Туристический центр орбитальной станции Дамиано переживал мощный наплыв туристов, однако никакой суеты не наблюдалось. Пока одни туроператоры отправляли группы на Пургаториум, другие занимались вновь прибывшими. Туристов обязали пройти медосмотр. Зеленые эскулапы проворно снимали энцефалограммы, проводили тестовые опросы и сличали данные с показателями мнемограмм. Дотошность процедур вызывала раздражение, но никто не роптал – на диво благонравная оказалась публика!
Когда Арсений проходил ментаскопические исследования, он вдруг отметил, что друг с другом лаборанты, контролеры и туроператоры совершенно не разговаривают, хотя слаженности их работы можно было только позавидовать. Неужели пользовались мыслеречью?
Отчего-то Арсений встревожился. Представилась тонкая сеть из мыслей дамианцев, а в этой паутине - головы всех туристов-инопланетян. Не в этом ли причина столь высокой дисциплинированности прибывших?
Большеглазая бесстрастная дамианка, надевающая на Арсения шлем ментаскопа, посмотрела долго и пристально, и Ковалев вдруг сразу успокоился: разве здесь происходит что-то запретное?
Со стоимостью предстоящего тура определиться никак не удавалось.
«Мы не можем брать предоплату за неоказанные услуги», - так сказала дамианка-чиновница, охлаждая коммерческое рвение путешественников.
- Но мне хочется знать, уложимся ли мы в пределы суммы, которую позволит мой бюджет, - настаивал Арсений.
На него посмотрели, как на идиота.
- На Пургаториуме ничего лишнего с вас не возьмут. Вы платите тем, что вам не нужно…
Упорствовать казалось глупым, тем более, что Юрка и Варвара откровенно наслаждались. Пока их тургруппа готовилась к вылету на Пургаториум, организаторы массовых развлечений, даже не с Дамиано, усиленно потрошили карманы ожидающих. Юрка то приносил Варваре сказочные букеты мыслезнаков, то водил в бассейн искрящихся пузырей с гелем-массажером, а Арсений с тоской следил, как в расширяющуюся дыру его бюджета безвозвратно утекает мечта о собственном грузовом перевозчике.
Самому развлекаться не хотелось. Он как будто обнаружил в себе неприятного, брюзжащего типа, который очень мешал радоваться жизни.
Их ознакомили с длинным списком правил пребывания на Пургаторио, предложили внимательно изучить требования техники безопасности и заставили расписаться под заявлением, что в случае нарушения таковых администрация Пургаторио ответственности не несет.
После цепких бюрократических лапок вкус свободы показался Арсению упоительно сладким, и он решил, что основная прелесть хваленого тура, пожалуй, и состоит из этой вот, дарованной зелеными чинушами свободы. Однако настоящие чудеса только начинались.
Аэрокар плыл в радужных тоннелях, а туманные долины чудо-мира стелились внизу в чувственном томлении. Страстная экзотика пейзажей будила восторг сродни дикарскому, а следующая картина затапливала нежностью, от которой душа летела ввысь перышком ангела.
Юрка ликовал и непрерывно посматривал на свою Барби, желая видеть на ее лице ответный восторг, но Варвара, отметил Арсений, относилась к породе людей, что радости боятся, будто она и в самом деле может послужить причиной грядущих разочарований. Он знал, как сильно обесценивает общий праздник вот такая сдержанно-кислая улыбка, но корить за это Варвару не мог, потому что обнаруженный в нем самом занудный ворчун вел себя ничуть не лучше.
То ли из-за роли опекуна для молодых Ковалевых, то ли из-за непреходящего раздражения Арсений чувствовал себя старым и одиноким. Дамы-туристки старости в нем, к счастью, не видели, а на одиночество липли, как на мед, всеми силами стараясь его скрасить. Дама романтического образа и другая, с прической «розовый одуванчик» подружились на почве старания держаться поближе к Арсению. Они были ненавязчивы, безмолвны. Милые, но… чужие.
Пургаториум пленял. Покорял буйством красок, чудесами световых явлений. В этом мире хотелось раствориться, но рядом ахала дама романтического образа, разрушая хрупкую неповторимость момента, и декламировала что-то возвышенное о золотом рыданье арфы, о парении хрусталей света. Подруга-«одуванчик» градус восхищения поддерживала, хотя произносила нечто более заурядное:
- Да… Красота точно спасет мир!
Брюзга, засевший внутри Арсения, ехидно вопрошал:
- Интересно, а что сказали бы по этому поводу троянцы?
Правда, вопросы он задавал мысленно – хватало ума лишить своего внутреннего ворчуна права голоса. Зато тот буянил в мыслях и доставал самого Арсения всякими ненужными замечаниями, в основном, мрачными:
- Если учесть, насколько восприятие красоты субъективно, то о спасении можно и не мечтать: слишком уж разнятся критерии…
Он смотрел на Варвару и все больше мрачнел. Невестка, явно пресыщенная Юркиным поклонением, жадно ловила интерес в глазах встречных мужчин, распускаясь навстречу чужому зову. Жалеть эту сиротскую душу, не получившую любви во время роста, получалось плохо. Арсений вместо этого жалел брата с нелепым его обожанием, обесцененным до нуля. Варвара шла с Юркой в обнимку, а в мыслях ежеминутно ему изменяла. И было уже непонятно, что лучше: тысячу раз в мыслях или один раз по-настоящему.
Он все больше тосковал по Беате. Представлял ее рядом. Мужчины смотрели бы на нее совсем не так, как на Варвару в закулисной роли Мессалины, но удивленно и благоговейно, не отрывая глаз. А она бы шла спокойно и отстраненно, равнодушная к чужой страсти и восхищению, серебристая и таинственная.
Ах, Беата… Будь она похожа на Варвару, Ковалев бы скорее простил неверность, но королевскому ее великолепию измена совершенно не шла. Ну не должно быть в лепестках прекрасной утренней розы никаких мух!
Наглость этих мух обрекает людей на пустоту бесчувствия, на одиночество в толпе восторженных туристов, на непреходящую тоску…
Продолжение
http://proza.ru/2024/04/26/1007