04. 04. 2024
АЛИСА В СРАНЕ ЧУДЕС
(парафраз)
П Р Е Д И С Л О В И Е
- Скажите, пожалуйста, куда мне отсюда идти?
- А куда ты хочешь попасть?
- Мне все равно... - сказала Алиса.
- Тогда все равно, куда и идти, - сказал Кот.
(пер. Н. Демуровой)
…………, - сказал кот и улыбнулся.
Никто не удивился. А кому было удивляться? Никому не было удивляться. Никого не было удивляться. Некого было удивлять. В уме же, всё же, все же подумали: «Наудивлялись же, уж!» - но тоже улыбнулись. Вечер обещал развлечь, обещал стать развлекательным. В небо полетели чепчики… да что там?.. что у кого под руками было, то и полетело… хотя чепчиков ни у кого под руками не было… это так – пардон за «парафраз» - для красного словца. Это ни как у стряпухи в стране чудес, хотя, похоже, но я же уже извинился уже - Je vous demande pardon.
Бросали друг в друга, вверх бросали… так сказать, выразить эмоциональное состояние, (не повредить бы друзей). А эмоциональное состояние – это предвкушение развлечения. Разобраться бы, чем предвкушение развлечения отличается от развлечения в полном смысле этого развлечения. Неужели это осуществляется в нас разными гормонами или разным количеством одних и тех же гормонов? Каждый знает, но нет!.. выразить, как говорят, в полном смысле этого слова, не каждый может.
Вот так! Совершить глупость (commettre une b;tise) и праздновать в душе, загнать самого себя в тупик и развлекаться, поиграться словами… у нас парафраз, чтоб не хуже оригинала. Парафразы пишутся на смысл произведения, на жанр, на стиль, и даже стилистику можно сделать объектом парафраза. Вот пишет он (автор) «всё странноватее и странноватее» или «хливкие шорьки пырялись по наве...» и тут, в порыве творческого прозрения художнического протеста, Николай Васильич: «О слоге или красоте выражений здесь нечего заботиться; дело в деле и в правде дела, а не в слоге!» А ты ему, Васильичу, Гоголю!.. - тоже не пальцем делан, мол, не лыком шит, стреляный воробей, губа не дура, язык не лопата: - О! как же Вы неправы Николай Васильич!
- О! как же Вы неправы Николай Васильич! Порой в «слоге», а ещё больше в «красоте выражений» столько «дела» и «правды», что, с ума сойти, как хочется бросить это нудное хрум-хрум, хрю-хрю (О!.. о хрю-хрю ещё будет), эту жизненную правду и прочитать что-нибудь весёленькое, такое, ну, чтобы хоть «шорьки пырялись по наве».
Нет, конечно, и в живой жизни есть захватывающие моменты, когда слеза непрошенно-негаданно, прошибает… да я сейчас могу и над Красной Шапочкой разрыдаться, но кто сможет утверждать, что «шорьки пырялись но наве» - это не живая правда живой жизни? «Да отрежут лгуну его гнусный язык!» Ой! Это я уж, и как-то, чересчур… перебор, перебрал, хватил лишнего… но, может, и до этого богатыря дойдёт.
Между тем вечер наступал. Наступал, наступал и… наступАл… падал, падал, и падал… а потом снова падал, летал, летал, слетал, приземлялся!.. почти всё равно, что наступал, хотя не совсем.
И вот летим, летим, падаем, он летит, и мы падаем. А мимо?.. чего только нет мимо.
Всё МИМО не пролетит, пока не долетит. Разумеется, тут надо «не долетишь», но так красивее, можно красивше.
- Знать бы, куда летим!
- А не знаете, так и всё равно куда.
Люлька, колыбелька, зыбочка из лозы белой сплетённая. Кору с лозы содрали, ободрали бедняжку лозу и сплели кроватку. А снаружи, а за стеночкой ещё свет от лампы в абажуре, еле пробивается, и разговор тихий, но слышно, хотя не всё ещё понятно – есть слова, которые ещё неизвестны, которые ещё выучатся… потом.
Крепко спит в кроватке детка,
А за стенкой шуры-муры,
Аполлоны и Амуры,
Шашни, страсти, шали-вали
Козни, происки, вась-вась.
Детке сон в кроватке снится.
Снятся шуры, снятся муры,
Аполлоны и Амуры
Снятся козни и подвохи
А потом ещё вась-вась.
И потом, а потом уже поэт, чтоб стряпать песни на весь свет!
Кошка с человеком по ночам летают
Детка в мышки с кошкой… по ночам играет.
Тут бы можно и про мышек, и про мошек, и про то, что кошки едят мышек… зато не едят мошек…
Потом уже, потом… ах, детки. У деток сны вещие и ушки на макушке… как бы мы без Вас, поручик, «У наших ушки на макушке», лейб-гвардии Гусарского полка?
Г Л А В А П Е Р В А Я
Знаю я, есть края,
Походи, поищи-ка, попробуй,
Там такая земля, там такая трава…
А лесов, как в местах тех нигде, брат, в помине и нет…
Там в озёрах вода, будто божья роса,
Там искрятся алмазами звёзды
И падают в горы,
Я б поехал туда, только где мне достать бы билет.
(Гарик Сукачёв)
«И начинается рассказ… Страна чудес встречает нас» .
(Льюис Кэрролл)
-Ай-я-яй! Припоздал! – крикнул кролик прямо в ухо Алисе в третий раз подряд. И Алиса не удивилась… все три раза подряд. Некому было удивляться. Некого было здесь удивлять.
Но подумать: ««Наудивлялись уж, в прошлый раз!» - Алиса подумала.
Кролик за карманные часы, но и это не помогло. Кролик задумался.
Алиса подошла к кролику, погладила его «Ну не переживай так», и улыбнулась.
Кролику стало приятно от улыбки, и он даже пропел в уме: «От улыбки станет всем ветлей…», но вслух не получилось. «Их улипки хватит за глазей», - получилось, но Алиса поняла, и поняла даже что такое «ветлей», что это про дружбу и они, взявшись за ручки… один за ручку, второй… извините, вторая за лапку, пошли к норе. И тут Алиса остановилась перед… чёй-то ей особо не хотелось, как прошлый раз, летать аж через центр земли и вспоминать про долготу и широту, о которых она и теперь понятия не имела, и главной неприятностью было то, что в банках там, на которых написано было на одной «АПЕЛЬСИНОВОЕ», а на другой «КЛУБНИЧНОЕ», в зависимости от переводчика, ВАРЕНЬЕ», был пусто. Может уже кто-то пролетал до неё.
- Нет проблем, - сказал Кролик, теперь уверенный в крепкой их дружбе, и завёл Алису с другой стороны, и не надо было ни летать, ни падать, и они, без всяких падений в Австралию или Новую Зеландию, оказались на месте. На месте да не на месте… сложи стишок в анапесте! не можете в анапесте, тогда и не лезьте.
Столика стеклянного не было, лужа вся давно высохла… Алиса попыталась вспомнить из Сергея Александрыча, «Низкий дом мой давно ссутулился, Старый пес мой давно издох.», анапест всё-таки, трёхстопный, Но получилось, как и в прошлый раз - «Изгоргобить, прихаркиват, хохлится, Оставаться один на стреме», - несуразица со стихами, хотя, казалось, что тоже анапест и тоже трёхстопный, и ещё казалось, всё-таки, что важно, что с прошлого раза, она всё-таки заметно продвинулась. Ишь ты! Всё-таки! Не до Австралии ей сейчас, в Австралию лететь не хочется, притом даже даром, без денег. В один приём: фьють и в Австралии: лежишь себе в савАне (да, в савАне, а не в сАване), среди саваны, если так больше нравится, если так хотите, под эвкалиптовым деревом, а рядом однопроходные, яйцекладущие или яйцеродные, снова же, как вам угодно (Monotremata), могут и сумчатые (marsupiales) туда-сюда: утконосы, ехидны, матчи-сони (spiat po 15 chasov v sutki, спят по 15 часов в сутки), сахарные летающие поссумы, сумчатые муравьеды, все снуют, снуют туда-сюда.
Эх, Алиса! Посмотрим, что тебе ещё дальше предстоит… у-утконосы ей не нравятся… это Алиса сама в себе, сама про себя, в уме значит. Посмотрим что предстоит…
А предстоял чудесный огород с капустой, а в каждом кочане капустном ребёночек, чтоб прозапас (поразмышляла Алиса) для тех ребёночков, деток, про которых говорят, что в капусте нашли, а не аист принёс . Хотя и аистов по огороду ходило много, чтоб было чем играть в крокет за неимением фламинго, хотя Алису ещё никто и не приглашал играть. И вообще, пока не понятно было, что с ней делать?
Решили спеть ей песню. Хором из деток, в сопровождении фламинго... нет, у нас же аисты, значит в сопровождении аистов, хотя красивее было бы написать «фламингов». Ну а как? Все должны были быть заняты, как в капустнике, это же, в конце концов, не рапсодия в стиле блюза, не индивидуальный сценический образ, не сольный номер, а капустник, в котором поёт хор из деток из капустных кочанчиков, другими словами, детский хор.
Что мне снег, что мне зной,
Что мне дождик проливной,
Когда мои друзья со мной! – вспомнили?
И так, как сказал великий Иоганн: «Избытком мысли поразить нельзя, Так удивите недостатком связи» в переводе Борис Леонидыча. А пастернак – это овощ… он тут пока ни при чём. Дальше видно будет.
Что мне снег, что мне зной, Что мне дождик проливной, Когда мои друзья со мной! – спели ещё раз, поддержав мысль Иоганна, детки, из капустных кочанчиков, в сопровождении ансамбля аистов, будто все были готовы тут же в друзья к Алисе. Да они и были все готовы, только Алиса сразу отказалась. Она вспомнила историю с герцогининым поросёнком и подумала: «Зачем это мне надо?.. тащить всю эту ораву, свору, стаю, стадо, косяк за собой?.. да и как? Да и куда? Это был, пока что, главный вопрос.
Да, и куда?
- Скажите, пожалуйста, куда мне отсюда идти? - А куда ты хочешь попасть? - Мне все равно... - сказала Алиса.- Тогда все равно, куда и идти, - сказал Кот.
- Это ж если что, так целый свинарник будет!
«Не отнимешь!.. стала думать», - подумала про себя Алиса. Наверное, это после Иоганна в переводе Леонидыча.
Хор снова запел:
Что мне снег, что мне зной,
- а Алиса стала вспоминать из Сергея Александрыча, потому что надо было всё-таки что-то делать, как-то наладить эту ментальную (ох, как сейчас задумалась Алиса… ментальную, сентиментальную… фронтальную… фундаментальную… ну и так далее) связь. Стишки надо было какие-то привести или прозой блеснуть как-то… простите, привести в божеский вид эти «Изгоргобить прихаркиват, хохлиться…» Ничего не приходило в голову, и Алиса изо всех сил рявкнула: «Снип-снап-снурре, пурре-базелюре!!» - и правильно рявкнула! Такое всем, всегда помогает. Сразу пришёл в голову Иоганн в переводе не Леонидыча, правда, а Лев Владимирыча: «В хороший час согреты Любовью и вином, Друзья! Мы песню эту О дружестве ля-ля».
«Не мытьём, - подумала Алиса, - так катаньем! Мы же в школе их всех проходили, этих другарей немецких… ну, как их там?.. как их? как? «Буря и натиск» - движение… движуха… бунтари, буяны! Ну вот! Опять думать-то стала! Так-то лучше, и с памятью всё в порядке. И «Изгоргобить, прихаркиват, хохлится…» значит, Низкий дом мой давно ссутулится…»
Хор детский, что молчим? А ещё в друзья набивались. А в хоре все детки уже стали розовыми, всех деток в хоре уже выкрасили в розовых (по приказу Королевы, о ней ещё будет), так как все они должны были стать тем, кем они должны были быть. И всем хором, уже розовые детки, розовым хором все запели:
Хрю-хрю-хрю, Хрю-хрю-хрю,
Хрю-хрю-хрю да хрю-хрю,
Когда мои друзья хрю- хрю!.. хрю,хрю.
«Ну, я же говорила: свинарник, детский сад, поросёнковые ясли - эти научат! - сказала в назидание себе Алиса, - но что-то снова звучало не так… опять что-то!.. - «поросёнковые»… как-то не так… ладно, дальше разберкнёмся… разберкнёмся… разберкнёмся… запали, припали буковки откуда-то…»
Подошел кролик: «Всё так! Разберёмся!» - И он был рад, что всё так хорошо обошлось. Ведь он был друг. И выходило совсем по Иоганну Вольфгангу: «Скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты!».
- Правда, тут же объявился Кот и сквозь зубы, улыбаясь, спросил: А что, друзья решили уже куда идём? Уже радуемся, веселимся, ликуем?
- Так это главный вопрос! – сказала Алиса.
- Ну и?.. – сказал Кот, будто он, в выборе направления, был тут самым главным, будто разумом он был с самого Иоанна… ой, ошибочка вышла… Надо было поразмышлять. Надо было сказать «Иоганна, Вольфганга». «А что, - поразмышляла ещё раз Алиса, - Иоанн тоже разумом ого-го - семи, может и восьми пядей во лбу. Это ж надо такое придумать, что в начале было слово, и слово было у бога, и слово было бог».
Заседать надо, и там решать?.. – неробко, после заявления «Ну и?..» Кота с зазубренной (может правильнее было бы «зубчатой» или за зубами скрываемой) улыбкой, заявил Кролик.
Тут же Соня и Шляпник и вся публика, кроме Королевы (о ней и о публике будет) выразили согласие с Кроликом.
Г Л А В А В Т О Р А Я
З а с е д а н и е «к у д а и д т и?»
«Сочинить бы такой стих, чтобы шум в голове стих.
Или был бы такой шум, чтобы думали, что ум»
Елена Казанцева
Сначала Алиса подумала, что лучше бы вернуться в ту, первую нору. Чтобы сорваться вдруг и лететь, лететь, падать, падать, а там, куда упадёшь или прилетишь, там туда, куда и надо попадёшь. И не надо самой выбирать: на повариху пойти учиться, кашу варить, или на лётчицу. То есть, где приземлился, размышляла Алиса, там и пригодился.
Но Гусеница, единогласно выбранный (он был мужского рода) председателем заседания (ну-у, по большому счёту, не выбирать же председательшу), был своего мнения. И он стал размышлять вслух, исходя из своего опыта и знания жизни, пока комиссия сидела, переглядывалась, и перемаргивалась.
Да, собрали комиссию. Из прошлых были Кролик, Соня, Кот, Шляпник и Королева (притащилась всё-таки, очень хотелось покомандовать), ну и сам Гусеница. Из новеньких: три цыплёнка (Цыпь, Цапь и Цопь), были ещё: Парфюмер, Колбасник, Природовед и Природодел, разумеется весь хор деток тоже числился за новеньких, не было только от Пова-рихи и от Лётчицы никого, наверное их мнение было неинтересно. Алиса сама в комиссию не входила. Решили её голос считать голосом обвиняемой, позже нашли более верное определение - «обсуждаемой», что, конечно, не далеко ушло от осуждаемой.
Да какая там комиссия? Кот сразу вызвался в прокуроры, обвинители, то биш… (Алиса знала, что нужен мягкий знак после "ш", но так ей казалось красивее), Кролик, Соня и Шляпник тут же записались адвокатами… остальные решили быть публикой в судебном заседании, Королева тоже с ними, хотя очень, очень хотелось, как уже было сказано, покомандовать… но здесь уж не всегда пускали. Словом, какая комиссия?.. Суд настоящий и судебное, судейное заседание… как уже сказалось, хотя не будем пока тыкать пальцАми. Кто, в результате, окажется обвиняемым, подсудимым, подследственным, как в случае со мной (это Алиса размышляла про себя), а кто прокурором и обвинителем, а хоть и следователем по особо уголовным делам (это она про них), ещё посмотрим. Как спросил наш не менее могучий, правда, менее везучий, чем немецкий Иоганн Вольфганг, наш Александр Сергеич в бессмертном своём произведении «Горе от ума» (это Алиса хорошо помнила, на это не раз указывала учительница), «А судьи кто?».
А помнила Алиса ещё и потому, что учительница сказала ни за что, как ей казалось, ни про что: Ах, это горе от твоего ума, Алиса! Выйди вон из класса, там тебе интереснее!
А судьи кто? - не спросила, конечно, как наш Александр Сергеич учительницу Алиса, да и ум её был тогда только в том, что она, в какой-то момент увидала заглядывающего в окно Кролика и помахала ему ручкой, а учительница Кролика не увидала, ручкой не помахала, зато выгнала Алису из класса. Тогда-то они и встретились в этот раз.
Гусеница, как избранный председатель, задал темп, и даже можно сказать темпо-ритм.
- Граждане! - сказал он. Может даже сказал: «господа!», может: дамы и господа – может даже: кавалеры и дамы, может, обратился прямо к народу в судебном заседании, мол, уважаемая публика!.. а может просто сказал: «товарищи!»
- Largo Andantissimo на 3/4!
- Когда весна придёт, не знаю…
- Ой, это я знаю, это «Весна на Заречной улице»… - улыбнулась Гусенице Алиса. Она понадеялась, что, как с Кроликом, они тут же станут друзьями.
- С приходом весны… - искоса взглянув на Алису, продолжал Гусеница…
- Да, весной, и это не секрет, приходят мир, дружба и жвачка!
- Обычно это происходит весной... сбился с темпа Гусеница, и тут же получил негласное неодобрение публики.
- Товарищи! Весной происходит разное. Я, например, в нужный срок, пройдя, при этом, прошу заметить, стадию куколки, это тягостное время вынужденного безмолвия и бездвижия, превращаюсь в бабочку, И вот – поля, луга, речки и озёра… после кукольной темницы, свобода!
- «Нас встретит радостно у входа»… - заметила вежливо Алиса, не оставляя надежды сделать приятное председателю.
- Есть такие, конечно, враги и недруги, недруги рода бабочкина… - и тут Алиса вспомнила: «И умру я не в летней беседке, От обжорства и от жары, А с небесною Бабочкой в сетке, На вершине дикой горы» .
- А я в бабочку превращаюсь, - настаивал, теперь уж совсем потерявший всякий контроль над темпами и размерами и над своим терпением Гусеница, - летаю туда и сюда, блестя невероятными цветами своих чешуек, пока меня не ловит в сетку, этот сочинитель, этот щелкопёр, этот стряпатель, извините, этого ouvrage , опуса, я бы сказал, этот энтомолог…
- Ле-пи-до-пте-ро-лог! – с трудом выговорила, но настырно произнесла Алиса.
- Спасло провидение, отбился, убежал, улетел, то бишь, и, по воле провидения, я откладываю яйца, и вот он перед вами, мой зеленоватый герой… потом снова в куколку, и долго лежу недвижим и безгласен, и лишь потом – прорывая безгласие, порывая с безмолвием и разрывая неподвижность, я снова обретаю крылья, чешуйки которые снова овевает ветер, и луга тут тебе, и поля, и озёра…. не прямо, да, не прямо из бабочки в гусеницу, а из гусеницы в бабочку.
- Из грязи, - каламбурит Кот, - прямо в князи.
- Не бывает, не бывает, чтобы прямо… - и тут Гусеница совсем сбивается с размера и запевает: «Ваш путь извилист жарок и опасен… А Ваша бабка банщицей была…» - и не думайте… прямо не пройдёт… некоторые, думают, что вот так просто, прямо в князи. Не просто и не прямо! Да-да! чтоб бабкой быть, надо банщицей побыть! – вернулся, наконец, в свои 3/4 председатель Гусеница.
Волнение в зале пришло к закипанию, и среди адвокатов образовался некоторый гвалт.
- Ну, это Вы про своё, - сквозь образовавшийся гвалт прошелестела Соня, разбуженная вовремя Кроликом. Правда, Соня не знала вовремя это или не вовремя, мало того, она не очень понимала, вписалась ли она в темп, и, что немаловажно, в ритм, как бывает, кларнет в оркестре собьётся вдруг и не в такт, не в лад, невпопад скулит, как щеночек, которому прищемили хвостик.
«Ну, сказала и сказала. Как говорится: Слово не воробей, вылетит, назад не поймаешь», - подумала Алиса, - и ещё странно, - продолжала размышлять Алиса, - почему её зачислили в обсуждаемую? Почему разговор идёт не о ней, «куда ей идти?», а о жизненном цикле гусеницы? Пусть даже она он, а он не она. И он произносит это как бы для неё, как бы в поучение ей.
- Так вот я и говорю,- продолжал настаивать Гусеница, - без труда не выловишь рыбку из пруда! Выучиться на лётчицу… смешно! А научиться швырять чем попало в друзей? И не только чепчиками, но, и поварешками, и кастрюлями, и ложками, и кочергами, и из кофейника лить друзьям кофе на голову? Это не смешно? Да будь ты хоть лётчицей, хоть залётчицей, но кашу варить надо уметь? Вот что я скажу! Или как?!
«Откуда, откуда ему известны мои глубокие мысли… о кашеварении, во-первых и, тем более, о воздухоплавании?..» - восклицала сама в себе Алиса и хотелось оказать отпор… хотела, конечно, рявкнуть «Снип-снап-снурре, пурре-базелюре!!», но перебил Кот.
- А и правда!
- Голову отруби… голову оторва… - попыталась встрять, тем временем, выкрикивая из публики Королева и пока подыскивала нужный для данной диспозиции глагол, вернее правильное его окончание, её перебил тот же Кот, воспользовавшись Королевиным… Королевиной пертубацией, мазурик этакий.
- А и правда! Хотелось бы знать. Слово "знать" - это глагол, существительное или экспрессивная частица!.. в смысле члена предложения?
- Примеры, пожалуйста, примеры! Аргументируйте, аргументируйте! - запыхтели в публике.
- Примеры, - сказал Кот, - да, пожалуйста: в «привилегированная знать...» – знать это что - существительное? «Знать, пошёл добрый молодец Илья Муромец супротив... ну скажем, Соловья-разбойника!» – что это, как не экспрессивная частица?
- Эх! Смотри-ка, не растерялся! - выпискнуло из зала. Может это был Цыпь, а может и Цоп, и никакой тут пертурбации не случилось.
- Он в дискуссиях не слабак! – это уж точно был Цыпь.
- Смотри на них, ещё пищать не научились, а горланят уже за будь здоров! Головы с пле… оторва… отруби… ух как хочется кому-то покомандовать.
- Пи, пи, пи! – загорланили, выразили своё несогласие с Королевой, хором Цыпь, Цапь и Цоп.
- Вот и я про это, - продолжал на 3/4 гусеница: В яйце сначала посиди, потом цыплёнком стань, потом пищи, потом горлань вовсю свою горлань… вволю, - снова сбился на прозу Гусеница, - прежде, чем кудахтать, попищи сначала, а потом уже, если повезёт, если мужская судьба случится, жребий выпадет, то и петухом кричи по утрам, как бешенный.
«Но чьо-то, - казалось Алисе, - он был не на её стороне». Это замечание касается Кота. «Ну, ещё посмотрим, не надо указывать пальцем, как уже было сказано…», - было сказано «пальцАми», но Алиса уже стала, как было сказано, думать и вспоминать грамматику (из начальной школы пока, конечно), и размышлять могла. Она ведь не так уж плохо училась в школе, хотя бывало, заглядывалась, как уже было сказано, на кроликов за окном. А это было какое-то наваждение: «Изгоргобить, прихаркиват…». Ну, да и как не быть?.. Попала снова куда-то, сама не знала куда! Один Кролик с карманными часами, чего стоит, а Кот… и говорить нечего… хоть сердится, хоть хмурится, а улыбается на все зубы, или во все зубы… или во весь рот! Но это не главное. А главное это собрание, эта комиссия! Цыпь, Цапь, Цопь! - при том уже не совсем и жёлтые, так как все они должны были стать тем, как уже было сказано, кем они должны были быть. Перекрашиваются все понемножку… Знать бы, где их мама, квочка… может ещё придёт. А эти поросёнки розовые в капусте - совсем спятить, сбрендить, рухнуть можно… не хватает мамы - свиной мамки… матки… может тоже ещё придёт.
Г Л А В А Т Р Е Т Ь Я
т а к к у д а и д ё м?
- Так куда идём? – спросил, ломаясь, улыбчивый, тот же Кот.
«Нет, он таки за меня, - раскинула умом Алиса, - потому что, если уж попала…
- Попасть впросак, может каждый дурак, но если ты не дурак, не попадай в просак! – промяукал, хотя не совсем это можно было назвать мяуканьем, Кот, при этом не пряча улыбку за зубы и этим высказывая всё-таки расположение к Алисе.
- И я не дура!.. как некоторые не пытались меня здесь изобразить «изгоргобит… прихаркиват… хохлиться!» - не дура, и ни в какой просак не собираюсь! Я и в Австралию не захотела, потому что желаю знать, что ждёт меня впереди, а не валяться среди сумчатых и однопроходных.
«Желаем знать, желаем знать
Устроены как люди!
– это Цыпь, Цапь и Цопь в сопровождении хора… детского хора… хора из деток… некоторых, ещё розовых деток… некоторых, которые ещё не подросли и других, которых ещё не перекрасили, не докрасили ещё которых.
Хор отдельно от Цыпа, Цапа и Цопа:
Желаем знать, желаем знать.
Желаем знать, кем будем.
- Им-то зачем?! - рявкнула, опять без окончаний, Королева, - Головы оторва… головы отруби…
- Можно… и «оторва…» и «отруби…» - для примера! Может другим неповадно будет!
- Ну, ладно! Совсем средневековье развели! Какие ещё «оторва…», «отруби…»? Сказали б ещё сжечь заживо! А кого это «других» он имеет в виду? Тех, которые пытались фальсифицировать мои познания в русском языке и литературе? или «другие» – это я сама?
Посмотрела на Кота. Тот всё ещё улыбался, - «Значит - тех!»
- Ах! Мне б туда, где лесов, как в местах тех нигде и в помине и нет. Где в озёрах вода…
- Это, пожалуйста! Вон, как Гусеница: и луга тебе тут, и поля, и озёра… - предложил Кролик, от всего сердца.
- Ваш путь извилист жарок и опасен… - съехидничал Кот, с не сходящей улыбкой…
«А может она, улыбка, нарисованная», - подумала Алиса.
- Вроде бы Она, сама - не нарисованная, а написанная маслом! – сквозь сон пробурчала Соня.
Цыпь, Цапь и Цопь, не задумываясь:
- Рембрандт!
- Модильяни!
- Леонардо!
- Они встряют! Головы оторва…
- Ну, в любом случае, я же не могу ухудшаться до бабочки.
- Все мы тут нарисованные… - подвела итог и заснула Соня.
«Лошадь не надо
Лошадь слушайте –
Чего вы думаете, что вы сих плоше?
Деточка,
Все мы немножко лошади…»
- прочитала очень правильно, притом, стараясь, чтоб было очень правильно, из Владимира Владимирыча, Алиса, чтоб всё-таки все не думали, что ей дорога в бабочки.
«Станешь бабочкой, проткнут тебя булавкой, высушат и будут всем хвастать: вот, мол, какая у меня Алиса-бабочка! – а рядом будет проткнутый Шляпник: вот, мол, какой у меня бабочка-Шляпник!» - пронеслась у Алисы мысль о бессмертии… о славе, пережившей несколько поколений… о причислении к сонму и, наконец, к всенародному признанию…
А рядом сидел в позе «стояния на коленях», или, теперь уже трудно сказать, в какой позе, но, может, в «позе лотоса» Шляпник и, чтоб усугубить свою медитацию настойчиво повторял из Владимира Влади-мирыча:
«Лишь один я
Голос свой не вмешивал в вой ему…»
И действительно Шляпник давно не наблюдал и давно не вмешивал свой голос, но припоминал, иногда, когда не мешала медитация (Алиса бы сказала: «когда ни одной мысли не было в голове»), стишок одного затейливого поэта из Всемирной Паутины:
Стакан пустеет, мысли гаснут
Плывёт в глазах, скуднеет речь
Наш путь извилист, и опасно,
Принять, что он не стоит свеч.
Тут же он размышлял, когда не мешала та же медитация и стихи Владимирыча и Дениса Готье, о том, что Панама должна сидеть свобод-но и не слишком плотно облегать голову и особенно гармоничный вид её достигается, когда цвет шляпы также отражается в остальной части наряда…
Наш путь извилист, и опасно,
Принять, что он не стоит свеч.
Ах, актриски, певички, представительницы так называемого бомон-да! Для вас шляпки-колокольчики, шляпы-клош, вы всегда окутаны тайной и готовы на приключения и авантюры, роковые кокетки!
Порой приходили мысли туда же: о бессмертии, о славе, пережив-шей несколько поколений, о причислении к сонму и о причислении, же к тому, же всенародному признанию.
«Ах, в некоторых шляпках так приятно было бы лежать, защищаясь от солнца, среди однопроходных и сумчатых в саване», - медленно подумала Алиса и чуть сама не сказала Ом, но вместо этого спросила:
- Хочу спросить Вас, Шляпник, когда Вы в последний раз кого-нибудь оболванили? Ведь правильно Вас звать Болванщик?
- Слово болванщик имеет для меня неприятную коннотацию, потому что имеет с некоторой стороны отношение к слову болван. Но я же не болван!
- А я не дура!
- Все мы немножко… нарисованные… - будто во сне повела закры-тыми глазам Соня.
- Вот так! Во сне может ещё и не то присниться,- сказал вдруг, ни с того, ни с сего, Кролик.
- Голову отруби… или оторва…
- Да, хоть бы одному, чтоб другим неповадно… - Кот уже подустал направлять разговор в нужное русло.
- А Вы бы, хоть одно дельное предложение… - Коту насупротив, предложила Алиса.
Кот, растопырив передние лапы и поигрывая мышцами, будто он был борец вольного стиля вышел, будто на ковёр, против грозного противника в полутяжёлом весе, заурчал, при этом улыбка не сходила с… с … а пусть будет просто: не сходила, и Алиса подумала: «Ах, мазурик! Точно подрисовал!»
- Ну, сейчас начнётся! подумали хором: Цыпь, Цапь и Цопь
Видел бы кто-нибудь выкрутасы, которые стал выделывать Кот пе-ред… перед… перед… а «перед» никого и не было. Это же был не чемпионат по вольной борьбе, а…
- А и, правда!- Что я тут выёживаюсь, будто я какой-то Ёжик?
«Шёл и насвистывал, - тут же, не упустила шанс Алиса засвидетельствовать свои познания в литературе, - и ещё там есть: Дырочкой в правом боку!»
А Кот стал пускать искры из глаз, в ус не дуть, выгибать спину, ког-ти точить, внушать тревогу, лизать и заглядывать прямо в глаза, при-стально смотреть…
Вот!.. от этого пристального взгляда Алиса враз поняла, что Кот мог бы быть друганом, если бы не эта его нарисованная улыбка.
Нарисованная - это что, препятствие к дружбе? -
- Последний раз я подсунул одному… зяблику хомбург вместо борсалино! Ну и смеху было!
«А у Шляпника было всё натуральное. Одна медитация чего стоила! Профессионал! И никак по-другому»
- Видишь ли, Алиса, болванщик, в вашем понимании этого слова, значит тот, кто оболванивает, дурачит, объегоривает, мошенничает, обмишуривает, я, правда, олнажды подсунул одному зяблику хомбург вместо борсалино… «А ты опять, опять с другим… » Смеху было, смеялись все! Один зяблик не смеялся. Но скоро забылся… с другой! .. и тоже засмеялся. У них ведь, у зябликов, не так всё строго: «Любовь до гробовой доски», - хотя встречаются и среди них…
-Так значит, ты относишься скептически, и, может, даже цинично к вечной любви?как между лебедями… лебедьми?.. а!.. сейчас не до лебедёв, - Алиса разволновалась и снова сбилась с норм произношения! - цинично до красоты… к красоте такой любви?..
- Красота страшная сила! Красота спасёт мир! Красота требует жертв!- закричали с мест Цыпь Цапь и Цопь.
- - Красотки, красотки, красотки кабаре… - забрасывая ноги (лапы) на манер красоток кабаре, спел, Кот.
- И это всё, по-твоему, не признаки вечной любви?
- Да признаки, признаки! Но ведь зяблик-то «скоро забылся с другой», с другой стороны – тоже фасон! Этакий намёк, хомбург вместо борсалино! Каждый исповедует свой фасон, свой форс, свой кандибобер… например «восьмиклинка»: «Сумей любить одну навеки…» - насвистывает дефилирующий мимо окна любимой любовницы любовник в кепи восьмиклинке, и одной восьмиклинки уже достаточно, чтобы знать насколько это бездна, насколько это глубина, насколько это вечность - его преданность, влечение и симпатия.
Стакан пустеет, мысли гаснут, Плывет в глазах, скуднеет речь, Наш путь извилист, и опасно, Принять, что он не