Начало и конец...

               

- Вот, Борис, написал ты про мой запой в газете, а зря! – Дядя Миша стянул с головы кепку, шоркнул ею по морщинистому лбу, смахивая капельки пота, и опять водрузил на лысину: - Я же просил только бабу продернуть, пропесочить, как следует, а ты… 
Год я не был в Лепихе и, не скрою, скучал по ней. А особенно по герою моих рассказов дяде Мише.
- Ну, Степаныч, как всё было, так и написал! Ничего не прибавил.
- Так понятно! – дядя Миша даже руки вскинул, категорически соглашаясь со мной. А потом растерянно развел их широко в стороны: – Уж теперь и говорить-то с тобой боюсь! Как бы опять чего не вышло. – И встрепенулся: - А надо бы, надо бы мне с тобой посоветоваться! Городской телёнок вдвое умнее деревенского. 
И присел, как и год назад, на бревно, что лежнем лежало против окон его дома. Тут же, конечно, стояла и скамейка, но серьезные разговоры дядя Миша предпочитал вести на бревне:
- Давно ведь с Катькой-то живем, что ты! …И любовь была, как без нее? Прямо дна не достанешь… Потому и мучаюсь столько лет. Считай, что с самой армии!
                *   *   *
Служил Михаил Степанович, а тогда лишь Мишка Куницын под Москвой. И как осталось ему носить солдатскую шапку всего полгода, то попал он со сборной ротой автобата на уборочную.      
Ехали они тогда, ехали  на товарняке, и добрались наконец до Ростовской области. А воздух там какой… Уж на что в родной Лепихе кислород, так здесь, конечно, много кислороднее… Как стали они свои машины с платформ сгонять, так Мишка сразу это почувствовал и колесом вездехода свалился со сходни. Даже капитан Поперечный, командир их роты, ему сгоряча по провисшему колесу монтировкой постучал. Спишь, мол!
Но выгрузились-таки, еще маленько попоехали своим ходом и расположились в деревне Мокеевке. И принялись там зерно возить.
Едет как-то Мишка с тока, в кабине у него солдатик сидит, Колька Лупиков, а на дороге дивчина голосует. В руке у неё корзиночка, а в ней подсолнух. И сама - как тот подсолнух… Аж светится вся! 
Мишка и говорит Лупикову:
- Полезай, Колька, в кузов! Одно ведь место в кабине-то…
Посадил, значит, он дивчину и принялся с ней разговоры вести. О чем были те разговоры дядя Миша уже и не помнит, но помнит, что он ей огромную конфету подарил.  Кладовщица с тока угостила. Сын у нее служит в Подмосковье, так больно, мол, он на Мишку похож.
И видит Михаил на дороге капитана Поперечного. Отправил тот, знать, по каким-то делам свою легковушку, вот и надо было ему в Мокеевку попасть.
- Эх, - говорит Мишка дивчине, - дела… Полезай-ка и ты в кузов! Это ведь наш командир.
        И та девчонка на его «полезай» так обиделась, что когда капитан выскочил у колхозной конторы из кабины, то и она следом за ним поспешила. И мало того, что Мишке спасибо не сказала, так еще и конфетку ему вернула. Через Кольку Лупикова.
И свела бы его еще раз судьба с той дивчиной, нет ли, только прибегает вечером в клуб, где жили солдаты, председатель колхоза:
 - Хлопцы, - кричит, - штормовое предупреждение с района поступило! Надо срочно зерно вывозить!
Кинулись они к машинам и всю ноченьку  Мишка из-за руля не вылазил. И так эта гоньба сблизила колхозников с солдатами, что когда они сели утром за общий стол, то там оказалась и горилка.   И председатель каждого солдатика лично угощал, а Мишку так даже   несколько раз. …А еще они с тем председателем земляками оказались! Вся родня ведь у того неподалеку от Лепихи живет.
Когда председатель еще не был председателем, то уехал по институтскому распределению в теплые края, да и задержался там навсегда.
Поэтому после общего стола он и говорит:
- Поехали, Мишка, до моей хаты! С дочкой-невестой познакомлю.
И пока они ехали, то стащило машину дорогой в чей-то сад, где яблонь было так густо, что Мишка еле протиснулся между ними. Но выбрались всё-таки на волю. А следующая хата - председательская. И   его дочка их у ворот  встречает. И главное, что дочка эта - та самая дивчина, которой Мишка большущую конфету и подарил.
- Вот, - говорит она батьке, - сам пьяный, да еще одного пьяницу привез!
- Эх, Катюшка, - отвечает председатель, - ничего ты не понимаешь! Это гусю пристало воду пить, а нам, мужикам - вино! И не пьяница это, а Михаил, мой земляк и твой жених! …Смотри вот, надует губу, да уедет сейчас к себе в клуб.
Но Мишка уезжать и не думал: так ему эта девчонка понравилась, что все её обидные слова он был готов терпеть долго-долго.
А в обед просыпается, видит: вся рота ещё спит, а посерёдке клуба сидит за столом командир и воду из ковшика попивает. И смотрит на Куницына:
- Что ночью делал, рассказывай?!
Мишка вскочил с тюфяка, одернул гимнастерку:
- Ничего, товарищ капитан! Зерно возил…
- Нет делал! – Отхлебнул Поперечный еще из ковшика и спрашивает: - Кто сад порушил, пять яблонь белого налива сломал? Твоего вездехода следы… - И как отрубил: - Беги к председателю, разбирайся!
Посунул Мишка пилотку на-ухо и побежал в контору.
- Эх, - говорит председатель, - хорошо, что ты пришел! Поедем-ка в магазин…
 Купил там председатель хозяйке порушенного сада отрез на платье, а мужу её - шапку с кожаным верхом и направились они мир налаживать.
И не видал Михаил председателеву дочку целую неделю. Пока командир не послал его на ток  в соседнее село. Но Мишка еще из Мокеевки не выехал, как увидел Катерину на дороге и опять же с корзинкой.
Обрадовался этому, посадил ее в кабину и покатил дольше… Но старался ехать помедленнее, будто бы горшки вез. А как проехали полдороги, так еще и на хитрость решился: сломался, мол, его вездеход! Снял с движка карбюратор и принялся его разбирать да промывать. А сам все с Катюшкой беседовал.
 И так он в тот день карбюратор отладил, что на обратном пути до Мокеевки все грузовики обогнал. А попался бы ему капитан Поперечный на своей легковушке, то он и его бы обставил.
С того времени Куницын уж всерьез за председательской дочкой приударил. Вечерами прогуливался с ней у кладбища, а как закончился уборочный ажиотаж, да начались танцы около клуба, то развернулся во всей красе. И черт те чтобы ещё  вывернул из себя, да отправили их роту на Алтай. На другой, так сказать, зерновой прорыв.
И вот здесь-то ощутил он все тяготы любовной заварухи, и, главное, не с девичьей стороны, а с краю со всем иного. С Кольки Лупикова краю.
Ведь тот на Алтае принялся каждому встречному-поперечному рассказывать, что не с Куницыным председательская дочка ночами гуляла, а с ним, с Лупиковым.  Тогда Мишка психанул и после особо горячей Колькиной похвальбы взял, да и свернул ему чуб на сторону.
Потом подоспела демобилизация и оказался Михаил в своей Лепихе. И вот тут-то он снова прочувствовал любовные тягости: затосковал. И даже на танцах ему не притопывалось. Но никому не сказал причину той маяты, а только страдал да сох телом. На что его бабушка, Прасковья Федосовна, однажды молвила:
- Ты, Мишка, вроде борзой собаки стал! Тобой уже зайцев ловить можно.
И принялась всех деревенских девок по именам перебирать, гадать по которой из них он сохнет. И какую ни назовет, всякая ему не по нраву.
- Знать ты невесту-то в другом месте выглядел! – смекнула старушка. – Чужой пряник всегда слаще. …Езжай-ка, милый мой, за своей любимой в чужой край, да скорее возвращайся! Да знай: правду ты должен в жизни искать, а не сохнуть, как камышина. 
Мишка собрал свой чемоданчик и поехал свататься. …И сосватал он Катерину и привез её в Лепиху. Вот так!
Когда кончалось очередное повествование, дядя Миша вставал с бревна, стряхивал невидимые пылинки с колен и лез в карман штанов за «Беломором».  Встал он и сейчас:
- Вот так, Алексеич, мы и сошлись! …И живем, куда деваться?
- Как куда?! – Ну, дядя Миша: начал за здравие, а кончил за упокой! – Вон солнце светит, вон дом твой! Чего еще надо-то? …Тут не  хочешь, да жить будешь!
- Во-во! – и бревно даже вздрогнуло от дяди Мишиного присеста. – Не хочешь… С чего я хотеть-то буду, милый мой?  Сколько уже локтей из-за этой Катьки получил, что ай да ну! …Начни-ка считать. С того самого сада начни, куда мы с её батькой заехали, с белого-то налива! А Колька Лупиков?! Да мало ли еще… Вон дедушка-то мне как наподдал!
- Какой дедушка?
- Такой…
                *   *   *
То был Катеринин дед по материнской линии. Так он любил свою  внучку, что все заботы о горилке для свадьбы взвалил на свои плечи.  Покупная, мол, только по ногам бьет,  а своя - вроде молодильных яблок!
И пока он над той горилкой колдовал, ища нужные пропорции между  сиропами да разными затравками, его сердце вконец исстрадалось и за день до свадьбы дед перехлебнул.
Когда молодые явились с регистрации и теща встретила их у крыльца с хлебом да солью, то Михаил выпил стопку дедовой горилки  и по обычаю кокнул ту стопку о половицу крыльца. Да стопка-то не разбилась. Гости так и ахнули: не будет счастья молодым!
Но Мишка, не будь плох, подобрал стопку и во второй раз её  об доску стукнул! Уж больно ему того  счастья хотелось. Только дедова хмельная голова не могла удержать все народные обычаи в себе:
- Ты чего хулиганишь?! – закричал вдруг дедушка. Затем кинулся в чулан, выхватил из пыли да сора старое блюдо и сунулся к молодым: - Бей тогда все подряд!
 И сам же это блюдо шарахнул о половицу. А оно отскочило, да прямо Мишке в лоб!               
- Вот шрам-то! – Михаил Степанович сунул в щель бревна папиросу и, оттопырив указательный палец, задрал им кожу над правым глазом.
Но как ни пытался я что-то выглядеть на его лбу, все равно не приметил.      
- Зарос, поди… - резюмировал тогда дядя Миша. И подытожил: – Вот тебе и Катерина! …Одни горести от неё.
- Но она же в этом не виновата!
- Ну и что, - мой собеседник и на йоту не думал уступать в   осуждении подвохов супруги, - родня ведь! …А пилюльки, что   подсунули от запоев?!
- Ну и все… Где ещё подвохи-то?
- Где? – дядя Миша посмотрел на меня так снисходительно, что   мне даже неловко стало. Вроде бы не дорос я еще до понимания действительности, не могу охватить ее громаду своим умишком: – А я скажу! Не хотел, да уж ладно… Два дня ведь уже молчу, не разговариваю с бабой. Она уже и баню мне топила, и всяко мостилась, а я - нет!
 Ведь история, зачинщиком которой явилась лишь Катерина и никто другой, случилась совсем недавно. Дымилась еще, можно  сказать.
Дядя Миша этим летом увлекся рыбалкой. Он бы на то никогда не решился, да Сережка Мухарев приохотил. Тот ведь вахтовик, месяц на буровой,  месяц в Лепихе живет. И так как был тот Серёжка мужиком изобретательным, то снасти его отличались необычностью.
И вот примчался он домой с Севера и сразу же на три дня собрался ехать в район на свадьбу к племяннику:
- Ты уж, Степаныч, пока меня нет, - попросил,  - поиспытывай блёсенки, что я на буровой сварганил! Неделю возился с ними, а не испытывал ещё.
А Куницын-то ведь на речку без Сережки и не ходил… Но как не помочь, не испытать его диковины? Это ведь и в бочке можно   сделать. Тем более, что и супруга мешать не будет: уехала к брату в больницу зубы лечить.
Поставил он вечером табуретку возле огородной бочки, уселся на нее и давай те блесны испытывать… 
Но Бог так, а черт инак! Вот и угораздило в тот вечер Катерину домой пораньше вернуться. И как увидела она дяди Мишину рыбную ловлю, так и кинулась вон из огорода. С ума, знать, сошел…
Благо Ленька, шофер «Уазика», что её из района до Лепихи вёз, ещё не уехал! Он ведь тех психов сто раз в больнице видел. Схватил   дядю Мишу в охапку да вместе с блеснами в машину и сунул.
А что Михаил Степанович им сгоряча дорогой выговаривал, так   они его и не слушали. Да и что, мол, там слушать: с любым такая история случиться может!
…Вот какая у него теперь огромная обида на Катерину. Два дня уже не гаснет!
И на какой только кобыле не подъезжала к нему супруга за тот немалый срок – бесполезно. Дядя Миша на мировую был никак не согласный.   
                *   *   *
- Вот, Алексеич, все и обсказал тебе: и начало нашей жизни, и конец. Как поехало гонобобелем, так и катится. …И правды не нашел, про которую бабка-то Прасковья мне говорила! – напомнил, спохватясь, дядя Миша. Видать, частенько задумывался он на старости лет над старухиными словами: – Где она, в чем? Всё её ищем, а лишь кривдой и живем. – И неожиданно заключил: - А может быть бросить бабу-то, а?
И опять мой собеседник восстал над бревном этаким праведным статуем, и тень от него перемахнула через штакетины ограды и сунулась головой в открытое окно дома. Видать, кухни, так как оттуда доносился то кастрюльный, то сковородный грохоток. А сейчас вдруг всё затихло: знать, супруга прислушивалась к говору хозяина.
- Да как же не нашел ты правды-то? – возразил я ему. – Вон в совхозе как хорошо работал! Шапка спадет – не подымешь. Некогда было! …И дети какие: один в армии служит, крепит оборону, другой в Москве работает! Разве бы ты так складно без правды жил? – И, не дожидаясь ответа, отрубил: - Нет! Все бы у тебя шиворот-навыворот вышло. …Не сотворишь ведь добра без правды-то!   
А рвать ли им семейные узы, крепить ли их, я не стал ему   советовать, лишь только спросил:
- В баню-то пойдешь сегодня? Банный пар любую душу мягчит...
- Х-хэ! – усмехнулся дядя Миша. – Вот уж теперь и не знаю… По темноте может и загляну, а сейчас нет, что ты! …Донекуда ведь  дошло.