Грабеж среди бела дня Вдали от России ч8

 


  ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ


   ГРАБЕЖ СРЕДИ БЕЛА ДНЯ




      Глава 1

   В первых числах марта в Женеве наступили теплые, солнечные дни. После обильных дождей, ливших подряд трое суток, снег на улицах и в парках сошел, на газонах пробивалась трава, на ветках набухли почки – вот-вот они лопнут, и вылезет листва. Небо было такое чистое и ясное, что скрытый зимой в облаках Монблан теперь показался во всей своей красе. Ослепительно белый (недаром его называют «Белой горой»), он величественно возвышался над окрестными синими горами. Однако через несколько дней неожиданно выпал снег, закрутила вьюга, а ночью разыгрался ураган такой силы, что ломал деревья и срывал черепицу с крыш.
   До самого утра Лиза не могла заснуть, прислушиваясь к шуму ветра и ударам о стены старых платанов. Вот так и в их бывшем родном доме стучали в окна ветки лип. В Женеве климат был похож на екатеринославский, только там на него оказывали влияние Днепр и степи, здесь – озеро и горы. Евдокия Степановна рассказывала, что зимой здесь тоже бывают грозы, а на Рождество, после ночного мороза, могла наступить оттепель с дождем и теплой температурой – то, что они сами наблюдали в этом году.
   Несмотря на ураган, на следующий день все мужчины пансиона, как обычно, отправились на работу, не зная, ходит ли по улицам транспорт. Николай сказал Лизе, чтобы она в клуб сегодня ни в коем случае не ходила, даже если Ляхницкий будет звонить и уговаривать ее. У этого человека, одержимого подготовкой концерта к 1 Мая, хватит на это ума. Лиза хотела ему сказать, что все нормальные люди тоже сегодня сидят дома, но Полина и Лида (она тоже осталась дома) спокойно отпустили своих мужей, и она промолчала.
   После завтрака женщины обычно собирались в комнате у Полины, за разговорами вязали и шили. На этот раз Лиза сказала подругам, что всю ночь не спала, ей хочется отдохнуть; ушла в свою комнату, но заснуть не смогла и, достав с этажерки роман Толстого «Война и мир», с удовольствием перечитала сцену первого бала Наташи Ростовой, ее чувства и переживания. Дальше шло описание военного совета в Филях во главе с Кутузовым, Бородинское сражение, смерть выжившего из ума графа Болконского – места, которые она раньше пропускала, считая их неинтересными и лишними в романе, а здесь проглотила все одним махом. Когда-то Лизу до слез потрясло, как Толстой описал душевные муки Анны Карениной перед тем, как броситься под поезд. Теперь ее поразило изображение им нравственных страданий княжны Марьи около постели умирающего отца. Для нее заново открылся Толстой: историк, философ, тонкий психолог, постигший тайны человеческой души.
   За обедом она рассказала подругам, что читала «Войну и мир» Толстого. Роман произвел на нее новое впечатление, не такое, как в гимназические годы. Теперь она решила перечитать все произведения Толстого и Достоевского.
  – А я Достоевского не могу читать, – сказала Полина, – он на меня плохо действует. После каждого его романа я несколько дней хожу сама не своя. Его герои – люди с больной психикой.
  – Вы правы, Поля, – поддержала ее Евдокия Степановна, – я видела Достоевского собственными глазами. У него был вид не вполне здорового человека, мы все жалели его беременную жену. Потом у них ребенок умер и теперь лежит на нашем кладбище.
  – Толстого и Достоевского, – быстро сказала Лиза, боясь, что Евдокия Степановна не к месту продолжит свой рассказ об умершем ребенке Достоевского, – надо перечитывать по нескольку раз, только тогда можно осмыслить и понять их произведения. Так говорила одна моя знакомая учительница словесности, и я с ней полностью согласнаф.
   Обедали долго, говоря о том, о сем, как бывает, когда времени много и не надо никуда спешить, разошлись только в пятом часу вечера. Лиза снова взялась за Толстого. Вскоре в комнате стало темно, и почему-то отключили электричество. Глаза слипались, она укуталась с головой в одеяло и незаметно уснула. Разбудил ее стук в дверь. Она вскочила, решив, что это Коля вернулся с работы. На пороге с перепуганным лицом стояла Ващенкова.
  – Что случилось, Евдокия Степановна, – спросила Лиза, увидев, что та вся трясется от волнения. – Полина?
  – Мишель позвонил с фабрики. Там пожар, кого-то придавило тележкой с колодками, этого человека отвезли в клинику.
  – Кого? – в ужасе закричала Лиза и, не дожидаясь ответа, бросилась в комнату Евдокии Степановны, где был единственный в доме телефон, чтобы позвонить в управление фабрики.
   Спокойный голос с той стороны провода ей сказал, что пожар потушили, жертв нет.
  – А кого придавило тележкой?
  – Подождите, я узнаю.
   На той стороне замолчали. Слышно было, как отодвинули стул, скрипнула дверь. Неожиданно звонок разъединился. Лиза снова набрала номер. Теперь он оказался занят, и был недоступен еще минут десять. Наконец она услышала тот же голос, что с ней разговаривал первый раз.
  – Это жена механика Даниленко из цеха прессованных сапог. Вы мне не ответили, кого придавило тележкой.
  – Прессовщика Аристова. Его отвезли в клинику Женераль-Больё.
  – А мой муж?
  – Он и Труфимов поехали его сопровождать.
   Бросив трубку, Лиза побежала к себе одеваться. Ващенкова еле за ней поспевала.
  – Лизонька, что вам сказали?
  – Моисея придавило тележкой. Его отвезли в клинику Женераль-Больё. Коля и Саша поехали с ним. Только Полине ничего не говорите, дайте ей успокоительных капель, пусть заснет.
  – Куда же вы одна, в такую погоду? И мужчин никого нет. Только Туркин спит после ночной смены. Пойду, разбужу его.
   Леня пришел в своей шоферской куртке и, стоя в дверях, наблюдал, как Лиза возится с крючком на воротнике пальто. Он помог ей застегнуть воротник и натянуть перчатки. «Ураган, кажется, кончился, – сказал он, улыбаясь своей застенчивой улыбкой.
  – Успокойтесь, все будет хорошо». Лиза с благодарностью посмотрела на него: верный, добрый и всегда безотказный товарищ.
  В коридоре их остановила Полина. Срывающимся от волнения голосом она потребовала, чтобы Лиза рассказала ей всю правду.
  – Я сама толком ничего не знаю, кроме того, что на фабрике произошел пожар, – смутилась Лиза оттого, что приходится обманывать подругу. – Мне сказали, что жертв нет. Сейчас мы туда быстро съездим и вернемся назад.
  – Если жертв нет, то почему наши мужчины до сих пор не вернулись.
  – Поленька, на улице снежные завалы, – сказала Лиза первое, что ей пришло в голову, – они могли где-нибудь застрять в транспорте.
   На улице заметно потеплело. Ураган стих, но снегопад продолжался, и ветер все еще с силой раскачивал и ломал ветви деревьев.
   Петр Васильевич деревянной лопатой энергично прокладывал тропинку от пансиона к мостовой. И у других домов мужчины и женщины чистили тротуары и мостовую, сгребая снег в одну кучу, а ветви деревьев – в другую. Их потом вывезет муниципальный транспорт.
   На конечной остановке трамвая стоял полицейский в широком непромокаемом плаще. С удивлением оглядев их, он сообщил, что десять минут назад пришел первый со вчерашнего дня трамвай и, постояв некоторое время, пустой ушел обратно.
  – Нам надо срочно в клинику Женераль-Больё, – сказала Лиза. – На резиновой фабрике Бортье вспыхнул пожар, пострадал наш знакомый.
  – Подождите, появится машина или экипаж, отправлю вас с ними.
   Ждать пришлось долго, пока на дороге не появился автомобиль. Полицейский заставил его хозяина отвезти пассажиров по указанному адресу. Леня, хорошо знавший город, давал недовольному водителю указания. Слушая их вполуха, Лиза размышляла о том, что могло произойти на фабрике, и как Моисей оказался под тележкой.
   На фабрике же случилось следующее. Несмотря на ураган, в утреннюю смену пришли все рабочие, некоторые с большим опозданием, но это не вызвало нареканий у начальства. Настроение у всех было приподнятое: на следующий день была зарплата, и мастера объявили, что к ней еще будет приличная премия за февраль, а кто имеет акции фабрики, – и годовые дивиденды.
Беспокоясь за состояние аварийных прессов, Николай каждые два часа их осматривал и возвращался в свое помещение, чтобы продолжить занятия с рабочими – двумя бельгийцами и одним венгром, подпадавшими под сокращение. Было решено оставить их работать в цехе на станках. Бельгийцы схватывали все на лету, однако венгр Иштван Ранки оказался на редкость бестолковым, одно и то же действие ему приходилось объяснять по нескольку раз.
   В обеденный перерыв к нему заглянул Мишель, чтобы вместе пойти в столовую. Николай сказал, что придет попозже, отпустил бельгийцев и оставил одного венгра. По шуму в цехе он слышал, что несколько прессов еще работают и, выглянув туда, увидел Моисея и двух рабочих, ожидавших, когда закончится вулканизация. Рядом с Моисеем стоял грузчик, бельгиец Поль Жарсис. Николай вернулся к венгру, растерянно смотревшему на чертеж, который они разбирали уже третий день. Что с ним было делать? Для поощрения Николай два раза его похвалил. Ему самому хотелось поскорей пойти в столовую.
   Неожиданно в цехе раздался взрыв, и тут же последовал другой. «На прессы не похоже», – подумал Николай, выскакивая из комнаты. На месте одного из прессов лежала груда искореженного металла: оттуда к потолку поднимались огонь и черный дым. Еще он увидел врезавшуюся в вентиляционный стояк тележку с колодками. Его поразила огромная дыра в стояке, из нее тоже вырывались черные клубы дыма и пламя.
   Выскочивший следом за ним венгр закричал, что в проходе лежит человек, придавленный другой тележкой. Они бросились туда. Тележка лежала на боку, из-под свалившихся колодок торчали ноги в коричневых ботинках с толстой рельефной подошвой. По этим ботинкам Николай с ужасом узнал Моисея. Со всех сторон сбежались люди, общими усилиями подняли тележку, разгребли колодки.
   Быстро примчались пожарные и скорая помощь из ближайшей клиники Женераль-Больё. Бегло осмотрев Моисея, врачи приказали санитарам отнести его на носилках в машину. Николай и Саша Труфимов сопровождали его. Мишель сказал, что понадобятся деньги, и побежал в администрацию, обещав приехать следом. «Позвони в пансион, – крикнул ему вдогонку Николай, – скажи, что мы задержимся».
   Во дворе стояло несколько пожарных машин и кареты скорой помощи. Хотя рабочим разрешили идти домой, они толпились внизу, наблюдая за тушением пожара. От людей в касках зависела судьба фабрики и их собственная судьба. К счастью, огонь не успел далеко распространиться, и его вскоре потушили.
   В толпе было все начальство вместе с Бортье и Липеном. Увидев носилки, главный инженер подошел к Николаю:
  – Жив? – спросил он, вглядываясь в землистое лицо Моисея.
   Николай молча кивнул головой.
  – Вы, вот что, Даниленко, – сказал Липен, заметно волнуясь и стараясь не смотреть ему в глаза, – насчет денег не беспокойтесь. Фабрика все оплатит и выдаст семье пособие.
  – Взрыв был странный, – сказал ему Николай. – И не один, а два. Внимательно осмотрите дыру в стояке. Дым и пламя шли снизу.
  – Значит, это не прессы?
  – По-моему, нет.
   Когда машина подъехала к клинике, Николай вспомнил, что здесь работает Иван Петрович Боков. «Вот удача, – подумал он, – надо попросить, чтобы Моисея определили к нему». Однако врачи со «скорой» отправили пострадавшего в приемное отделение и исчезли. Очень быстро пришли санитары, положили Моисея на каталку и увезли к лифту.
   Сопровождающим разрешили подняться на второй этаж и ждать там, пока идет операция. Надев халаты, они медленно поднимались по лестнице, боясь, что наверху их встретят врачи и сообщат страшное известие о смерти друга. Точно такое же чувство Николай испытывал в екатеринославской клинике Рогачевского, когда умер Миша Колесников. Надо же было, чтобы в спокойной, благополучной Швейцарии ему опять выпало подобное испытание.
   В клинике было необыкновенно чисто и стерильно: белые потолки, белые стены, блестящие кафельные полы и белые двери с перламутровыми круглыми шарами вместо железных ручек.
   На втором этаже оказались три двери с табличками «Операционная». Из всех трех то и дело выходили или входили медсестры и врачи, не обращая на них внимания. У всех были озабоченные лица, и Николай с Сашей не решались к ним обратиться.
   Спустя два часа в коридоре почти одновременно появились Лиза, Леня Туркин и Мишель. Мишель успел получить по распоряжению Бортье деньги для лечения Моисея и в помощь его семье. Часть денег для Полины он сразу отдал Николаю.
   Увидев Николая и Сашу, Лиза разрыдалась.
  – Лизонька, – растроганно успокаивал ее Николай, – ничего страшного не произошло. Моисей сейчас в операционной.
  – Я звонила на фабрику, мне сказали, что его придавило тележкой. Как это могло случиться?
  – Я тебе потом расскажу, успокойся. Зря вы сюда приехали.
  – Сколько времени он в операционной?
  – Не так много, – солгал Николай, переглянувшись с Сашей. Из рассказов своего брата Володи, он знал, что операции на головном или спинном мозге идут по шесть и более часов.
  – Поезжайте все домой, – предложил Мишель, – успокойте Полину. А я побуду здесь до утра.
  – Мне скоро заступать в ночную смену, – сказал Леня, – я съезжу в парк за машиной и отвезу вас.
  – Вот хорошо, – обрадовался Николай.
  – Надеюсь, к этому времени все прояснится.
   Мишель отвел Николая в сторону.
  – На фабрике переполох. В кассе украли всю наличность, а там – завтрашняя получка с премией и годовой прибылью. И знаешь как: через стояк?
  – Теперь понятно, что это были за взрывы. Мне сразу они показались странными, я сказал об этом Липену. Догадываюсь, кто это сделал.
  – Кто-нибудь из наших анархистов?
  – Да. Но это только предположение.
  – Хорошо. Потом обсудим.
   Мишель опять предложил всем идти домой, но друзья решили ждать до конца. Наконец, из крайней операционной вышел врач и успокоил их, что, хотя операция была сложной и состояние пациента тяжелое, опасности для жизни нет. После этого он спросил об оплате и увел куда-то Мишеля.
  – Даже не объяснил толком, что с Моисеем. Давай скорей деньги и все тут, – сказал Саша, стукнув с досады кулаком по скамейке.
  – Швейцарец спокойно спит, когда у него туго набит кошелек, – съязвила Лиза.
  – А немец, – добавил Николай, чтобы разрядить обстановку, – когда у него желудок набит сосисками и пивом.
   Вернулся Мишель. Сумма за операцию оказалась огромной. Ему пришлось отдать все деньги, которые у него были.
  – Но это ничего, – оправдывался он перед Лизой: ему казалось, что она с упреком смотрит на него, – Бортье даст еще.
  – Ты хоть расспросил врача, что у Моисея?
  – Расспросил. Все очень серьезно. Вскрывали череп. Заверил, что вытаскивали с того света людей и в худшем состоянии.
  – Надо же, чтобы это случилось, когда Полине рожать, – сказала Лиза, – и Туркин где-то пропал.
   Оказалось, что Леня давно приехал, но его не пропускали наверх.
   Воспользовавшись ситуацией, Мишель поцеловал Лизу в щеку.
  – Вы, Лиза, присмотрите за Полей. У них здесь никого из родных нет.
  – Мог бы об этом не говорить. Она для меня, как сестра.
   На лестнице пансиона их ждала Ващенкова. Обливаясь слезами, она сообщила, что Полина уже все знает. Они с Лидой нашли в справочнике телефон клиники и без конца туда звонили. Только что им сказали, что операция закончилась, состояние Моисея тяжелое.
  – Бедняжка, она все время плачет. И от капель отказалась, говорит, вредно для ребенка.
  – Попробую ее уговорить, – сказала Лиза.
   Полина в одежде лежала на кровати. Около нее сидела Лида, придерживая на ее лбу мокрое полотенце. Рядом с расширенными от ужаса глазами стояла Марина. Лиза взяла Полину за руку, ласково погладила по щеке.
  – Поленька, все в порядке, мы были в клинике, разговаривали с врачом. Моисея скоро выпишут.
  – Ты меня нарочно утешаешь, чтобы я не волновалась. Я знаю, ему плохо, ведь операция шла несколько часов.
  – Главное, что Моисея спасли, он быстро пойдет на поправку, если ты его не будешь огорчать. Вы сейчас оба должны вести себя разумно. Там остался Мишель, завтра Коля навестит его после работы, а я с тобой побуду ночью. Правда, Коля?
  – Конечно, я тоже могу здесь ночью посидеть.
  – Я тебя позову, если будет нужно, а сейчас все расходитесь. Поле надо обязательно заснуть.
   После ужина Николай заглянул к ним в комнату. Полина лежала в той же позе с закрытыми глазами; Лиза крепко спала в кресле, свернувшись калачиком. Он принес постельные принадлежности, осторожно подсунул под голову жены подушку, накрыл одеялом и выключил свет.
   От всех переживаний сегодняшнего дня у него самого раскалывалась голова. Он принял аспирин и завел будильник на пять часов, чтобы до работы заехать в клинику.
   Ночью его разбудил стук в стену. Наспех одевшись, он бросился в соседнюю комнату. Полина корчилась на кровати и кусала губы, стараясь сдержать крик от мучивших ее болей. Лиза набросилась на него с расширенными глазами.
  – Что ты так долго, у Полины начались схватки. Она говорит, что надо ехать в клинику на Avenue de Beau-S;jour, где-то в центре.
  – Надо разбудить Евдокию Степановну, она больше разбирается в таких делах.
   Пришла Ващенкова, спросила что-то у Полины и успокоила их: воды не отходят, значит, ничего страшного нет. Велев Николаю подогнать любой транспорт, она стала надевать на Полину пальто. Лиза помогала ей трясущимися руками. Вернулся Николай, сказал, что метель успокоилась, закрытый извозчик стоит у подъезда – все, что он смог найти. Он отвел Лизу в сторону.
  – В клинике опять потребуют деньги. Придется взять твои накопления на педагога.
  – Поля говорила, что они копят деньги на роды и у нее есть медицинская страховка, но неудобно сейчас спрашивать об этом. Возьми еще те, что отложены на вечернее платье, обойдусь без него.
   В клинике их успокоили, что у Полины только первые схватки, и роды начнутся не скоро, они могут спокойно идти домой.
  – Столько напастей в один день, – устало сказала Лиза, когда они вышли на улицу, – как Полина все это перенесет?
  – Ничего, все будет хорошо. Моисей обязательно поправится. – Николай посмотрел на часы. – Половина седьмого. Ни то, ни се. Давай отправляйся домой на автобусе, а я заеду в клинику за Мишелем, оттуда поедем на фабрику. В обед позвоню.



     Глава 2



   Вся фабрика уже знала об ограблении кассы и проникновении бандитов в ее помещение через вентиляционный стояк во время взрыва. Все только об этом и говорили. Администрация вывесила в проходной объявление, что день зарплаты переносится на следующую неделю. Бортье надеялся, что полиция за это время найдет грабителей с деньгами, иначе ему придется брать большой кредит в банке, а он и так в начале года по совету сыновей взял два солидных кредита на строительство филиалов в Цюрихе и Базеле. Там его ученые отпрыски решили начать производство женских зимних сапог на меху с утолщенной нескользящей подошвой. Их рекламу на обложке блокнота он и продемонстрировал на общем собрании в феврале.
   Днем в цехе формовых сапог появился следователь. Долго изучал место происшествия, заглядывал в стояк, осматривал остатки разрушенного пресса, затем, устроившись в кабинете старшего мастера, стал по очереди вызывать к себе рабочих и инженерно-технический персонал.
   Утром по дороге из госпиталя Николай рассказал Мишелю о Кныше и Минько, которых он недавно застал около стояка вместе с грузчиком-бельгийцем.
  – Они уже тогда задумали это ограбление, – рассуждал он, восстанавливая картину происшедшего, – ждали случая, когда в кассе будет много денег. Этот день настал, ведь утром мастера объявили рабочим о выплате премии и дивидендов за год. Действовали скорей всего в два этапа. Сначала взорвали пресс и по стояку спустились вниз. Когда взяли кассу, устроили еще один взрыв в стояке, чтобы запутать следы. Затем, воспользовавшись общей суетой, скрылись.
   – Логично, – согласился Мишель, – только не пойму, как Моисей оказался под тележкой.
  – Сначала они могли его не заметить, а, когда увидели или он их увидел и окликнул, решили убрать его как свидетеля. Все могло произойти так быстро, что он не успел отскочить. Вторую тележку кто-то из соучастников уже после пожара специально направил к стояку, как будто это она пробила стену.
  – Если следователь докопается, что это сделали русские рабочие, нас всех замучают допросами.
  – Мы-то причем? А узнать недолго, они наверняка скрылись, их скоро хватятся.
  – Они могли оставить следы на квартире, – озабоченно сказал Мишель.
  – Может быть, нам самим туда наведаться до полиции?
  – В полиции тоже не дураки, будут расспрашивать хозяев, кто к ним приходил и зачем. Поставим себя под удар. Решаем так: ты толком ничего не видел, я в это время находился в столовой вместе со всеми рабочими. А грузчик-бельгиец был в тот день? Что-то я не припомню.
  – Был, я его видел рядом с Аристовым незадолго перед взрывом.
  – Он и направил тележки на Моисея и стояк и устроил второй взрыв.
   Николая и Иштвана, как первых, увидевших пожар, допрашивали по нескольку раз. Николай пожалел, что сказал главному инженеру про «странные» взрывы. Следователь привязался к нему именно с этими взрывами, пытаясь понять, как грабители (предположительно назывались фамилии двух русских рабочих и грузчика-бельгийца, исчезнувших из города, полиция уже успела все проверить) могли осуществить свой замысел за сравнительно короткий срок. Наверное, он подозревал в сговоре и Николая, как русского эмигранта, недавно поступившего на фабрику.
   Кроме швейцарской полиции, нашлись и свои «сыщики-доброжелатели» из соотечественников – большевики. Они объявили в газете «Пролетарий», что известную в Европе резиновую фабрику ограбили анархисты. «Эти последователи Бакунина и Нечаева, – с желчью писал автор статьи (под псевдонимом Гвоздев) – упрямо продолжают придерживаться своих террористических методов борьбы с буржуазией. Им мало взрывов и убийств в России. Они решили ограбить своих собственных товарищей-рабочих в Женеве, лишив их месячной зарплаты, прибыли и дивидендов за год. Один из русских рабочих в результате взрывов получил множественные ранения и сейчас находится в клинике в тяжелом состоянии. Ничего святого для этих людей не существует».
  – По-своему большевики правы, – сказал Мишель, когда они, спустя некоторое время после происшествия, втроем: он, Николай и Рогдаев, встретились в кафе на Старой площади, – но зачем публично делать свои заявления. Кныш и Минько к нам не имеют отношения. Ты, Коля (он обращался к Рогдаеву) их знаешь лучше нас. В Екатеринославе они, возможно, хорошо себя проявили, не спорю, но в нашей федерации не принимали никакого участия. Когда они появились в Женеве, мы помогли им устроиться на фабрику, дали денег на жилье. Больше они с нами знаться не пожелали. В клубе их никогда не видел. Откуда у большевиков информация, что они – анархисты, неизвестно, но из-за трех обычных грабителей нас снова опорочили на весь мир.
  – Ленин сам уже давно призывает к террору и экспроприациям, – заметил Рогдаев.
  – Большевики нас стали часто покусывать. Им не нравится, что в России молодежь предпочитает идти за нами. В Петербурге и Москве образовались новые анархические группы.
  – Они же террористы, – не сдержался Николай, молча слушавший друзей. Впрочем, он тоже был возмущен провокационным заявлением в «Пролетарии».
  – Не все, – возразил Рогдаев. – Там сейчас больше интересуются синдикализмом. На эту тему пришли две большие статьи из Петербурга. Обязательно дадим их в очередном номере «Буревестника».
  – В журнале не следует больше вести речь о терроризме, – заявил Мишель, – пора с ним покончить раз и навсегда.
  – Ты глубоко ошибаешься, – возразил Рогдаев. – Мнения бывают разные, и люди, вроде Новомирского, лучше докажут террористам о вреде их действий, чем замалчивание этого вопроса.
  – Нужно поднимать новые темы, – заявил Николай.
  – Мы и так сейчас начали очередной цикл статей по теории и философии анархизма, ввели рубрику «Ваше мнение».
  – По-моему, достаточно литературы об анархизме, надо больше давать советов по практической работе групп, – сказал Николай, вспоминая свой журналистский опыт в большевистских газетах. – Я уверен, что многие анархисты на местах, особенно здесь, за границей, не знают, чем им заниматься.
  – Ты попал в точку. Вчера пришло такое письмо из Льежа. Кстати, оно у меня с собой, хотел дома над ним поработать. – Он вытащил из кармана письмо. – Вот что люди пишут. «В России анархистское движение разгромлено, за границей анархистов мало, и те бездействуют. Работаем мы на заводе, где много русских рабочих. Они держатся от всех особняком, ничем не интересуются. Даже смирились с низкой зарплатой и штрафами по всякому пустяку. Если начнешь с ними говорить о правах, быстро отходят в сторону. Подскажите, что нам делать. Мы хотим быть полезными для нашего движения».
   Прочитав, Рогдаев вопросительно посмотрел на друзей.
  – Вот такое невеселое письмо. Можешь, Коля, ответить им с ходу, чтобы все это поместить в ближайшем номере журнала? Только помни, что речь идет об анархистах.
  – Отвечу. Давай бумагу и карандаш. Можете даже разговаривать, мне это не помешает.
   Подмигнув Штейнеру, Рогдаев вытащил блокнот с карандашом. Николай писал, не обращая внимания на шум и разговоры вокруг. Наконец откинулся на спинку стула, с торжеством посмотрев на друзей.
  – Готово!
   Рогдаев быстро пробежал текст.
  – Ну, ты даешь, – сказал он с восхищением, – столько практических советов, даже мне полезно почитать.
  – Я бы еще сюда подобрал высказывания Кропоткина, Гольдман и тех, кто недавно создал здесь, в Европе, или России новую группу. Не пожалейте на это целый разворот и дайте анонс на первой странице или обложке журнала. В конце разворота или где-то на его середине можно жирным шрифтом сделать комментарий от редакции о необходимости созвать съезд или конференцию для объединения всех таких групп. Люди находятся в растерянности. Никто не хочет ими заниматься. Вы никак этого не хотите понять.
  – Не ворчи, – дружелюбно проговорил Рогдаев, – лучше переходи ко мне постоянным сотрудником. Будешь писать статьи и делать переводы.
  – Не могу. Нам с Лизой нужен твердый, солидный заработок.
  – Вот, что, Коля. Попробуй заняться писательством. В Париже я познакомился с редактором литературного альманаха «Русские просторы», эсером Синицыным. Ему покровительствует и дает деньги какой-то русский меценат из князей, довольный тем, что эсеры расправились с его личным врагом Великим князем Сергеем Александровичем, по чьей милости он вынужден жить за границей. Синицын интересовался у меня, нет ли людей, которые могут написать воспоминания или рассказы из русской жизни. Вот тебе случай. Напиши что-нибудь, а я попрошу Синицына опубликовать.
  – Неплохая идея, – согласился Николай. – Надо подумать.



      Глава 3



   Каждый год в Париже проходил Осенний салон художников, летом же они все усиленно работали, чтобы представить на суд зрителей свои картины, ну, и, конечно, выгодно их продать. Салоны так и задумывались для поддержки художников. Маруся Нефедова загорелась к нынешней выставке нарисовать несколько портретов Лизы в разных композициях и уговорила ее позировать. Лизе ничего не оставалось делать, как согласиться, так как Полина с маленькой дочкой теперь жили в мастерской Маруси. Лиза ходила к ним каждый день, чтобы отпустить Полину к Моисею в клинику.
   До обеда она возилась с малышкой, стирала ее пеленки, кормила и гуляла с ней в сквере. Маруся в это время делала наброски ее лица и фигуры. Но ей нужно было, чтобы Лиза неподвижно сидела на одном месте, а у той для этого не было времени. Тогда Маруся стала приглашать к себе знакомых дам, чтобы они тоже поучаствовали в воспитании маленькой Маши. Довольная художница усаживала Лизу перед собой, не разрешая никому в это время к ним подходить.
   Полина возвращалась из клиники около восьми часов вечера. Все, кто в это время был у Маруси, рассаживались за большим столом ужинать. Рядом стояла детская коляска, в которой сладко посапывало накормленное и нагулявшееся на свежем воздухе дите. По общему уговору, Полину ни о чем не спрашивали. Только, когда Моисею сделали на ноге две сложных операции, и стало ясно, что он сможет ходить, она как будто очнулась от долгого сна, повеселела и сама рассказывала о его все новых и новых успехах в лечении.
   Два раза в неделю на смену Лизе приходила Марина Труфимова (чужим людям особенно малышку не доверяли), и она ездила в клуб заниматься с детьми. Для его руководителя Вацлава Витольдовича Ляхницкого, пожилого поляка из Варшавы, бывшего актера и музыканта, она была настоящей находкой. Лиза сама предложила создать детскую хоровую группу и вести индивидуальные занятия с теми, у кого есть способности к пению и музыке. Таковых оказалось немного: две девочки и четыре мальчика.
   Сейчас все были заняты подготовкой к 1 Мая. Федерация анархистов вместе с профсоюзом обувщиков решила провести благотворительный вечер с балом, аукционом и концертом, деньги от которого пойдут нуждающимся русским эмигрантам-анархистам. Составили программу концерта. Открывали его дети. Затем выступали Лиза и приглашенные артисты. В заключение Лиза вместе с детским хором, оркестром и залом должны были исполнить «Марсельезу».
   Ляхницкому показалось этого мало. Как каждый поляк, он был большим патриотом своей родины и попросил перед «Марсельезой» исполнить полонез Огинского «Прощание с Родиной» и романс Глинки на слова Мицкевича «Голубые дали». Лиза поморщилась, но, увидев его умоляющий взгляд, согласилась.
   Чем ближе приближался день концерта, тем больше Лиза волновалась и хотела уже сказать Марусе, что не сможет ходить к ней на сеансы рисования, как у той самой изменились обстоятельства. В Женеве появился ее муж Януш Бжокач с семью македонскими боевиками, приехавшими сюда за оружием, которое к их приезду должны были закупить выехавшие еще раньше трое товарищей. Однако эти люди бесследно исчезли. Как сказала хозяйка квартиры, где они останавливались, жильцы съехали неделю назад, не оставив нового адреса.
   Януш был не в себе, называл этих людей предателями, грабителями, мошенниками, посягнувшими на самое святое: деньги для великого дела освобождения родины. Деньги были очень большие, их добыли сербские анархисты, совершившие нападение на русский торговый пароход в Константинополе. Обидней всего было то, что сам Януш не знал этих прохвостов: с ними связывался командир отряда и его близкий друг Мирче Вучков, ныне убитый.
   Пришлось обратиться за помощью к Рогдаеву. Тот, понимая, в какую безвыходную ситуацию попали македонцы, посоветовался с товарищами из федерации, и они решили выделить им треть суммы от благотворительного вечера. Но для большой партии оружия этого было мало.
  – А «экс» ты можешь нам организовать? – спросил Бжокач Рогдаева.
  – В Женеве нет. Только что на резиновой фабрике наши русские рабочие совершили крупное ограбление… Если только в Цюрихе? – Николай задумался, прокручивая в уме свои связи. – Я тебе дам адрес там анархиста Максима Робака. Он что-нибудь придумает. В России я бы тебе сам помог, но на это потребуется много времени.
  – Давай адрес, – недовольно проворчал Бжокач, уверенный, что Рогдаев не хочет ему помогать, – мы не можем больше ждать.
   На следующий день он уехал в Цюрих. Максим Робак сказал, что у них есть на примете дом одного крупного банкира Хуммлера, который они хотели ограбить сами, но готовы уступить его македонцам.
  – Только сейф у этого банкира со сложным замком. Сможешь его открыть? – спросил он Януша. – Мы с таким сейфом однажды провозились два часа и ушли ни с чем.
  – Попробую. Это не проблема.
   Вытащив из кармана сложенный нож, Януш нажал на невидимую кнопку, и сбоку выскочило шило. Нажал еще раз. Шило спряталось в свое ложе, вместо него появилось лезвие с разными насечками. Глаза у Максима загорелись.
  – Пройдет все успешно, – усмехнулся Бжокач, – нож твой.
   Глубокой ночью к дому банкира подъехал автомобиль. Кроме Януша и Максима, сидевшего за рулем, в нем были еще два студента местного университета. Один из них остался в машине. Все остальные, прячась за деревьями, осторожно пробрались к дому. Постояли, прислушиваясь к звукам внутри здания – полная тишина.
   Тот студент, что пошел с ними, бывал в доме несколько раз в качестве полотера, хорошо знал расположение комнат. Это он навел своих друзей на банкира. Через окно на первом этаже они проникли в кухню и поднялись на второй этаж в кабинет хозяина. С помощью своего ножа Януш без труда открыл сейф. В нем оказались толстые пачки денег и шкатулка с драгоценностями. На стене висели картины и коллекция старинного оружия. Их сняли и аккуратно сложили в мешки, деньги и бижутерию спрятали в портфель, и тем же путем выбрались обратно.
   Как назло, мотор долго не заводился.
   Студенты нервничали, оглядываясь по сторонам. Портфель и мешки лежали у них в ногах. Януш не исключал, что студенты могут с ним расправиться, и, чтобы контролировать их поведение, сидел к ним вполоборота. Неожиданно в конце улицы появились две полицейские машины. Подъехав ближе, сидевшие там люди, не выходя наружу, обстреляли их автомобиль. Оба студента замертво свалились вниз, придавив собой мешки и портфель. Бжокачу и Максиму чудом удалось сбежать.
   Обдумывая на обратном пути в Женеву случившееся, Януш пришел к выводу, что Робак со своими друзьями его обманул: уж очень вовремя подоспели полицейские машины, в которых, скорей всего, находились их сообщники, недаром они стреляли, не выходя из машин, и не стали их с Максимом преследовать. Студенты же могли притвориться убитыми и свалились вниз для видимости. К довершению всего, он обнаружил пропажу своего уникального ножа, решив, что Максим его ловко украл.
   Рогдаев с недоумением выслушал его рассказ о провале грабежа, уверяя, что Робак – проверенный человек и не может быть предателем. Они вместе участвовали во многих «эксах» в России. И почему Януш решил, что в машинах оказались грабители, а не полиция?
  – Ты кому-нибудь говорил о поездке в Цюрих: Марусе или своим ребятам? – допытывался он у Бжокача.
  – Только предупредил, что меня не будет несколько дней, без подробностей.
  – Филеры могли за вами следить с первых дней приезда в Швейцарию и поехали за тобой следом в Цюрих. Уверяю тебя, Максим и его товарищи к провалу не причастны.
   Дома Бжокач стал настойчиво требовать деньги у супруги, но Маруся давно растратила все наследство своего первого мужа-фабриканта на освободительную борьбу в Македонии и жила на доходы от картин.
  – Марусенька, – однажды ласково сказал Януш, когда все обитатели дома разошлись по своим комнатам, и они остались одни в мастерской, – признайся, ты жалеешь для нас деньги.
  – Как ты можешь так говорить, Янушик! Все, что у меня было, я давно отдала тебе. Эта мастерская – последнее, что у меня осталось. Я всегда жила в нищете и вышла за старика ради денег. Сейчас я опять подхожу к тому же рубежу.
  – Брось прибедняться: ты хорошая художница, у тебя много богатых знакомых.
  – Ошибаешься: вокруг меня все вертятся потому, что у меня было много денег. Завтра они узнают о моем банкротстве, и я останусь одна.
   Януш стал внимательно осматривать мастерскую, находившуюся в ней мебель и скульптурные работы жены. У Маруси екнуло сердце: оценивает, сколько все это может стоить. Взгляд его остановился на картинах, стоявших около стены и накрытых сверху плотной бумагой, – ее работы к Осеннему салону в Париже. Он приподнял бумагу.
  – А это что за картины?
  – Я готовлю их к осенней выставке в Париже, – упавшим голосом сказала она, пожалев, что не успела их спрятать. – Если они будут иметь успех, найдутся покупатели.
  – Продай их здесь, и больше я у тебя ничего не буду просить. Обещаю, – он умоляюще посмотрел на Марусю. – Меня ждут на родине. Там гибнут люди.
  – Я подумаю, – Маруся знала, что муж теперь от нее не отстанет, рано или поздно ей придется продать картины, – мне надо их доработать.
   Упрямство супруги раздражало Януша. Ему также не нравилось, что Маруся приютила у себя женщину с грудным ребенком. Целый день она пропадала где-то у мужа в госпитале, а в это время в мастерской хозяйничали чужие люди. В таких условиях невозможно соблюдать конспирацию. Он намекнул жене, что из-за ее сердоболия они попадут в полицию. Маруся перевезла Полину к знакомой художнице.
   Под большим секретом она рассказала Лизе, зачем приехал ее муж в Швейцарию. Ему срочно нужны деньги, поэтому придется отказаться от участия в парижской выставке и продать картины, для которых Лиза позировала. Картины назывались: «Дама с зонтиком», «Дама у окна на фоне заката» и «Дама в белом платье около рояля». Везде Лиза была разной: то задумчивой, то улыбающейся, то восторженной у рояля. Все, кто видел эти картины, высоко о них отзывались. Особенно хвалили глаза дамы – глубокие, темные, то широко раскрытые, то чуть прикрытые густыми ресницами, от них трудно было оторваться.
    Кроме того, в альбомах и на листах было много эскизов и зарисовок к этим и другим картинам (еще только задуманных), несколько акварелей, на которые Бжокач не обратил внимания. Маруся поспешила спрятать их как можно дальше. На одной из акварелей Лиза изображена вместе с Николаем. Держась за руки, они идут по аллее парка. Налетевший ветер срывает с Лизиных плеч шелковый шарф. Обернувшись назад, она следит за этим шарфом. Лицо ее растерянно. Николай продолжает идти дальше: сильный, уверенный в себе.
   В начале работы над этой акварелью Маруся обещала подарить ее Лизе в благодарность за сеансы. Потом увидела, что эта работа получилась на редкость удачной, если не лучшей из всех ее картин в этом жанре, и решила оставить ее для выставки, а Лизе подарить что-нибудь другое.
   Все три картины с дамами Маруся продала знакомому антиквару без той выгоды, на которую рассчитывала. Больше их никто никогда не видел, видимо, они ушли в частные коллекции. Но и этих денег оказалось мало. И вслед за картинами Марусе пришлось продать все спрятанные от мужа эскизы, альбомы, рисунки и акварели, кроме той, где Лиза и Николай идут по аллее. Узнав об этом, Николай расстроился. Он рассчитывал со временем скопить денег и выкупить у Маруси часть работ.
   Был еще один человек, который с удовольствием купил бы у Маруси любую картину с Лизой или ее портрет, – Мишель Штейнер. Он пришел к Нефедовой договориться о работах для благотворительного вечера, после чего изложил свою просьбу.
   – Я хотел поощрить Лизу за участие в концерте и работу с детьми, – смущаясь, объяснил Мишель свое намерение, – деньги у меня есть.
   Маруся сразу поняла, зачем ему понадобилась картина с Лизой. На то она и художница, чтобы прочитать на лице анархиста все его чувства к этой красавице.
  – Должна тебя расстроить: все, что я нарисовала, уже продано на нужды Януша.
  – Жаль. Женщины из клуба говорили, что получились очень хорошие картины и акварели.
   И тут Марусю вдруг осенило: она сама могла попросить Лизу устроить благотворительный концерт, собрать на него своих друзей и заставить их раскошелиться. Тогда Януш получил бы необходимые деньги, а ее картины попали на выставку в Париж. Она чуть не расплакалась от досады: почему ей раньше не пришла эта мысль? Увидев слезы на ее лице, Мишель решил, что она расстроилась из-за мужа, и стал ее успокаивать: деньги, которые Рогдаев обещал выделить для македонцев, они обязательно получат.
  – Мишель, какой же ты хороший, – сказала Маруся, погладив его по руке. – Я постараюсь уговорить знакомых художников дать вам работы для аукциона.
  – А сама ты что-нибудь дашь?
  – На этот раз нет. Я же тебе говорю, что все продала. Хотя подожди…
   Маруся оглянулась по сторонам и, убедившись, что в мастерской, кроме них, никого нет (македонцы, услышав звонок, обычно прятались в своей комнате), подошла к книжному шкафу и вытащила из-за него завернутые в полотно четыре картины. Это был ее «неприкосновенный запас»: картины из жизни Одессы, которые она намеревалась когда-нибудь отвезти в Россию и подарить родному городу. Вынула самую любимую из них – «Базарный день на Молдаванке», провела по ней рукой, как будто прощалась с ней, и позвала горничную, чтобы та упаковала ее в бумагу.





      Глава 4



   Если Марусе приходило что-нибудь в голову, она от этого никогда не отступала, и стала уговаривать подругу устроить еще один благотворительный концерт. Лиза не могла ей отказать, и Маруся с присущей ей энергией взялась за работу. Первым делом надо было создать вокруг этого мероприятия общественное мнение. В эти дни газеты как раз сообщили о сильном пожаре на руднике в американском штате Иллинойс, там погибло много людей. Новость оказалась очень кстати. «В помощь семьям погибших шахтеров и пройдет этот вечер, где непременно будут аукцион, бал и концерт замечательной русской певицы с лирическим колоратурным сопрано», – обрадовалась Маруся, мысленно составляя текст объявления.
   Вскоре подобные объявления появились на афишных тумбах и в газетах. Лизе не понравился такой обман: какая она замечательная певица? И она прямо сказала об этом Марусе. Та ее успокоила, что это не обман, а реклама в интересах дела. Так делают все умные люди, чтобы привлечь больше людей и средств. И потом у нее, действительно, замечательное сопрано. Все это знают. Семьи шахтеров обязательно получат свою часть из вырученных денег, а другая часть (несомненно, большая, о чем Лизе необязательно знать) пойдет македонским повстанцам.
   Вдохновленный благородными помыслами Нефедовой, ее друг, хозяин художественного салона «Монблан» Эрик Гвинден бесплатно предоставил для вечера самый большой зал и взялся переговорить с художниками, чтобы они пожертвовали свои работы для аукциона. Сама Маруся решила за оставшееся время сделать еще несколько акварелей с Лизой, попросив ее опять походить на сеансы.
Для Лизы это было совсем некстати, так как до основного, первомайского, праздника оставалось всего две недели. Она усиленно готовила к концерту детей и сама много играла и пела в клубе, но ей было любопытно, какие еще сюжеты с ней придумает художница.
   Для очередного сеанса она выбрала новый черный костюм с белой блузкой в мелкий горошек, шляпу-бабочку с приделанным к ней букетом из искусственных цветов, и, по своей обычной привычке, надела туфли на высоких каблуках. Сойдя на автобусной остановке, она перешла через дорогу на бульвар и с гордым независимым видом шагала по дорожке, посыпанной гравием, зная, что мужчины провожают ее восхищенными взглядами. И в мастерской у Маруси она, как всегда, произведет впечатление на молодых македонцев, у которых при ее появлении загорались глаза.
   Шел второй час дня. Солнце стояло высоко в небе, пронизывая горячими лучами дрожащий полуденный воздух. Одуряюще пахло магнолией. Ее было необыкновенно много на этом сквере, как будто все кусты покрыли густой белой кисеей.
   Недалеко от выхода она обо что-то споткнулась и, не сумев удержать равновесие, полетела всем телом вперед. Шляпа-бабочка с букетом цветов покатилась по дорожке, прическа, над которой она просидела все утро у зеркала, сбилась набок.
   На ее счастье, рядом оказались кусты магнолии. Она успела схватиться за ближайшую ветку и упала в самую середину пахучего царства, столкнувшись лицом к лицу с человеком, тем самым агентом, за которым они с Колей однажды следили в парке и упустили. Агент (а это был вездесущий «Шарль») сам растерялся от ее неожиданного появления и стоял, как вкопанный.
  – Извините, – смутилась Лиза, – я обо что-то споткнулась.
   К ней подскочили двое оказавшихся рядом мужчин, подали шляпу и стряхнули с пиджака осыпавшиеся лепестки цветов.
  – Вы в порядке, мадемуазель? – заботливо спросил один из них. – У вас на лбу две больших царапины. Может быть, вас проводить до дому?
  – Спасибо, мне здесь недалеко, – пробормотала Лиза и продолжила свой путь. Однако весь ее гордый и независимый вид улетучился в один миг.
   Увидев ее в таком растрепанном виде, Маруся, решила, что на нее кто-то напал. Лиза рассказала ей и Янушу, что с ней случилось и как, благодаря своему падению, она наткнулась в кустах магнолии на царского шпика – они с Колей его однажды видели в городском саду с полковником из российского Департамента полиции.
   Подойдя к окну, Бжокач незаметно выглянул из-за занавесок.
  – Тот куст, куда ты упала, как раз напротив нашего дома, – сказал он, – там никого нет. Ты не ошиблась?
  – Этого человека невозможно ни с кем спутать. У него характерный, как у вождя большевиков Ленина, огромный лоб. Он стоял в кустах, явно наблюдая за вашим домом. Вам надо сейчас же уходить.
Бжокач покачал головой:
  – Днем это невозможно.
  – А до вечера вас арестуют.
  – Не забывайте, что мы находимся в Швейцарии, – заметила Маруся, – в мой дом полиция не посмеет войти.
  – Тогда зачем шпики стоят около дома?
  – Ждут нашего выхода, чтобы арестовать на улице, – усмехнулся Януш.
  – Арестуют и выпустят обратно, – успокоила всех Маруся. – Ребята ни в чем не провинились, кроме того, что у них нет документов. В крайнем случае, продержат несколько дней в участке и вышлют на родину.
  – О чем ты говоришь? Отсюда мы должны уехать с оружием, а не быть депортированными. И потом, раз мы прибыли сюда нелегально, нас могут передать сербским властям, и те нас непременно арестуют.
  – Что же тогда делать? – задумалась Маруся.
   Бжокач продолжал наблюдать за улицей. Каждый человек казался ему филером. Он попросил жену принести театральный бинокль и обнаружил на бульваре трех подозрительных типов. Один читал газету на лавочке. Двое других стояли за большой клумбой и, оживленно беседуя, поглядывали на Марусин дом. Посмотрев в бинокль, Лиза узнала в них прохожих, услужливо бросившихся к ней на помощь.
   Бжокач пошел осматривать местность с другой стороны дома. Маруся и Лиза принялись лихорадочно обсуждать, как вывести ребят из дома.
  – Выход есть, – вдруг радостно вскрикнула Маруся и, не теряя времени на объяснения, бросилась к телефону. Слышно было, как она просила знакомых женщин встретиться в одном месте и с перерывом в двадцать минут приехать к ней в трех закрытых экипажах.
  – Ничего не понимаю, объясни, что ты задумала, – сгорала от нетерпения Лиза.
  – Ты участвовала когда-нибудь в маскараде? Наши мужчины наденут женские платья и выйдут отсюда под видом моих знакомых. Договоримся с Янушем, где встретиться, привезем им мужскую одежду. Дальше они будут действовать сами. Януш вывезет их во Францию, а там иди, свищи.
  – Тогда почему экипажи, а не автомобили, на них проще скрыться?
  – Экипажи вызовут меньше подозрений: в них предпочитает ездить в театр наш бомонд, а мы выберем для выхода из дома именно это вечернее время.
   Вернувшись обратно, Януш сказал, что с той стороны дома еще больше шпиков, они открыто стоят, не прячась. План Маруси показался ему полнейшей авантюрой, но сам он ничего лучше придумать не мог.
   Маруся велела горничной вынуть из шкафа все ее платья и отправила македонцев наверх переодеваться, сбрить бороды и закрепить на затылках длинные волосы.
   Вскоре собрались все приглашенные Марусей женщины. Услышав ее рассказ о цели их приезда, они пришли в восторг от участия в таком спектакле и с удовольствием пожертвовали свои шляпы, верхние накидки и аксессуары в виде перчаток, сумок и зонтов, которых не хватило в Марусином гардеробе. Одна дама привезла с собой зачем-то белую болонку. Шпики ее наверняка приметили. «Придется ей тоже поучаствовать в нашем спектакле, но мы тебе ее обязательно вернем», – успокоила Маруся подругу и позвала сверху мужчин. Женщины весело защебетали вокруг них, поправляя их туалеты, шпильки в волосах и шляпы.
   Когда начало темнеть, Маруся и Лиза первыми появились на улице и стали ждать остальных. Македонцы выходили по два человека, рассаживаясь в экипажах. Лиза села в первый экипаж. Маруся по разыгранному сценарию сделала вид, что забыла театральный бинокль, позвала горничную и ждала ее возвращения снаружи, громко разговаривая с Лизой. В это время Лиза усиленно закрывала рот болонке, отчаянным лаем призывавшей на помощь хозяйку.
   Вошедшая в роль Маруся, отругала горничную за то, что та принесла не тот бинокль и подсунула ей под фартук обессилевшую от страха болонку. Когда у всех терпение было на исходе, и даже Януш вспотел от волнения, Маруся уселась рядом с Лизой и громким голосом приказала кучеру ехать к оперному театру. За ними последовали остальные экипажи.
   На двух этажах ее дома горел свет. К окнам то и дело подходили люди, выглядывая из-за занавесок и рассматривая улицы. Это оставшиеся в доме Марусины гости демонстрировали сыщикам, что внутри по-прежнему находятся те, за кем они следят. Во всех комнатах ярко пылали камины. Горничная бросала в них одежду македонцев, перемешивая ее с журналами и газетами. После этого в ожидании полиции женщины уселись играть в покер.
   «Шарль», у которого чутье было, как у гончего пса, на всякий случай послал одного из своих людей на автомобиле за экипажами, а сам ждал семи часов, когда должна была появиться швейцарская полиция и шериф, решивший сначала сам нанести визит художнице. Русский агент нигде не видел такую медлительную и нерасторопную полицию, как здесь, был страшно ею недоволен.
Януш обратил внимание на автомобиль, ехавший за ними от самого дома и не пытавшийся их обогнать. «Шпики, – шепнул он сидевшей рядом Марусе. – Придется выйти. Встретимся, как договорились, в парке Бастионов». На одном из поворотов он выскочил из экипажа и растворился в толпе. Вскоре на этом же месте появился преследовавший их автомобиль и притормозил, пропуская боковой транспорт. К машине подошла женщина, открыла дверцу и уселась рядом с оторопевшим усатым водителем. Минут через десять дверца открылась, и оттуда вышел мужчина. Если бы кто-нибудь из любопытства заглянул в салон, то увидел там сидящую неподвижно даму, лицо которой наполовину прикрывала шляпа, а под носом торчали густые черные усы.




       * * *



      Не доезжая до Новой площади, экипажи остановились. Придерживая длинные платья и сползавшие набок шляпы, македонцы кое-как вылезли наружу и, собравшись в группу, растерянно оглядываясь по сторонам. Они жили в горах и никогда не видели такого огромного количества людей, транспорта и светящейся рекламы.
   Маруся нарисовала на бумаге схему их дальнейшего пути до парка Бастионов (всего две улицы), куда должен был подъехать Януш, и вручила ее высокому, красивому парню Драгану, единственному из всех ребят, кто немного говорил на французском языке.
  – Повтори еще раз, – сказала она ему, – Parc des Bastions.
  – Parc des Bastions, – еле выговорил тот с таким ужасным акцентом и таким густым басом, что Маруся приказала ему лучше молчать и на всякий случай написала название на бумаге, чтобы они могли обратиться за помощью к прохожим. Мало ли иностранцев приезжает в Женеву.
   Недалеко от этого места был универмаг с мужской одеждой. Туда и направились подруги. Чтобы не вызывать подозрение у продавцов, они ходили порознь, отправляя все покупки в службу сервиса. Маруся пришла туда первой, попросила уложить свои вещи в чемоданы и отнести вниз. Спустя полчаса там появилась Лиза.
   Вся их конспирация была шита белыми нитками. Молодой человек, занимавшийся ее покупками, смотрел на нее с подозрительным любопытством. Лиза вспомнила, как они с мамой покупали вещи для пожилых евреев из приютов, и попросила перевязать все коробки красными лентами. «Это для стариков в приюте», – сказала она с такой теплотой, что все служащие отдела ей сочувственно заулыбались, а пожилая начальница от имени магазина велела подложить под ленты красочные вкладыши.
   У входа в парк ее ждал Бжокач. Маруся уже давно была на месте. Переодевшись в новую одежду, македонцы с интересом рассматривали модные пиджаки и тонкие батистовые рубашки. Темные загорелые лица, широкие плечи и жилистые крестьянские руки явно не вязались с таким непривычным для них городским туалетом. Но Бжокач остался доволен: теперь они вполне походили на иностранных туристов, путешествующих по Швейцарии.
   Подруги свернули в тюки женскую одежду, сумки и другие аксессуары. «Ну, вот и все!» – с какой-то радостью выдохнула Маруся. Муж нежно привлек ее к себе, поцеловав в обе щеки. Затем также обнял и поцеловал Лизу. Македонцы дружно загалдели: «Merci!», «Merci bien!», «Аu revoir», – единственные слова, которые они хорошо освоили за все это время, постоянно говоря их хозяйке и горничной. Януш и Драган помогли им донести к выходу тюки с одеждой, пожали на прощанье руки и исчезли в темноте.
  – Представляешь, – грустно сказала Маруся, когда они нашли извозчика и уселись со своими тюками на сиденье, – на Януша и его друзей ушли все деньги, которые я получила за картины. А ведь они были лучшее из того, что я когда-либо написала.
   Лиза обняла ее.
  – Не расстраивайся, Марусенька. Я проведу концерты, македонцы купят оружие, вернутся домой, а ты что-нибудь еще нарисуешь. Я похожу к тебе на сеансы.
   Лиза решила не рассказывать Николаю о сегодняшних приключениях, но, увидев на ее лбу царапины, он заставил жену «выложить все начистоту». Со стороны вся эта история с переодеванием македонцев в женщин и экипажами выглядела настолько комичной, что он не выдержал и расхохотался.
  – Вот чудачки! Вздумали перехитрить полицию, да ваши беглецы давно сидят в участке.
  – Все было сделано с большой осторожностью.
  – Особенно ваш поход с Марусей по универмагу. Просто удивительно, как ты умудряешься попадать в разные истории, даже здесь, в Женеве.
  – Не могла же я бросить Марусю и ее мужа в такой ситуации. Теперь после твоих слов мне не терпится узнать, что у нее происходит дома.
  – Иди, позвони ей от Евдокии Степановны или нет, лучше я сам позвоню.
   Минут пять в трубке раздавались длинные гудки, потом подошла горничная. Узнав Николая, она сообщила, что от них только что ушел шериф полиции.
  – Мадам может подойти к телефону?
  – Сейчас я ее позову.
   У Маруси был веселый голос. Она рассказала, что после их отъезда пришел шериф и под уважительным предлогом (якобы в целях безопасности от грабителей) попросил разрешения осмотреть дом. Пока двое инспекторов в сопровождении горничной ходили по комнатам, ее гостьи усадили шерифа за стол ужинать и усиленно потчевали шампанским. При виде Маруси он смутился, так как узнал в ней одну из знакомых своей жены, увлекавшейся живописью. Они прекрасно провели вечер в его обществе.
  – Видишь, все обошлось хорошо, а ты нагнал на меня страху, – сказала с упреком Лиза, когда он передал ей весь разговор с Марусей, и в ее голосе зазвучали слезы.
  – Лизонька, ну что мы за люди! – сказал он, притягивая ее голову и целуя в макушку. – Все за что-то переживаем, нервничаем. Как пройдут твои концерты, будем по выходным ездить в горы и кататься по озеру. А то живем тут полгода и нигде еще не были.
  – Сначала поедем в горы. Говорят, там сейчас много цветов. Люди охапками привозят ирисы.
  – Договорились. В первое же воскресенье отправляемся за ирисами, пока они не сошли.



       Глава 5




   Шериф вышел из Марусиного дома в отличном расположении духа, совсем забыв о русском агенте и его сотрудниках, расставленных вокруг дома. «Шарль» сам напомнил о себе, подойдя к его экипажу. При виде его шериф нахмурился и сердито сказал, что в доме нет ни одного мужчины, они даром потратили на обыск несколько часов. От него пахло хорошим вином и дорогими сигарами. Не стоило большого труда, чтобы определить, как он «хорошо» провел там время. «Более подробно, – добавил шериф, – можете расспросить моих людей. Они осматривали дом и беседовали с горничной».
   «Его люди» тоже, видимо, получили достойное угощение на кухне и пребывали в не менее хорошем настроении. Не испытывая особых симпатий к русским коллегам, они все же сообщили им, что исправно осмотрели весь дом, ничего подозрительного в нем не нашли, ну, может быть, слишком много было золы в каминах и стоял какой-то странный запах.
  – Болваны! – возмущенно воскликнул «Шарль» по-русски и дальше продолжал на французском. – Вас обвели вокруг пальца, как малых детей. В каминах сжигали мужскую одежду. Надо было покопаться в золе и найти пуговицы и другие доказательства устроенной хозяйкой буффонады.
   Уверенный, что швейцарская полиция не хочет им помогать, он со злостью погрозил кулаком вслед удалявшимся инспекторам.
   На следующий день «Шарль» выехал в Париж и доложил Гартингу о провале операции. Агент считал, что македонцы переехали из Женевы в другое место, будут искать деньги и рано или поздно вернутся на Балканы с оружием.
   Гартинг показал ему копию двух перехваченных писем из Белграда к Николаю Рогдаеву. Сербы просили его приехать к ним, чтобы организовать в городе анархистскую группу и типографию. Еще раньше, другие агенты сообщали о появлении в Белграде анархистов Р. и К. из Одессы, видимо, прибывших туда с той же целью.
  – Рогдаев пока в Женеве, – рассуждал «Шарль». – Сейчас их федерация собирается вместе с профсоюзом обувщиков провести первомайскую демонстрацию и благотворительный вечер с концертом, в котором принимает участие анархистка Елизавета Фальк, бежавшая осенью из Екатеринослава со своим сожителем Николаем Даниленко.
  – Можно проследить, куда пойдут деньги от этого вечера?
  – Они получают их на руки и отправляют в Россию на разные цели. В группе есть наш человек, но его в денежные дела не посвящают. Он даже не знал о приезде македонцев. Есть еще одна новость. В газетах появилось сообщение о другом благотворительном концерте. Его устраивает художница Нефедова, жена Бжокача, участвовавшего в Цюрихе в ограблении дома банкира Хуммлера. Идея второго концерта возникла неожиданно, а сама Нефедова продала недавно картины, которые готовила к Осеннему салону в Париже.
  – Активно ищут деньги для оружия. Сейчас все внимание надо сосредоточить на Рогдаеве. Он покупал оружие для отряда Борисова в Лондоне и в этот раз, возможно, использует те же каналы. Не исключено, что в поисках денег отправится один или с кем-нибудь для экспроприации в Россию. Человек чрезвычайно энергичный и мобильный.
  – Наблюдение за ним идет постоянно. Ваше благородие, надо напомнить сербским властям о Международной конвенции, подписанной представителем их королевства в 1904 году. Они обязаны выдать России этих анархистов из Одессы.
  – Напомню, как только прояснится, что это за люди, – сказал Аркадий Михайлович, недовольный тем, что агент дает ему советы. Этот человек слишком много себе позволяет, хотя в усердии и сообразительности ему не откажешь.