ПУЛАТ-ЗОДА’ (СТАЛЬЧЕЛ) И ДРУГИЕ
Часть I: ИЗ ПРИМЕРОВ ДРЕВНЕЙШЕЙ ИСТОРИИ ЗА ПОСЛЕДНИЕ 100 ЛЕТ. ДО НАШИХ ДНЕЙ – http://proza.ru/2024/04/03/1073
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ * * *
Часть II: ПАМЯТЬ О ЛЮДЯХ, УШЕДШИХ В МИР ИНОЙ
[Напомню пояснение в Части I: Пулат – с узбекского языка, сталь; а также мужское имя; зода’ – происхождение, род; Пулат-зода’ – из породы стальных, Стальчел.]
Женщина обитает в США. Так давно, что годы её американской жизни относительно немногим меньше половины всего возраста – от рождения до текущих дней. Она и её муж – учёные. С крушением СССР развалились и возможности ведения научно-исследовательской работы. И в следующем году они воспользовались приглашением заокеанского института и покинули Москву: он уже 9 лет был доктором наук и заведующим лабораторией, у ней – давно за плечами защита кандидатской диссертации. Начали работать. Дети без особых трудностей стали американизироваться. Да и пребывание родителей в науке Штатов снова и снова пролонгировалось. Было сделано, наработано и заработано немало. Только грянула проблема: в мозгу главы семьи обнаружилась опухоль. Всерьёз взялись за избавление от напасти. Всё, что велела высокоразвитая (и очень дорогая!) медицина США, было выполнено: хорошо, накопленные деньги того позволяли. Надежды не покидали ни недужного, ни его жену, ни их детей, уже подросших и даже одаривших родителей внуками. Борьба за жизнь была беспрестанной. Через года полтора он, российско-американский учёный с мировым именем в области генетики и биоинженерии, осознал: конец близок. И продолжал работать над записками, которые интеллектуал, кроме исследовательских экспериментов, всегда вёл о жизни – своей, родителей своих, жены, детей. И однажды – ушёл. С того дня – идёт 17-й год. Жена лет 10 готовила записки мужа к опубликованию. Двухтомник издан два года назад. Под его именем. Хотя редакторы и уговаривали её поставить и свою фамилию. Отказывалась решительно. И название мемуарно-литературному труду – безусловно, общему для них! – дала фразой, которую при жизни не раз говорил муж: «После человека остаётся только слово».
На днях вывесила в Фейсбуке один из видеороликов семейного архива, где они, ещё здоровый муж и жена, ещё довольно молодые, пребывают на лоне природы.
Пулат-зода’ отреагировал:
— После нас остаются...
Редко, очень редко, когда после человека ничего не остаётся...
Ничего значительного!
Но даже после одинокого бомжа что-то, да остаётся: обувь, пусть и рваная; одежда, пусть и лохмотья.
Мусор, конечно!
Но и он ведь что-то! Не ничего!
Конечно, такой мусор сразу попадёт, куда следует!
И вскоре о мусоре и его носителе вовсе позабудут.
Но был же, был!
О большинстве людей память, конечно, куда более долгая!
О некоторых – очень долгая!
Об избранных – в веках!
Бомжу, бывшему одиноким и одиноко ушедшему, наверное, безразлично, что его тут же и забыли.
Избранным, наверное, в радость, что их помнят, помнят и помнят...
Она ответила:
— Пока мы живы, нам хочется, чтобы о нас помнили. Но память уходит очень быстро.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ * * *
Эльдора:
Доброго дня! С Вашей статьёй и в английской версии – не согласна )
Пулат-зода’:
Добрый день! Не хватает от вас одной фразочки! Хорошо бы, если бы добавили!
Эльдора:
Абсолютно честно, даже и предположить не могу, о какой фразе речь.
Но в любом случае, чтобы это ни было, я Вам желаю хорошего дня и настроения.
А я – работать )
Пулат-зода’:
Что от вас, что от меня – эта фразочка абсолютно одинаковая!
Эльдора:
Ах, вот оно как!
Пулат-зода’:
Именно!
Эльдора:
Замечательно!
Пулат-зода’:
Угу!
Эльдора:
Одно скажу и пойду. Сегодня 5 лет, как мой отец ушел. Ездила к нему во вторник, но удивительное дело. Нет какого-то трагического состояния, скорби... Да, скучаю. Да, не хватает. Но есть четкое понимание, что расставание – временное явление. Иногда, конечно, накатывает, но – это быстро проходит. А вот средняя моя сестра – у ней всё с точностью до наоборот. И я иногда даже как-то смущаюсь, что я так спокойно к этому отношусь. Спокойно, по сравнению с остальными.
Пулат-зода’:
Всё-таки не вчера ушёл!
И даже не год назад!
Но 5 лет прошло!
Срок!
Хотя в памяти о близких нет срока давности!
Но важно: хотя бы через полгода относиться спокойно!
Вот вы и молодец!
Вот и правильно, что относитесь спокойно!
Пулат-зода’:
Послезавтра – 33 года, как ушла жена.
Эльдора:
Мне хватило месяца, если честно.
Пулат-зода’:
Говорю же: молодчина!
Хотел написать "после сорока дней", но не зная, как было, довёл до полугода...
Эльдора:
Ладно, долгая тема. Как-нибудь, при желании, к ней вернёмся.
Пулат-зода’:
Хорошего дня!
Эльдора:
Взаимно!
У Вас – так давно, но я недавно задумалась о том, что не важно сколько лет проходит с уходом близкого человека, всё равно ощущение, что вчера.
[Стальчел так и не дождался любопытства собеседницы: «А что за фраза, которой не хватило в моём мнении о вашей статье? И которая у нас с вами общая и совершенно одинаковая?». Ответил бы: «Ничего страшного!».]
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ * * *
Пулат-зода’:
Добрый день! Как ты, доченька?
Дочь:
Добрый вечер, дада! Нормально, спасибо. Как вы?
Пулат-зода’:
Хорошо, что у тебя нормально.
У меня, как всегда.
На утренних тренировках в последние года три бегаю, как правило, 2 км.
Это – 5 кругов.
Больше – очень редко.
В этом году – ещё не было больше.
Вчера решил отметить День памяти 10-тикилометровым забегом. И накрутил 10 кругов.
Сегодня – 15.
Надеюсь завтра на 20, а послезавтра – на 25.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ * * *
Как загодя распланировал Пулат-зода’, так и сделал: 10, 15, 20, 25 кругов. В последнем забеге, в День памяти, накручивал обороты, а в сознании нет-нет, да возникали картины из давних времён. Да так, какими нынешние видения в себе были некогда в реальности.
Вот второй год их супружества, где-то середина лета. Чиройя проводила его до улицы, напротив с их многоподъездным домом. Подъехал автобус, в котором сидели все члены строительной бригады: они жили в области, там же располагался трест, который в столице, неподалёку от квартиры Пулата-зода’ и его жены, возводил четырёхэтажные блочные жилые дома. На тот участок 3 месяца тому назад по самому низшему – первому – разряду и был принят на работу Стальчел. А теперь бригада перебрасывалась на месячную командировку в другую область, в 300 км от столичной. Пулат-зода’, уже дослужившийся до 3-го разряда, поднялся в автобус с задней двери, который тут же и тронулся. Глянул назад: жена, оставшаяся на тротуаре, в шёлковом платье (на красном фоне довольно большие белые цветы в обрамлении зелёных листочков), с заметно округлившимся животом и, как это случается с женщиной к середине беременности, с несколько изменившейся походкой, – Чиройя с каждым мигом становилась от него дальше и дальше.
Да, после свадьбы где-то полгода они каждый месяц желали, ждали, надеялись, но не получалось. То ли потому, что Пулат-зода’ до своего официального освобождения от первого брака почти год проработал оператором в цеху по производству жидкой серы на газоперерабатывающем заводе и каждую 8-мичасовую смену в круглосуточном цикле пребывал в небезвредной среде. То ли им, новобрачным, молодожёнам, Кто-то растянул медовый период до шести месяцев. То ли ещё как…
Вот на каком-то из последующих кругов забега память восстанавливает картину, более раннюю, чем первая: Пулат-зода’, получивший, наконец, официальный развод, приехал из своего родного города в Ташкент (тогда-то он и работал на вредном производстве, и скользящий график позволял в обороте смен иметь три дня выходных). Нашёл Единственную и Неповторимую в Институте, куда и сам 4 года назад попал из Москвы, а спустя 10 месяцев всё бросил и исчез из виду.
— В последнем своём письме ты написал, что через неделю закончится срок в полгода, состоится второе заседание суда, и ты получишь свободу, – сказала Чиройя, когда они вышли из здания и пошли вверх по слегка наклонной улице, переходящей примерно через полкилометра в горизонталь, а еще через метров 600 приводящей к кафе, носящей в народе название «Женские слёзы». Мол, потому так, что там негласно не запрещалось приходить со своим "горючим", втихаря распивать, чем пользовались мужчины (в те давние годы в четырёхэтажках вокруг в основном жили русские), а их жёнам эти пьянки оборачивались неприятностями, переживаниями, горем.
— Да, всё позади.
— И свидетельство получил? – улыбкой она как бы просила прощения за такой вопрос.
— Да, вот оно, – Пулат-зода’ достал из внутреннего кармана длиннополого плаща документ и подал ей.
Зашли в «Женские слёзы». Сели за столик. Кажется, заказали что-то лёгкое из еды, незначительное. Говорили и говорили.
После кафе продолжили направление прежнего хода. Прошли перекрёсток (во все четыре стороны – двухсторонние дороги). Двинулись дальше, вперёд, по улице, тоже идущей по заметной наклонной, но теперь – на спуск. В метрах 400 – перекрёсток в виде буквы "Т", положенной плашмя. Повернули направо. Разговаривали ещё метров 300 (названных метражей он тогда, конечно, даже не осознавал; они осели в памяти в последующие времена). Свернули влево в пространство между четырёхэтажками. Дальше – вправо и мимо подъездов. Затем – слегка влево, наискосок, к торцу следующего дома, и где-то в его середине вошли в нужный подъезд. Поднялись на 3-й этаж.
Это было в первый день весны. С тех пор в марте Пулат-зода’ дважды дарил жене цветы – в самом начале и в Женский праздник.
Вот следующая памятная картина в пространстве внутреннего мира (некогда расположившегося в теле, которое ныне совершает обороты вокруг футбольного поля): жена и её слова.
— Я тебя не люблю.
А следующий день Пулату-зода’ надо было уезжать на очередную недельную вахту. Проглотил он горькую весть от Чиройи. Уж не помнит, ответил ли чем-нибудь, говорила ли она ещё что-то и как дождался утра. Уехал. И всю неделю жгло в груди желание забраться на верхотуру буровой вышки и броситься вниз. Умереть хотелось. Не только из-за "выстрела" в упор, который в самое сердце пальнула Единственная и Неповторимая. Но ещё и потому, что несказанная боль души, обычно глушимая заботами быта и семьи, вновь проснулась и, как вулкан, заливала его "лавой", никому, кроме него, невидимой, неведомой, неощутимой: «Живу не своей жизнью!».
Так оно и было: из-за первой жены не вернулся в Москву, где его, выпускника вуза № 1 в СССР, ждала аспирантура, а пошёл по дорожкам, далёким от его специальности в области естественных наук; в начале второго супружества вернулся в более-менее привычную сферу, за полгода настолько показал себя, что шеф решил отправить его в Москву.
Но!
«Не для того я замуж вышла, чтобы остаться одной!» – возмутилась жена, и он во второй раз – теперь уж навсегда! – положил свой диплом "под сукно"…
Отработав положенное, он в тот раз домой не поехал, остался в общежитии. Неделя отгула – и снова на буровую в предгорьях. После вахты всё-таки вернулся в столицу.
— Почему тебя так долго не было?! – спросила жена с пристрастной улыбкой. – Целых три недели! Мы же ждём тебя всякий раз!
Пулат-зода’ улыбнулся, потупив взор своих глаз, обычно умных, серьёзных, порой искристых, иногда насмешливых, а сейчас невесёлых.
— Мало ли что я сказала! Женщина по настроению может всякое наговорить!
Пулат-зода’ взглянул на неё и улыбнулся со скрываемой печалью.
— Сейчас! Подожди! – и ушла в другую комнату.
Он не помнит, почему они тогда были одни в квартире? Наверно, дочка была в школе, а сынок – в детсаду.
Вскоре вернулась.
Вах!
Широкие шаровары: лёгкая ткань, тёмный креп-жоржет. Кофта с пышными рукавами: чёрный шифон с довольно крупными красными цветами. Улыбнулась. Впервые Стальчел видит её в таком наряде. И затанцевала: ноги, руки, бёдра. Словно училась в хореографическом училище. Или в группе восточного танца. Нет, у неё – дар природный, замечательное чувство музыки и ритма. И глядела на мужа в своих движениях всё с той же обворожительной улыбкой.
Он встал с кресла. Приблизился к ней. И они обнялись…
Ещё картина. Они: она, он, их трёхлетняя дочка (сына ещё не было даже в проекте), её родители, – на отдыхе, на Иссык-Куле. Кто-то из затейников санатория устроил соревнование: прыжки в длину с места. Пулат-зода’, не самый молодой и не самый длинноногий из пожелавших принять участие, прыгнул дальше всех. И жена гордилась им. И вслух выражала своё восхищение…
Перестройка, затеянная М.С. Горбачёвым (им же, Михаилом Сергеевичем, во всех делах, кроме гласности, и заболтанная в течение 5-ти лет). Пулат-зода’ – журналист. Жена гордилась им перед сотрудниками Института: «Пришло, наконец, его время!».
А несколько лет назад, в эпоху брежневского застоя, говорила: «Мужчине книг читать – не надо! Достаточно иногда газету просматривать!».
И смеялась над его желанием писать, которое он носил в себе со студенчества и иногда пытался проявлять. Что не принималось служилыми редакторами. Что, в свою очередь, и вызывало насмешки жены…
Много было у Пулата-зода’ за годы Перестройки газетных публикаций – небольших, немалых, на всю полосу (А-2), содержательных, боевых, критических, исследовательских, "железных", "стальных", "серебряных" и даже "золотых".
Уже в начале 1990 года Пулату-зода’ стала ясно по Москве несостоятельность Болтуна Перестройки. А по столице своей республики – возвращение времён "жёсткой руки". Которая, кроме былых "ценностей" подняла на щит новую, прежде невиданную, а именно: смещение русского языка и русской культуры с "трона", отодвигание их куда-то на задворки. В феврале 1991-го вышло большое эссе Стальчела – его первое и единственное произведение в республиканском литературном журнале, всё ещё имевшем немало подписчиков по всему Советскому Союзу. Он показал тот номер жене и с него читал своё произведение ей, доведённую за 4 года болезней до I группы инвалидности. Сидела в коляске, слушала внимательно и, не имея возможности что-то сказать, время от времени издавала одобрительные звуки, или с трудом поднимала немного руку со слегка вздёрнутым большим пальцем.
Ему всё это – радость и удовлетворение на всю оставшуюся жизнь: успел создать, добиться публикации и прочитать ей; она – поняла и выразила веру в его писательские способности.
Через 2 месяца – ушла. Для неё хорошо и тем, что избавилась от своих мучений и страданий, и тем, что до смерти СССР – веры, надежды и любви для всех советских людей. В народе гибель Державы – общей Родины – ещё никто и не предполагал…
Был конец того марта – первого, полного радостных событий, надежд, ожиданий. Мама Стальчела отказалась. Тогда он уговорил отца поехать с ним в столицу и свершить сватовство.
Их ждали. Их приняли хорошо. Кроме ряда радостных моментов, в памяти навсегда застрял один неприятный. Отец Пулата-зода’ таков: появился на свет за 8 лет до Революции и на десятилетие раньше хозяина дома (который был настолько же старше своей жены); без высшего образования; без заметной "продвинутости" в должностях, но довольно состоятельный; а самое главное – умный и человечный. Однако уже тогда его слух был весьма просевшим (может, контузия на фронте Войны, с годами стала проявлять свои негативы). После того, как официальная часть встречи была завершена, то есть все вопросы были обговорены, началось обычное общение, расспросы и разговоры о том, о сём. Вот родитель Пулата-зода’ стал рассказывать притчу, весьма уместную. Но хозяева не слушали его. О чём-то говорили между собой. Да, такое свойственно большинству людей! Ведь оно озабочено не тем, чтобы слушать и понимать собеседника. Но тем, чтобы изложить что-то своё и услышать мнение другого человека. А коль последний довольно глуховат, так он может и не понять. От него и толковой реакции может не быть. Значит, нечего с ним рассчитывать на приятную и полезную беседу. Да и незачем его особо слушать.
Будущая тёща Стальчела была учительницей. Будущий тесть – кандидатом наук, заведующим лабораторией. Которому дважды повезло поработать за рубежом (откуда и гонор его жены, и богатство семьи). Но всё это (и подобное), как тогда и потом не раз убеждался Пулат-зода’, у большинства людей не означает ту интеллигентность, которая не нос держит по ветру, но настоящая, действительная, внутренняя, стойкая, нержавеющая, ни от чего не зависящая.
Отец Пулата-зода’ осёкся. И замолчал…
Вечером того дня сватовства родитель уехал в свой город, а сын, новоиспечённый жених, остался. На ночь его разместили в довольно большой комнате, на диване, стоявшим рядом с дверью, ведущей в соседнюю комнату, много меньшую, которую занимала Единственная и Неповторимая. Уж не знал он, сколько времени прошло в полудрёме – два часа, три, больше – но вот он понял, что её дверь отворяется, увидел, что она прошла мимо, открыла дверь в зал, а потом, наверно, ещё две и вышла во двор. Вернулась через некоторое время и подсела на край его дивана, близко к изголовью. Он поднял верхнюю часть туловища и оказался сидящим на постели.
— Меня неудержимо тянет к тебе! Ничего не могу с собой поделать! – прошептала Чиройя и обняла его.
Её родители почивали через две комнаты, каждая – с закрытой дверью, в другом конце дома. Но у противоположной стены в помещении, где, сидя на диване, трепетали Она и Он, была уложена бабушка. Даже если старушка (мама будущей тёщи) и спала – вряд ли! – Стальчел всё равно так и остался бы бездвижным и безмолвным. Ничего иного – нельзя!
Невеста вскочила и скрылась за своей дверью.
Несколько мгновений, которые она провела с ним, женихом, будущим законным мужем, отцом их будущих дочери и сына, – самые счастливые во всей жизни Пулата-зода’, несравнимые ни с чем, ни на миг не теряющие значимости и очарования, незабываемые…
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ * * *
Иллюстрация к данной новелле сгенерирована ИИ на freepik.com/ с введением фразы "man and woman".
2024-й год, апрель.