Узкая и неприветливая, каменистая, стремящаяся к небу улица прямо от остановки, не жалея гостей предъявила им все свои прелести восхождения к порогу их детского дома. По ней налегке то идти не покажется развлекательной прогулка, а нагруженными скарбом ходокам то и подавно не в радость будет приступом с ходу осилить сей вздыбленный горб Каменного пояса. Но шагает ссутулившись под поклажей отряд объединившейся троицы на гору, карабкается шаг за шагом вперёд, упорно отмеряя ногами путь своего восшествия на Голгофу собственной судьбы, покоряет разбитую каменистую хребтину этого уличного проезда с частыми перекурами, с трудом преодолевая, выпавшее на их долю испытание, с упорством, не жалуясь. Даже Сёмка отобрал у бабушки один из баулов и взвалил его себе на плечи. Тащатся пешеходы, молча стирая подошвы личной обувки, спотыкаются тупо о скалистые, как кухонная тёрка задиристые выступы дороги. Так навьюченными осликами и доплелись устало переставляя под тяжестью нош, свои, в хотьбе одеревеневшие, ходули.
- А где этот рудник то, ба? – удивился на последнем перекуре хорошо вспотевший шустрый пешеход.
- Да кто ж его знает, – отозвалась, задыхаясь, их с бабушкой Сусанин в юбке.
Приезжие гости не могли пока знать, что гора, на которую они взбираются, неся на плечах свой багаж, и есть подножная часть этого самого рудника. Если же взойти на саму под их ногами вершину горы, то внизу за ней впереди на расстоянии не более километра и откроется огромная, уходящая уступами вниз ямища открытой горной выработки. А сама в прошлом, как кавказский Эльбрус двуглавая гора Железный камень состояла из двух, но разных по высоте вершин. Большую гору раскопали, добывая в ней железную руду, а вот малую оставили как есть, нетронутой, определив её под строительство жилого сектора для первых поселенцев, так как ниже по обеим берегам реки были сплошные топкие болота.
Но потом болота постепенно осушили, насыпали земли, подняв грунт в пойме этой реки, и заводчики Демидовы поставили там на левом её насыпном берегу крепкий заводик по выплавке чугуна. Привезли ещё новых работяг и посёлок со временем разросся вокруг, раскопанного рудника, освоив осушенные земли. Вторую вершину, которая была пониже, с согласия церковного владыки определили под строительство церковного храма. А чтоб служителям культа не приходилось высоко в гору на службу подниматься, землю то возле церкви передали во владение оной, поставив для них там дома с дворами. Позднее уже во избежание наводнений, эта земля приросла домами торговых людей и широким прогалом спускалась по пологому склону поросшей ранее лесом вершины к реке, к поставленной на ней плотине, образовавшегося рукотворного пруда, создав купеческую епархию с лавками и магазинами.
По другую сторону, где стояли поповские хоромы, как обжились первопроходцы с самого начала, так они там и остались. Только при советской власти все чахлые домишки были снесены, а на их месте, после окончания великой отечественной войны, государство разрешило вернувшимся победителям в этой бойне построить свой частный сектор в один этаж. На этой обновлённой и первой в посёлке улице то и находился, расположившись на правой её стороне в бывшем поповском особняке, детский дом. В революцию его хозяина – состоятельного батюшку препроводили с почестями бывшие его прихожане, ставшие по велению времени атеистами, юные коммунары ко Господу в гости на вечный постой, а вот саму домину супостата отдали собранной по всей округе бродячей беспризорщине. С тех пор там и существует в нынешнем городе сиротский дом-приют неприкаянных малолеток.
Вот туда и двигалась по причине общих обстоятельств эта неразлучная тройка, аки паровоз, тяжело пыхтя и отдуваясь. Но, как говорится, дорогу осилит идущий, и уставшие путники, сбив о выступающие камни ступни своих ног, наконец то, добрались до средины этой, успевшей опостылеть им, ведущей к развалинам разрушенного храма безрадостной в восприятии улицы. Остановились. Отдышались. Огляделись и увидели, что в метрах ста над ними за высоким, окрашенным в зелёный цвет штакетником, и возвышается большой, мрачного вида, двухэтажный, похожий на крепость домище.
- Интересное сооружение, – оценила бабуля увиденное, – я такого ещё и не видела!
- Дом, как дом, – равнодушно выдохнула Колыванова Евдокия, – большой, правда!
- Ну да, – придержала коней старшая Голованова в девичестве, – только в большой, – вложив эти свои слова, совсем иные смысл и понятие.
На этом разговоры и кончились, и начался последний подъём.
- Вот и пришлы, – сообщила коренная Сивка своим пристяжным ещё, спустя минут пятнадцать, после последней передышки.
- Это и есть наш детдом? – уточнил его будущий постоялец.
- Он шамый, – подтвердила отсидевшая срок мамашка.
А дом и в самом деле оказался весьма необычным по своей архитектуре. Положив свою ношу, бабуля прошла ещё немного вперёд и удивилась. Всё здание представляло из себя как бы пятиконечную звезду, но неправильной формы.
- Странное совпадение, – перекрестилась православная душа, назад вернувшись.
Сама фасадная, деревянная на три больших в резных наличниках окна, жилая часть поповского владения опиралась на высокий, выложенный из бутового камня, но обжитой фундамент, а в нём так же было три окна – квадратные бойницы с заклёпками, кованными их железа ставнями. А из сруба, обитый вертикально ровной, но от времени потемневшей доской второй этаж, казалось, будто воздушный парил, не соприкасаясь с мощной своей и тяжеловесной из бута толстостенной опоры. Торцевые стороны парадного фасада точно в едином стиле завершали взлетевшую красоту, под окнами которых слева красовался вход в данную постройку, а справа была окованная железом в заклёпках дверь в хозяйственное помещение. Далее в глубь двора в гору по обе стороны от центра этого здания отходило в разбег по два крыла обжитых флигеля, полностью которые рассмотреть, возможности то у бабули не было. Добротная, покрытая кровельными листами железа, окрашенная суриком высокая крыша венчала этот своеобразный ещё за долго до революции созданный шедевр деревянной архитектуры.
- Баба, ты чё застыла то? – вывел свою няньку из задумчивого оцепенения Сёмка.
- Красивый дом, – обняла внука та, – необычный и крепкий!
– Тольки местные шкажывают, што ране то здесь их поп был хозяином. Вишь, как жил он, ентот кровопивеш народный, – сплюнула остервенело, вышедшая на свободу ещё вчерашняя по закону сиделица.
- Ты опять за своё, – устыдила богохульницу верующая душа.
- Што, жнашит жа швоё? – ощерилась молодая бабёнка, – Бог – одно, а шлугы ево – это уже другое. Не жря товариш Шталин их хриштопродавтшев рашштреливал!
- Акстись, оглашенная, – выругалась добропорядочная гражданка.
- Не люблю я энтих в ряшах шладкоголошых бородашей. Ну не люблю их, хоть ты убей меня, шештное шлово, – призналась шалая богохульница.
- Всё одно, – не согласилась с ней дорожная её попутчица, – не стоит душу марать грязными помыслами!
- Да как не помышлай, – тупо отреагировала малограмотная Дуська, – приют то вот дла бешдомных детишков пошему-то в доме, ево поповшкой морды шделалы, – подошла к широкой калитке в заборе и нажала привычно три раза на кнопку звонка разухабистая от срока бывшая торгашка.
Из высокого парадного входа на первом этаже появился довольно опрятный, хоть и щуплого вида, светлоголовый паренёк, примерно одного возраста с Сёмой. Подошёл тихо вплотную к забору, поздоровался и вежливо, как учили, спросил, обращаясь сразу ко всем.
- Вам ково?
- Не ково, а куды, шынок, – поправила его позвонившая тётка, – к дирэктору мы!
- Щас, – ответил мальчишка и быстро скрылся в дверях, откуда вышел.
Через какое-то время от туда появилась высокая, худая, как оглобля с завышенной талией и длиннющими ногами моложавая представительница женского пола. В длинной, чуть ниже колен, тёмной, прямого покроя юбке и в коротком чуть ниже пояса шерстяном вручную крупной вязки серо-коричневом кардигане поверх цветастой, судя по воротнику, шёлковой блузки и в туфлях на низком каблуке, и с тугой, как у девушки короткой косой. В этом виде она походила на какую-то чёрствую заумную грымзу или на секретутку, что у хозяина на побегушках. И умудрённой жизнью дочери лесника вдруг показалась, что эта худая с виду особа была из тех дам, которые не умеют нормально общаться с людьми. И это предчувствие у Сёмкиной защитницы не оказалось ошибочным.
Она сердцем поняла, что перед ней стояла та по типу людей, которых совершенно нельзя допускать к работе с детьми. Они чужих детей, за детей не воспринимают, посему и не умеют просто и спокойно вести с ними беседу или диалог. Они, либо откровенно и с умыслом подобострастно льстят тем, кто выше их стоит по положению, либо же скрытно с равными себе людьми выказывают им свою, как бы дружескую подчинённость, стараясь в их глазах выглядеть добрыми и порядочными самаритянами, либо, что хуже всего, нагло и зло хамят тем, кого они считают, по своему разумению, ниже себя, либо, как бы чего не вышло, с близкими себе по рангу, но чуточку ниже их стоящими, осторожно проявляют на расстоянии мягкую холодность, граничащую с равнодушием. В любом случае данный по характеру скрытный, гипертрофированный тип самовлюблённых нарциссов, тщеславных, но малоспособных людей с кем бы то ни было, святой серединой в общении не обладает.
- Слушаю вас, – изобразила подобие улыбки появившаяся особь женского пола.
- Я мамка Кошти Колыванова, – представилась вежливо, щерясь, шепелявая гостья.
- Я помню вас, – признала её вышедшая к прибывшим работница детского дома, – а с вами кто?
- А это, – замялась, вновь обретшая статус, мамаша, – к вам направланный вмеште ш бабушкой швоей эйный внук широта!
- И что им надо? – упёрлась взглядом в уставшую бабулю худосочная вобла, задав вопрос шепелявой родительнице детдомовского воспитанника.
- Да нам, собственно, ничево от вас не надо, – спокойно отреагировала провожатая любимого внучка на поселение в определённое им казённое заведение.
- Тогда зачем вы приехали к нам?
- По принуждению нашей городской опеки, – изобразила улыбку и её ответчица.
- Хорошо, – согласилась надменная худоба, отворяя калитку ключом, – идёмте! Я провожу вас в приёмную директора, – а калитку, Толя, закроешь, – приказала она на ходу, по всей вероятности, дежурному у входа, – а ключ потом ко мне принесёшь и повесишь у меня его в кабинете на место!
Мальчик молча склонил свою остриженную на лысо голову в знак согласия и тихо направился, не спеша, запирать на замок калитку, а приезжие следом за сопровождающей их персоной дружно двинулись, семеня неуклюжим гуськом, внутрь сего гостеприимного дома. Войдя в него, гости сразу же очутились в густом и неуютном полумраке, где перед ними впереди справа от них на пол едва осязаемого глазом пространства, падал плоский и яркий луч дневного света. Высвеченный им длинный прямоугольник показал, что пол тут был когда-то выложен дорогой, с красивым узором изразцовой, но и поистёршейся уже от времени керамической плиткой. Прямо на сближение с этим лучиком и направилась тупо по обожжённой глине с рисунком, встретившая гостей, их худосочная оглобля-работница из детского дома. Распахнула одну из половин высоких, двухстворчатых и белой краской, выкрашенных дверей, громко сказала, обернувшись к своим последователям.
- Вам сюда!
Её оробевшая свита осторожно вступила в освещённый проём. В светлой комнате в одно окно, куда мешочным скарбом перегруженная троица вошла, было чисто и тепло, и даже уютно. Справа у стены привлекал к себе внимание, обитый чёрным дерматином, как пуп вселенной с высокой спинкой, с круглыми валиками по бокам здоровенный диванище для ожидающих приёма посетителей, сразу догадался понял Сёма, а рядом с ним у окна за небольшим в одну тумбу письменным столом сидела и глазела изумлённо на, вошедших к ней в приёмную неожиданных гостей, молоденькая и весьма миловидная девушка.
- Сам у себя, Наташа? – уточнила вопросительно, приведшая свиту, тётка.
- Да, да! На месте. Проходите, пожалуста, – скромно ответила секретарша, вставая из-за стола, и робко открыла одну из двух резных створок кабинетных дверей, – Николай Петрович, тут к вам посетители, – войдя в кабинет, доложила она, – примите их?
- Проси, проси, – последовал оттуда бодрый ответ.
Девушка обернулась, уступая дорогу пришедшим.
- Директор ждёт вас, проходите, пожалуйста, – снова вежливо улыбнулась она.
- Шпашибо, дошка, – сбросила с плеч свою поклажу и поблагодарила её шепелявая Дунька хват. Вытянулась в струнку и бочком, бочком опасливо так протиснулась в узкую щель дверного проёма начальственного помещения.
Следом за ней без всякой толкотни вошли внутрь руководящей обители и бабушка
с Сенькой, оставив у порога в углу приёмной всю свою нехитрую в двух узлах аккуратно упакованную собственность.
Директорская обитель оказалась довольно узкой на удивление с одним окном, как школьный пенал длинной вытянутой комнатой, посредине которой, занимая почти всё её тесное пространство, расположился застеленный, будто на бильярде зелёной скатертью с длинной бахромой под стать самой комнате деловой стол-кишка с двумя рядами по обеим его бокам добротных, современных мягких стульев. И эта нехитрая обстановка говорила о том, что здесь регулярно происходят разного рода совместные с коллективом планёрки, педсоветы и прочие совещания. Возле окна поперёк этой самой означенной выше мебели властно, как напоминание всем, кто здесь хозяин, стоял тяжёлый и под таким же сукном с инкрустацией незыблемый двухтумбовый монстр – этакий старинный с литым из чугуна в виде вставшего на дыбы коня и со взнуздавшим его укротителем массивным письменным прибором – должностной атрибут администрации. Завершал это чересчур перегруженное кабинетным антуражем пространство, под стать обрисованной картине, заглавный символ детдомовской власти такой же массивный, как и письменный стол, старинный, но обитый добротной кожей трон-кресло, по бокам мягкой спинки которого с однотипной со столом резьбой, выделялись такие же мягкие кожаные подлокотники.
- Вот это кресло, – молча восхитился увиденным Сенька, – вот это да-а, – оценил и он добротный интерьер данного кабинета. Такого ему ещё не доводилось видеть ни разу, хотя и приходилось бывать в кабинете у директора школы.
Навстречу вошедшей компании из-за стола со своего массивного кресла поднялся в военной форме среднего роста, среднего возраста, плотно сбитый, с брюшком интересный с виду мужчина. Дорогая шерстяная гимнастёрка без погон, узкие галифе и хромовые, как пасхальное яичко блестевшие сапоги выдавали в нём явного аккуратиста. Его широкий, с двумя рядами дырок командирский ремень туго перетягивал упругий и подвижный живот, и красивые, густые, слегка вьющиеся посеребрённые волосы, и чётко обозначенные черты выбритого, волевого лица произвели на вошедших приятное впечатление, располагающее к честному и доверительному диалогу. На фоне собранного и умного выражения с тёмно-серым цветом широко расставленных глаз на чисто выбритом лице решительно выделялся тяжёлый, квадратный подбородок с ямочкой по середине, указывая на сильный и волевой, целеустремлённый характер его носителя.
- Здравствуйте, – протянул он в его кабинет вошедшим свою крепкую руку, в том числе и слегка струхнувшему Сёмке, слегка пожимая их вспотевшие ладошки, – садитесь, пожалста, – мягко пригласил он гостей к столу.
- Здравствуйте, – в разнобой отозвалась и троица, вежливо устраиваясь на самые у стола краешки предложенных стульев.
Рядом с ними сел на равных, не выделяясь, и бравый хозяин тесноватого кабинета.
- Я, как вы, надеюсь, понимаете, директор этого самого детского дома и зовут меня Филимонов Николай Петрович, – кашлянул он себе в кулак, – и я рад приветствовать вас у нас в гостях и готов всех вас внимательно выслушать!
Приятный с бархатистым оттенком начальственный баритон располагал к себе и к откровенной беседе. Из разговора потом Сенька узнал, что директор детдома – бывший в прошлом боевой офицер, имеет награды, женат и воспитывает двоих детей и, что жена его педагог работает вместе с ним в этом же детском доме старшим воспитателем. Узнал он и то, что ещё два года назад в этом детдоме был другой директор, и работали совсем другие воспитатели. Но прежний, возглавлявший это детское сложное учреждение, руководитель не справился со своими возложенными на него обязанностями и развалил это хлопотное и трудное, с точки зрения дисциплины учебно-воспитательное хозяйство, умудрившись ещё оказаться не чистым на руку.
- Разве такое возможно? – искренне удивилась бабушка.
- Да, да, – подвёл итог сегодняшний глава приюта, – стыдно, но должен признаться, что обобрал безжалостный плут и без того обездоленных в жизни сирот, надеясь скрыть с его бухгалтером всё присвоенное ими незаконным путём!
Далее гости узнали, что на суде вор попытался оправдаться, что не умышленно всё у него это получилось, но суд во внимание доводы супостата не принял, да и впаял ему на всю катушку с полной конфискацией. Директора детских домов, они ведь, какие бывают? Одни приходят помогать, обучать, воспитывать, а вот другие – ничего не делать, а только брать, присваивать и обманывать. Третьих не дано! Вот вора и посадили, а предыдущий штат сотрудников и воспитателей почти весь, оштрафовав, поразогнали. Убрали из этого детского дома и особо отъявленных хулиганистых детдомовцев, которые застращали всех и вся в бесконтрольной обители для сирот и перевели их в другие и уже более жёсткие по дисциплине учреждения. А бывший майор Филимонов, выйдя после войны в отставку, по направлению партии оказался в кабинете того самого упрятанного за решётку лиходея. И за короткое время своего руководства получил здесь от своих подопечных заслуженную и уважительную кличку Комбат.
Не спеша, скрупулёзно подбирал Комбат к себе достойных сотрудников в штат и в течение года навёл, как считал он, надлежащий в детдоме армейский порядок. Супруге он доверил самый сложный участок работы, назначив её воспитателем в старшую группу, где до него вполне вольготно жили обалдуи-переростки с восьмого по десятый класс, которые не воспитывались, а воспитывали сами – законодатели неписанных детдомовских правил. Чтобы окончательно, враз и навсегда подчинить себе их нахальный авторитет новый глава детской богадельни, привыкший к строгой дисциплине довольно быстро разобрался с этой перезревшей нагловатой порослью, железной рукой подчинив их себе. А потом и приучил их всех к единому и общему для всех, им самим подробно прописанному распорядку.
Затем он строго утвердил во вверенном ему государственном подразделении по его же утверждённым правилам устав самодисциплины, назначив для её соблюдения актив из тех же, наиболее физически сильных, потому и самых авторитетных в детдомовской среде воспитанников, своих помощников, чтобы не слонялась его детдомовская братия без дела и забот после занятий в школе, он организовал в вверенной ему епархии для приобретения необходимых житейских навыков у беспризорных подранков мастерские по столярному и слесарному делу для ребят и для кройки и шитья у девочек. Чтоб не клянчить у городских властей денег на питание, организовал он свои сельскохозяйственные и животноводческие фермы, где имелись поля для посадки различных овощей и содержалась всякая живность: хрюшки с поросятами и коровы с телятами. Имелись луга для покоса травы и для выпаса скотины, а так же ещё и четыре нестарых лошадёнки.
А позднее добился у местной власти Комбат и передачу в пользу детского дома не берегу пруда бывшего пионерского лагеря, который был заброшен во время войны, и уже через год после этого общими усилиями детдомовцев он привёл в порядок и эту будущую сиротскую дачу отдыха. Ввёл там для всех воспитанников в обязательном порядке утром физзарядку и сельскохозработы после завтрака и до обеда с выездом на катерах за пруд на сельхоз угодья. А пока летом детдомовская безотцовщина загорала на даче, в это время в корпусах их основного обитания бригадой рабочих производился ремонт, чтобы учебный год начать в чистой и уютной обстановке. Таким образом, созданный новым директором жёсткий порядок и дисциплина на армейский манер всё же принесли свои положительные результаты, обнадёживая.
И этот чётко отлаженный режим бытия в новом для Сеньки доме предстояло ему в полной мере испытать на себе. Просчитанный до минуты местный регламент дня совсем, казалось бы, не позволял сиротским бедокурам творить беззаконие, но тем не менее даже и в этом плотном графике воспитания и надзора ушлая, по большей части воспитанная по большей части улицей ребятня всё ж ухитрялась ещё барагозить. И далеко небезвинными шалостями были эти совершаемые ими проказы за стенами самого детского дома. Драки и потасовки с местной шпаной являлись постоянным и бескомпромиссным атрибутом их уличных и школьных взаимных отношений. А некоторые вороватые ухари и хитрованы умудрялись даже улизнуть за территорию детского дома в отведённое для игр свободное время, когда всех отпускали погулять на улицу и пошарить там по карманам безжалостно в очередях разных магазинов. Но бывало, что прожжённые воровайки крали продукты и в открытых ларьках с витрины, не попадаясь.
Детский мир, как известно, жесток, но неприглядные выверты в этой беспощадной среде, благодаря новому хозяину и его надёжной команде случались уже довольно редко. Узаконенные ранее бродяжнические правила выживания ушли, канув в прошлое навсегда и бесповоротно. Калечащие душу и тело варварские, кулачные экзекуции, когда беднягу провинившегося избивали до полусмерти, пуская его с кулака на кулак по кругу, так же к чести Комбата закончились. Почти исчезли варварские «тёмные», но драки тем не менее всё же остались, хотя за них строго наказывали. А вот насколько строги были наказания, выяснить придётся прибывшему новичку со временем самому, да и на собственной шкуре, почувствовать. На то и спина – этакий горб для житейских наград в утешенье.
- Я слушаю вас, – обратился к своим посетителям бывший военный, и его крепкая, ширококостная с волосатыми пальцами рука осторожно разглаживала при этом и без того идеально натянутую под собственным весом тяжёлую суконную скатерть.
Первой начала свой монолог пивная товарка Дуся. Расстегнула верхнюю пуговицу у своей нарядной блузки и, никого не стесняясь, полезла к себе за пазуху.
- Я за шынишкой швоим приехала, – прошамкала она, протягивая директору все с подписями свои собранные ею бумаги на возвращение того домой.
- Что с вами? – удивился руководитель детского дома, принимая их, – вы, как мне помнится, раньше говорили вполне нормально, – просматривая её документы, обратился со вздохом к шамкающей Евдокие, вежливый и памятный Николай Петрович.
- Да оступилась она, когда садилась в машину, – вступилась за неё бабуля.
- В какую машину, – попытался уточнить хозяин кабинета.
- Здесь. У вас в маршрутное такси, – удовлетворила любопытство начальника его пожилая, рядом с шамкающей мамашей сидящая посетительница.
- Ах вот как, – не удивился военный отставник.
- Штукнулашь о кузов, – скривясь, уточнила Колывановская родительница.
- Увы. Не вы первая, – улыбнулся понимающе, как человек товарищ Филимонов, –
Лилия Викторовна, – перевёл он свой взгляд на стоящую у двери чопорную худобу, свою сотрудницу, – помогите, пожалуйста, нашей мамаше обустроиться. И пригласите ко мне в кабинет сюда нашего завуча Екатерину Палну!
- Хорошо, – ответила та и позвала за собой шепелявую бетонщицу.
Мутная парочка удалилась, закрыв за собою дверь, и бывший фронтовик обратился непосредственно уже к Сёмкиной провожатой, широко во весь рот улыбаясь.
- Позвольте узнать ваше имя и отчество, уважаемая?
- Надежда Матвеевна, – ответила та.
- Очень приятно, – склонил слегка свою красивую голову начальственный муж, – и што у вас произошло? Почему вы внука к нам отдаёте? Вы, как я понимаю, бабушка…
- Она самая и есть, – получил он чистосердечное подтверждение.
- Так в чём же дело, – ждал более развёрнутого пояснения вчерашний майор.
- А никакого, собственно, дела то и нет, – невозмутимо парировала, не утратившая стати, пожилая женщина.
Она, наивная душа вдруг подумала в своём отчаянии с надеждой, что вот её внука в детдом возьмут и не примут, тогда, может статься, что предстоит им счастливое с ним ещё возвращение вместе домой восвояси – святая простота.
- Но не сами же вы и по собственной воле приехали к нам, – перебил её мысленные чаянья нынешний офицер в отставке.
- Это уж точно, – согласилась с его доводом верная нянька, – наш городской отдел попечительства настоял, ни дна бы ему – ни покрышки!
- Што ж это вы так нелицеприятно о государственном то учреждении, – прозвучало вдруг неподдельное удивление.
- Других слов у меня для них, я извиняюсь, нет т никогда не будет!
- Што так?
- Как уж есть!
- Может, внук вас не очень слушался?
- Бывало с ним и это, конешно, – искренне призналась директорская визави, – но уверяю вас, исключительно редко!
- Так почему ж вы в гости к нам? – перефразировал Комбат слова известной песни.
- По направлению, – подала и бабушка свою попечительскую бумаженцию.
- Ну, раз уж вы к нам не просто так, а по направлению, – принял у неё из рук этот, с позволения сказать, государственного значения документ детдомовский командир, – так и для нас чрезвычайно важно знать характер и наклонности у вашего мальчика, – осторожно подбирал он ключ к сердцу несостоявшейся по какой-то причине отважной опекунши.
- Не знаю, што вам и сказать, – откровенно пожаловалась та, – я сама то, начиная с войны, нигде не работала. На мне, точнее, на моих плечах вот это самое создание и было, огладила она с любовью спину единственного внука, – а мама его, вдова в это время ещё и училась, и работала одновременно. Сама тянулась девонька и нас с ним, меня и сынишку своего тянула. Содержала нас, свою мать и маленького сынка. Окончив индустриальный тогда институт, нынешний уже политех, она горбатилась днями и ночами, начиная с сорок третьего года на эвакуированном к нам на Урал военном производстве руководителем там каково то строительства. Вот и надорвалась моя голубка, не вынесла девонька она тяжкой перегрузки. И мы остались с ним, с её малолетним сынишкой одни куковать в этой жизни сиротами оба. Сама то я получала небольшую пенсию да пособие за погибшего на фронте мужа, а после смерти дочки непосредственно на работе стали мне ещё и на заводе каждый месяц выплачивать скромную сумму на содержание этого проказы. Так в этом самом, уж и не знаю как вам назвать, долбаном, простите меня, христопродажном то попечительстве с какой то радости, не пойму почему, вдруг вспомнили о нас, да и решили забрать у меня, как вы выразились, они у родной его бабки неслуха мальчишку, – указала взглядом она на притихшего рядом Сёмку, – возомнили вдруг супостаты, што я, видите ли, для них уже по возрасту слишком стара и средств моих, по их мнению, вовсе не достаточно для должного содержания подростка. И я не в силах, по их разумению, сама своего внука воспитывать!
- Как это забрать, – не принял сторону рассказчицы её внимательный слушатель, – ребёнок – не вещь. Не могли они так сделать!
- Как видите, смогли и сделали!
- Но не забрали же они у вас вашего внука насильно?
- То есть, – обозначила позу отважная клушка.
- Вы же сами его сюда, к нам, привезли!
- А обязующее предписание, – начала заводиться потихоньку бабушка.
- Не предписание, а направление, – мягко попытался успокоить её глава детского спецучреждения.
- А направление – это што по-вашему – не принудительный отбор? – агрессивно со всей страстью ощетинилась в ответ не совсем ещё старая рассказчица.
- Ну почему же сразу отбор, – улыбнулся снисходительно руководитель приюта, – просто, государство решило взять всю заботу о вашем внуке на себя и освободить вас тем самым пенсионерку от излишних, так сказать, хлопот на старости лет!
- Ну во-первых, я ещё не такая уж старая, а во-вторых, не просто, а нарочно. И уже в-третьих, – не согласилась с его доводом отважная защитница семейных рубежей, – я вот не знаю, простите, для любой и любого возраста женщины более желанных и радостных в жизни хлопот, чем забота о своих родны детях и внуках, – решительно парировала бабуля, отстаивая свои и внуковы права по конституции.
- Я вижу, вы женщина грамотная, – вставая, сказал Николай Петрович, – поэтому, к сожалению, не мне объяснять вам, што просто так ничего в этой жизни не происходит!
- Ну што вы… – качнула иронично головой приятного вида интеллигентная особа.
- И всё ж таки, Надежда Матвеевна, – начал ходить вдоль стола за спинами у своих гостей резонёр по долгу службы, – расскажите мне всё по порядку, што у вас в семье и как почему то случилось. И по возможности от начала и до конца, – приложил он свою руку к сердцу, – и, честное слово, поверьте мне, я не ради праздного любопытства ожидаю от вас ваших признаний!
- Признаний в чём? – встала из-за стола возмущённая гостья.
Поняв, что не совсем он правильно выразился, директор снова приложил обе руки к сердцу, и произнёс извиняющимся тоном.
- Вы можете быть уверены, многоуважаемая Надежда Матвеевна, што это ваше и с ваших же слов изложение всех семейных коллизий, в том числе и произошедшей раньше непоправимой утраты помогут нам, педагогам, лучше, без всяких домыслов узнать вашего ребёнка и его характер, увлечения, и предпочтения, проанализировав вместе с вами же его оценку этих у вас семейных отнюдь не радостных обстоятельств. А от этого зависит, как быстро он тут сможет адаптироваться к нашим не простым условиям. И это уж, поверьте мне, честное слово очень важно для нас. Детский дом у нас старый, который задолго ещё до Отечественной войны в городе был сформирован. Имеются свои и, как вы понимаете, уже годами сложившиеся устои, и порядки весьма отличительные от домашних привычек. И я должен признаться вам, што всё, что в нашем с вами разговоре будет упомянуто вами, уважаемая Надежда Матвеевна, никак не навредит в будущем вашему внуку. Я даю вам в этом своё слово боевого офицера!
- Хорошо, – согласилась с ним предстоящая рассказчица и неторопливо начала, – я, Надежда Матвеевна, в девичестве Голованова, а по мужу Щёкина родилась в самом конце девятнадцатого века в семье лесничего и…
А внук всё это время, насупившись, сидел, нависая над столом молодым пеньком и неподвижно смотрел, уставившись, как баран на новые ворота, в зелёное с ворсом гладкое поле сукна с бахромой, что накрывало длиннющий заседательский стол в начальственном кабинете. Бесконечно длинный бабушкин рассказ вернул его, сорванца, в то самое время, когда было всё на свете так легко и беззаботно. Вот и припомнился ему будущему пока ж ещё воспитаннику детского дома, куда он только что приехал, сон, который он увидел уже под утро однажды после затяжной, вечерней бабушкиной сказки о строптивой красавице, царевне Сорожке и о её непризнанном отцом женихе, князе Налиме. И вот, ведь, странное дело: в данный момент решается его, можно сказать, судьба, а он шалопай о сне своём про каких-то там рыб и ягоду морошку припомнил. Ему бы сидеть да втихомолку варианты в уме прикидывать, как он будет здесь сам по себе обустраиваться без бабушки на новом то месте один, а он про сказки какие-то вспоминает, голову себе морочит ерундой.
И видит Сенька в том сне, будто идёт он один по Кокшаровскому болоту, ягодному царству, а вокруг него глухомань разверзлась неимоверная, и стоит над этим болотом, как молоко густой туман да такой, что хоть ложкой его хлебай, и ни зги не видать вокруг. Зга – это, как бабуля ему объясняла, помнится юному болотоходцу ходоку, кольцо, на которое цепляется колокол коровье ботало, этакая погремушка на шее у любительницы погулевать по буеракам непослушной бурёнки. Но откуда взялось это слово в русском языке он даже не представляет. Только идёт он, Сёмка, по болоту, а у него под ногами то зыбь упругая и вязкая, пружинит, колышется, а там, где вступит его нога, сразу ямка глубокая с лужицей образуется. Но он всё идёт и идёт один, одинёшенек по этой топкой травянистой трясине, боясь остановиться и назад оглянуться, и думает.
- Как же это он здесь и почему оказался то? Ведь, так-то, дороги не зная, можно и забрести куда не попадя, и згинуть не за здорово живёшь…
Страшно ему малому ходоку. И остановиться нельзя. Вот и идёт он, а туман то всё гуще да гуще становится, всё плотнее да плотнее стелется вокруг него. Его уже как волны зыбучие во время заплыва в воде можно разгребать, погружаясь всем телом в эту сырую и промозглую пучину. И вдруг туман неожиданно кончился. И такая над Сенькой чудесная синь в вышине, не достать рукой, вдруг открылась и к тому же ещё и, как мир необъятная, будто зорька утренняя, ясная. Голова кругом пошла от такой бездонной сини – вселенная!
- Наконец-то выбрался, – обрадел одинокий гулёна. Оглянулся, а туман то и сзади так же исчез, – не уж то это ему сам царь Карась свои козни обманные строит, – пробил в одночасье путника обильный пот.
Отвернулся болотный кулик, оробев от увиденного сзади. Глянул, а впереди у него раскинулась поляна обширная, за день не обойти, и травка на ней короткая и шелковистая, и рассыпано по этой поляне ягоды морошки видимо-невидимо.
- Возьми меня, – шепчет ему царская ягодка.
- Вот и нашлась ты долгожданная, – не радея, подумал ночной скиталец, – шагнул несмело за ней на поляну то, да и уркнул вниз, – мама! – зашлась его душа, проваливаясь куда-то в липучую, холодную, могильную мглу.
Ухнул одинокий шлёндра куда-то вниз глубоко, но тут же видит он, что никуда он
вовсе горемыка не пропал, а сидит и не на дне каком, а на том же самом болоте да только в другом ещё более мрачном месте. И вокруг него уже не зыбь, а кусты какие-то, кочки и пни на раскоряку топорщатся. И вечереет, сгущая сумерки.
- Уфф, уфф! – Ухает где-то проснувшийся к ночи филин.
- Чё ж это я расселся то, – подумал вынужденный сиделец, – идти, ведь, мне надо. Засветло выбираться отсюда!
Встал с трудом болотный шлёпало и пошёл, пошатываясь, а голова будто б пьяная. Всё вокруг кружится колесом, куролесит завихрениями, а он идёт. Впереди ели, сухостой невысокий на раскоряку стоит и теснится непроходимой стеной, растопорщив, как крючья свои сучкастые ухватистые лапы, того и гляди, сграбастают цепко за шиворот, и поминай тебя, как звали.
- Иди к нам, – манят его эти коварные коряги одиночку к себе.
- Нет, – думает мшарный землепроходец, – подальше от этих лжекрасавиц то надо ему держаться, – и бредёт настороженно бредёт по проталому болоту.
- Бережёного, как говорится, и Бог бережёт, – будоражит ему головёнку опасливая бабушкина подсказка – предостережение.
И видит он, уставший Семён перед собой здоровенную, как растопыренная пятерня
высохшую на корню лесину. Остановился, ища глазами, как бы ему её обойти, и обомлел. А там как раз между ветвей то сам царь-Карась и стоит, опираясь на сопливый хвост свой. Стоит злющая рыбина и зыркает на него своим зловещим немигающим красным глазищем – гипнотизирует. Мокрая пасть его широко раскрыта, будто б проглотить его тютю хочет. Шарахнулся бочажный бедолага, испугавшись этого водяного царя, и встал неожиданно в страхе на эту самую когтистую то корягу. Взыграла та из-под ног его с коварным треском и хвать его, как крюком за воротник своим сухой корягой, да и взметнула вверх пушинкой ольховой в небо, дескать, получите сие глупый лопушок себе на сдачу.
- Мама! – полетел ввысь заплутавший лесной полуночник.
И опять видит Икар небесный, что никуда он вовсе не исчез и не сгинул, а лежит да полёживает себе пластом посредине то ли большой какой-то заросшей лесной елани, то ли запущенного пустыря. И тело его, будто побитое саднеет всё и стонет. И ночь вокруг уже беззвёздная давно на улице бал свой правит. Приподнял лежачий летун свою тяжеленную голову и обомлел.
- Чё это? – ушла душа его в пятки, – неужто это кусты этой самой дурман-травы, – попытался было он встать.
Но не смог подняться он, вынужденный лежебока. Всё тело его безвольное, ватное и непослушное не откликнулось на естественное желание приобрести вертикальное, как и подобает человеку, положение. Тяжёлые веки сами собой так и слипаются.
- Приляг, отдохни с дороги немного, – шуршит на ветру вокруг дурман-трава.
- Нельзя мне спать. Никак нельзя, – буравит мозг настырная мысль, – иначе я уже не проснусь никогда!
Но и встать то он, подняться, мудрый пескарь не может. Цепко держит его в своих объятиях волшебная травушка. Сплелась вокруг ног и рук его тугой косой, спеленала ему узлом волосы на затылке. Но напрягся он и собрал все свои силы захудалый пленник этой вероломной дурман-череды, разлепил свои свинцовые веки, а над ним высоко в небе тихо хоровод свой кружат звёзды во всей красе далёкой россыпью – не дотянешься, и такие они чистые, будто кем-то специально для его заманухи вымытые. Но вдруг накрыла эти яркие звёзды далёкие какая-то большущая, как туча зловещая тень, и он беспомощный пленник у муравушки болиголов скорее не увидел, а почувствовал, как тянутся к нему загребущие эти злые, острые, слизкие руки-плавники царя-Карася, сдавливают леденящими клешнями
Сеньке его хрупкую тощую шейку.
- Не твоё болото. Не ходи сюда, проказник, – злорадствует злая рыбина, празднуя над ним, простофилей свою победу.
Задохнулся Сёмка от этих леденящих душу объятий, теряя сознание.
- Ма-а-ама-а-а! – дёрнулся одурманенный сном пацан и проснулся весь в ледяной испарине.
А в окнах, на удивление, уже весело резвится светлый полуденный час. Ласковое солнце радостно приветствует своим теплом удручённое сном струхнувшее чадо. Тихо в избе и тепло, а где-то на кухне пошумливает кастрюлями верная кормилица.
- Вставайте, граф, вас ждут великие дела, – появилась в дверном проёме бабушка, – день уже давно на дворе!
- Фу ты, жуть то какая, – облегчённо вздохнула восприимчивая душа, – ну надо же было такому присниться, – и потянулся сладко, и с удовольствием, – щас, баба, я встану!
- Завтрак стынет, – поторопила засоню заботливая сказочница.
Детство – беззаботная пора, которую, как сладкую ягоду морошку можно ложками да с сахаром есть, запивая тёплым молочком, счастливо улыбаться, но можно и со слезами вперемешку по ягодке клевать, проглатывая вместе с ней из глаз солоноватую то примесь. Это уж кому что достанется, так то и състся. Не всякое детство медвяная ягодка морошка да и её сестрицы, сладкие малинка с княженикой, чаще то всего кислая россыпь болотных клюковок или пригоршня горькой жимолости в ранней судьбах у людей встречаются, или безвкусная ягода костяника, серость и безнадёга оскоминой забивают несчастным рот.
Очнулся Сенька от своего воспоминания, когда бабушка закончила долгий рассказ о том, как её муж инженер построил в начале тридцатых голов добротный, полукаменный дом на одной из центральных улиц по-над прудом недалеко от главного храма на взгорье, как и это здание детдома ещё в заводском демидовском посёлке и семейном житье-бытье в этом доме с парадным крыльцом. Рассказала она и о похоронке на мужа в сорок втором году, и о том несчастье, которое постигло её небольшую, дружную семью, уточнив, где и когда скончалась её единственная дочь, оставив их с малым внучком самим уже без неё с этой жизнью справляться, опекая неугомонное, познающее мир, любимое чадо.
- Теперь мне одной, дважды вдове придётся немолодой хозяйке без своего родного помощника блюсти осиротевший кров, получая скромную пенсию и пособие за погибшего мужа на фронте, офицера артиллериста, – тяжко вздохнула она напоследок.
- Что ж, – в итоге задумчиво, соболезнуя рассказчице, произнёс Николай Петрович, – исходя из вами сказанного, я смело могу заверить вас, што здесь никто и никогда вашего внука не обидит, если он, конешно, будет вести себя вполне достойно!
- Што значит, это ваше достойно? – усомнилась в заверениях геройски настроенная воинственная опекунша.
И теперь уже сам хозяин сиротского заведения неторопливо изложил всю историю вверенного ему казённого дома и его подноготную подневольной жизни обездоленных по воле случая, но ни в чём не повинных горемык, начав издалека.
- Сам детский дом, в прошлом приют для бродячих детей сирот, был организован в двадцать шестом году местными чекистами, точнее их руководителем. Располагался этот приют в самом начале своего создания совсем в другом, а не в этом месте. Затем уж, где-то через пару лет после указа товарища Дзержинского, добротное кирпичное здание в три этажа бывшее управление рудником его хозяина, в котором и был первоначально основан приют, окрепшая власть изъяла у сирот и разместила там городские властные структуры с их партийными и исполнительными комитетами. Самих же сирот переселили уже сюда, в этот большой и крепкий реквизированный у церковного служителя дом, где и поныне они обитают, но уже не как приют, а как полноценная и единая семья. Двадцать уж с лишним годков как существует эта обособленная организация для детей оставшихся без попечения родителей, социальная помощь государства.
Из всего сказанного бабуля к радости своей усвоила только одно для себя, что для всех сиротских родственников количество посещений здесь не ограничено, и что тут уже в качестве особого поощрения могут отпустить ненадолго послушного ребёнка погостить к его родным домой, если есть у того куда и к кому поехать, но обязательно с разрешения в письменном виде их местных органов попечения. Правда, для этого должно поступить и заявление от близких родственников поощряемого воспитанника, на основании которого с позволения педколлектива уже он сам директор оформляет ходатайство на разрешение, по просьбе родни отпустить их подопечного в гости к ним домой за подписью. Разумеется, в этой благотворительном акте ответственность несут обе стороны.
- Так што вы сами делайте вывод, уважаемая Надежда Матвеевна, – завершил свой монолог ответственный руководитель сего учебно-воспитательного заведения, – я думаю, вам есть над чем подумать – подвёл он итог своего подробного откровения, – но я должен вам ещё заметить, што у нас в детском доме имеются для отдыха воспитанников на время летних каникул своя настоящая летняя дача и личная сельскохозяйственная ферма, где мы выращиваем для себя все нужные для нас овощи. Есть и свой домашний скот, за которым ухаживают наши работники фермы. Там мы имеем коров, свиней и даже четыре лошадки, и курочек несушек, так што пьём мы своё молочко, кушаем наши яйца и потребляем своё собственное мяско. Нам город выделил для этого свои сельскохозяйственные угодья, где сами детки летом и трудятся с утра и до обеда. Короче говоря, в этом плане у нас всегда и круглый год на столах всё необходимое для хорошего питания наших воспитанников, как бы имеется, – возвратившись на свой трон, удовлетворённо улыбнулся этот, вызывающий доверие, рачительный хозяин данного приюта.
- А почему как бы? – отреагировала прямо уважаемая гостья.
- Потому што всё, што нам, как бы и принадлежит, но является то оно, конешно же, собственностью нашего государства, – стёр улыбку с лица её визави.
- Понятно, – ухнула филином Сенькина бабушка. – уяснив для себя, что детям тут с голоду помереть не дадут, но и до сыта не накормят.
- Я рад, што вы поняли меня, – стёр рукой со стола несуществующий мусор боевой офицер и добросовестный мужик.
Но не сказал он словоохотливый дядька, что молочко то и яйца, и мяско с овощами закупает у детдома само же государство в лице известного тогда райпотребсоюза за сущие копейки, обесценив таким образом, хоть и нетяжкий, но всё-таки детский труд. Правда, и этих копеек хватало ему предприимчивому мужику, чтобы одевать и обувать всю свою на его плечах обездоленную паству не как арестантскую, никому ненужную безотцовщину, с щедрой руки страны по разнарядке, а как детей из обычных семей, у которых были, хоть и недорогие, но у каждого свои домашние повседневные и парадно-выходные комплекты их одежды и обуви. Не упомянул он и том, что сено для скота заготавливают так же сами же старшеклассники детского дома с косой в руках.
- А чем ещё занимаются ваши детки? – выдержав паузу, скромно поинтересовалась сама почтительная простота.
- Учатся, играют, соблюдают чистоту и порядок в доме, как и все дети в семье – как то неохотно ответствовал Николай Петрович.
- И всё же? – допытывалась упрямая душа.
Но в это время в дверь вытянутого кабинета негромко постучали.
- Да, да! Войдите! – с облегчением откликнулся на этот стук Филимонов Н. П.
Дверь отворилась и в кабинет вошла невысокая, полногрудая женщина, которую на первый взгляд красивой не назовёшь, но миловидной – даже вполне. В излучающем тепло и человечность её бесхитростно-доброжелательном облике улавливалось что-то такое, что располагало к ней. Непоказное, но заметное для постороннего глаза ощущение того, что в этой женщине был человечек без камня за пазухой. Мягкие и округлые черты открытого с гладкой кожей чистого лица, внимательный взгляд и при улыбке соблазнительные ямочки на пухлых щёчках, и открытый взгляд с янтарным отливом глаз вошедшей подкупали этой сквозившей от душевностью и незамутнённой ясностью. Короткая, прямая, русоволосая в стиле каре причёска и плавные движения полноватых, с детскими кистями рук придавали появившейся в кабинете директора приглашённой особе вид этакой мягонькой, пушистой, домашней кошечки, но такой кошечки, которая умеет не только, мурлыкая ластиться, но и кусаться, выпуская свои острые коготки, больно царапаясь, а это уже характер.
- Екатерин Пална, – обратился к вошедшей сотруднице бравый вояка в прошлом, а ныне серьёзный командир детского дома, – возьмите этого юного человечка, – указал он в сторону притихшего на стуле недоросля, – и покажите ему наш общий дом. Побеседуйте с ним, – это наша заведующая учебной частью, – уточнил он скорее для бабушки, нежели для Сеньки, – ну, а мы тем временем, – встал он из-за стола, подошёл к бабуле и положил ей на плечо доверительно свою большую крепкую руку, – поговорим немножко ещё с его бабушкой, многоуважаемой Надеждой Матвеевной, уладим с нею кое-какие, так сказать в процессе приватной беседы, возникшие у меня вопросы по поводу внука документам. Да, – приостановил своего заместителя командир, – и не забудьте, пожалста, Екатерин Пална, предупредить завхоза, чтобы она подготовила ещё и вторую комнату для наших гостей!
- Да, да. Я в курсе, – согласилась та, кивнув своей коротко остриженной головой в волосах которой покоился облегающим голову прочным полукругом массивный гребень. Сенька, не дожидаясь особого приглашения, быстро встал из-за стола, задвинул на место предложенный ранее директором стул и подошёл к представленной им завучу.
- Здравствуйте, – внятно произнёс он, глядя ей прямо в глаза.
- Здравствуй, – обняла его ласково та за плечи, от которой исходило настоящее, как и от его мамки тепло, и мягко добавила, – и не надо меня бояться, дружок. Я надеюсь, что тебе у нас тут понравится!
- А я и не боюсь, – ответил ей хмуро будущий воспитанник.
Он ещё там на остановке, где бедовая Дуська котомщица ревела, проклиная себя за богохульство, решил для себя, что, если сильно будут здесь его притеснять, то он отсюда убежит и спрячется в построенном им ещё на кануне в лесном шалаше, но издеваться над собой не позволит.
- Лучше в шалаше зимой с голоду подохнуть, чем каждый день тут битому быть, – поставил точку упрямый Шишак, – и он вспомнил слова своего дядьки Сергея, сказанные ему после драки в раннем детстве, что он должен всегда постоять за себя, иначе жизнь его окажется хуже горькой редьки.