Эта болдинская осень была катастрофически бесплодной. Только «Золотой петушок» - как отсвет тогдашних событий и отношений с царем. Допекали критики. Печатался мало. Многие вещи лежали в столе – это для тех, кто поет, как мол, любил его царь, сам цензурировал и сам печатал. Пишу для себя, - говорил поэт, - что толку печатать, если найдется человек шесть, которые потом будут грызть целый год…
К 35-ом году Пушкин настолько запутался в денежных делах, что был вынужден взять в долг у казны 30 тысяч. Собственный его дефицит – 60 тысяч. Это долговая яма. Он снова просит об отставке.
«За пять последних лет жизни в Петербурге я накопил около 60 000 руб. долгу, – писал Пушкин Бенкендорфу. – Кроме того, мне пришлось взять на себя денежные дела моей семьи, что усилило мои затруднения и вынудило меня отказаться от наследства; единственный способ устроить мои дела было бы уехать в деревню или занять большую сумму денег».
В черновике письмо звучало иначе: «За четыре года моей женатой жизни я накопил 60 000 р. долгу…» Он переделал фразу, он не желал ни малейшего подозрения, будто в чем-то упрекает жену.
Это был его выбор, и он не жаловался; всегда, при всех обстоятельствах Пушкин держит лицо, Пушкин снимает вину с жены.
Кончилось новой ссудой и отпуском на 4 месяца.
Немало сил отнимал «Современник», журнал, многим показавшийся скучным; к тому времени ему было уже не привыкать к упрекам читателей. Жена тянет в семью двух сестер; дом его все больше похож на постоялый двор; еще двое детей – к 36-ому году - прибавляют хлопот. Он желчен и нервен; работать дома невозможно, шум, гам, детский писк; выскакивая из рабочей комнаты, шлепает ребятишек, о чем с осуждением пишет сестра, сама изрядно прикладывающаяся к полуторагодовалому сыну. В письме милая сестрица добавляет: «Впрочем, у него доброе сердце». Заботы о смертельно больной матери, последующие хлопоты по погребению – все ложится на то же «доброе сердце». Как не вспомнить дожившего до преклонных лет Льва Николаевича и его слова об эгоизме, неизменно долженствующим быть у большого писателя!.. В 1834 году Пушкин пишет: «Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит…» и как он – усталый раб – замыслил побег, потому что на свете счастья – нет… Но есть покой и воля, - грезится ему. В 1835-ом появляется «Странник».
«При детях и жене сначала был я тих…Но скорбь час от часу меня стесняла боле». Домашние пришли в смущение. «…С ожесточением меня на правый путь и бранью и презреньем старались обратить… Побег мой произвел в семье моей тревогу. И дети, и жена кричали мне с порогу, чтоб воротился я скорее….но я… спешил перебежать городовое поле…».
Это уже не мечта, это крик отчаяния. «Раб, замысливший побег», он ищет «свет», выход, «тесные врата спасенья», и бежит от семьи, цепями опутавшей ему ноги. Чтобы не говорили защитники постороннего влияния на творчество: мол, перевод, мол, параллель источнику тому, другому, третьему, - подобные стихи просто так не появляются. Нужны время и обстоятельства. К 35-му году Пушкин смертельно устал. Он понял, что и в семье он не нашел счастья, но что еще хуже – не нашел и покоя, и воли.
И как побег – в предсмертные годы, как тема дуэли – с юности, как бунт – со времен декабристов и польского восстания, - так все годы супружеской жизни Пушкина в его творчестве присутствует тема разлуки, расставания и женщина, которая раз за разом отвечает: нет.
В «Песнях западных славян», созданных в 33-35 гг. (точная дата отсутствует), одиннадцать стихотворений – переложение фальшивых иллирийских песен Проспера Мериме, четыре – перевод с Вука Караджича и одно, последнее – мистификация самого Пушкина.
«Три највеће туге» - «Три большие печали», перевод песни знаменитого серба, или по Пушкину - «Соловей». «У меня, у молодца, три великие заботы…» «Соловей» - не перевод, а скорее переделка; Пушкин отошел от оригинала, одним щедрым мазком изменяя смысл стихотворения. У Вука Караджича печаль молодца, что мать не женила его молодым. «Соловей» Пушкина - «…первая забота – рано молодца женили…» Вторая – конь под молодцем притомился, ну, а третья – с красной девицей злые люди разлучили… Ненужная женитьба, усталость жизни-коня и разлука с возлюбленной гнетут героя, и он готов лечь в могилу в широком поле…
«Яныш-королевич» - целиком и полностью придумка самого Пушкина, но, по своему обыкновению заметая следы, чрезмерно стыдливый поэт публикует стихотворение как часть сербской народной песни.
Русалка – когда-то рассказал ему Вульф местную легенду о дочери мельника, от несчастной любви утопшей в реке. Сюжет, гуляющий по свету – сколько русалок, ундин, морских дев, покинутых возлюбленным, было в литературе, - сюжет необыкновенно привлекательный. Одну из «Русалок» написал он еще в 26-ом году, по отъезду из Михайловского, пометив инициалами очень прозрачными: E.W., - о свидании томительном и сладком. «И в этот миг я рад оставить жизнь…» Была другая русалка, завлекающая престарелого монаха, а в ноябре- декабре 1829 года Пушкин начал знаменитую драму, в которой покинутая любовником дочь мельника утопла в Днепре, став русалкой, «холодной и могучей». Народный колорит настолько силен, что возлюбленную князя связывали с Ольгой Калашниковой, крепостной любовью поэта. И есть мотивы, есть ниточка, которая тянется ко всем этим барышням-крестьянкам, дочерям станционного смотрителя, к утопленнице-мельничихе…
Между тем Оленька Калашникова отнюдь не была страдалицей. Барский грех не приветствовался, но редкостью не был. Заезжий гость Пущин, узрев красотку среди множества швей, понимающе перемигнулся с приятелем. Хороша Маша и, к счастью, наша. Но Пушкин, неожиданно ставший отцом, хлопотал, как ни один из этих господ, падких до клубнички в своем саду. Не пожелав бросить ребенка на произвол судьбы, сносился с Вяземским, отказался от Воспитательного дома; по совету более опытного приятеля переговорил с «тестем», обещая вассалу поддержку в обозримом будущем... Ребенок умер, но поэт до конца жизни поддерживал не только Ольгу, но и ее пронырливое семейство.
Родила ребенка пушкинская Эда в Болдино; на несколько лет поэт забыл о «белянке»; та скромно молчала, жила крестьяночкой – барин, он и есть барин.
В 1829 году на отрезке между Кавказом и Петербургом поэт завернул в Павловское, тверское имение Вульфов, где Алексей Николаевич поведал приятелю печальную историю дочери мельника. Легенда долго бытовала в тех местах; в конце века от кого-то из потомков Вульфов предание услышал и Левитан. Помните его «У омута»? Именно там утопилась маленькая мельничиха, по совместительству – пушкинская русалка. Алексей Вульф, кстати, знал о романе Пушкина с крепостной и, будучи пареньком довольно циничным, в свое время сильно унизил поэта, посмеявшись на его пассией: мол, с поломойкой сошелся. Пушкин хотел было ответить по обыкновению в стихах, но был так уязвлен и принижен, что стихи не пошли.
Легенда произвела на него впечатление; возможно, по ассоциации вспомнилось Михайловское, где по соседству встречался он с теми же Вульфами. «Русалку» Пушкин начал по горячим следам, той же осенью; Ольгой Калашниковой и близко не пахло. Разве что помянули с Вульфом «поломойку»… Однако вернувшись в Петербург, поэт забросил драму. Ему и в личной жизни этого добра хватало - в столице Пушкин хвостом ходил за демоницей, полячкой.
В Болдино он попал через год, по матримониально-имущественным делам; естественно, не мог не встретить «Эду» и тогда же, вероятнее всего, узнал о смерти их общего ребенка. Результатом была та разнеженность поэта, та ностальгия по прошлому, которая и явила впоследствии череду пушкинских произведений о маленьком человеке, о простой девушке, так или иначе отвечающей на чувства человека выше по положению. В сентябре, по приезду, он работает над «Барышней-крестьянкой» и «Станционным смотрителем»; в октябре в «Дон Жуане» возникает Инеза, бывшая первоначально мельничихой; муж ее, «негодяй суровый», в черновиках числился таким же негодяем, но отцом. Тогда же Оленька, почуяв слабость барина и вчерашнего любовника, подступила к тому с просьбами.
Болдино при управителе Михайле Калашникове захирело, крестьяне жаловались на хитроумного старосту, баре недополучали оброка. Михайла плакался на недороды, разоры и ленивых мужиков. Пушкин очень верно схватил особенность отца своей пассии, когда изображал Мельника: хитрый, жадный, циничный крепостной слуга Пушкиных был весьма своеобразной личностью. Хороший манипулятор, он чувствовал людей и ловко давил на жалость. Но всего печальней, что тот же прагматизм унаследовала и Оленька, «дева бойкая» с юности, еще в бытность пребывания Александра Сергеевича в Михайловском. Не исключено, что шустрое семейство было осведомлено о проказах барина куда лучше, чем он полагал, и для Калашникова чистосердечное признание «зятя» не было откровением. До поры рабы молчали, но вот виноватый, как всегда виноватый перед женщиной Пушкин явился в Болдино, и размякшего, казнимого раскаянием поэта взяли в оборот.
Овиноватить Александра Сергеевича было легче легкого. Раскритиковал приятель стихотворение, и поэт тут же стушевался, и стихи засунул в карман, и никакой речи о публикации. Стыдится. Он больше доверял критикам, нежели себе, и не вдруг набрался уверенности, отличаясь этим от менее талантливых, но куда боле самоуверенных собратьев по перу. В 11 лет родные его бросили, оставив фактически без материальной помощи (не на пустом месте появился «Скупой рыцарь»), в 33-ем он взвалил на свои плечи их тяготы, увеличивая собственные. Женщины бесконечно манипулировали поэтом, применяя мелкий бытовой шантаж, - начиная с прекрасной Каролины Адамовны и заканчивая женой и крепостной любовницей Ольгой Калашниковой.
Сначала семейка робела. В первый свой приезд поэт, вероятно, дал «белянке» денег. Возможно, «Эда» надеялась на возобновление чувств; судя по сентябрьским произведениям, былое он, как минимум вспомнил. Невеста была далеко, свадьба висела на волоске, и Пушкин был увлечен не настолько, чтобы не замечать других женщин. Сердце ныло; он снова сделал попытку: клин клином…
Но проходит неделя, другая… И он понимает: дважды войти в одну реку не удалось. Снова нахлынула тоска.
Пушкин и в первую пору отношений не насмерть очаровался «Эдой». Его чувство было больше похоже на полусупружескую привязанность; в Михайловском, честно разделяя «барышень» и «крестьянку», он рассыпался перед барышнями Осиповыми-Вульф – перед всеми по очереди, - волочился за «вавилонской блудницей» Керн. И только плод любви, так некстати нарушивший идиллию, поселил в нем глубочайшее чувство раскаяния и вины перед крестьянкой и ее папашей-манипулятором.
Это дежавю дорого стоило Александру Сергеевичу. В октябре он составляет Ольге вольную – это ее первая просьбишка. Ждать освобождения пришлось долго: фактической хозяйкой «Эды» была Надежда Осиповна. Через полгода Калашниковы снова атакуют поэта, но старшая Пушкина уже подписала бумагу. Оленька получила свободу.
Ошалевший от воровства Михайло ищет немолоденькой дочери жениха – птицу поцветистей, поавантажнее. Вдовец, дворянин, титулярный советник, владелец 30 крепостных душ – чиновник из Лукоянова Ключарев купился на приданое крестьянской девки, и Оленька стала помещицей. Блеф был обоюдный: и Оленька не была столь состоятельна, и муженек имел куда меньше, чем наболтал. К тому же оказался горьким пьяницей. Однако новоявленная дворянка расцвела и почувствовала себя барыней со всеми «замашками властности и деспотизма». Теперь уже она хлестала дворовых девок по щекам. Слала бывшему любовнику слезные письма, выпрашивая деньги и мандат неприкосновенности для пройдошливого папаши. Уже будучи женатым, в невозможно стесненных обстоятельствах, Пушкин по старой памяти снабжал ее наличными, как всегда чувствуя себя виноватым, а женщину правой. Эта сострадательность Пушкина… Друзья вспоминали, как на его глаза наворачивались слезы жалости к чужой беде. Кому он только не помогал! Анна Керн, сестра Кюхельбекера, баронесса Дельвиг, вдова Рылеева, вдова генерала Раевского… «Милость к падшим призывал», - это он поставил себе в заслугу, и был прав. Именно благодаря необыкновенной сердечности самого большого российского поэта русская литература 19 века получила тот оттенок сострадательности, который отличал ее от литературы других культур.
Обозленный беспардонным грабежом и бестолковщиной крепостного слуги, Сергей Львович прислал нового управляющего. Калашниковы регулярно бомбили письмами Пушкина; Ольга то денег требует, то просит поэта стать восприемником ее детей, надеясь на подарки от «крестного», то бесконечно пристраивает на службу «барину» своих наглых до умопомрачения братцев, с которыми поэту приходится воевать, то жалуется на пьянство мужа и притеснения Пеньковского, нового управляющего. После одной из ее цидулек, где с помощью мужа она очень уверенно выпрашивала у бывшего любовника 2000 рублей «на покупку крепостных», поэт дал ей денег в обмен на обещание не обращаться к нему напрямую. Оленька купила домик в Лукоянове, а письма от всей семьи стал посылать папенька. По словам Пеньковского, Ольга, девушка боевая (Цявловская в своих дневниках назвала ее: «крутой бабец»), хвасталась, что «как Грязь с Лопаты с должности сбросит его, только бы приехал Александр Сергеевич в Болдино, тогда что она захочет, всё для неё сделает Александр Сергеевич!»
В итоге поэт, желая угодить и вашим, и нашим, оставил управляющим в Болдине Пеньковского, а «негодяя» «Мишеля», как называли Калашникова старшие Пушкины, перевел в главнокомандующие Кистенева, чем положил конец распре. Однако двоевластие закончилось бунтом. Два медведя в одной берлоге не ужились, баре остались недовольны Пеньковским, ибо Калашников так приложил руку, что честный управитель с трудом сводил концы с концами.
Весной 34-го поэт, вняв многочисленным жалобам пройдошливого семейства, решил снять Пеньковского с должности и назначить управляющим Васятку, братца «Эды». Калашниковы ликовали, пировали, бегали по дворам с громогласными речами. Терпение Пушкина лопнуло после пресловутого письма, где Пеньковский брюзжал, что болдинская царица кичится своим покровителем.
Новый военоначальник Болдина, выписанный поэтом, позорно бежал с поля боя, напоследок охарактеризовав Михайлу: «Я в нём ничего не нашёл благонадёжного, чрез его крестьяне ваши совсем разорились», - и управляющим всего имения был назначен все тот же страдалец Пеньковский. Калашниковы остались у разбитого корыта. Муж Ольги окончательно разорился, попал под суд и, бросив жену, уехал из города. Дом, который Ольга купила на пушкинские деньги, пришлось продать, она жила у отца; дворянка по мужу, чем она занималась? Черной крестьянской работой? Или фордыбачила, указывая близким, что она, пусть не наследственная, но дворянка?..
Калашников еще засылал цидульки, Пушкин как-то еще помогал. В канун нового, 37-года «негодяю Мишелю» увеличили небольшое жалованье вдвое. В 1840-м году семейство Калашниковых перекочевало в Петербург, где следы «Эды» «черноокоой» затерялись. Так прозаично, смешно и отвратительно закончился крепостной роман Пушкина.
Я не случайно упомянула о корыте. Болдинской осенью 1833 года среди прочего Александр Сергеевич напишет «Сказку о рыбаке и рыбке». Начав с малого – с законной мольбы о вольной, - Ольга, как пушкинская старуха, с каждой просьбой только нагуливала аппетит. Переделка гриммовской сказки как нельзя лучше отражает характер их отношений с 30-го года. Очередная прореха в семейном бюджете (дорого обходились Пушкину женщины) и беспримерная наглость, с которой «Эда» выпрашивала все большие и большие привилегии, вывели его из терпения.
Поэт отыгрался по своему. Старуха в сказке – это уже не барышня-крестьянка, не дочь станционного смотрителя; романтика, ностальгия, раскаяние – все исчезло, осталась досада и неловкость за прошлое, да страх, как бы жена не узнала… И можно ли на этом фоне безусловно связать с Калашниковой ту же «Русалку»?
Пушкин начал драму после визита к Вульфам в Малинники и, не доработав, бросил. Вернулся вновь в 32-ом году. Рукопись четко разделяется на две половины; первая описывает расставание Князя и дочери Мельника, его свадьбу и заканчивается на берегу Днепра, куда Князь приходит после нескольких лет разлуки. Остальные части: встреча с Мельником, монолог Русалки, сцена «Берег», на которой обрывается драма, - начертаны другим пером и другим почерком. Имея отчетливые следы несомненного прощания поэта с крепостной девушкой, «Русалка» хитрее, глубже, заковыристей. Исследователи не раз отмечали в ней онегинские мотивы.
Дочь Мельника бросилась в воду «отчаянной, презренной девчонкой», а очнулась Русалкой, «холодной и могучей». Если с большой натяжкой можно отнести эти строки к новообретенному дворянству Ольги, то сомнительное положение ее муженька, сильно подгадившему хитроумному семейству, «могучей» ее не делало. Уже в марте 32 года Михайло плакался Пушкину на нищего зятька и просил о «воспомоществовании». Вряд ли поэт испытывал какие-то романтические порывы, читая очередную «просьбицу» сельского шантажиста, и вряд ли после его письма он написал бы монолог Князя, где вслед за Онегиным тот восклицает: «Я счастлив был, безумец!... и я мог так ветрено от счастья отказаться». И уязвленная изменой князя Русалка, дабы заманить бывшего любовника к реке, говорит дочери: скажи ему, что все его я помню и люблю…
Но с декабря 1830 года в столице не утихал польский скандал. Каролина Адамовна, как мышка, мелкими зубками подтачивала трон, вызволяя то одного, то другого соплеменника. Николай рвал и метал, а весной вышвырнул Витта и «Виттиху» из Варшавы. 10 апреля 1832 года опальный уже генерал был назначен, как мы помним, инспектором резервной кавалерии, и чета уехала в Ореанду. Пушкин в то время работал над рукописью, под первой сценой стоит дата 27 апреля 1832 г.
Переработка старых черновиков унесла его все в те же степи; он слышит о перемене в судьбе бывшей возлюбленной, и нахлынуло минувшее. Он снова кается: уже не в грехе совращения крестьянской девы, - все та же тоска безумных сожалений овладела поэтом; он бросает «Русалку», как после, в том же году, бросил «Дубровского», в котором княгиня Верейская говорит герою: поздно… - и которого Пушкин так же не напечатал при жизни, как и драму о покинутой дочери мельника. Учитывая сложное материальное положение поэта, учитывая почти законченность и романа, и драмы, и их тематику, сложно понять, почему поэт не выпустил в свет такие «попсовые» вещи, которые безусловно пришлись бы по нраву публике… Как ни крути, но все послесвадебные годы он пишет об одном и том же.
«Яныша-королевича» Александр Сергеевич все же напечатал, прибегнув при этом к мистификации, напечатал уже в 1835 году, после развода Витта с Собаньской, возможно, посылая таким образом робкий привет бывшей возлюбленной...
Данная вариация на русалочью тему принадлежит самому поэту и вкратце повторяет сюжет «Русалки». Однако Пушкин решительно выбросил Мельника, предельно сжав действие. Возможно, заминка в работе над «водяной» драмой была вызвана противоречием между соблазненной крестьянкой, олицетворявшей ставшую ненавистной для него Ольгу Калашникову, и «могучей» водяной девой, которой герой страстно объясняется в любви. Можно представить, каким был бы конец драмы, если соотнести «Яныша-королевича» и «Русалку». Он молит ее вернуться, она отказывается и спрашивает: как живет он с новой любой, с молодой женою. На что герой отвечает: «Против солнышка луна не пригреет, против милой жена не утешит».
К 1834 году мотив утерянной по собственной вине возлюбленной приобретает новое звучание, отнюдь не лестное для Натальи Николаевны.
С последней болдинской осени «женка» пишет все небрежнее, письма шлет редко и по каким-то только ей ведомым бестолковым адресам. Гоголь ужом изворачивается, дабы добиться, чтобы супруга поэта вернула ему комедию: он принес Пушкину для замечаний «Женитьбу». Она уже не скучает, не требует возвращения, но время от времени устраивает маленькие истерики. Он отшучивается. Брат Натали, Сергей Гончаров, отмечал, что у Александра Сергеевича «был самый счастливый характер для семейной жизни, ни взысканий, ни капризов».
Много лет спустя генеральша Ланская передаст письма первого мужа младшей дочери, «бесенку Таше». Только послания поэта; свои, надо думать, Наталья Николаевна уничтожила, как тогда частенько делалось, как сделала, например, Екатерина Ушакова, которая сожгла перед смертью переписку с Пушкиным, несмотря на мольбы дочери: наша любовь останется между нами. Мне сомнительно, что Мадонна последовала ее примеру из чувства стыдливости, которое позволило же ей отдать Таше-младшей письма мужа (и сохранить свои ко второму супругу). Судя по тому, сколько поэту приходилось выговаривать жене и отбиваться от ее нападок, собственные послания отнюдь не красили «мадам Пушкину».
Вот царица в «Сказке о мертвой царевне», та, что «была добродушна, весела» только с зеркальцем… не вложил ли поэт в горделивую героиню толику тщеславия своей жены?.. Как любит царица свое лицо и свой статус «всех милее, всех румяней и белее»! как прищелкивает у зеркала перстами, вертится, подбочась, подмигивая отражению… Картинка так выпукло зрима, так удивительна для мужчины… Это зарисовка с натуры, и Пушкин беспощаден. Как прекрасная царица воюет с соперницей! Невольно вспомнишь гордость «мадам Пушкиной», когда отбила она поклонника у Соллогубихи и апеллировала к «зеркальцу» Пушкину, а тот вынужден был с плохо скрываемой досадой поддакивать: ты красавица, а она – шкурка… Как царица топает каблучком, как, взмахнув ручкой, хлопает по зеркальцу – словно Натали – по физиономии мужа…
Он с иронией пишет: пришли мне список поклонников в азбучном порядке. И долго стоит у окна. Он устал. Он снова вспоминает, - и перо невольно выводит: нет царицы краше польской девицы – «Будрыс и его сыновья», а затем «Воевода», - и снова тоска, хоть волком вой, и Ключарева-Калашникова льстиво заглядывает в глаза «золотой рыбке», аж с души воротит, и тут опять письмо от жены.
Поняв его буквально, она выполняет просьбу.
Потеряв терпение, он вспылил: «…Я хочу немножко тебя пожурить. Ты кажется не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. … Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе <…>; есть чему радоваться! … легко за собою приучить бегать холостых шаромыжников; стоит разгласить, что я-де большая охотница. Вот вся тайна кокетства. Было бы корыто, а свиньи будут…» Поостыв, он вздыхает: «Гуляй, женка; только не загуливайся, и меня не забывай. - Тоска не отпускает, и он пишет. - Мочи нет, хочется мне увидать тебя причесанную ; la Ninon, ты должна быть чудо как мила.. Опиши мне свое появление на балах… Да, Ангел мой, пожалуйста не кокетничай. Я не ревнив, да и знаю, что ты во все тяжкое не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышнею, все, что не comme il faut, все, что vulgar…»
Она надулась, и он молит: «Радоваться своими победами тебе нечего… Курва, у которой переняла ты свою прическу (NB: ты очень должна быть хороша в этой прическе; я об этом думал сегодня ночью), - подлизывается он, - Ninon говорила: Il est ;crit sur le c;ur de tout homme: a la plus facile (На сердце всякого мужчины написано: самой доступной). После этого, изволь гордиться похищением мужских сердец. Я езжу по большим дорогам, живу по три месяца в степной глуши… - для чего? Для тебя, женка; чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета и с твоею красотой. Побереги же и ты меня. К хлопотам, неразлучным с жизнию мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных etc., etc., – не говоря об cocuage (измене)…»
Пушкин понимал женщин, Пушкин знал мужчин.
Через несколько дней после этой перепалки с благоверной он напишет «Сказку о мертвой царевне». На дворе был еще не самый худший 33-ий год, но Пушкин всегда жил с открытыми глазами.
Осенью 1835 года Александр Сергеевич едет в Михайловское; видеть Калашниковых ему невмоготу. Он взял отпуск на четыре месяца, но уже в конце октября вернулся домой: пришло известие о болезни матери. Но главное – тревога не ушла и здесь, работалось с трудом. Эта осень оказалась такой же бесплодной, как и прошлая. Несколько отрывков, стихотворных и прозаических, он начинает и бросает, он рвется: так манит побег – одному, без семьи – куда глаза глядят, - и отчаянно сжимает кулаки: «О, бедность! Затвердил я наконец урок твой горький!» - он неотрывно думает, чем им жить дальше. «Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен». Замечает, как постарел – 10 лет минуло со времени его ссылки...
Постарел не только Пушкин. В конце 1834 г. доносится весть. После 15-ти лет совместной жизни де Витт и Собаньская расстались. Что он чувствовал, когда грезы его нечаянно сбылись? Теперь уже он был в положении Татьяны: жена ждала третьего ребенка, он в капкане, семейном и долговом, - и 6 января 1835 года Пушкин перекладывает Анакреона: «Поредели, побелели кудри, честь главы моей», - и о любовниках, в глазах которых «пламень томный – наслаждений знак нескромный». Его полька почти на двадцать лет старше его же Мадонны. Сожаление или злорадство владели им, когда он узнал, что соперник самоустранился? «А счастье было так возможно…» Возраст – единственное, чем он мог уязвить гордячку, и уязвлял – в письме памятного 1830 года, в отрывистых репликах, брошенных Доном Карлосом блистательной Лауре: ты молода, и будешь молода еще лет пять… Лауре восемнадцать – странные угрозы столь юному существу, но вот пять лет миновали, и не менее блистательной Каролине Адамовне – сорок с хвостиком.
Сорок лет – бабий век. В Михайловском, пробыв коротенько – меньше месяца, он успевает набросать несколько отрывков, и в беглых набросках можно углядеть следы все той же полонской любви. Его замыслы неясны, он начинает и бросает писать; чувства противоречивы. В «Русском Пеламе» некая сорокалетняя Анна Петровна, дама весьма свободных нравов, проданная мужем в карты, разбивает семью. В другом отрывке, «В 179* году возвращался я… » появляется «старушка» Каролина Ивановна, чей муж, генерал фон В. погиб на поле сражений. Каролина – крайне нехарактерное имя для Пушкина, который для своих героинь выбирал имена безличные, общеупотребительные (кроме Татьяны Лариной): Мария, Лиза, Анна, Наталья. И выбор имени в данном случае – это явный посыл. Имя полячки всуе он употребляет в «Марье Шонинг», где мельком появляется некая Каролина, чопорная девица с нарумяненными щеками, коя покупает у несчастной сироты… кровать. Намек тонкий и язвительный, который уловила бы лишь адресатка. Маленькая месть – как некогда Лиза Лосина, карикатурная «Каролина» останется в пушкинских черновиках.
«При всем добросердечии своем Пушкин был довольно злопамятен… он, так сказать, вменял в обязанность себе, поставил себе за правило помнить зло и не отпускать должникам своим… Все кончалось несколькими каплями чернил. В действиях, в поступках его не было и тени злопамятства... Пушкин вообще был простодушен, уживчив и снисходителен, даже иногда с излишеством… Он, пока его самого не заденут, был более склонен мирволить и мирволил… В нем было больше любви, нежели негодования, более благоразумной терпимости и здравой оценки действительности и необходимости, нежели своевольного враждебного увлечения», - вспоминал кн. Вяземский.
Прибавим амбивалентность чувств. Прошло немало лет. Сквозь острую боль, превозмогая обиду, он пишет: «Я думал, сердце позабыло способность легкую страдать, я говорил, тому, что было, уж не бывать, уж не бывать…» Однако толчок – и «…сердце затрепетало пред мощной властью красоты». Он снова берется за сюжет об импровизаторе и современной Клеопатре, только новая Клеопатра повторяет уже не Закревскую, чья игра в наперсники сводила мужчин с ума; новая «Клеопатра» чопорно опускает «огненные» очи…
В Михайловском Александр Сергеевич подумывал о продолжении «Онегина». Он прикрывался спинами друзей: мол, требуют продолжения. На самом деле роман пушкинского героя, некогда закончившийся изящным финтом, неожиданно получил продолжение; можно представить изысканный ход – зеркальное отражение: потерянный ГГ женится с тоски – так же, как когда-то от безнадеги вышла замуж Татьяна. Муж главной героини погибает в сражении, блестящая генеральша остается вдовой, и здесь Онегин и Татьяна меняются ролями… Увы, обновленный «Онегин» остался замыслом. Другие беды гнетут Пушкина; бедность, чей «урок он наконец усвоил», неутолимая жажда побега мешаются со жгучими воспоминаниями. Он язвит, изображая полячку старой чопорной лицемеркой, а она по-прежнему хороша собой, и выйдет замуж еще два раза... Каролина Собаньская была неверной возлюбленной, но безупречной женой.
Тонкий поэт, Ходасевич подметил противоречивость пушкинских страданий. С «Кавказского пленника» начиная, его лирический герой изнывает от невозможности соединиться с возлюбленной, пребывая в отношениях с другой женщиной.
«В объятиях подруги страстной
Как тяжко мыслить о другой…»
Эти строки можно было бы выставить эпиграфом к его роману с Каролиной Собаньской и супружеской жизни с женой, Натальей Николаевной Пушкиной.
В том бесплодном октябре, устав ждать вдохновения, он срывается в Петербург, где находит мать при смерти, а «бедную Натали» - мишенью для сплетен, в свете шепчутся, что она богато одевается, а ее свекрам есть нечего… Пушкин отбивается как может, никогда столько ему не приходилось защищаться, как в те дни, когда он был женат на этой женщине. Он был прав, это у его отца имелось 1200 душ, а у него… ему оставалось только исходить желчью. Другая сторона медали была в том, что и для своей жены он был золотой рыбкой. С. А. Соболевский - тот самый, о котором говорили, что он единственный мог бы предотвратить роковую дуэль, который сильно недолюбливал прелестную Мадонну и который не участвовал в круговой поруке пушкинских друзей, в память поэта как один державших руку вдовы, - Соболевский после его смерти был в числе лиц, озаботившихся положением малолетних детей («как бы не пошли по миру»). Он отмечал, что царь дал Пушкиной «пенсион достаточный, чтобы вести скромный образ жизни, без роскоши», и сетовал: «Она как раз привыкла к роскоши, к излишествам». Подробнейше расписав, как употребить литературное наследие великого поэта, чтобы у младенцев сформировался хоть какой-нибудь доход к совершеннолетию, Соболевский резюмировал: «Капитал на руки вдове не давать». Как и «нехороший» родственник Натали граф Строганов, Соболевский боялся, что вкусившая роскоши, избалованная снисходительным мужем Мадонна капитал растратит…
Впору схватиться за голову! Скромный чиновник, литератор, живущий от трудов своих, Пушкин не просто баловал жену – содержал в роскоши! Надолго ли могло его хватить? Простите, но леди Байрон по-русски съела поэта...
Это было время ее славы, лучшее время Натальи Николаевны. Через несколько месяцев и ее судьба сделает поворот, и она изведает горести, и никогда уже не быть ей такой – молодой и сияющей.
Вот она стоит - в свете софитов; слава о «мадам Пушкиной» гремит, фанфары донеслись и до провинции; теперь уже никто не назвал бы ее «чистенькой девочкой». Наталья Николаевна Пушкина стала звездой, или, как тогда говорили, светской львицей. Роли переменились; первый поэт России был в самом низу карьеры, его ругали критики, он с трудом пробивал в печать каждое произведение, цензура зверствовала; читатель – и тот, казалось, разлюбил Пушкина. С таким итогом закончился предпоследний год их супружества. Начинался год 1836-ой.