ПРЕДИСЛОВИЕ К КУЧКЕ СТО ШЕСТНАДЦАТОЙ
Перечитывал Василия Васильевича Розанова «Уединенное», «Опавшие листья», «Мимолетное». Обычный импульс мысли.
В «Уединенном» многое цепляет.
«Конечно, не Пестель-Чацкий, а Кутузов-Фамусов держат на плечах Россию, «какая она ни есть». Пестель решительно ничего не держит на плечах, кроме эполет и самолюбия. Я понимаю, что Фамусов немногого стоит, как и Кутузов — не олотой кумир. Но ведь и русская история вообще еще почти не началась. Жили «день за днем — сутки прочь...»».
«В России вся собственность выросла из «выпросил», или «подарил», или кого-нибудь «обобрал». Труда собственности очень мало. И от того она не крепка и не уважается».
«Вечно мечтает, и всегда одна мысль: - как бы уклониться от работы. (русские)».
Соответствующая обратка антисемита Розанова: «Постоянно что-то делает, что-то предпринимает… (евреи)».
Строг, но справедлив, однако, и в том и другом случае!
«Читал о страдальческой, ужасной жизни Гл. Успенского («Русск. Мысль» 1911 г., лето): его душил какой-то долг в 1700 руб.; потом «процентщица бегала за мной по пятам, не давая покою ни в Москве, ни в Петербурге».
Он был друг Некрасова и Михайловского. Они явно не только уважали, но и любили его (Михайловский в письме ко мне).
Но тогда почему же они не помогли ему? Что это за мрачная тайна? Тоже как у почти миллионера Герцена в отношении Белинского. Я не защитник буржуа, и ни до них, ни до судьбы их мне дела нет; но и простая пропись и простой здравый смысл кричат: «отчего же это фабриканты должны уступить рабочим машины и корпуса фабрик, - когда решительно ничего не уступили: Герцен — Белинскому, Михайловский и Некрасов — Глебу Успенскому».
Это какой-то «страшный суд» всех пролетарских доктрин и всей пролетарской идеологии».
«С основания мира было две философии: философия человека, которому почему-либо хочется кого-то выпороть; и философия выпоротого человека. Но от Манфреда до Ницше западная страдает сологубовским зудом: «кого бы мне посечь»».
«Я задыхаюсь в мысли. И как мне приятно жить в таком задыхании. Вот отчего жизнь моя сквозь тернии и слезы есть все-таки наслаждение».
«Литература есть самый отвратительный вид торга. И потому удвоено-отвратительный, что тут замешивается несколько таланта. И что «торгуемые вещи» суть действительные духовные ценности».
«Правда выше солнца, выше неба, выше Бога: ибо если и Бог начинался бы не с правды — он — не Бог, небо — трясина, и солнце — медная посуда. (на обороте транспаранта)».
«Я еще не такой подлец, чтобы думать о морали. Миллион лет прошло, пока моя душа выпущена была погулять на белый свет: и вдруг бы я ей сказал: ты, душенька, не забывайся и гуляй «по морали»».
«Никакой человек недостоин похвалы. Всякий человек достоин только жалости. (29 декабря 1911 г.)».
Из «Опавших листьев» удалось нацедить немногое.
«- Что самое прекрасное в мужчине?
Она вдохновенно подняла голову:
- Сила!».
«Рассеянный человек и есть сосредоточенный. Но не на ожидаемом или желаемом, а на другом и своем».
«Любовь есть боль. Кто не болит (о другом), тот и не любит (другого)».
«Все женские учебные заведения готовят в удачном случае монахинь, в неудачном проституток.
«Жена» и «мать» в голову не приходят».
«Волновали и притягивали, скорее же очаровывали — груди и беременный живот. Я постоянно хотел видеть весь мир беременным».
«Русский болту везде болтается. «Русский болтун» еще не учитанная политиками сила. Между тем она главная в родной истории.
…
Русь молчалива и застенчива, и говорить почти что не умеет: на этом просторе и разгулялся русский болтун».
«Симпатичный шалопай — да это почти господствующий тип у русских».
«Мимолетное» действительно оказалось мимолетным как рефлексия в себе для себя.
КУЧКА СТО ШЕСТНАДЦАТАЯ
Природа стремится к среднему значению, но почти всегда мимо него промахивается как Земля мимо Солнца. Через миллиард лет наконец-то попадет, если ученые не врут.
Интересную характеристику дала одна моя хорошая знакомая, держательница ресторана в подвале здания районной мэрии, чиновнику этой самой районной горуправы — очень уверенный в себе и никогда не смотрит в глаза.
Доломит - единственный драгоценный, то есть поделочный камень в Эстонии для облицовочных плит и даже посуды.
Фёдор
Пёдор
Опять настенная литература у Центрального рынка. Явно детские ручонки шаловливые. А во сколько маленький Пушкин начал кропать стишки на французском?
Главная пошлость жизни — как правило приходится учиться не на правильных примерах и образцах, а на отрицательных — как и что делать категорически не надо.
Дневники бывают разные, от ученических до девичьих и прочих интимных.
«Дневников на войне я не вел» (Леонид Ильич Брежнев «Малая земля»). Вообще-то они были категорически запрещены в Красной армии на фронте как и фотоаппараты.
А немцам было можно, на этом и погорели, в том числе, на Нюрнбергском процессе.
Алкогольный дневник - очередной креатив в Эстонии для национальных и пришлых алкашей еще могущих читать и хотящих иногда писать. В него надо заносить в графы по дням недели место, время, чего, когда, зачем и почем. Заканчивается дневник почти как «Граф Монте-Кристо»: «Сил и успехов!».
Представил себе алкоголика заполняющего это - покруче "Фауста" Гете!
«Ты украсть можешь только книгу» - сказала обо мне жена. До сих не знаю, это мое маленькое достоинство или хронический огромный недостаток?
А книгу я действительно спер! Из одного ресторана в Таллине, там был огромный стеллаж со старыми книгами. Л. Берия «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье». Государственное издательство политической литературы. 1939 год. Тираж 15 000 экз. Цена 10 р. 50 к.