День завершался. Мы всласть выспались на тёплом свежем воздухе, навёрстывая упущенные минуты короткой предыдущей ночёвки.
Попрощавшись, покинули бивак наших друзей и двинулись дальше, за поле, где были ещё не высохшие лужи. Это места кормёжки крякв, куликов и прочей водоплавающей и болотной живности. По дороге Яков научил, как охотиться с подмогой лошади.
Я спрятался с дедовым ружьём в телеге под сено, и Руська тихонько тронулась в сторону спокойно сидящих метрах в ста уток. Оказалось, что подпускают они лошадь, по крайней мере, метров на двадцать пять. Ближе и не требовалось.
Дистанция для стрельбы – лучше и желать не надо. После первого моего дуплета стая не сообразила, что происходит, поэтому я, уже разогнувшись, смог перезарядить «Зауэр» и отстреляться ещё раз, по оставшимся сидеть. Оценил я и Руську, которая не боялась выстрелов и мирно жевала пожухшую траву, иногда поглядывая на происходящее вокруг. С пятью утками, едва не лопаясь от гордости, вернулся к ожидавшим меня деду и Якову.
Дичи было набито, для первого дня, более чем достаточно. Мои мужики решили ехать домой, а по пути заглянуть в совхозную чайную. Это был небольшой крюк, лишних два километра. Однако за разговорами и воспоминаниями друзей-стариков дорога не показалась скучной. Когда мы подъехали к чайной, там было уже полно народу – всего-то она вмещала человек двадцать. Только название «Чайная», а так обычная, на мой взгляд, сельская столовая, где можно съесть дежурные щи, а на второе получить расползшиеся тёплые макароны с сухой котлетой, наполовину из хлеба, щедро политой луковым соусом. Мужики заходили сюда по выходным и по праздникам, в основном, попить пивка, которое завозили в настоящих дубовых бочках. Чтобы налить кружку, нужно было поработать ручкой насоса. Имелся там, на разлив, и портвейн №33, и водочка трёх сортов.
Сельские женщины не жаловали эту чайную и появлялись там редко. Но, если муж пропал из дома, ясно было, где искать. Нам повезло. Как раз две энергичные карелки, не стесняясь в выражениях, вытащили своих мужиков из-за стола и, награждая тумаками, направили к выходу. За ними потянулись другие, сидевшие за общим столом. Неожиданно освободилось четыре места, что деда с другом очень устраивало. Они расположили свои кепки на стульях и встали в очередь за пивом.
Дверь чайной распахнулась от удара ноги, и ввалилась компания молодых людей, бывших изрядно под хмельком. Одному, в сапогах гармошками, над которыми нависали заправленные в них серые брюки, было лет двадцать пять. Другой, высокий парень лет двадцати, в невиданной мною раньше чёрной форме и в чёрном же берете, и ещё двое, лет семнадцати-восемнадцати, не больше.
Оглядев помещение, старший, судя по всему, вожак, сразу шагнул к нашему столу.
– Пацан, давай, выметайся отсюда, рано тебе пиво пить. А, может, ты портвейна ждёшь?
Все они захохотали. Из-под меня выдернули стул, так что я едва не шлёпнулся на пол.
– Я не портвейн, я деда жду, – дрожащим от обиды голосом пролепетал я.
– Вот на улице и подожди, – заржал он, усаживаясь на моё место, прочие стали рассаживаться тоже.
В это время с кружками пива подошли дед с Яковом и поставили их на стол.
– Ошибочка вышла, молодые люди, – произнёс дед, – за этим столом мы сидим. Вот и кепки наши.
– Это мы сидим, а вы пока стоите. Кепочки можете забрать, они нам на фиг не нужны, – загоготал старшой, сверкая золотыми фиксами.
Он достал из серого пиджака пачку «Беломора», вынув папиросу, постучал ею по пачке и закурил. Я заметил, что у него на правой руке, на пальцах, вытатуированы два перстня.
– Садись, Васёк, – обратился он к парню в форме, – продолжим праздник, ты же недаром два года этих обормотов защищал. Теперь гуляй, Вася.
– Те, кто родину защищает, сейчас на Кубе, а не в пивных дедам грубят, – вмешался Яков.
Тот, в чёрной форме, с разными значками на груди, обиделся и заорал:
– А я, что, на Дальнем Востоке карамельки сосал? А ну, извинись, старый пень, а то плохо будет.
– Это что за форма на тебе такая? – спросил строго мой дед.
– Морская пехота, чтоб ты знал!
– Ни хрена ты, на своей службе, не понял, раз на стариков замахиваешься.
– Я сам «старик». Я – дембель. Слыхал такое слово?
– Сосунок ты, а не «старик».
– Давай выйдем на улицу, – заревел деду в лицо морпех, пьяно брызгая слюной.
Я стоял ни живой, ни мёртвый, понимая, что будет драка, и вряд ли смогу я помочь своим.
– Вы тут не хулиганьте, – пытался утихомирить их Яков.
– А то что? Вы нас в угол поставите? – перебил его фиксатый, и все они опять заржали.
Мужики в пивной, прекратив разговоры, наблюдали за происходящим. Было видно, что они не одобряют молодчиков, но вмешаться не решаются.
– Что, дед, ссышь? – громко хмыкнул морпех.
– Хрен с тобой, пошли, только не сбеги, – вдруг согласился дед и направился к выходу.
За ним пошёл небрежной походкой морпех, следом встал старшой, потом Яков, повалили и остальные. Я протиснулся тоже.
Когда спустились с крыльца, и дед сделал шагов пять под горку, его остановил морпех.
– Не надо далеко ходить, и так всё ясно.
– Пожалуй, – согласился дед, развернувшись.
Морпех схватил его за отвороты телогрейки, прикидывая, очевидно, как лучше свалить.
– Бить я тебя не буду, старый ты, а вот поклониться мне придётся, – пьяно ухмыляясь, проговорил верзила в форменке.
– Крепко держишь, и не вырваться, – вдруг съехидничал дед. Руки его висели вдоль тела.
– Что он делает? – Со страхом подумал я, – зачем злит? Ведь парень-то здоровый и выше деда.
– Крепче держи, а то не удержишь, – снова сказал дед, слегка отступая назад.
– Удержу, – сквозь зубы выдавил морпех.
У него даже пальцы побелели...
Вдруг дед рявкнул ему в лицо, да так, что вокруг все вздрогнули:
– Полундра!
Сам он схватился за форменку со значками, часть которых полетела на землю, и резко, спиной, опрокинулся назад, под горку. Правая нога его упёрлась в живот морпеха. В момент, когда дед лопатками, с согнутой колесом спиной, коснулся земли, я увидел, как его правая нога с силой разогнулась. Противник перелетел через него и грохнулся во весь свой рост. Дед же, перекатившись через голову, вскочил на ноги и встал над поверженным, со сжатыми кулаками.
В это время на горушке, ближе к пивной, где стояла толпа растерянных зрителей, раздался крик:
– Бей их, мужики!
Началась драка. Хотя на драку мало похоже. Было избиение. Золотозубому вожаку дали в ухо, и его кепочка серым блином покатилась по земле. Когда он хотел ответить обидчику, его ещё раз ударили, по затылку, так, что он упал на колени, и тогда его начали бить сапогами деревенские мужики. Видно было, что он здесь всех достал.
Двух малолеток, что были с ним, нахлопали по ушам и выпроводили пинками.
Минуты две морпех ничком лежал на земле, видно, расшибся о каменистую горку. Открыл глаза, перевернулся на спину и увидел деда в стойке.
– Сынок, ты не расшибся? – участливо спросил дед.
– Ни хрена себе, музыка, – пробормотал тот, мотая головой, – а ты, дед, не прост.
– Извиниться не хочешь?
– Ну, извини…
– Не «ну, извини», а «извините, пожалуйста»... – Увидев, как сверкнули глаза поверженного, а мышцы плеч начали перекатываться под форменкой, добавил, – не извинишься, будешь лежать на земле, я лежачих не бью, но встать не дам.
Толпа, бросив лупить золотозубого, сгрудилась вокруг них.
– Извинись лучше, Василий, неправ кругом, – крикнул кто-то.
– Извините, бес попутал, – сдался дембель.
Послышался тяжёлый треск, и у чайной лихо развернулся милицейский мотоцикл. Милиционер в синей форме, с серебряными погонами старшего лейтенанта, обутый в хромовые сапоги, понятно, что явился участковый, подошёл к собравшимся.
– Что за шум? – спросил он.
Мужики загалдели, каждый по-своему объясняя происходящее.
– Всё, помолчите, сам разберусь.
Мужики замолкли. Он подошёл к фиксатому, который вытирал кровь с лица носовым платком.
– Что, Петя, выпросил, наконец, у населения благодарность?
– Ничего, это сегодня они храбрые – «энкаведешника» откуда-то чёрт принёс, а там опять на моей улице праздник будет.
– Посажу, и не будет у тебя никакого праздника, а сплошные трудовые будни на зоне. Что тут за «энкаведешник» объявился? – спросил он, подходя к деду.
Я понял, почему татуированный так назвал деда. Защитного цвета телогрейка и чёрные суконные галифе, заправленные в блестящие сапоги, сбили с толку блатаря. Участковый только приложил руку к козырьку, намереваясь потребовать документы, как дед вдруг бросился к нему.
– Ревенко, ты?
– Дмитрий Петрович, отец родной. Да ты ли это?
– Как видишь.
– Опять воюешь?
– Пришлось, хоть и не хотелось.
– В гости заходи, хозяйка рада будет.
Он заметил морпеха, который собирал с земли потерянные значки.
– Васька, а ты тут что делаешь? Всё не нагуляешься? Ведь третий день пьёшь. Мать стол накрыла, невеста с родителями к вам пришла, а ты с шелупонью этой связался. А ну, садись в коляску.
Через минуту мотоцикл укатил, треща и воняя выхлопом по посёлку. Мужики вернулись в пивную обсуждать происшествие. Сели за стол и мы. Пока старики пили своё пиво, я опустошил бутылку крюшона, и мы поехали на Руське к Якову домой.
– Дед, что за приём ты показал этому парню? Это что, самбо?
– Не знаю, я самбо не изучал.
– А что же это?
– Такая борьба у японцев, джиу-джитсу. Говорят, у китайцев похожая есть. Этот приём «томоэ нагэ», по-японски, называется. Если перевести, будет, примерно, как «полёт вдвоём».
Я слышал мимолётом, что была борьба с таким названием в начале века. Но нас всегда уверяли, что самбо, изобретённое в Советском Союзе, гораздо лучше. О восточных единоборствах и слышно не было.
– Вот здорово! И ты этой борьбой владеешь?
– Да что ты! Для этого несколько лет заниматься нужно. Два десятка приёмов я видел, а три знаю, как следует.
– Где же ты научился? У нас ведь этого не преподают?
– Японец один показал.
– А японца где нашёл?
– Китайская рота у нас в полку была, рядом с нашей ротой стояла. Это ещё в Гражданскую. В этой роте один большой умелец служил. Он мастером был, настоящим. Что успел мне показать, я на всю жизнь запомнил.
– Когда это? Какие китайцы? Разве они за красных воевали? – изумился я.
– В гражданскую, да, ещё как воевали. И латыши, и мадьяры, и немцы, и финны, и китайцы – за красных воевали. Ну, не все, конечно, но много. Ты – про «Интербригады» – слышал? Вот такая китайская рота у нас воевала. А японец к ним случайно затесался. Вояка был хоть куда.
– И что с этими китайцами стало?
– Слышал я, деревню они заняли и прикрывали отход наших. На них казаки генерала Улагая налетели, рубаки отменные. Саблями посекли их, всех до единого. Да, я гляжу, вас не очень хорошо в школе учат. Ты вон отличник, а многое не знаешь... Всё знать нельзя, но стремиться надо, – улыбнулся дед, когда я насупился – ты меня чаще спрашивай. Я, что помню, расскажу.
Начинало до меня доходить, что не всё ладно было в прошлом, хотя газеты и кинофильмы убеждали: «жить стало лучше, жить стало веселее»...
Мне интересны были эти оставшиеся в живых люди, каждый со своей судьбой, своей историей, хотя толком не понимал, что дед мой – и есть частица осязаемой, не из учебников, а настоящей истории страны, где мне довелось родиться.
Позднее, на охоте или рыбалке, чаще у костра, когда мы бывали вдвоём, он рассказывал кое-что из своей жизни. Набравшись впечатлений, я любил заглядывать в специальную литературу, пытаясь оценивать события, происходившие за сорок-пятьдесят лет до моего рождения.
Постепенно из воспоминаний деда, дополненных бабушкой Марией Ивановной, сложилось целостное повествование. В начале двадцатого века они оказались в самой гуще событий, которые изменили не только быт их семьи. Менялся весь мир. И это не просто хроника жизни моих предков, но часть истории моей страны, моей родины.