нет, - печально констатировала Акимовна. - Вообче не б...ует. Но верёвки из этого старого кобеля вьёт такие, что... что, Маш, не дай Бог! Луну с неба захочет - наш яврей её сымет. Скажет яйцы отрезать, наш яврей пусть одно, но - откочерыжит.
И т. д. и т. п.
И чего там скрывать, друг-читатель! Не только эта колхозная дурочка и ваш покорный слуга, но и десятки знакомых Марка Давидовича считали его подкаблучником, а юную Инну - тираншей. Но что такое бесправный муж-раб при стерве-жене я увидел лишь в новом доме на Римского-Корсакова.
Хотя с виду Василий Макарович Званцев меньше всего походил на подкаблучника.Этот среднего роста брюнет с тяжёлым взглядом вызывал у своих подчинённых ужас, а у начальства - невольное уважение.Всесильная еврейская торговая мафия, съевшая и закусившая не одним директором Пищеторга и начальником ОБХСС, ходила перед Василием Макаровичем на цыпочках. Более того! До роковой встречи с Инной к своим женщинам Званцев относился пренебрежительно и менял их, словно перчатки.
Но, если я в своей жизни и встречал человека, попавшего в полное сексуальное рабство, то это был именно замдиректора Ленпищеторга. И по сравнению с ним Марк Давидович казался если и не главою семьи, то, как минимум, - равноправным партнёром.
Разберёмся по пунктам.
Да, конечно, оба Ининных мужа - и негоциант, и профессор - исполняли любые её пожелания моментально. Только вот стоимость этих желаний различалась в разы.
У Фрадкина Инна выклянчивала билеты на закрытый просмотр, путевки в обковский санаторий и приглянувшееся в комиссионке платье.У Званцева - причём, не просила,а требовала - ежегодно обновляемые коллекции от самых дорогих ленинградских (а то и московских) портных, собственный столик в "Астории" и новенький "Опель-супер" вместо "колхозной" (с точки зрения Инны) "Победы".
Последняя Инкина блажь обошлась Званцеву в полмиллиона и поставила его на грань банкротства.
****
Ну, а где материальные трудности, там и скандалы. Самый страшный из них произошел из-за такой пустяковины, о которой, ей богу, и вспоминать неудобно. Из-за каких-то двух тысяч рублей (зарплаты профессора).Дело, читатели, в том, что модница Инна заказала у виртуоза-портного Конягина демисезонное пальто из чистого шевиота такого оригинального кроя, что все подруги должны были сначала покрутить пальцем у виска, а потом всё же сдохнуть от зависти. Виртуоз Конягин - в отличие от ещё одного корифея иглы и напёрстка Фляйшмана - драл с клиентов по-божески и за пошив одной вещи из материала заказчика,как правило, брал ровно тысячу (зарплату шахтёра). Но задуманная Инной одёжка была настолько небанальной, что Конягин свой гонорар утроил.
И вот именно эта несчастная пара тысяч и стала соломинкой, переломившей спину верблюда.
****
Василий Макарович бросил на стол заранее обговоренную тыщу, а потом заявил, что недостающую сумму супруга может найти, где угодно. Хоть на панели.
После чего оглушительно выстрелил дверью и ушёл в никуда.
Увидев такое, Инна тоже немножко занервничала и, перебегая из комнаты в комнату, минут где-то пятнадцать подряд разбивала чашки и стёкла, но потом успокоилась, примерила роковую обновку и, продефилировав перед зеркалом, в очередной раз убедилась, что Конягин три тыщи содрал не просто так. Ибо Инна в этом пальто смотрелась не просто великолепно.Инна смотрелась так, что сама Алла Ларионова, завидев нашу красавицу в этом пальто, должна была выдрать от зависти все свои лохмы.
...И вот это именно здесь и раздался звонок.Инна была уверена, что это вернулся пристыженный муж, и, придав своему хорошенькому личику выражение оскорблённой непреклонности, настежь распахнула входную дверь.
Но на пороге стоял не Званцев. Тусклый свет жэковской лампочки освещал худого и очень высокого старика, в котором она - пускай и не сразу - но все же узнала Марка Давидовича Фрадкина.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
- Здравствуй, любимая, - прошамкал беззубым ртом Фрадкин.
- Здравствуй... ты - жив? - ошарашенно прошептала Инна.
- Как видишь, - пожал плечами Марк Давидович.
- Ты что... убежал?
- Нет, меня полностью реабилитировали. И даже на кафедре восстановили. Конечно, уже не заведующим, а доцентом.И знаешь, - свежеиспечённый доцент беззвучно хихикнул, прикрыв рот ладонью, - кто мне сейчас больше всех помогает?
- И кто же?
- Стукалин. Он стал теперь ярым хрущёвцем и моим ангелом-хранителем.
- А этот... - сморщила лобик в гармошку Инна, - как там его? Аспирант Иванов? Что с ним?
- Как только узнал, - усмехнулся профессор, - что я скоро откинусь, перевелся в Ташкент и сидит там, как крыса за веником.
- А иначе ты бы его...? - ужаснулись Инна.
- Ну, к чему эти страсти-мордасти? - покачал головой Марк Данилович. - Зачем мне его убивать? Но морду б, конечно, начистил добряче.
- За Бе...?
- Не надо имён. Ещё не зажило.
- Ой, Марик, прости. Наша бедная глупая девочка! - запричитала отставная супруга, - И ещё раз прости, что морожу тебя на пороге. Раздевайся и проходи на кухоньку. И как тебе, кстати, мой пальтуган?
- Очаровательно! - расплылся в беззубой улыбке профессор. - Вещица от Фляйшмана?
- Нет, от Конягина.
- Тоже неплохо. Твой сейчас дома?
- Нет.
- Ну, стало быть, в следующий раз познакомимся.
К этому времени бывший профессор на пару с бывшей женой уже оказались на кухне (где ваш покорный слуга дремал на кушетке из красного дерева) и уселись за кухонный стол.
- Коньяк? Водка? Виски? - с не скрываемой гордостью перечислила Инна.
- Неужто есть даже виски? - удивился Марк.
- Конечно! Причем двух сортов: "Ред" и "Блэк лейбл". Тебе который?
- Мне, если можно, простой русской белой. Граммов сто пятьдесят.
Просьба бывшего зека была тут же выполнена, и он залпом опорожнил почти что полный стакан экспортной "Столичной" и закусил маринованными грибочком.
- Понимаешь, Инуська, - отдышавшись, продолжил разжалованный в доценты профессор, - то, что мы с тобою сидим вот за этим столом, - это, в сущности, чудо. Ведь зеки моих габаритов из лагеря не возвращаются. Что с моим ростом и весом обычная пайка? И я уже доходил в том жуткой зоне под Магаданом,когда меня спас... знаешь, кто? ...Ванька Правдин!
- Это ведь, - снова наморщила лобик бывшая, - тот самый гуляка-студент, которого ты выгнал в сорок девятом?
- Нет,в сорок восьмом.Он в лагере сделал блестящую воровскую карьеру, и, когда я столкнулся с ним ТАМ, то был на все сто процентов уверен, что за мною пришла костлявая. И, знаешь, Инусенька, хоть я - человек, чего там скрывать, трусоватый, но тогда, встретив Правдина, - веришь? нет? - ни капельки не испугался: опрятная, быстрая смерть от ножа показалась мне предпочтительней позорной и долгой гибели от недоедания. Плесни-ка ты мне - если, конечно, не жалко - ещё spiritus vini.
- А тебя не...? - всполошились хозяйка.
- Нет, Инка, не развезёт, - твердо пообещал Марк Давидович. - В этом я тоже переменился. Пью водку, как воду, почти не пьянея.
- Ну, Маркуша, смотри. Не подведи, - кивнул Инна и нацедила бывшему мужу ещё полстакана "Столичной", тут же исчезнувшие в беззубой профессорской пасти.
- Ежели всё излагать по порядку, - закусив куском ветчины, продолжил Фрадкин, - то спасенье моё пришло вместе с самым последним этапом блатных. Впереди той колонны вышагивала пара десятков самых-самых козырных воров, а во главе козырей шёл Ванечка Правдин с гитарой. Я почти сразу признал его. Он меня, к сожалению, тоже.
- Гряжданин бывший профессор, наше вам с кисточкой! - громко выкрикнул Ванька и шутовски поклонился, ударив по струнам.
- Здравствуйте, Ванечка, - как можно спокойней ответил я, внутренне готовясь к неизбежному.
Здесь из воровской ватаги выскочил какой-то крошечный человечек с морщинистым дегенеративным лицом, как будто сошедшим с иллюстраций к Ламброзо, и заорал:
- Какой он, бл..., тебе "Ванечка"? Он для вас, фрайеров, либо честный вор "Правда", либо смотрящий "Иван Сергеевич". А ты, я смотрю, хотя и длинный, но ни х.. не вежливый, так что надо б тебя слегонца поучить хорошим манерам. Давай сам выбирай: я тебе либо е..ло сломаю, либо засуну пёрышко под рёбрышко. Чего больше нравится?
- Эй, Клещ, остынь, - негромко прикрикнул Ваня. - Этот длинный еврей - мой старинный знакомец, и, что с ним теперь делать, решать буду я. И его нельзя гнобить без моего приказа. Это все усекли? А ты, Давид Маркович, приходи ко мне в пятый барак сразу после отбоя. Там мы и решим, пожить тебе дальше, или хватит - отбегался. Заодно мы тебя и подкормим,а то что-то тебя, гражданин бывший профессор, ажно ветром шатает.
****
Воровскую проверку я, как ты понимаешь, прошёл (иначе бы мы сейчас с тобою не разговаривали) и по окончанию оной наелся от пуза. Увы и ещё раз - увы! За пару часов до подъема все это пищевое великолепие покинуло мой организм вместе с алиментарным поносом (бичом всех дистрофиков), но раза с третьего-пятого воровские харчи помаленечку стали усваиваться и голодная смерть отступила.
Зачем я был нужен вору в законе?
Скорее всего, для "учёных базаров", без которых ему было скучно. Сразу же после моего прихода он, как правило, затевал безупречно культурную - почти без мата и фени - беседу, и, что всего удивительней, все эти интеллигентские словечки,которые в наших устах - в устах презренных асфальт тротуарычей и укроп помидорычей - вызывали у прочих зека только хохот,выходя изо рта вора Правды,шли ему в плюс и повышали его авторитет безмерно.
(Во время этих бесед разделявшую нас социальную пропасть он подчёркивал только одним колоритным штришочком: упорно именовал меня не "Марком Давидовичем", а "Давидом Марковичем", - и у вашего покорного слуги - при всей его интеллигентской наивности - всё же хватило ума Ваню Правдина не поправлять).
...В пятый барак я ходил два-три раза в неделю в течение двух с половиной лет, а где-то через полгода сумел спрыгнуть и с общих, приткнувшись придурком в санчасть. Так что на пятом году своего заточения я не только совсем перестал походить на ходячий скелет, но даже завел небольшое пузцо, которым очень гордился, хотя до конца его всё-таки не сберёг.
Не сберёг потому, что весною пятьдесят пятого вконец оборзевшие суки посадили Правдина на перо, после чего я не только лишился халявных банкетов, но и снова спустился в забой, что, конечно, не слишком способствовало сохранению жировых накоплений. Но Гуталин уже помер, режим резко смягчился и голодные смерти остались в прошлом. А ещё через год мой приговор (вместе с минусом) аннулировали и я, наконец, получил фантастическую возможность возвратиться из солнечного Магадана в негостеприимный Петербург.
- Но ведь я тебя, Инна, - продолжил Марк после паузы, - потревожил не для того, чтобы просто поведать свою одиссею.Цель моя поважнее.
- И какая? - тревожно спросила бывшая.
- Давай я приму ещё сто и продолжу.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
- Ты ведь, наверное, помнишь, - прошепелявил профессор, допивая "Столичную" и убирая пустую бутылку под стол, - ВТОРУЮ мою фотокопию над столом в кабинете? Ту, что в рамке попроще?
- "Бретонский пергамент"?
- Он самый. Так вот, поскольку студенту четвёртого курса Правдину на самом последнем в его жизни экзамене достался билет номер семь, посвященный именно этому тексту, мы с Ванечкой часто его вспоминали, а однажды ночью (а я ведь в придурках настолько избаловался, что даже начал страдать чем-то вроде бессонницы), итак, однажды, перед самым подъёмом, ворочаясь с боку на бок, я, как Дмитрий Иванович, вдруг увидел во сне... нет, не Периодическую таблицу элементов, а - Бретонский пергамент. Увидел с невероятной чёткостью: до самой последней буковки и чёрточки - и, проснувшись (карандаш, к великому счастью, был под рукой) его тут же скопировал.
Чудеса на этом не кончились. Ведь вторым вопросом в Ванечкином билете был классик раннего средневековья Беда Достопочтенный, а точнее - его комментарий к XIV главе Первой Книги Царств (история Саула и Ионафана), который уже ушлый Ванечка помнил дословно...
- Почему ж он тогда провалил тот несчастный экзамен? - искренне удивилась Инна.
- Спецом, Инка, спецом! - отмахнулся профессор. - Ваня уже и тогда весь погряз в криминале и посещать универ ему было не по понятиям. Хотя память у него была дьявольская, и он помнил,похоже, практически всё, что когда-нибудь видел, читал или слышал. Ну, а дальнейшее, Инка, было уже чистой магией, необъяснимой с позиций материализма: мы вместе с Ванечкой совместили оба листочка - последовательность римских цифр, составлявших Бретонскую рукопись и Комментарий нотумбрийского книжника, после чего убедились, что, если каждую цифру в Пергаменте заменить на букву с таким же порядковым номером от начала Коммента, получается более или менее осмысленный текст на жуткой смеси трёх языков - древнебретонского,староваллийского и т. н. "кухонной латыни". Ну, а после того, как Ванечка Правдин (ты только, Инна, не смейся!) по своим воровским каналам выписал из Ленинки единственный в Советском Союзе экземпляр староваллийского словаря, мы с ним сделали то, что начиная с 1823 года не удавалось сделать ни одному учёному. Т. е. расшифровали Пергамент.
- Ну, и что же там было написано? - незаметно зевнув, поинтересовалась Инна.
- Да так, ничего особенного, - усмехнулся профессор. - Всего лишь рецепт Бессмертия.
- ???
- Ну, или, точнее, того, что казалось древним бретонцам бессмертием - возможность в одиннадцать раз увеличить срок своей жизни. Если дословно, то там говорилось, что каждый рождённый женщиной и самостоятельно расшифровавший Пергамент, может только однажды воспользоваться этим рецептом и, изготовив отвар из пятнадцати трав, даровать это псевдобессмертие лишь себе самому и ещё кому-то. Кстати, сам автор рецепта был, судя по всему, эгоистом и обессмертился единолично, умерев при Людовике XIV в возрасте семиста с чем-то лет (о чем он перед самой кончиной оставил шифрованную пометку на новофранцузском).
- Марк, а ты часом не...? - встревожилась Инна и отсела подальше.
- Нет, Инка, я не сумасшедший. В доказательство чего я могу прочитать алфавит в обратном порядке. Не надо? Поверишь на слово? Ну тогда к делу: эликсир я сварил час назад и уже выпил свою половину. А вот это, - профессор достал из-за пазухи небольшую пробирку, - твоя, Инна, доля. Да не бойся, не яд, - Марк Давидович пригубил полглотффка. - Вполне безопасно. Ты выпьешь?
- А это точно безвредно? - спросила весьма осторожная, как и все женщины, Инна.
- Точно.
- Погоди, дай мне всё же подумать, - вздохнула красавица и, подперев рукой щёку, продолжила. - Ну, допустим, я выпью. Что дальше? Нет, как всё-таки жалко, что ты перевёл этот текстик только сейчас. Теперь, если правду сказали бретонцы, мне будет навечно почти двадцать девять, а ведь могло бы быть двадцать. Как жалко!
- Ну что ты, Инуся, - покраснел Марк Давидович, - ты ведь и сейчас выглядишь совершенно... сногсшибательно. Я как мужчина сиё говорю. Честно-честно, Инусенька!
- Это, Маркуша, - скривилась красавица, - только на твой отвыкший от женщин взгляд. Тебе ведь сейчас и кобыла - невеста. А видел бы ты меня утром без косметики... Бр-р-р! - Инна достала из шкафа бутылку джина "Бифитер" и выпила стопочку. - Душераздирающее зрелище: морда опухшая, сиськи висят, пол-жопы в целлюлите. И теперь в таком виде идти по вечности! Ладно, Марк, делать нечего... давай сюда свою склянку.
Марк Давидович замешкался.
- Маркуш, ты чего?
- Понимаешь, Инуся, - глядя в пол, прошепелявил беззубый старик, бывший когда-то без пяти минут академиком, - дело в том, что... ты... ты не останешься навечно двадцатидевятилетней, потому что... процессы старения приостанавливаются где-то лет в пятьдесят.
- То есть?!
- Ну, может быть, лет в сорок восемь. Так сказано в рукописи.
- Т. е. ты предлагаешь, - вскрикнула Инна, - мне восемь веков топтать землю в виде облезлой пятидесятилетней кошёлки? Марк, ты что - о..ел?! Поищи-ка себе другую дурочку!
- Других искать уже поздно, - развел руками профессор , - через пару часов эликсир выдохнется.
- Ну ты и авантюрист! - возмутилась Инна. - А если б меня дома не было?
- Я знал, что ты дома.Ведь я веду наблюдение за этой квартирой уже пару дней.Кстати, твой нынешний муж сидит сейчас в паре кварталов отсюда в коммерческом ресторане "Волхов". Так что нам надо поторапливаться.
- Ну и поторапливайся, - хмыкнула бывшая, - только я здесь - причём?
- Ты что... - опустил взгляд профессор, - ты что... хочешь сказать...?
- Да, я пить эту гадость не буду и являться потомкам в качестве позабывшей сдохнуть старухи отказываюсь.
- Инна!
- Марк, сгинь в туман. Моё решение твёрдое.
- Но ты ведь об этом... - ошарашенно пролепетал Марк Давидович, - ты ведь об этом потом пожалеешь!
- Может быть, может быть, - пожала плечами Инна, - Но, став Вечной Бабкой жалеть буду сильней. Выливай эту гадость в раковину.
- Ну, как знаешь...как знаешь...
Марк Давидович подошёл к кухонной раковине и вылил в неё пол-пробирки. Но потом прошептал:
- Нет-нет. Не могу. Слишком жалко.
- Тогда сам отхлебни, - захихикала Инна. - Проживёшь чуть побольше. Не семьсот лет, а тыщу.
- Дополнительная порция не поможет.А может быть, даже и навредит. Хотя...
Марк Давидович присел на корточки, вылил чёрный экстракт ко мне в миску и зашептал:
- Кактус! Кактус! Кактус! Кис-кис-кис! Подь сюда.
Ваш покорный слуга осторожно приблизился и, понюхав, лизнул это пойло.
Вкус его мне пришёлся по сердцу и минуту спустя в моей мисочке было пусто.
- Теперь, Инна, нас двое: Вечный Зек и Вечный Кот, - улыбнулся профессор и, заслышав какое-то странное топанье, обернулся.
На пороге кухни стоял, чуть покачиваясь, Василий Макарович Званцев.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
По выставленной вперёд нижней челюсти и чересчур напряжённому взгляду я сразу понял, что мой хозяин пьян вусмерть, и тут же шмыгнул под кушетку.
- Здра-а-асти-морда-асти! - протянул Званцев, делая пару шагов вперёд. - Только муж за порог, эта сучка гостей принимает! Или ты... и-ык... слишком буквально поняла мой совет по поводу... и-ык... зарабатывания двух недостающих тысяч?
- Вася!!! - прикрикнула Инна.
- Х..ся! - в рифму ответил Василий Макарович. - Что это, - он тыкнул пальцем в профессора, - за хрен с горы? И чего он здесь делает? А ну-ка колись!
- Это мой бывший муж Марк Давидович Фрадкин, - испепеляя супруга позеленевшим от злобы взглядом, ответила Инна. - А ты, Василий, о скотском своём поведении, протрезвев, пожалеешь.
- Я, бл...-сука, жалею, - заорал Званцев, - что вообще с тобою связался! Ты и бывшего мужа в лагерь загнала и меня, бл..., на нарах сгноишь. Жопой чую, сгноишь! - здесь подпольный миллионер ударил кулаком по стоу и, пустив нескупую мужскую слезу, завизжал, словно резаный. - Как же я тебя ненавижу, стерва сисястая! Как же я тебя, бл..., ненавижу!!!
- Так, - спокойно ответила Инна, - скажи мне, Маркуша, до твоего нового дома нам сколько времени добираться?
- Пешком? - уточнил профессор.
- Да, Марк, пешком.
- Минут где-то сорок.
- Нормально. А свои вещи и Кактуса я с утра увезу на такси.
- Скатертью дорога! - согнулся в дурацком поклоне Званцев. - Скатертью дорога! Только ватничек старого-нового мужа забрать не забудь. Ведь вещь недешёвая. От Фляйшмана или Конягина? А! От артели лжеинвалидов "Напрасный труд"? Тоже неплохо. Как же ты жить-то будешь с этим голодранцем после всего, к чему тебя я приучил?
- Не всё в этой жизни можно купить за деньги, - всё с тем же непоколебимым спокойствием отчеканила Инна.- Но для тебя, я боюсь, это сложно.
- На коленях ведь приползёшь! На ко-ле-нях!!! - воздев длани кверху, возопил Василий Макарович и зарыдал.
- Да-а, случай неоперабельный, - печально вздохнула Инна. - Давай, Марк, пошли.
И они вышли.
****
Замначальника Ленпищеторга оказался прав: один из супругов и вправду умылся слезами и полгода спустя (буквально) приполз на коленях. Но им оказалась не Инна Михайловна. И замаливать эту ошибку Василию Макаровичу пришлось до самой своей трагической смерти и, как мне кажется, так и не удалось замолить до конца. И все те миллионы даров, что обрушились на Инну Михайловну после её возвращения: полдюжины норковых шуб, круиз по Средиземному морю, набор парижской косметики, чехословацкая стенка, восточногерманский сервиз "Мадонна", скандинавский холодильник "Розенлев" и т.д. - воспринимались Инной, как должное, и брезгливая складочка в уголках её губ не расправлялась.
Так что глядя на бедного Васю я всегда вспоминал гениальное, на мой взгляд, четверостишие фатально недооцененного двуногого поэта Лебедева-Кумача:
Он готов и к суду, и к растрате,
Он встаёт в предрассветную рань,
Чтоб иметь у себя на кровати
Молодую, красивую дрянь.
Но обо всём - по порядку.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Поскольку дневник мой читают не дети, то мне нету нужды объяснять, что многократно возросшие после примирения двух супругов расходы заставили моего хозяина расширять свой бизнес и, соответственно, увеличивать криминальные риски.
Правда, Василий Макарович Званцев, имевший в среде тогдашних питерских бизнесменов уважительную кличку "Мозгач", и к этой проблеме подошёл творчески, выдумав схему, приносившую ему миллионы, но с точки зрения Уголовного Кодекса являвшуюся просто мошенничеством и каравшуюся лишь пятилетним сроком.
Схема же была, мой читатель, такая: Званцев оптом скупал (со всеми наценками) поступавшие в ленинградские рестораны деликатесы и отправлял их в Грузию, где расплодившиеся при Мжаванадзе цеховики готовы были платить за них двойную, а то и тройную цену. В результате все были в плюсе: и ленинградские рестораторы, гарантированно выполнявшие план (ибо в "городе Ленина" осетрина с икрой продавались не очень), и грузинские миллионеры, не ронявшие форс на грузинских пирах, и, естественно, сам Василий Макарович, загребавший деньги лопатой, - а государство вообще ничего не теряло.
Но... у любой верёвки, как гласит популярная у двуногих пословица, раньше ли, позже ли, но всегда найдется конец.
Пришёл он и Званцеву.
****
И я, и хозяйка до самой смерти будем помнить тот дождливый октябрьский день 1961 года, когда пришедший раньше обычного Василий Макарович сперва педантично стряхнул с плаща капельки, потом аккуратно повесил его на вешалку и, так и оставшись в мокрых ботинках, прошёл по ковру в гостиную и сказал:
- Инусь, мы разводимся. А потом разъежаемся по отдельным квартирам. Размен я оформил.
- С х.. ли?
- Я попал под каток. Миланишвили взяли. Через день или два его на Литейном расколят, а, значит, и мне впаяют пять лет с конфискацией. Переведёшь к себе самое ценное и забудешь на время мою фамилию. Деньги на жизнь я тебе оставляю на десяти разных книжках. Там двадцать пять тысяч. Новыми. Должно хватить. А не хватит, грузины помогут
- А защищать тебя кто в суде будет?
- Таганцев.
- Может, он всё же отмажет тебя? - с надеждой спросила Инна Михайловна.
- Вряд ли, Инусенька. Вряд ли, - вздохнул Василий Макарович. - Таганцев всё же не бог. Но срок постарается срезать до минимума. Дай мне, пожалуйста, водки.
Водки в баре не оказалось, и Инна выставила бутылку "Бифитера" с потешным красненьким старичком на наклейке. Василий в четыре приёма выпил её и заплакал.
****
Василий Макарович всё же по праву носил свою кличку "Вася Мозгач", и где-то до Нового года события развивались по предсказанному им в тот вечер сценарию: фантастически быстро (хорошая взятка творит чудеса!) мы с Инной уехали в трёхкомнатную на Типанова, а Званцев - в убогую комнатку в коммуналке на Римского-Корсакова, откуда его и забрали в "Кресты". Знаменитый Таганцев оказался и вправду почти гениальным адвокатом и совершил невозможное: сбил Званцеву срок до трёх с половиной лет. А вот в конце января уже нового шестьдесят второго года произошло непредвиденное.
В субботу утром нашу квартиру в сталинском доме сотряс наглый и долгий звонок. В дверях стоял двухметровый красавец с тетрадкой под мышкой.
- Что вам надо?! - с тревогой спросила Инна.
- Ради бога простите, Инна Михайловна, но я к вам по поручению редакции.
- Причём здесь редакция?
- Мне поручено написать фельетон о вашем муже. О вашем бывшем муже. Ради всего святого, не закрывайте дверь! Для меня это крайне, крайне важно.
- Ладно, - смирилась хозяйка, - снимайте грязную обувь и надевайте тапочки. Что? Они вам малы? Тогда идите в носках. Что? Носки рваные? Это ваши проблемы. Короче, гражданин из редакции, проходите на кухню и рассказывайте обо всём поподробней.
****
- Понимаете, Инна Михайловна, - продолжил красавец, усаживаясь за кухонный стол, - меня отчислили из университета и теперь отсрочку от армии мне может дать только работа в редакции. И в качестве первого творческого задания мне и поручили написать этот фельетон. Фельетон политически важный и объемы его не ограничены. Целый подвал, возможно, даже в двух номерах. Рабочее название: "Собаке - собачья смерть!".
- А кто, простите, "собака"? - удивилась хозяйка.
- Ваш муж. Бывший муж.
- А почему тогда "смерть"?
- А вы что... не знаете?
- Нет.
- Неделю назад вашего бывшего мужа приговорили к высшей мере. На днях приговор приведён в исполнение.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Я так и слышу упрёки своих многочисленных читателей: а чего это вы, товарищ кот, всё время рассказываете о посторонних и ничего - о себе? Признавая правомерность подобной критики, я сообщаю, что Эликсир таки оказал своё действие, и что хотя в январе шестьдесят второго мне стукнуло целых пятнадцать лет (примерно семьдесят по человечьему счёту) я по-прежнему чувствовал себя на те восемь (двуногие сорок), которые мне были в момент приёма колдовского снадобья.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
N. B. Записи для себя
Новый муж Инны - сильно пьющий и совсем не печатающийся литератор. Что-то вроде Довлатова (только ростом 153 сантиметра - "на два сантиметра выше Ежова). Жизнь ленинградской богемы 60-ых. В 1972 году псевдо-Довлатов уезжает в США. Инна эмигрировать отказывается.
*****
Инна усыновляет племянника Даню (меня). Прописывает его у себя и получает однокомнатную квартиру в Автово. Моя слегка приукрашенная автобиография.
*****
Очередная встреча Марка и Инны. Они стали ровесниками.Беседа за чаем с клубничным вареньем.
- Слушай, Марк, а ты понимаешь, что этот твой наделённый всеми талантами Правдин наверняка бы тебя приехал, проживи он ещё бы хотя б пару дней?
- Понимаю.
- И?
-Ну, и, собственно, из-за этого я и вынул нож первым.
- То есть как?!
- А вот так. И никто на меня не подумал.Прости, но я больше об этом не хочу вспоминать.
ПРИМЕЧАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА:
В конце этой рукописи трясущимся почерком девяностотрехлетней Инны сделана приписка:
"В конце февраля скончался наш Кактус. Мы с Даней и Марком скинулись и выкупили для него место на кладбище для домашних животных. В мае, когда земля на могилке просела, могильщики установили небольшой монумент вот с такой надписью:
КАКТУС
кот-долгожитель
январь 1947 - 23 февраля 2022
P. S. За несуразную длительность жизни пришлось сунуть могильщикам лишние десять тысяч рублей.