Наутро начались всякие другие сюрпризы. Вдруг стало совсем противно пить чай. Даже смотреть на него было тошно. Я сидела за столом, тупо созерцая бледную заварку в чашке и наливалась раздражением. От вчерашнего праздничного чувства не осталось и следа. Всё сегодня было плохо – и внутри меня, и снаружи, и я страстно хотела во вчерашний день. Я хотела быть счастливой. Ничего не получалось.
- Гадость такая! – воскликнула я, наконец, вложив в эти слова всё своё возмущение.
Татка немедленно прибежала от зеркала со щёткой в руке. Это она заботливо налила мне чай и сварила яйцо. На яйцо я тоже смотреть не могла. Хотелось лимонада. Но во всём нашем семнадцатиэтажном доме можно было найти разве что пустые бутылки. У нас его уже на пороге выпивают, лимонад этот. Хоть ящик притащи. Хоть машину. А машина лимонада! Боже мой, как это здорово! Тогда мне точно осталось бы хоть пара бутылок. А лучше три. Нет, лучше ящик! Я бы целый день его так и пила! Я представила, что под столом у нас есть ящик с лимонадом – и даже застонала от горя.
- Лимонаду хочу, - сказала я обиженно. – Ящик целый! Чтобы под столом стоял!
- Ой, бли-ин, - озадаченно протянула Татка.
- Блинов тоже не хочу, - предупредила я и даже скривилась. – Гадость, жирная, пресная, тьфу!
- Я вообще-то не про блины, - кротко заметила Татка. – Но размах катастрофы ясен. Хорошо, хоть блинов не хочешь. Их всё равно нет. Ещё чего-нибудь не хочешь, чего у нас нет? Чтобы нам с тобой было чем порадоваться?
- Лимонаду я хочу, - плачуще пожаловалась я. - Или хоть пива.
Пиво я придумала на ходу для красоты – но внезапно поняла, что я и от пива не откажусь. Ничего себе! Всегда его терпеть не могла, а сейчас бы выпила целую кружку. И плевать, что горькое. Главное – пенится.
- Пенистого очень хочу, – уже совершенно со слезами заявила я.
- Размах катастрофы увеличивается, - констатировала Татка. - Ладно, одевайся, поехали пенистое искать.
Вторым сюрпризом стала моя новая клетчатая юбка, которую я купила зимой в универмаге на Таганке по паспорту жителя Московской области. Юбка была роскошная и модная – колокольчатая и с карманами – как я люблю, и я до смерти была рада, что будет в чём ходить весной на работу. Клетка была чёрно-серая, значит, можно носить и с чёрной, и с белой водолазкой и даже с моей новой красивой малиновой кофточкой. Не юбка, а фонтан эмоций. Я её берегла, чтобы обновить на Май. И вот теперь я в неё еле влезла. В магазине она свободно крутилась на талии, а сейчас я с трудом затянула молнию.
- Я что, поправилась? – ошеломлённо спросила я.
- Да не сказать, чтобы, – с сомнением сказала Татка, оглядывая меня. – Но вообще похорошела, да. Мальчик будет, - заключила она авторитетно.
- Почему это? – я вытаращила глаза.
- По приметам. В народе так говорят. Дочь красу забирает, сын красу даёт.
Ещё одна новость! Мне всегда было странно, когда оказывалось, что мои подружки знают что-то, кроме того, что мы знаем вместе. Вроде, бок о бок живём годами, и все знания должны быть общими. Но вот поди ж ты…
- Как это так? – я уставилась на Татку. – Что за глупости? Как это забирает?
- Ну, лицо портится, пятна всякие, отёки…
- Если дочь – отёки? – изумилась я.
- Слушай, я не знаю, в чём дело. Может, в том, что мать делится женскими гормонами. А мальчику эти гормоны не нужны.
- Ты что, хочешь сказать, что мы у наших с тобой мам красу забирали? Я не верю, - заявила я решительно. - Моя мама меня очень хотела и ждала. И именно девочку. Потому что мальчик уже был. И ничего я у неё не забирала, она очень счастливая была.
- Слушай, с претензиями не ко мне, а к народу, - сказала Татка, решительно выталкивая меня в прихожую. - Народ у нас сер, но мудр. А я за что купила, за то и продаю. Пошли уже! Газировка прокиснет!
И она сняла с вешалки два плаща: мой – оливковый и свой – бордовый.
Едва очутившись на своей родной Никольской, я кинулась к автоматам с газировкой и выпила с наслаждением два стакана. И начала уже присматриваться к третьему, но Татка увела со словами: «Лопнешь. Или описаешься по дороге. Нам ещё пешком до Красной площади в колонне тащиться».
После лимонада стало получше, я даже почувствовала какой-то праздник - в небе, в институтском дворе, в толчее на лестницах. Правда, странный это был праздник. Ни цветов, ни воздушных шаров, ни нарядных флагов. Какие-то транспаранты и самодельные лозунги.
Я примчалась в наш кабинет и уселась возле телефона, отключившись от всего мира.
Князь, как и обещал, позвонил ровно в девять, и я в который раз удивилась его пунктуальности - по моим представлениям, она не должна быть ему свойственна. Я схватила трубку и просияла. Всегда во мне всё светилось от его голоса…
- В общем, так, - интонации у него были озабоченные, и я поняла, что он спешит. – У нас сборы, в двенадцать выезжаем. Концерт в три, надо успеть подготовить. Вернуться должны третьего, но, если всё понравится Марине – а она с нами едет – могут пригласить ещё куда-то. Тогда задержимся на день. Пятого у вас рабочий день, а у нас отсыпной. Так что вечером я тебя жду. Всё, побежал! – он понизил голос. – Я тебя целую…
- Подожди! – чуть ли не закричала я. – Скажи! Тебе когда-нибудь было плохо в метро? Тебе ничего не говорит имя «Ольга Мареева»?
В трубке замолчало, потом раздалось неуверенное:
- А… почему… Ну, что-то было давно… я уж забыл. Я тебе не рассказывал? Ну, было, а что?
- Так было? Помнишь эту девочку? – настойчиво спросила я. – Она тебе пульс считала.
- Ну, помню девчонку, - уже увереннее сказал князь. – А что?
- Ничего! – торжествующе объявила я. – Я тебе расскажу, и ты обалдеешь. И ещё кое-что расскажу. Очень важное. Очень-очень. Ты даже не представляешь – что.
- Главное, не перезабудь свои важные вещи, - засмеялся князь. – Запиши. А то мы вечно о всяких пустяках…
- Не беспокойся, - я тоже засмеялась. – ЭТО я не забуду.
Я положила трубку и некоторое время сидела, переваривая впечатления и вздыхая. Потому что он там, а я - здесь. Какая-то Марина с ним - там. А я – тут.
Ладно, подожду. Куда я денусь...
- И ты можешь себе представить – одна и та же девушка встречается и мне, и ему. Это же невероятно – чтобы в огромной Москве вот так совпало.
- Господи, - сказала Татка. - Я однажды в Детском мире встретила тётку родную из Архангельска. Глазам не поверила.
- Я понимаю, но ситуация одна и та же. И мне, и ему стало плохо, - я внезапно нахмурилась. - Это плохо. Я теперь боюсь.
- Кого?
- Не кого, а за него. Слушай, о чём они там говорят?
Я отключилась от своих горячечных рассказов, оглянулась вокруг, на толпу, потом вперёд – на трибуну.
«Московская федерация профсоюзов и ассоциация свободных профсоюзов… - неслось над Красной площадью усиленное микрофонами, - …в защиту кровных интересов людей труда… сегодня, когда страна и город в тяжелейшем положении, людей привела сюда тревога за судьбу страны…
Страна и город в тяжелейшем положении, а я думаю о какой-то ерунде, - пронеслось у меня в голове, я попыталась вслушаться.
«…чтобы защитить себя, свою страну и семью от безудержного роста цен… Страна встречает свой сотый Первомай в условиях жесточайшего дефицита… Мы требуем безотлагательные мер по преодолению кризиса…»
- Ты, вообще, как? – зашипела на ухо Татка. – Ты ж не ела ничего. Печеньица хочешь?
Она потащила из кармана помятый свёрточек. Запахло ванилью, меня передёрнуло.
- Убери…
- Ну что-то надо же в желудок забросить…
- Соку томатного хочу…
«Седьмая весна перестройки не приносит радости и праздничного настроения, - понёсся с трибуны звучный женский голос. - Наша отрасль по уровню зарплаты приходится на одно из последних мест…» -
- Что за отрасль? – повернулась я к Татке.
- Камвольный комбинат какой-то…
- А что там делают?
- Чёрт его знает. Что-то прядут.
- Шерсть прядут, - вспомнила я. - Слушай, это же валенки. У нас что, валенки никому не нужны? У нас страна аграрная. Как в деревнях-то без валенок сугробы месить?
- А ты поди, расскажи нашему правительству, - предложила Татка. - Вон он, в шляпе стоит. У нас гласность. Скажи: я член профсоюза одного из крупнейших вузов страны, интересуюсь, почему у нас в стране валенок не достать. Поднимись на трибуну. Пусть все посмотрят, как тебя вот те красивые парни у мавзолея возьмут на прицел.
- Неужели возьмут?
- А ты не помнишь, что было в прошлом году?
- Ну, я слышала, конечно…
- А я видела собственными глазами. Вот с этого самого места. Погнали всю трибуну поганой метлой. Бежали, как крысы с корабля.
- По телевизору этого не показали.
- Конечно, не показали. По телевизору у нас всё хорошо.
«Мы выступаем за радикальную экономическую реформу, - звучало над площадью, над всей Москвой. - Мы вышли на эту площадь, чтобы выразить свой протест с связи с падением жизненного уровня и многократным повышением цен…»
- Слушай, где тут сейчас поблизости может быть томатный сок? Я бы сбегала быстренько… Очень хочу. Всё бы отдала. Не знаешь, долго ещё?
- Планировали на час. Сейчас что-нибудь придумаем. Попробуем смыться. Только надо незаметно от Мирославы. А то потом начнётся: аморфная гражданская позиция, незрелое государственное мышление…
- Чёрт с ней. Она вообще с другой кафедры.
- Она профорг. Достанет отовсюду. Она сегодня уже на нашего Ильича наезжала за оппортунизм.
- На Ильича? Ничего себе. А он-то где?
- Представь себе, не пошёл. Из политических соображений. Послал Мирославу, заперся у себя в кабинете, я ему чай носила – ой, там накурено... Не нравится мне всё это. Мне кажется, под него копают…
- Да ты что? Что же будет?
- Да жуть что будет. Ребята с экономического говорят, всё совсем плохо. Ресурсов практически нет…
«…Бьёт по незащищённым слоям населения, по подрастающему поколению…»
Подрастающее поколение. Это же про меня теперь. Это же для нас с маленьким нет ресурсов…
- Пелёнки, - внезапно произнесла я, глядя перед собой.
- Что? - Татка с изумлением посмотрела на меня.
- Нужны будут пелёнки, распашонки, чепчики. Пододеяльнички. Где всё это брать?
- Ой, люди помогут. Тебе ещё и средства ухода нужны. Марганцовка, зелёнка, детские кремы. Да хотя бы просто вазелин. Марганцовку я тебе дам. У тётки банка литровая. Представляешь? Всю Москву можно дезинфицировать.
- У мамы, наверное, есть, - не очень уверенно предположила я.
Мама!.. Ей ещё надо сказать. Что будет? Будет удар… А если князь придумает уехать в Крым? Будет приходить его мама. Или даже жить с нами. Нет! Нет! Только у нас дома. А как мы будем жить у нас? В моей комнатке? Но это невозможно! А князь? Будет ездить по своим фестивалям. За границу, в Америку. А я?.. А я дома сидеть одна…
Меня вдруг пошатнуло, словно чёрным ветром. Расхотелось говорить и даже думать. Я ухватилась за Таткину руку.
- Эй, ты что?
- Я уже падаю… Мне срочно соль нужна… не могу больше…
- Тихо-тихо, уходим огородами…
Татка схватила меня за руку, потянула в толпу спиной. Я споткнулась о чьи-то ноги. Меня тряхнуло, затошнило. С трудом повернулась в толчее, начала протискиваться вперёд, сморщившись, ничего не видя, натыкаясь на людей, на лозунги… Вслед неслось: «Мы не просим себе подачки с протянутой рукой… Мы требуем себе возможность заработать на достойную жизнь…»
В какой-то момент я потеряла Таткину руку, удар в плечо и в ухо заставил меня открыть глаза. Деревяшка от плаката «Коммунизм – позор 20 века», рядом громоздилось здоровенное полотнище «Отменить 5% налог продаж и услуг»
Незнакомый мужик в кепке приветливо помахал мне рукой и приложил руку к козырьку. Внезапный страх объял меня. Толпа вдруг сдвинулась, качнулась, меня понесло куда-то волной. Толстая бабка с остервенелым лицом и плакатом «Новая Россия» кричала, не переставая «Ель-цин! Ель-цин! Ель-цин!» От неё тошнотворно несло «Красной Москвой», меня опять замутило. Татка появилась, как чёрт из табакерки, схватила опять за руку, мы протискивались и протискивались сквозь людскую массу, я уже плохо соображала, мне было трудно дышать. Расталкивать толпу не было сил, я боялась, что опять потеряюсь, и тогда всё – упаду, меня затопчут – ведь затопчут, затопчут, и тогда всё…
- Всё! – облегчённо выдохнула Татка, и я увидела, что мы выбрались наконец на край толпы. Здесь тоже был народ, но не так густо, можно было вздохнуть. Наконец-то…
Какое-то время я просто дышала, глядя на плакат: «Не отдадим СССР».
А потом тихо сползла на корточки. Очень хотелось есть. Щей. Борща… И обязательно со сметаной…