Я, Феликс и Валерий остановились около храма. Здесь было потише и много тени от скопления дерев. Весна, всё такое вокруг – подруги в платьицах, с открытыми ногами и плечами; пыль с колес, наматывающаяся на лучи света. Отчаянное солнце не желает ждать лета, лезет на горб вечера и жарит его до самой ночи.
Ты дописал книгу?
Которую из них?
Какую-нибудь ты дописал?
Пишу. Время от времени.
Ты так со студенчества говоришь.
И не вру.
Ты знал, что книги нужно заканчивать?
Чем больше живу, тем дальше ухожу от этой мысли. Зачем?
Чтобы…
Ну?
Ну, для того…
А?
Я иллюстрирую своё утверждение.
Ах, вон оно, что ты делаешь. Иллюстрируешь.
В этой части города сто лет не был. Да погоди, если так прикинуть – вообще разве что мимо проезжал. Всё мельком. Чем эти места нам дороги?
Да ничем особенным. Лично мне.
Поддерживаю. Хотя, район ничего. Понатыкают побольше высоток, и будет очень живенько.
Да и так, гляди, людей потоки. Нерест.
Но они мимо пробегают. Кто на прогулке, кто по делам. Они все мимо этих мест. Я так и вижу, что они быстро шагают, лишь бы пройти поскорее, проскочить.
Ты с Лидкой как, не наладил?
Наладил, потом снова. И еще снова...
То есть, снова разбежались?
Насовсем.
Ты так еще со студенчества говоришь.
Это не то. Здесь не как у этого, с книжками, здесь финал нужен, и вот он, перед вами. Одинокий финал.
Финал в отношениях, я так понимаю, может наступить только после смерти как минимум одного из тех, кто в них состоит. Кто-то вот сходится и, вроде, до гроба. Но до этого гроба еще успеют разбежаться. И, пока живы, всё еще может случиться. Иными словами, про насовсем не надо говорить.
Как тебе такое – они расстались, и всего через тридцать лет он ушел из жизни. Так закончились их отношения. Финал.
Если у тебя вот такое в книжках, то лучше не заканчивай их, в самом деле. Лучше в доки иди, погрузи что-нибудь потяжелее, будь полезен людям.
Чего ты злой, Вась? Хочешь сказать, что паришься по поводу Лидки?
Да посмотри на него, парится, конечно.
Не…
Пыхтит. Раз так, видно ничего еще не кончено.
Я почему-то уверен, что вы, в конце концов, так и на пенсию вместе спрыгните, будете друг другу таблетки дарить, ложку между зубных протезов просовывать.
Я считаю, что есть всего два вида женщин, если не принимать во внимание матерей, сестер, дочерей и иных родственниц. Два. Всего. С одними чисто так, прогулка.
Весело, полезно, но понимаешь, что это всё в любой момент закончится, и ты ничего не теряешь, кроме может хорошего, сравнительно стабильного траха. И есть другие, с которыми уже до конца. С ними дело не в койке, а в жизни, в целом. Ты с ней решился быть, и всё. Но, с другой стороны, ты понимаешь, что это как в пропасть прыгнуть…
Да, дописать эту историю в самом деле трудно, а? Поставить точку. Какая уж тут точка.
Я, слегка уплывая от разговора, в котором не слышал ни единого нового слова и ни единой новой мысли, водил взглядом по дальним домам, по листьям деревьев, по девушкам, которые в нашем городе и особенно в теплое время года, страсть как хороши. Сколько мы сюда шли – было жарко, где стояли – везде душно. А это только весна! Но здесь, вот здесь стоим, и даже зябко. Тень от деревьев? Ветерок? Стены храма, от них это. Ветхие, каменные. Как же это столько холода в них заблудилось?
Мимо брел джентльмен, глянул на нас и, секунду помедлив, подошел, попросил огоньку. С серебряной бородой, стриженой не абы где, в котелке. Мало кого встретишь в наше время в котелке.
Не курю.
Тоже не курю. Впрочем, извольте. Спички у меня есть. Вот так, пожалуйста.
Глядите, отозвался джентльмен, прикуривая толстую душистую сигаретку. Головка у спички одна, а огней два. Даже и не знаю, от какого слаще подкурить.
И правда. Два огня, сиамские близнецы, от одной черной головы, как грива. Рвутся в разные стороны на ветру.
Но никуда не денутся, разве что угаснут вместе. Это джентльмен сказал. Он широко и неприятно улыбнулся, может он и не хотел, чтобы это было неприятно. Шмат дыма вывалился у него изо рта, обогнув желтые неровные зубы и лениво пошел вверх. Он поблагодарил кивком и оставил нас.
Мы помолчали.
Неприятный, да?
А чего он сказал тебе про спичку?
Что у нее два огонька. Я стоял всё и смотрел на эти два огонька, даже пальцы себе обжог, завис. Вот, гляди. Больно!
А слышите?
Ну что?
Да вот это. Оттуда?
Видать, в храме служба идет, или чего они там?
Песнопения у них?
Или не знаю… Проговаривают что-то?
А знаете, что я вам еще сказать думал. Думал, вернее, сказать или нет. Лида, мне кажется, не вернется уже.
Да мы уже это слыхали.
Нет. Послушайте. Просто знаю я, что ее больше не будет...
Не понял, ты же не хочешь сказать, что…
Значит, прихожу я домой. Поздно пришел. В гостях был. У кого? У Машки.
У Машки. Так.
Там ничего не было. Хотя, видимо, могло. Так вот, Лидка уже спит. Я захожу в комнату, стягиваю футболку. Стянул. Тут просыпается она и так сразу в меня глазами вперивается. Глаза у нее почти навыкате, и вдруг – кричит. Вопит от страха. Смотрит на меня и кричит.
Мимо медленно прокатывала коляску женщина. Я обратил на нее внимание чуть раньше, она дальше была, что-то без конца говорила младенцу, туда, в коляску. Но теперь, когда она оказалась ближе, я понял – нет, она говорила сама себе. «Он не просыпается. Он не просыпается». И плачет. Плачет женщина будто бы изображая из себя грудного ребенка, что выглядит как отвратительная пародия. Катит коляску и хнычет: «он не просыпается, он не просыпается».
Вы эту тетку видели. Которая мимо нас с коляской прошла?
Погоди с тётками. Тут вон человеку тяжко.
А вы не хотели бы что ли… Зайти в храм?
Для чего?
Да может, не знаю… Проснуться или отвлечься хоть. Для этого же храм?
Чтобы проснуться?
Да. Проснуться духом, вокруг посмотреть. Продохнуть. У тебя боль с женщиной, у тебя с творчеством. Может поможет.
Не, у меня с творчеством всё не так грустно.
Да он же правильно заметил – тебе нужно дописать хоть что-то.
Нужно? Для чего? Жизнь – это пучок историй и событий, бесконечная траса проводов, переплетенных друг с другом. История всего и сразу. А мы просто пробегаем по какому-то участку этой трасы, как электрический разряд. Множество историй начинается нигде и обрывается без всякого логического ударения.
Настоящая книга, как я считаю, такая же. Ее не нужно заканчивать. Это же как суицид. Она сама оборвется, как жизнь. У нее и начало-то должно указывать на то, что начала нет. Или оно есть, но где-то в другом месте.
Жизнь, ты считаешь, просто обрывается? Просто вспышка?
А как иначе? Однажды человек перестает дышать. Думаешь, к этому что-то ведет? Думаешь, конец жизни – это закономерный финал всех его историй? Нет. Многие, если не все, просто обрываются. Просто так. Ты не дышал до рождения, потом ты жил и дышал, а потом снова не дышишь, и уже всё. Физиологически сюжет очень простой и, да, с началом, продолжением и финалом. А вот все наши дела, что случается с нами, что вокруг – это только обрывками.
Предположим. Но люди, пойми, хотят читать истории, у которых есть начало, развитие и замечательная концовка.
Да ну, эти вообще ничего не понимают. О них Набоков всё сказал. Это плохие читатели, которые читают ради сюжета и скорее-скорее к финалу. Потребители.
А кто будет читать тебя?
Кто собственную жизнь наблюдает, читает ее, перечитывает? Да почти никто. Так и с текстом. Я пишу, и всё тут.
В небе громыхнуло.
И я стою такой, с майкой в руках и животом, который пора бы и прибрать, пора бы и качнуть. И Лида смотрит на меня. Уже не кричит. Смотрит, и говорит, что ей снилось, как я маленький. Младенец. И сплю. А она другая, но понимает, что она. Ей хочется меня разбудить, она меня теребит, вначале нежно, а потом всё тревожнее и жестче, ведь я не просыпаюсь. И теребит, теребит. И ни в какую. Во сне она понимает, что я не проснусь, но будит, не перестает. Рассказала мне это и тут же уснула снова. Так крепко, что я ее и хотел бы разбудить, а не смог. Побрел на кухню, заварил чаю, стал листать книжку. Сижу и понимаю, что всё...
Какие же мужики посредственные по своей сути, подумала Лида, зачитывая очередную реплику.
Это сны. Мне тоже однажды сон привиделся такой, произвел впечатление. До сих пор помню. Я очень любил артуровские легенды в юношестве. Артур и его эти рыцари могучие. А снится мне, что я иду по диковинному лесу и слышу, что-то под ногами шуршит. Наклоняюсь, и вижу маленьких, буквально с мизинец… Рыцарей. Они копошатся там, в траве. Я говорю – это вы, что ли, рыцари круглого стола? А они – да, мы самые. А я – но вы же такие маленькие. А они – ну да, вот такие. Меня сквозь сон прошибает жуть. Если же они такие маленькие, что же они за подвиги могут совершить? Я вот так могу их взять и раздавить. Давить не хочу, но и на месте не могу устоять почему-то, шатаюсь, ноги нет-нет, а переступают туда и сюда, чтобы равновесие сохранить, и прямо на них... Я давлю, давлю эту мелюзгу, их маленькие доспех трещат, на траве и земле остаются трупики. Дрожу весь, проснувшись, жутко мне, страшно, мерзко. И сам себя вдруг ощущаю маленьким-маленьким, а надо мной необъятный и враждебный дядька-космос. То есть, всё, что вокруг, мироздание. И где-то там, в глубине всего, громадное нечто взирает на меня. Достаточно ему лишь подумать, и меня не станет. Никто не спасет. Когда-нибудь, в любой момент, оно подумает обо мне. И грохочет небо. И кто-то лежит рядом.
Так что, может и правда зайдем в храм. Вдруг это снаружи кажется, что там как-то поют не так. А внутри красиво будет.
Пошли.
Мы стали обходить, ища вход. Оказалось, что стояли мы с тылу. Двери храма, огромные деревянные двери с чудным орнаментом, затворены. Мы подошли, потянули, даже постучали легонько, ненавязчиво. Где-то там, за ними, прекратилось странное пение, похожее на завывания.
Что мы их там, спугнули? Прервали?
Подождем немного. Не стоило, наверное, вот так ломиться.
Через время одна дверь плавно подалась в нашу сторону. Вышел джентльмен, недавно просивший у нас огоньку. Он глянул на нас, как бы не узнав и удивившись. А потом снова улыбнулся, и снова изо рта у него вышел дым.
Чего пришли, уважаемые? Это он спрашивает, улыбается. А глаза у него нахальные и недобрые. Не такого ждешь человека, на выходе со службы.
Мы думали в храм зайти.
Не думала, что это так больно, подумала Лида. Но и приятно, где-то за острой болью.
Зачем, позвольте осведомиться?
Посмотреть, службу послушать, может быть.
Джентльмен еще раз улыбнулся и пошел куда-то прочь.
Однажды мы с подругой были на чердаке старого здания. Гуляли и забрели. И у нас было с десяток свечек, вино и книжка с какой-то никак поэмой. Даже автора не помню. Странный был текст, но это и неважно. Мы зажгли пару свечей, открыли книжку, и стали читать по ролям. Вначале просто сидели, а потом по очереди вставали и, зачитывая очередную реплику, пританцовывали или просто картинно двигались, жестикулировали. Дальше стали зажигать еще свечки, не прерываясь. А потом некоторые гасили. И снова зажигали. Вот я зажигаю спичку, а ее огонь расслаивается на два. Я смотрю на него, перевожу взгляд на текст, на Лиду.
Следует реплика персонажа, который приходит домой и видит на кровати, в стороне, где обычно лежит его суженная, только тень, а не ее саму, и думает, что если разбудит тень, то проснется суженная.
Но он, продолжает читать подруга, не понимает, что спит сам, во сне суженной, которая пытается пробудить его.
Мы это зачитывали с Лидой, и в какой-то момент мне в голову идет мысль, что это ведь у нас камерная постановка. Постановка без зрителей. Я помню, меня прошил такой восторг! Здесь творилась настоящая мистерия, театр, проживание роли, полное погружение. И никто не видит. Только мы – актеры. Ну и те, кто выше. Я хотел, чтобы это не заканчивалось, но текст шел к концу. Я поднес книгу к свече.
Пламя легко перешагнуло на страницу, занялось.
Постой, ты был тогда с Лидой?
Я так сказал?
Возможно, так сказал я, и это именно моя история. Но я могу ее понять, потому что и мои тексты я не желаю завершать.
Разве огонь не завершил вашу постановку? Разве вы не прекратили читать? Вы просто не узнали, чем всё закончилось. Но ваше выступление завершилось.
Это так? А что если мы до сих пор играем с ней ту самую пьесу? Мы сами творим продолжение, просто в других плоскостях. Ежедневно. Разве ты не узнал Лиду, когда она проходила мимо с коляской? И не узнал меня в джентльмене, попросившем прикурить? Не узнал? Но всё это, конечно, может быть обманом.
Всё это обман, подумала Лида и снова стала разглядывать птицу.
Да это просто литературная игра, которую ты переносишь в жизнь. Жизнь, которую ты переносишь в, с позволения сказать, текст! Какая чушь! Я пойду в этот храм, может хоть воды там нальют. Вот, ну же. Открывайтесь, проклятые двери!
Двери не поддавались. Я смотрел на храм и мне казалось, что он незаметно, незаметно… и вот чуть заметней, еще очевиднее подрагивает. Что это за храм, в конце концов? Кому он посвящен? Огонь какой древней религии теплился в нем когда-то давно и только что зажегся снова? Храм дрожал, трещала земля под ним. И вот он грузно, основательно и при этом быстро пошел под землю. С гудением и треском. На месте его остался провал и вверх стала подлетать пыль. Храм продолжал падать где-то там, внизу. Падал и падал. И так до самого дна земного. На дне, я видел крошечные огоньки. Они зажигались и гасли. Попеременно девушка и молодой человек что-то выразительно зачитывали в пустоту. Они читали в пустоту, а та упиралась и отступала. Огоньки стали похожи на звезды.
Ну, был здесь когда-то храм или нет? Вот мне кажется, что когда-то был.
Не знаю я, не религиозен и бескультурен.
Мне вот, хоть убей, кажется, что был он здесь, и мы с вами стояли рядом и даже в него пытались зайти.
Мы стояли на ровной и обширной площади, обливаясь потом. Я и Лида.
Помню храм, но мы написали, что он закрыт. Что он к тому времени был уже закрыт навсегда. Очень древний. Такой, что и не все знают, кому там поклонялись. А на входе встретили ученого, который могу бы сказать, что это за храм, но не сказал. Или сказал, в своем роде, но мы не поняли. Что-то о бессмертии, огне и космосе.
Бескультурные все потому что. Потому не поняли.
Но целовать шею он умеет, подумала Лида и перешла к следующей реплике. Она воздала руку к мнимому небу и стала декламировать.
Вдруг надо мной тьма, вваливающаяся куда-то вверх, как бы в купол неба. Небо – купол. Но да, в самом деле. Купол. Это я в громадном помещении с высоким потолком. Из света только пара свечей. И надо мной, смотрю, то появляются, а то исчезают лица. Мужчина. Женщина. Мужчина. Женина. Смотрят на меня и говорят что-то. Нараспев, громко, выразительно, но не понять ни слова. И смотрят они не мне в глаза, а на меня. Они читают. Они смотрят на меня и читают. Они передают меня друг другу и что-то вычитывают. Звучит гром где-то за пределами. Кто-то стучит.
Мужчина подносит меня к пламени.
Когда мы познакомились с Лидой, нам было сколько, лет по девятнадцать? Студенты. У меня живот плоский, она вообще девочку напоминала, куда младше своего нежного возраста. Ходили вместе на пары, общались, выпивали в компаниях. И вот, после первой ночи, которая для нас обоих первая, я ей и говорю, что надо бы нам остаться навечно друг с другом, а она говорит, что история наша не одним днем, и кто его знает. Невозможно прямо сейчас договориться навсегда.
О чем я и говорю – когда начинаешь писать что-то, ты никогда не знаешь, куда придешь, сколько времени это продлится, получится ли. Потому что всё это постоянно выплескивается за рамки, иногда за рамки одной жизни. Если же текст не выходит за рамки жизни, физически или пройдя через двери разума читателя, то что это за текст? Какая ему цена? Он должен набираться постоянно – как автором, так и читателем, пусть единственный читатель – это пустой закрытый храм или черный гигантский бог с головой, похожей на львиную. Будучи прочитанным, текст увеличивается многократно, он распирает мир внутри читателя, взрывает его, меняет его полностью, заставляет мыслить, чувствовать, искать. Искать себя в этом наводнении. В этом пожаре. Огонь – это свойство глаз и свойство разума.
Джентльмен улыбнулся, изо рта его вываливается дым. Он говорит, что храм закрыт, но лично для нас, раз уж мы прибыли сюда, он откроет его. И дальше описывается, как он открывает тяжелую дверь и впускает только одного. Вместе с ним я бреду по темной галерее. Внутри это удивительное строение кажется безграничным. Джентльмен подводит меня к полуразрушенному каменному алтарю и говорит, что древний ритуал, который мы проведем, очень опасен, как опасна и сама жизнь. Он ужасен, мерзок и тяжек, но такой бывает и жизнь, и даже любовь. Он вынимает очередную сигарету и зажигает ее собственными спичками. Глубоко затягивается и глядит на меня так же нахально, в своей привычке.
Как думаете, задает вопрос джентльмен, о чем этот текст?
Какой именно?
А вот этот самый текст.
Возможно, о встрече с неизвестным?
Возможно. Только встреча с неизвестным – это каждая секунда жизни. Что угодно можно назвать встречей с неизвестным.
Хорошо, я готов предположить, что он о жизни.
Вы уже отвечали про неведомое.
Может о любви? О текстах?
Мы ходим по кругу, который образован одной бумажной стеной. Ну ладно, погодите.
Вы же о встрече с неизвестным жуткого вида. Нас пугает неизвестное или манит.
Над нами, где-то в верхних глубинах, взревело нечто гигантское и жуткое. Будто бы лев, но размером с самолет.
Что там?
Неизвестное. Здесь и далее есть его большое описание, но нам без надобности его зачитывать. Оно ведь и услышать может. И вы можете. Если оно поймет точно, где вы, а вы поймете, где оно – страшно станет по-настоящему. Это опасно.
Тогда стоит поскорее бежать отсюда!
Набегу можно раздавить всю свою армию. Всю свою немногочисленную армию.
А что это? Вот здесь?
Ах это… Здесь продолжение. Возможное продолжение. Вот оно.
Этой ночью мы вместе. Это та ночь. Первая. Но мы в другом месте. Более темном. Или это вовсе не ночь. И вокруг нас просто то самое нечто, львиное чудовище, закрывшее всё небо. Его ли это был храм? Оно рыщет повсюду. Мы с тобой лежим в постели, накрытые тонкой простыней, и выхода отсюда нет, мы беззащитны. Я хочу найти свет, чтобы прекратить всё, но беру твою руку, а ты берешь мою. Мы дрожим. Нам ничего неизвестно. Я говорю тебе, что мне страшно. Честно. Ты говоришь, что тебе тоже страшно. И что я хорошо целуюсь. И мы смеемся.
А почему в самом начале текста ты упоминаешь Феликса и Валерия? Кто они?
Персонажи. Мои друзья. Мои знакомые. Кто-то. Почему ты не спрашиваешь про всех этих прохожих?
Прохожие... Они так быстро бегут, стараясь всё пропустить… Жаль ты ничего не сказал о той птице, на ветке. Она красиво поет. Как красиво она поет.
В свое время будет и о ней.
Давайте продолжать, нам не нужно останавливаться. Я и буду этой птицей сегодня.
Давай я буду читать, а потом ты. Я, а потом ты. Я захватила немного свечей, не удивляйся, это для настроения. Здесь, в этой прохладе, мы согреем их и друг друга. Это наш храм.
Прекрасно, Лида. Откуда ты взяла эту книгу?
Ты подарил ее мне.
Так она сказала. Она повернула коляску и повезла меня куда-то, в жизнь, а я снова стал дремать. Я разбудил ее в ту ночь и сказал...
Вот, мы на самом краю и вынуждены прыгнуть. Таков ритуал. Может быть, с легкостью. Это не тот прыжок, который ведет к концу, нет. И это не тот страх, которого нужно избегать. Просто неведомое.
Прекрасно, то, что мы делаем, прекрасно, выдохнула Лида.
Думаешь, мы тебя не заметили? Бродишь невидимкой, нависаешь над нами всей громадой, чем-то, что может убить, поменять всё одной мыслью, переселить нас в свой разум. Ни для кого из нас не секрет, что ты здесь, прямо сейчас. И мы играем, быть может, для тебя. И мы не боимся тебя. Тебе нравится? Край всё ближе, но история на этом вовсе не заканчивается. Не заканчивается ничего. В этой книге, которую я вручаю тебе горящей, написано следующее:
ЦВ