Секретная миссия Богдановича Вдали от России ч7

   


    ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

  СЕКРЕТНАЯ МИССИЯ БОГДАНОВИЧА



      Глава 1

   Богданович не случайно оказался в Женеве. Его первые шаги в Департаменте полиции в должности одного из заместителей Трусевича совпали с крупным скандалом в Европе, разразившимся благодаря журналисту Бурцеву. Этот неутомимый разоблачитель провокаторов в русской охранке опубликовал в своем журнале «Общее дело» информацию о том, что глава русской зарубежной агентуры Аркадий Михайлович Гартинг, статский советник и кавалер многих российских и иностранных орденов, в том числе и французского ордена Почетного легиона, – ни кто иной, как Абрам Гекельман (Ландезен), бывший политический эмигрант, состоявший на службе Департамента полиции России.
   Журналист давно знал этого человека. В свое время Абрам получил задание сблизиться с эмигрантами группы «Народной воли», в которую тогда входил Бурцев, и вовлечь их в крупный теракт. На одном из собраний в узком кругу людей Гекельман предложил организовать убийство Александра III, создав для этой цели в Париже мастерскую для изготовления бомб. Мастерская была обнаружена, заговорщики арестованы. Суд французской исправительной полиции приговорил Гекельмана в числе других арестованных к тюремному заключению, но тот сумел (или, как теперь стало ясно, ему помогли) скрыться.
   В 1904 году Гекельман-Ландезен снова появился в Париже под новой фамилией и в новой должности, которую ему обеспечил Рачковский, бывший в то время зам. директора Департамента полиции. Пять лет Гартингу удавалось благополучно скрывать свое настоящее лицо и трудиться на благо русской полиции, пока его случайно не встретил Бурцев и не вывел на чистую воду. Французская общественность подняла шум. В ответ на резкие заявления Жана Жореса, произнесенные с парламентской трибуны, председатель совета министров Клемансо дал публичное обещание, что на французской земле отныне не будет иностранных политических полиций.
   Официально Гартинг исчез из Парижа. Временным руководителем вместо него стал его бывший помощник, ротмистр Андреев. На самом деле Аркадий Михайлович оставался на месте и продолжал руководить русской охранкой, бойкотируя новое начальство и ставя свою подпись на документах Заграничной агентуры.
   Направляя Богдановича с секретной миссией в европейские столицы, Трусевич надеялся, что тот тщательно «прощупает» на месте каждого агента и, игнорируя требования французов и швейцарцев выслать всех русских «шпионов» домой, оставить самых надежных из них на своих местах. Иван Петрович побывал в Берлине, Лондоне, Вене, Париже и уже целую неделю жил в Женеве.
   Встреча в парке с агентом «Лениным», который теперь числился в Департаменте полиции под псевдонимом «Шарль», была последней в Женеве, отсюда он направлялся в Бухарест. Иван Петрович расспрашивал его об условиях работы в Женеве, о других агентах, Гартинге. Чувствовалось, что, привыкнув за каждую важную информацию получать большие деньги, агент многое умалчивает, – это Богданович помнил еще по Екатеринославу. И тут, сам не понимая, как у него сорвалось с языка, обещал этому вымогателю в особых случаях соблюдать денежные расчеты, как это было при прежнем начальстве.
   «Шарль» внимательно на него посмотрел и объявил, что может сейчас кое-что сообщить, если получит триста франков. «Говорите!» – воскликнул Иван Петрович, вынимая из кармана портмоне, в котором рядом с русскими «катеньками» лежали пятьсот швейцарских франков. Отсчитав три бумажки, он протянул их агенту. Тот небрежно засунул деньги в карман пальто и сказал, что в ближайшее время в Женеву прибывает за оружием группа македонских боевиков (возможно, даже анархистов-террористов).
  – Они рассчитывают на «эксы»?
  – Вероятно, – неопределенно пожал плечами тот.
   Несомненно, «Шарль» знал намного больше, но полковнику не хотелось расставаться с остальными купюрами, да это было и не его дело. Он-то надеялся, что агент укажет ему имя какого-нибудь провокатора из департамента…


   
      Глава 2

   После «Шарля» у Богдановича была намечена встреча с его тестем, бароном Игельстромом в ресторане далеко от центра города. Густав Андреевич находился в Швейцарии с визитом по своей дипломатической службе. Встречаться с ним Иван Петрович не имел права. Перед отъездом в Европу Трусевич дважды повторил ему о секретной миссии, но он решил рискнуть: они с бароном не виделись с того самого злополучного декабря 1905 года, когда в Екатеринославе началась забастовка и пришлось перенести свадьбу его дочери Наташи с сыном барона Александром в Париж.
   Полковник опаздывал на полчаса, представляя, как там рвет и мечет Густав Андреевич. Но теперь-то барон должен понимать, что Иван Петрович – не тот человек, который возглавлял губернское жандармское управление, а одно из самых важных лиц Министерства внутренних дел России, особа, приближенная к премьер-министру Столыпину, а через него – к самому государю.
   Густав Андреевич собрался уходить и приказал официанту принести чернила и бумагу, чтобы оставить опоздавшему родственнику возмущенное письмо, как тот появился на пороге кабинета. Крепко обняв барона и извинившись, что его задержали дела государственной важности, Иван Петрович приказал официанту разлить по бокалам шампанское. Слова о государственной важности смягчили разгневанное сердце барона. Родственники сели на диван, оба в прекрасном расположении духа, улыбаясь и чокаясь, пили за счастье своих детей, за служебные успехи Ивана Петровича, здоровье его супруги и, наконец, – за Россию и Францию. После этого барон, как при их первом знакомстве, принялся критиковать Столыпина и Департамент полиции.
  – Дорогой сват, – сказал он ни с того ни с сего своим надтреснутым голосом, нарушив приятную атмосферу вечера, – не обижайтесь на меня, но до чего плохо работает ваш департамент, развели в нем провокаторов.
  – Так и у вас, Густав Андреевич, не лучше. Сколько ваших агентов продают информацию прессе.
  – Это – все ложь, выдумки Бурцева. Он сам, будучи эсером, участвовал во многих терактах. Теперь готов свалить все на других, уйти в сторону. К тому же он далеко не бессребреник. За публикацию своих скандальных разоблачений Гартинга в немецкой газете «Тад» получил гонорар в пятьдесят тысяч франков. Его надо раздавить, как червяка.
  – Будет вам известно, что эсеры не верили в его разоблачения Азефа и устроили над ним третейский суд, но все подтвердилось.
  – Не без помощи Лопухина. Я не одобряю поступок Алексея Александровича, – заявил барон, смерив своего родственника уничижительным взглядом, как будто это он был во всем виноват, а не бывший директор Департамента полиции. – Зачем выносить сор из избы, критиковать свое собственное ведомство, даже если ты там уже не работаешь? У вас, в России, каждый готов предать друг друга и в кругах, близких к государю, а революционеры в это время вершат свои черные дела.
   Не желая с ним ссориться, Богданович в который раз повторил ему, что в российских бедах виновата и Европа: она покрывает у себя русских преступников, она позволяет им организовывать на своей территории боевые и террористические отряды, готовить и испытывать бомбы. И все правительства смотрят на это сквозь пальцы.
  – Помнится, Густав Андреевич, в прошлый раз вы восхищались Лениным, называли его забавным, милым человеком, а я опять и опять вам повторяю, что этот большевистский лидер, не стесняясь, открыто призывает к революции не только в России, но и во всей Европе.
   Барон на эти слова Ивана Петровича усмехнулся.
  – Только русских, – сказал он, опуская вилку с корнишоном в сырное фондю, – интересуют призывы к революции и свержению своего царя. Франция этим давно переболела, а швейцарцы так хорошо и свободно живут, что им не нужны никакие перемены. Организуйте у себя такие же кантоны, как в Швейцарии, и вы забудете о революциях. Я сам, приезжая в эту страну, удивляюсь, как разумно и демократично здесь все устроено.
  – Зачем же вы сюда постоянно ездите?
  – О, есть масса вопросов, которые мы должны решать с нашим ближайшим соседом. Впрочем, вы, наверное, устали, – поспешил он закончить разговор. – Уже поздно.
   На этом они тепло расстались, дав друг другу обещание в ближайшее время непременно обменяться семейными визитами.
   По дороге в отель Богданович почувствовал сильное головокружение, как у него обычно бывает, когда он много выпьет. Не доезжая до места, он остановил извозчика и пошел дальше пешком вдоль озера по набережной Монблан. На пути ему попался памятник несчастной императрице Сиси – так звали родные австрийскую императрицу Элизабет, убитую десять лет назад на этом месте итальянским анархистом Луиджи Лукени. Анархист поставил себе цель уничтожать богатых иностранцев, приезжающих на отдых в Швейцарию. Этот случай Европу ничему не научил.
   Отбросив неприятные мысли, он остановился, чтобы полюбоваться ночным озером с отражающимися в нем огнями набережной. Знаменитый фонтан из-за сильного ветра не работал. Это его огорчило. Объехав несколько стран Европы, Иван Петрович не увидел толком ни одного города, ни всех красот средиземноморских курортов, ни знаменитых водопадов и памятников. И сейчас, вместо того, чтобы побродить по Женеве, надо возвращаться в отель и записать все, что он сегодня узнал от «Шарля».
   Перед тем, как приступить к новым записям, Богданович перечитал предыдущие страницы: свое мнение об агентах, с которыми ему пришлось беседовать в эти дни. С самим Гартингом он так и не встретился – тот усиленно избегал его.
   Как того требовали условия секретности, Богданович указывал только клички сотрудников. Первым в списке шел «Шарни». Ему он дал самую высокую оценку, назвав «выдающимся». На самом деле под этим мужским именем скрывалась женщина – Мария Алексеевна Загорская. Двенадцать лет она работала среди эсеров, находилась близко к руководителям партии, участвовала в издании их органа «Знамя труда» и была хорошо обо всем осведомлена.
   «Жермен»… У этого человека, тоже работающего среди эсеров, он выделил такие качества, как образованность, компетентность, умение хорошо говорить, и как сотрудник, «несомненно, представлял крупную величину».
   Был еще ряд людей с положительными характеристиками. Кого-то он оценил на тройку и три с минусом; двоих советовал немедленно отстранить от дела: из-за пожилого возраста и слабой работы. Еще одного – «Николя», назвал партийным карьеристом, требующим, во избежание провокационной деятельности, «зоркого наблюдения за ним и твердого руководства».
   «Жак», «Филипп», «Берни», «Жаботинский» (человек, близкий к Ленину). Их лица: умные, хитрые, настороженные, льстивые вставали перед ним. Однако ни в одном из них он не смог угадать человека, работавшего на Бурцева.
   Дочитав до конца записи, занимавшие две трети объемной тетради, Богданович открыл чистую страницу и крупными буквами вывел «Шарль». Так как он хорошо знал этого агента еще по Екатеринославу и в целом (кроме выдачи ему личных денег) остался доволен сегодняшней беседой, написал о нем так: «человек, абсолютно преданный полиции, с выдающимися способностями в агентурной деятельности. Умный, инициативный, способен к самостоятельной работе и, возможно, к руководящей должности, но имеет привычку за «тайную» информацию запрашивать крупные суммы денег, что иногда бывает затруднительно и может отразиться на успехе дела».
   За окном светало. В утренней дымке четко вырисовывались контуры собора Святого Петра. «Из-за этого канальи Бурцева, – опять с горечью подумал Иван Петрович, – нет времени, чтобы дойти даже до этого собора». Он достал папку с публикациями Бурцева, переданную ему Андреевым. По сведениям журналиста выходило, что многие сотрудники департамента давали ему информацию о своих коллегах-провокаторах, и этот список, несомненно, будет увеличиваться.
   Гнусное занятие «Шерлока Холмса русской революции» бросало тень и на Российское посольство в Париже на Rue de Grenelle, в подвале которого находилась заграничная служба охраны. «Это не посольство, – язвили парижские газеты, – а филиал царской охранки».
   Богданович задумался. Все русские послы, особенно нынешний Извольский, возмущались размещением сыщиков на их территории. «А что если ликвидировать эту секретную службу и сделать ее легальной, – подумал он, – например, открыть частные сыскные бюро из иностранных сыщиков, которые будут работать на Россию?»
   Мысль показалась ему заманчивой, и он стал составлять докладную записку Трусевичу со всеми своими выводами о нынешнем состоянии русской Заграничной службы, ее агентах и пришедшем ему в голову соображении легализовать эту работу. Записка получилась большая – на двадцати пяти страницах. Он знал, что Максимилиан Иванович не любит читать длинных документов, но переписывать не стал – все изложенное здесь казалось ему существенным.
   Теперь со спокойной душой можно лечь спать, но тут Иван Петрович вспомнил сообщение «Шарля» о прибытии в Женеву македонских боевиков. Информация была настолько важной, что он посчитал своим долгом сообщить о ней швейцарским коллегам, хотя бы анонимно. Кривым почерком написал на имя шерифа Женевы короткое письмо и, не обращаясь к помощи прислуги, отнес его в ближайший почтовый ящик.




      Глава 3



   В этот же день Николай Даниленко рассказал Рогдаеву о том, что в парке около железнодорожного вокзала они с Лизой увидели бывшего начальника Екатеринославского жандармского управления Богдановича, который в беседке встречался со своим агентом, внешне похожим на Ленина: по форме головы и огромному лбу.
   – По описаниям похож на Бенциона Долина, – сказал Рогдаев, – но его сейчас нет в Женеве, по моему заданию он уехал в Россию. Это наш, проверенный человек. Он хорошо помогал в России и здесь эффективно работает. О Богдановиче и этой встрече надо обязательно сообщить Бурцеву.
   Рогдаев тут же отправил письмо в Париж. Он давно дружил с Владимиром Львовичем и представил ему много информации об агентах царской охранки, обнаруженных в отряде Борисова и анархистских группах России. Бурцев же со своей стороны первый поставил их в известность о предательстве киевского анархиста Богрова (это впоследствии отвергли Сандомирский и другие товарищи) и братьев Гринберг в Одессе.
   Несколько человек из секретных сотрудников полиции, бывших одновременно и информаторами Бурцева, подтвердили журналисту, что встречались с Богдановичем в Париже, Берлине и Женеве. Эта новость немедленно была разослана Бурцевым во все газеты Европы. Особенно красочно была описана встреча полковника с агентом в беседке в женевском парке. Перед этим Владимир Львович посетил в Женеве Николая Даниленко, и тот ему подробно все рассказал, не забыв упомянуть о примятой дорожке на траве.
   Вездесущий журналист узнал и об ужине Богдановича с французским дипломатом бароном Игельстромом в третьесортном женевском ресторане, где они обсуждали слабость французского и швейцарского правительств, и осветил это событие с подробным пересказом их разговора.
   На обоих родственников заметки произвели эффект разорвавшейся бомбы. Игельстром решил срочно выехать в Париж, чтобы объясниться с Клемансо и Пишоном . Горничная спешно укладывала его вещи в чемодан. Однако, поразмыслив, барон решил, что для него самого ничего страшного в том, что он встречался в Женеве со своим русским родственником, нет: они служат в разных ведомствах, по службе никак не связаны. Третьесортный ресторан с сомнительной публикой и посредственной кухней – повод для сплетен, не больше; все остальное – клевета гнусных писак, чтобы поссорить их страны (именно так по возвращении в Париж он и представил эту историю председателю правительства и своему министру). На этом Игельстром успокоился, приказав горничной вернуть вещи в шкаф.
   Богданович в это время находился в Бухаресте и, прочитав в местных газетах статьи Бурцева, перепечатанные из парижской прессы, не сомневался, что его карьере пришел конец. Оставалось только гадать, кто из агентов совершил эту подлость. «Шарль» явно не мог рассказать о секретной встрече с ним в парке: это было не в его интересах. Что же касается свидания с бароном в ресторане, то агент вполне мог за ним проследить или сам, или с помощью своих людей, подкупить официантов, а затем предложил эту информацию за деньги Бурцеву. Неужели и этот работает на два фронта? Достав из портфеля тетрадь с записями, Богданович поставил рядом с именем «Шарля» три жирных вопросительных знака.
   История быстро дошла до Петербурга. Весь Департамент гадал, в какую губернию теперь отправят Ивана Петровича и лишат ли звания полковника.
   Жена встретила его с заплаканными глазами. Успокаивая ее, Иван Петрович пошутил, что теперь он выйдет в отставку, и они спокойно будут путешествовать по Европе и жить у Наташи с Александром в Париже.
  – Как бы теперь барон и Александр сами не вылетели из своего министерства и не перебрались в Россию на твое попечение, – с грустью изрекла жена.
  – Не исключаю, что так и будет, – покорно согласился Иван Петрович,– а ведь мы так хорошо посидели с бароном в ресторане.
  – Как ты мог решиться на такое, Ванечка, на тебя это не похоже?
  – И на старуху бывает проруха. Кто бы мог подумать, что у этого Бурцева всюду имеются свои люди, даже на окраине Женевы! Не журналист, а находка для сыска. Если меня оставят в Департаменте и даже если выгонят, я сделаю все, чтобы его достать, хоть из-под земли, и раздавить, как червяка. Заметь: это не мое выражение, а Густава Андреевича. Он так считает, а вместе с ним и вся Европа.
   На следующий день, отправившись с утра пораньше в Департамент, он мысленно распрощался со своей должностью и погонами, но Трусевич только слегка пожурил его за неосмотрительность и с интересом выслушал предложение о создании за границей легальных частных сыскных бюро из иностранных агентов, обещав в ближайшее время доложить об этом Столыпину.
  – Петр Аркадьевич очень недоволен обстановкой в Департаменте, считает, что информатор или информаторы Бурцева находятся среди нашего руководства. Каково это слышать? – с горечью произнес Трусевич, встав с кресла и прохаживаясь по мягкому ковру вдоль всего кабинета. – Этим человеком может быть кто угодно.
  – А вы сами что думаете, ваше высокопревосходительство?
  – Что бы я ни думал, а работать надо, и ваше предложение о создании частных сыскных бюро кажется мне вполне разумным, хотя не исключаю, что со временем и среди них найдутся желающие сотрудничать с Бурцевым: деньги все любят. А вас, полковник, попрошу внимательней курировать всю нашу работу за границей, особенно на Балканах: там сейчас активизируются анархисты.
   Выходя из Департамента, Богданович неожиданно в дверях столкнулся с подполковником Поповым. Они радостно обнялись.
  – Слышал о твоих приключениях в Женеве, – улыбнулся Петр Ксенофонтович. – Объяснялся с начальством?
  – Не поверишь: пронесло. А ты здесь какими судьбами?
  – По делу нашего с тобой «Боевого интернационального отряда анархистов-коммунистов».
  – Это еще зачем? С ним давно покончено.
  – Убит Иоста. Трусевич прислал мне письмо, что, мол, это я действовал неосторожно, появляясь с ним на улицах Екатеринослава и Одессы. Ваш начальник сыска Шкляров настрочил об этом бумагу и представил свидетелей. Странные люди! Естественно, что по моему приказу Карл Иванович встречался на улицах с другими агентами, показывал им анархистов, которых знал только он, и те начинали за ними следить. Иначе бы мы этих преступников никогда не поймали. Я, опытный офицер, не мог специально раскрывать такого важного осведомителя. Неужели Трусевич этого не понимает?
  – Петя, ты мой старый, добрый товарищ. Я тебе честно скажу. Департамент – такой злостный очаг хитросплетений, какие тебе не снились. Я был сердит на Лопухина, когда он раскрыл деятельность Азефа, а теперь покопался в делах Рачковского, Гартинга, их связях и хорошо понимаю Алексея Александровича. Он всегда был порядочным человеком, недаром его так ненавидел Витте. Теперь я сам чуть не угодил в жернова этой машины. Мой тебе совет: уезжай в Харьков и забудь о письме Трусевича, пока на тебя не навешали других собак.
  – Нет, Ваня. Я намерен защитить свое честное имя.
  – От Дьяченко я слышал, что в Екатеринославе у полицмейстера Машевского есть любовница среди арестованных анархисток. По пьяному делу он мог рассказать ей об Иосте, а та – своим товарищам. Имей это в виду, когда будешь разговаривать с Максимилианом Ивановичем.
  – Я буду говорить только за себя, а Машевского пусть разоблачают следователи, разыскивающие убийц Иосты. Мне искренне жаль Карла Ивановича. Он нам хорошо помог.
  – Вечером обязательно приезжай ко мне домой. Поговорим по душам. Меня пронесло, дай Бог, и тебя гроза минует.