- Я ненавижу тебя! Дура! Гадина! - еле сдерживая слёзы кричал Вовка своей сводной сестре Ксюше.
Ему было девять лет, а Ксеньке шесть, когда его отец и её мать сошлись, чтобы бухать вместе.
Свою маму он не помнил, но соседи говорили, что она опилась насмерть в новый год, когда Вовке ещё не было годика. Всю свою недолгую жизнь пацан выживал: надо было искать еду, прорваться ночевать в тепло и не погибнуть от пьяных выкрутасов отца и его собутыльников. Постельного белья мальчуган не видал, но и спать на нём в детском доме не желал, был наслышан, что там ещё хуже бывает, хотя, казалось бы, куда уж. Чтобы Вовка не урвал кусок из закуски, отец закрывал пацана в чуланке: маленькой комнате для всякой ерунды, пока у него проходили посиделки. Иногда он засыпал за столом и забывал открыть Вовку. Поэтому у бедолаги там валялась какая-то тряпица полежать и стояли дежурные полторашки вместо туалета. Пахло в чуланке отвратно: гнилым луком, старой взорвавшейся брагой и страшным Вовкиным детством.
А тут ещё появилась крикливая мадама с дочкой, которую тоже стали закидывать в чуланку на время пьяных возлияний. И этим маленьким кое-как оборудованным закутком ему пришлось делиться! Он сразу возненавидел эту девчонку. У них-то с отцом квартира есть, а эти две - бомжихи. Батя привёл их с улицы, когда с кем-то бухал на стройке. Ксюшу мать отправляла попрошайничать и приносить домой всё, что дадут, вот теперь и у Вовки появилась новая противная обязанность.
Это было выше его сил. Вся эта жизнь, как кошмарный сон. Хоть он и не видел ничего другого, мальчик чётко понимал, что это всё не его. Ему просто надо как-то отсюда проснуться.