снь матери
Тамара Васильевна Приходько
Рассказ написан по собранным, разрозненным фактам. Любое совпадение - случайно.
Сельский погост стоит на краю разоряющейся , умирающей деревни. Некогда столетиями живущая деревня, кипящая жизнью, одна из основных поставщиков продуктов питания для городского населения, катострафически пришла в упадок при становлении демократического строя в России. Безработица, с копеек до десятков взлетевшие цены, поставка продуктов на химической основе зарубежными компаниями, привели к краху. Вековые устои рухнули под напором химических помесей, приносящих человеку непоправимый вред здоровью. Уезжает от безработицы, молодёжь, коренные жители, проклиная навязанные перемены, покидают насиженные места, со слезами в глазах, заколачивая ставни окон, двери, сараи. Пустующего жилья почти половина бывшего заселения. Обрушившаяся, зарубежная продуктовая химотрава, под корень скосила трудоёмкий процесс поставки добротной пищи. Многим такой крен сельского хозяйства был непонятен. Люди обсуждал. страшные его последствия, Свечкой вверх поднялись заболевания, особенно, злокачественные опухоли. Безвыходность положения сделала своё дело. Натуральных продуктов почти не стало, но и химические резко возросли в цене, порой были недоступны.
Заросли палисадники, некогда полные цветов, ягодных кустарников., плодовых деревьев. Такой пустоши не было даже в послевоенные годы.Подобного на Руси не помнили. Когда-то, столетиями кипевшая жизнью, деревня была центром процветающей, бурлящей достатком, колхозной жизни. Теперь, умирающее, полупустое селение, сиротливо, жалобно смотрит тёмными проёмами выбитых окон в уцелевших домах, стонет треском и скрежетом отваливающихся, начинающих плесневеть, деревянных конструкций, наводя тоскливую ностальгию по ушедшему. Горько звучали надрывные восклицания по поводу происходящего:
«Солженицина за его богатым, угодливый роман, дали Нобелевскую премию. Сейчас, кто правду о деревнях напижет, едва ли уцелеет, скорей всего тюрьма проглотит!»,
Тоскливо причитал седой старичок в холщёвой рубахе дореволюционного покроя. Говорил, оглядываясь. Время такое настало, пустые дома могут уши иметь.Что тогда будет? Жаловаться некому.Сидит, причитает старый, вспоминая прошлую жизнь, выпьет стопку самогончика, глядишь и на душе повеселеет.
Немало домов пришло в полную негодность. Ветер рыскает по разваливающемуся жилью, словно выметает запахи человеческого бытия, заселяя обжитые участки сорняками, колючим кустарником, бесхозными деревьями. Неслышно детского смеха, молодого задора, степенных речей умудрённых опытом стриков.
Заколочены досками кинотеатр и дом культуры, такие популярные и массово посещаемые в колхозное время. почти разобраны, непригодно в техническом состоянии мастеровые мастерские, тока, кузница, больница, школа, библиотека и прочие здания. Однако, кое что ещё держатся крепостью постройки, хоть и поскрипывают под порывами ветра, что задувает в пустые помещения.
Унылый вид, унылое селенье. Одна церковь выделяется новой постройкой и добротным домом священника. На корню оборван размеренный, полнокровный стержень людского, привычного деревенского уклада.
Разнузданная компания приватизации плодородных земель, бывшей колхозной собственности, привела к ярой охоте скупке мутными людьми обесцененной земли , старающихся прибрать в частные руки благодатные плодородные угодья. Только вот нужного толку нет. В ходу все нечистые способы: обман, мародёрство, скупка земель и домов за гроши под угрозой смерти или ещё чего либо пагубного..
Ограда кладбищенского погоста покосилась. Деревянная изгородь местами износилась и загнила, почернела, сломалась. Размеры территории кладбища увеличились почти вдвое по сравнению с недавним десятилетием. Мрут обездоленные селяне.
Молодых мало осталось, а старики - есть старики. Плохо им без поддержки и медицинской помощи. Когда-то здесь была участковая больница, даже хирургическое отделение, с очень знающим, прекрасными специалистоми. Открыли терапевтическое, детское отделение. Врачи добросовестные, опытные, участливые к больным. Могилы на кладбище появлялись редко.
С приходом новой власти, расформировали лечебное учреждение - даже фельдшера не осталось. Ныне свежие бугорки с деревянными крестами, как подснежники по весне, выросли чуть ли не вплотную друг к другу. Это бы ничего, Смерть срок жизни не соблюдает, если бы кладбище не разросталось. Погост от свежих могил молодого поколения, всё больше, захороненных солдат до 25 лет. Нечистая рука прошлась по их душам, забрав молодость и жизнь. Многие из них и жениться не успели, детей после себя не оставили. Что за война и кому она нужна, за что гибнут молодые жизни, ясного ответа нет.
Не забывают селяне отошедших ко Господу и могилы похороненных солдат. Ропщут селяне. Война почему, да ещё на чужой территории. На Россию никто не нападал, а гробы с солдатами кладбище заполнили. Кто дал право такое придумать? Неизвестно где без вести пропавшие , не вернувшиеся с армейской службы. Кто ответит за этот беспредел? Голоса заглушаются страхом. Страх, как тучи висит. Каждый день на погост приходят три старушки, подрушки со школьной скамьи. Рядом живут, как родные общаются. В один год замуж вышли, в один год сыновей родили. В один год на службу в Армию отправили. В один год у двоих сыновей убили, а у третьей сын без вести пропал. Втроём и ходят на кладбище горемычные. Одна из них постоянно поёт, словами песни душу изливает. Старушка, припав спиной к могильному камню, звонко, красиво поёт.Слова, сама, на лету, сочиняет, тоску сердца изливает. Рядом с ней две другие подпевают грудным голосом, сидя на скамеечке у холмиков двух могил. Каждый день на солдатские могилы приходят три печальные матери повидаться с сыночком, силой вырванными из родного очага. Причитают и плачут, как в день похорон. Трогательные слова материнского горя развеваются по погосту, словно колыбельная песня заснувшим чадам. Изредка, пересекаясь взглядами, они подбадривают друг друга импульсом взаимного понимария. Поют, что чувствуют, никого, ничего не боятся, терять им больше нечего…. Нет больнее горькой участи увидеть матери мёртвое дитя. Не описать, не высказать страдания, слезами печаль-тоску по сыночку не выплакать. Растила, лелеяла, выхаживала. Надежду лелеяла. Сын в старости опорой будет, а его раз - и отобрали. Куда и за что воевать послали, так и не сказали.
«За Родину погиб!», уверяют. А почеиу у богатых защищать, Отчизну, детей не забирают. По пальцем пересчитаешь, кто из богатых на войну попал или без вести пропал…. Ничто успокоить сердце не сможет. Душа на струпья разрывается. Сыночку бы мать кормить, да детей растить, а не в могиле гнить. Забрали в армию молодым, красивым, полным сил и надежд на будущее. Всего год-второй, мол, надо Родине служить, а вернули - в могилу положить.
Три старушки из погибшего села, каждый день на могилы приходят. Порой подолгу молчат, как статуи сидят, молча с кровинкой своей разговаривают. Порой навзрыд рыдают, порой просто вспоминают, как растили, учили, в армию всем селом проводили, потом весточки ждали. Сообща письма читали. И как гроб с телом убитого встречали. Взметаются к небу морщинистые руки. Из сухих губ возносится молитва:
Скажи мне, Боже, как теперь мне жить?
Кто мне старость мою согреет? Ни внучат, ни невестки. Как былиночка в поле, одна.
Кто мне в предсмертный час
От слёз высохшие глаза закроет?
Кто в могилу опустит мой гроб?
Кто на холмик могильный придёт?
Те, что сына забрали, жируют,
Богатеют день ото дня.
Скажи мне, Боже, а кто же накормит меня?
Сын был ведь один у меня!
Как, Боже, понять мне тебя?
Ты их грехи разве не замечаешь?
Платить лишь меня за грехи обрекаешь. А убийц оберегаешь?
О, святые Небеса!
Отчего, Боже, небо серо и безмолвно, прячет солнце за тёмные тучи,ответ не даёт, а мать вопмёт: Скажи, почему так разнится кара твоя?
Как я могу верить теперь в тебя?
Срарушки замолкли, смотря в небо. В глазах огоньки тревоги и мольбы. Под глазами серые круги, в разбегающихся чёрточках морщин Седые пряди теребил лёгкий ветерок, а небо молчалотусуя облака Что это? Знак неизбежности судьбы или посыл смирения и покорности?
Подкосились коленки и рухнули матери на безмолвные могилы. Могильные холмики дрожащей рукой обнимают. Нет ответа на скорбный вопрос.
Рыдает рядом иатери-подружки. Третья старушка от неба глаз не отрывает, сбившийся головной платок поправляет и петь продолжает:
Отчего ты так усроил , одним рай на земле, другим скорбь и горе. По какому праву детей отняли? Кто им дал право так поступать? Чем они это право заслужили, нас в стаданья загнобили, своих чад, безопасно, в роскоши укрыли?? Почему ты это сотворил, несправедливость хомутом на нас положил?
Нет на Земле безгрешных, почему ты лишь беззащитных караешь? Их же убийства, грабежи, насилие не замечаешь? В грозе твоей поднебесной, Господи, я слышу не раскаты грома,
А разрывный грохот боя.
Во сне и наяву я вижу сына в окровавленной траве.
Он шепчет: «больно, от пуль я не могу, мамочка, спаси меня, я очень жить хочу».
И умирает!
А рядом падают под пулями такие же безусые мальчишки,
Вчерашние школьники,
Что плакали от страха при наборе.
Их тоже где-то не дождётся мать.
Я просыпаюсь и кричу,
Телом и душой спасти его стараюсь.
Но бессильна…
Не спасёшь и у смерти жертву не отгнимешь….
Безусый милый мой сынок –
Он только школу лишь окончить смог,
Он строил планы на учёбу,
Был по мальчишечьи влюблён.
По осени, Сыграть мы свадьбу собирались,
Как только он домой из Армии придёт.
Хожу я в церковь очень часто,
Но боль утраты всё сильна
И молитва не спасает.
И так живу, от часа в час,
Пью боль невыносимую глотками.
А те, что отняли сынка смеются,
В роскоши, гуляют
И у других, таких, как я,
Жестоко сыновей от сердца отрывают.
Как нам, матерям, теперь жить?
Как я могу, скорбя, принять твой мир любя? Голос старческий запнулся. Разве можно осуждать горем согнутую мать?. .. Затих ветерок, онемели уста. Кругом царит кладбищенская тищина. Ответа нет на мучительные слова . Осудить этот вопль может тот, кто смерть не ощутил, кто землю в могилу сына не кинул, кто сидит за солдатской спиной, чистый, гладенький и живой. Ты ж в окопе, не плакал, а он бы, под снарядом и дроном,завыл,
Как в капкане затравленный зверь Песнь матери, ручьём страданья, продолжалась:
« Царит вокруг меня не справедливость, горе и обман. Мой без вести пропавший сын,, чую, тоже там. Однако, если без вести пропал, ответ: нет тела и не будет дела. Боже, Я же верила в твою ко мне любовь, ты в жертву дал себя за нас. Так в церкви говорят, а наяву в плясках смерти, вижу ад.
Сухие, скорбные фигуры прижимаются к могильной земле и вот уже , горем убитая мать, вновь, начинает к небесам взывать:
«Мой сыночек в могиле, ты слышишь меня?
Я горюю, мне больше тебя не видать.
Как мне жить без тебя?
Ты слышишь меня?
Мне не дано тебя, сын мой обнять,
Пожалеть от души и как прежде понять.
Я сегодня цветы для тебя посадила.
Те, что ты очень любил и подрушке своей приносил.
Помню я, как мне приносил ты гостинец.
Протянешь, рукою обнимешь.
Потом поцелуешь и ласково скажешь:
«Тебе, дорогая, спасибо за жизнь,
А могла бы и выкинуть в таз медицинский
А вот каким стал я - спасибо тебе!
Ты самая лучшая мама на Земле,
Живи только долго, на радость мою.
Тебя я, родная, от бед и болезней, поверь, сберегу».
Как жить мне теперь сироте одинокой,
Скажи мне, мой милый сынок?
Я припала к могиле , хочу оглянуться,
Вдруг, всё страшный сон и сынок мой живой.
Как, виденье, стоит за моею спиной.
Как мне жить без тебя, посоветуй сыночек!....
Не разлучная с песней старушки, сидят, рука в руке, ладонь в ладони, в поблекшие глаза набегает слеза, и думка у них одинакова….. Одна, чуть поодаль, хватающим сердце мотивом, сына пропавшего зовёт. Пропал без вести парень - нет о нём известий, но мать ждёт - песней зовёт.
Её тоскливый, трепетный, пронзающий душу, грудной, чистый голос, потрясающей болью, взмывал над погостом туда, где воздух пропитан муками вечной, тревожной безвозвратнойпечалью.
Заунывно тянулись песенные слова-фразы, слагаемые из сочившейся сердечной раны материнского отчаявшегося сердца, Просили сына вернуться к матери.
«Буйный ветер помоги,
Тучи чёрные пронзи в поднебесье,
К сыну зов мой материнский донеси,
Теплоту и любовь, всепрощенье и скорбь исстрадавшейся мукой души.
Передай это сыну, успокой его боль.»
неожиданно пахнул вихрь,пробежав по могилам погоста
Тело Поющей женщины закачало , как колыбель, но она удержалась на ногах, не упала, вихревые потоки Степановна выложила слова песни, не совсем в рифму :
« Качает, кладбищенский ветер мою безисходность, тоску-печаль, отчаяние -, сдувает,
Шепчет: «Слёзы утри.
Тело сына твоего , колыбелью качаю,
Заберу его боль иступленья, дам надежду избавленья!
в ушко сыну пропою:
«Мама любит его, ждёт, надеется, верит-вернёшься,
дом родной ожмдает тебя».
Тягуче, слёзно, монотонно лились слова, растворяясь в мелких переливах без цветных волн зависшего, безмерного пространства.
Ветер, как живое виденье, нежно плечи старушек обнял, . перед их глазами мелькнули дорогие лица ощутили они : сыновья здесь, оглянитесь! …. матери, враз оглянулись и ждут: может ветер вернётся и образ сынов принесёт.Но видения не повторились.
Рано состарившиеся женщины, отрешённо горестно, смотрят большими сухими глазами, от слёз потерявшими жизненный цвет. Но сыны их не пришли назад - они мёртвыми в земле лежат.
Солёные слёзы капельным узором набежали друг на друга, скатывались проторёнными дорожками по щёкам. Непроизвольно подёргивалась синяя, набухшая жилка под сетью мелких морщин нижнего века. Застывшая печаль беспредельного горя, вечного, безмерного страдания, как клеймо, в мимике, жестах и улыбке.
Однако, поблекшие глаза ещё светились глубинным, проникновенным мягким светом. Глубокие старческие бороздки ломали красивые, в прошлом, черты лица, намертво стирали природную красоту на серо-мраморном лике.
Бледный, измученный тоской и думами лик, бессильно опущенные на колени руки с синими разводами вен, говорили о трудолюбии и безвременном старении скорбящих женщин. В потухшей Степановне не узнать прежнюю грациозную, пластичную, стройную, говорливую веселушку Ольгу, что пением поражала, восхищала зрителей в концертном зале Дома Культуры. Нынче её траурная одежда подчёркивала сельский, кладбищенский настрой погостаумирающую панораму деревни, жестоко и тупо без войны разрушенную
Рядом уныло, нескладно подпевали с ней пришедшие подрушки, тоже в трауре, как и она, постаревшие от печали и горя. Женщины понуро сидели на скамейке у могил. С могильных памятников на них смотрели молодые, красивые, полные жизненных сил, парни в военной солдатской форме.
Ветерок по прежнему веял между могилами, освежая прохладой погостную тишину. Холодный, свинцовый свет неба не согревался солнечными лучами, давил невидимым прессом, угнетая настроение.
Перед женщинами на деревянных самодельных столиках, вплотную с могилами, разложено скромное поминание о погибших воинах. Еда, что солдаты любили: постряпушки, что они обожали, квас, домашние овощи, компот, немного спиртного. Вокруг, памятники усопшим, могильные холмики с крестами, венки, цветы, свежие и увядшие от времени. По окраинам кладбищенского ограждения, зелёный ореол листвы кустарников и раскидистых деревьев.
Над кладбищенским фоном скорбный напев звучал трагически тревожным, тягостным набатом, терзал кровоточащую душу…. Хором старушки пели поминальным тоном , тут же слагаемую ими пескю. Сочувственное эхо разносило:
«Безсердечные, гнусные, Нелюди, растоптали судьбу,
Жизнь несчастьем размазали, развязали в войну, она Родине узел тугой
Да прихлопнули сверху ногой. На смерть , не имея на то права, солдат,, на смеерть за своей наживой послали, в войну заиграли, народ не спросив , над нами , , смеясь, издеваются. Жирный навар на этом взяли, трусливо в бетонные норы, за спины солдатушек спрятались. Деньги- Бог их. Жить хотят, богатством наслаждаются , крепостные времена возвращяются.
Не для них я сыночка растила,
Не для их карманов орлёнка взрастила.
Отобрали, забрали, на чужую войну снарядили,
В чужой сторонушке убили»…
Песня то затихала, то взлетала со слёзными надрывами, коробила сердце и тело до последней клеточки, навевала тяжкие мысли, душила, рыданьем перехватывала дыхание. Кладбищенский бомж, униженный и затравленный, прихрамывая на одну ногу, не спеша подошёл к поминающим сыновей женщинам. Немытое тело испускало едкий запах пота. Грязная одежда, порванная во многих местах, висела клочьями. Однако, открытое добродушное лицо, вопреки всему, поражало своеобразной, обаятельной, сугубо русской харизмой. Широкая, располагающая к себе, улыбка, обнажала крепкие, белые, целые зубы, несмотря на солидный пенсионный возраст. Ему бы бороду да рубаху подпоясанную,
был бы чистый прототип древней Руси. А сейчас, загнанный обстоятельствами времени, человек без определённого места жительства. Сколько их сотворила Нынешняя жизнь… Едва ли кто правдиво сосчитал. Рухнула Могучая Держава…..
-« Береги вас Бог, матери! Почти каждый день вы сюда приходите, часами сидите, не устали ли от горя? Отдохнули бы. Ничего не вернуть, не изменить! В небесном вечном чертоге сыночки почивают - оттуда не вернутся, сколько не плачь, не зови! Кто-то за них звёзды на погоны получил, кто-то деньги большие в карман себе положил, а вы всё горем побитые, по кровинкам своим тоскуете! Сколько же вас таких мыкается! Пуля не спросила, за что молодую жизнь на корню обрубила. Пожизненно тяжкое бремя на вас наложила!.. Много нынче стало умирать: кто от болезни, кто от химии в питании, кто от недоедания, кто от старости безрадостной. Самоубийства участились. Места уже нет хоронить несчастных! Вот времена настали!»
Одна из женщин, высокая, смуглолицая, с ярко выделяющимися, бездонными, синими глазами, подёрнутыми пеленой не проходящей тоски, кивнула на расставленное поминание:
- «Помяни, Прохор, наших сынков! Я к вечеру баньку истоплю, приходи помыться! Пропах потом - за версту несёт.
-« С рождения такой знак судьбы имею! Повитуха, как приняла у матушки роды, сразу сказала:«не будет с него толку». Так и получилось!
-« Знаки судьбы и на благо себе повернуть можно. Помоешься, отпаришься и опять мужик хоть куда!»
- «Спасибо, Мария. Как в старину, многострадальной Руси, старцев на ночлег люди принимали. Ныне не пустят, боятся и не без основания. .. Ты бездомного опекаешь. Такая редкость нынче, даже в деревнях Такое как золотая песчинка в песке! А то и понятно, боится убьют, бродят всякие личности бродят и ограбить могут. Живём ныне не по писанным законам, а по самоуправству власть имеющих.»»
Бомж выпил стопку, закусил пирожком. Мария вздохнула:
- «Мир не без добрых людей. Ты поможешь и тебе помогут. Таков закон Вселенной. На том свете добрые дела тоже всем зачтутся. В церковь приносят вещи для бедных. Вот и я для тебя кое-что припасла. Помоешься, переоденешься. Гляди, и жениться можно!»
Горькая шутка вызвала лёгкую улыбку у женщин.
Прохор поклонился Марии, почесал затылок, метнул бцстрый взгляд к поющей старушке. Та медленно раскачивалась вперёд и назад, не обращая ни на кого внимания., пела, прикрыв веки, как в забытьи. Прохор перевёл глаза на подружек, понимающе кивнул. Одинокий голос рассыпался скорбной трелью:
«Во вражий плен мой сыночек попал,
Ворог руки ему заковал,
В одну связку с другими рабами связал»…
Стоном вырывались слова из потрескавшихся губ:
«Мой сыночек, родной, возвращайся домой»»…
Бомж сверкнул слезой. Растущее изнутри чувство сострадания пробирало до мурашек, отзывалась на напев каждая клеточка исхудавшего тела.
- «У Степановны так о сыне и нет вестей?»
Мария отрицательно покачала головой:
- «С той поры, как проездом солдат забежал - скорословом сказал: «свои продали в рабство сына твоего Максима, я сбежал, его поймали!..Так больше и нет ничего о нём…. Степановна, вроде, как бы, умом тронулась, поёт, да зовёт!
- Сколько лет ничего не слышно. Извелась, горемычная, песней всё зовёт сына!»
-уточнила рядом сидящая старая мать., ласково провела ладонью по земляному холмику, погладила сына:, прикусила губу.
- «Да, бабоньки! Помню ваших ребят: кровь с молоком парни были, под стать богатырям, что на картинках рисуют. Толковые ребята, да весёлые, шустрые, бойкие, с детства друзья - не разлей вода. Максим Степановны да Ванька твой, Мария, Андрей Раисы везде троицей ходили походкой, словно пританцовывали, девчат задорили. Девки за ними табунами бегали.. Разом и в Армию ушли, разом и в одной части служили. Ванька с Андреем домой в гробу вернулись, а Максим без вести пропал, а вы безвинно страдаете, смириться бы вам надо. Устали, поди? А то умом тронетесь, как Степановна. Она всё поёт и поёт - сына домой зовёт! Скучаете, тоской себя пожираете.»
- «Не тронулась Степановна умом, а отрешилась, ушла в себя. Светлый человечек она, но тихий и подавленный - поёт и ждёт!
Мрачная повседневная жизнь клещами, мукой душу, сердце сковала, но надежду оставила. Искорка Божией Благодати на ней! Лицо морщинами покрылось, с виду вроде бы страшным стало, а душа изнутри тёплая,добрая.»
Прохор почесал спину, вновь приложился к стопке трясущимися руками. Горячительный напиток развязал язык мужику. Знающим тоном, словно, с трибуны, начал рассуждать:
- «Да, была раньше организующая сила, а ныне замер задолбленный люд! Жутко смотреть, что творится вокруг, нищета, убожество, безработица. Продукты, словно, в музее экспонаты, только смотри, руками не трогай. Цены нещадно кусаются. Потому и пью,» -
ораторствовал бомж, вновь наливая стопку.
Женщины молча наблюдали за ним, провожая глазами его худую руку с наполненной рюмкой спиртного, что быстро опрокидывала в щербатый рот. Даже Степановна снизила пение до шёпота и перевела выцветшие глаза на присутствующих.
- «Ты бы, Прохор, в церковь сходил, попросил Господа от злого недуга исцелиться!» -участливо предложила Мария.
-« Оттуда и иду! С батюшкой вашим,Виктором, в разговоре скрестился. С прихожанами помогал я по храму работать, а потом отец Виктор предложил нам покаяться. А за что я каяться буду? За то, что при той власти, как человек жил, бесплатно учился, лечился по санаториям и в домах отдыха время коротал? За что каяться? Это не покаяние, а добровольный, откровенный донос на самого себя. Ответил я вашему батюшке, каюсь, мол за то, что народную власть не защитил, за это каюсь! Он как на меня зенки выкатил! Из них на меня аж огонь полыхает, из орбит выплёскивается! Ей Богу, чуть не прибил! Что с него взять? Поп - он и в Африке поп!»
- «Исповедуйся, легче станет!»
- «Не пойму вас, бабоньки, про исповедь. Какое может быть облегчение, если горя клеймо на меня жизнь поставила? Покаянием,Боль выложу, а поп потом всё подозрительное кому следует донесёт. Сам себе могилу выкопаю Не исповедь это, а контроль за мной, кабы я чего не натворил! Вы вот этому попу в домработники всем селом подрядились. Убираете в доме его, моете, стираете. Про уборку в церкви уж не говорю, даже хлеб для него печёте, а взамен что получаете?»
-« Во славу Божию трудимся! А исповедь тайная, сказанное при батюшке остаётся.»
« Тайная, говоришь? Попробуй ляпни против шерсти, сразу цену тайны узнаешь. «Во славу Божию бесплатно трудитесь?, с сарказмом повторился Прохор
- «Во Божию ли Славу, а не на карман отца Виктора? Вон дом какой отгрохал ваш батюшка, машину дорогущую купил, а вы полунищими стали!»
- «Душу отец Виктор нам лечит, заупокойные молитвы сынам читает, при каждой службе поминает.»
- «Не поминает, а вас, дурёх, обирает! Имена, подобные Вашим сынам, прихожане в своих требах заказывают. в требахимён не мало, но поп одно похожее имя проииносит, да только один раз называет. Аты стой и думай, назвал имя твоего сына или другого по требе, а?»,
бомж гыкнул, словно, уличил, поймал на месте.
-« Озлобился ты, Прохор. Вот за то и покайся!»
- «Хату, что у меня хитростью смошенничал местный бизнесмен, всеми уважаемый депутат, а вернее, назначенный без избрания, Дмитрий Александрович Ломачёв, мне вернут, если покаюсь?»
-« Сам ведь виноват! Что ты на него взъелся? Дмитрий Александрович очень уважительный, красноречивый бизнесмен, не верхогляд, на всех производит хорошее впечатление, . Ну, пусть ставленник свыше, зато всегда везде выступает, обещает, что деревню из упадка поднимет, как бюджетные средства получит. Правда, внешне, лицо шельмоватое: нос большой, всё время им шмыгает, да жвачку жуёт. Коровушки наши, от природы, всегда жуют, но человек постоянно жующий - странно как-то!»
- «Ну, и глупые, доверчивые же вы до наивности! Ваш порядочный в депутаты, к кормушке, пробрался-присосался, что бы карман свой набивать, а не вам помогать. Врёт - что дышит. Сколько уж лет обещает село оживить, а воз и ныне там. Землю у вас задарма скупает, говорят, чуть ли не дом публичный для городских построить на берегу нашей речки захотел., И построит, прибыль будет, что надо, а наше село обещаньями, ещё минимум лет 10 поднимать станет. Для того и хлопочет – лапшу нам на уши вешает. Всю бывшую колхозную землю скупил, прихватизировал.. Психотропными веществами что ли вы обработаны.?. Люди говорят, такие вещества везде распыляют везде , даже с самолётов. Магазины обрабатывают. Недавно мужики узнали - все средства на благоустройство села себе присвоил ваш депутат. Комиссия, вроде, разбирается. Да не верю я им. Затрут, замажут, откат получат и дело закроют. Рука руку моет. Вот и я на хорошее от него впечатление повёлся. Он как носом шмыгнул - так у меня хаты и нет. Объегорил и всё по закону! Приторный, бессовестный, подлый, хабальный мужик! В любом законе для себя лазейку найдёт - благо, сейчас все законы для богатых пишутся. Простой люд им для чёрной работы нужен, как покорный, смиренный, безграмотный, безвольный раб, чтобы не мог, критично, положение своё осознать, оценить, за себя постоять.. Как при царях было. Та немецкая династия и капли крови русской не имела, говорить по-русски не могла. Если Бог поклоняться царям велит - то хоть царю русскому. Бывали в старые времена и богатые, что простой народ жалели, о страданиях и нищете низового люда говорили в романах, газетах писали. Да только всё по кругу ходит! Ничего, сколько вор не ворует, тюрьмы не минует! Вы, бабоньки, к этому «хорошему» депутату-ставленнику, присмотритесь! Глаза хитрющие, наглые, ходит господином, сидит вальяжно с царским видом, как на троне. За затылком, бесовский лик выглядывает-охранник. Сам он чисто антихрист – дождались! Вот кому очиститься надо!»
- «Не гневи Бога, Прохор! Можешь - борись, а не можешь – смирись, так в народе пословица ходит.
- задушевно проронили старушки - -Дом потерял, вот от нервов всё плохое емумерещится! Уж не белая ли горячка у тебя началась?»
- «Вы чё, бабоньки? Я в своём уме. Пью спиртное, но меру знаю. Посмотрите вокруг себя, кругом нажива царит, все чиновники гребут, воруют, на чужом горе зарабатывают. Кормушечников развелась тьма тьмущая, а люди плохо живут - всё хуже и хуже! Продал ваш депутат душу дьяволу, как и все прикормыши, пресмыкаются, души нечистому продают, лишь бы ближе у кормушки быть! Точно видел: бес за депутатским затылком Ломачёва сидит! Потому и творит онтакое. Он всё жиреет да земли скупает! Так вокруг носа обведёт, что не сразу разберёшь, что к чему. Стяжательству и жадности нас в Советское время не обучали. Откуда только такие берутся и как их Земля носит?!»
- «Из обстоятельств вылупляются, из живого начала человеческой плоти. Разные мы по совести и моральным устоям жизнь строили? Хватка и удача не в каждом заложена, а без неё не обогатиться»
- философски рассудила Мария.
Прохор подхватил:
- «Истинно! Только в человеке подобные черты зарождаются и размножаются. Сколько денег не хапнет - всё мало! Сострадание к ущербным людям начисто погубили денежные знаки…Знамо, во все времена за богатством люди гоняются. Сколько крови проливается! Тяга всесильная, не остановишь!»
- «Каждый может из нуля превратиться в короля. Ум да смекалка нужны» - резонно вставила Раиса.
Горько и едко усмехнулся Прохор:
- «Что ж ты не королева, всё ведь это у тебя есть?»
-«» Была и я в депутатах, только мы тогда о людях, да родном селе думали - вон какое благоустройство было - центр, как в городе. Лечились, учились, кинотеатр строить собирались Всё кануло, одни развалины остались.»
Прохор одобрительно покачал головой. Мария продолжила мысль:
- «Выбирать достойных надо депутатов, разбираться, что к чему.»
- Выбирать»? - Прохор аж подскочил,-
Смеёшься что ли? Вчера с дружком на просеке сидели о том же говорили, в правду мол надо вершить. Знаешь, что он мне в ответ сказал: о правде? Народ уже пословицу сочинил: правда такая же, как выборы в России. Шило в мешке не утаишь. Пословица ещё: «в России дураки, да непроезжие дороги!». Я бы добавил: дебилы – безмозглые. Потому и скатились до уровня африканской жизни, потонули в нищете!»,
-«Африка нас уже перегоняет, зарплаты там больше наших, развиваются страны Африки, не то что мы. только выборы у нас , как в банановой республике.
Вчера встретил вашу Зинку – одноклассницу. О ней вся школа сокрушалась. Слезами она развязывала узел страстной, порочной любви, вот инвалидом и стала, одна ребёнка растила. Тоже сына на войне потеряла, а голосовать ходит за них же, что ребят забирают. Спрашиваю: ты соображаешь или без мозгов живёшь? У тебя, инвалидки, не имели права Пашку твоего в Армию забирать, а забрали, что тебе о нём написали, а? Отвечает, со вздохом: мол из Армии сбежал, а на самом деле, сослуживцы видели, как Пашку в окопе убили, Понимаю, баба не всегда за дитя мстить может, нынче и мужики такие, прижухлые, молчат. Водку пьют, да баб бьют. С Кавказа пример брать надо. Там кровь кровью смывают, а ты, тупоголовая индюшка, за них голосовать ходишь? За кого голосуешь, дурра!? Без сына, одинокая? За тех, кто твоего Пашку убил. Что бы денег не платить, в беглые его записали. Что бы тебе сказал сейчас за твоё голосование убитый сынок?»Наступило неловкое молчание. Разговор принимал опасный оборот.Раиса взметнула рукой, как ьы отрубая ненужное. Прохор пытался возразить, но она быстро налила стопку, подала бомжу, спросила:
- «Если бы ты Прохор, разбогател, то ли бы сейчас нам пел?»
Женгщина ласково попыталась увещать бомжа.
-« Я бы для бездомных приют открыл, бесплатно стариков и детей лечил. Мыслимо ли при таких богатствах страны, столько нищих, бездомных иметь? Сколько ещё больным детям с протянутой рукой, в телевизоре, побираться, нищим по помойкам лазить? Вон их сколько стало! Никогда при народной власти страна такого позора не видала.»
- «Ой ли? Да где бы ты, на всю эту бедноту, таких денег набрал? Бедным помогать, богатым не бывать!»
«Смирисьпрохор, плетью обух не перешибёшь,
Раиса уводила мысли захмелевшего в сторону, не давая сосредоточиться на очередном факте критикуемой им жизни села. –
Голова у тебя, Прохор, не из худого помела, да от водки чисто, сейчас не соображает! Зачем колхозный выделенный пай пропил? Мог бы хатёнку купить!»
- «Мог, да не смог! Умная мысля приходит опосля, поздно опомнился,» - виновато ответил Прохор моментом забыв, о чём хотел говорить
- «Говорят, у тебя где-то сын есть. Поищи его!»
- «Стыдно мне перед ним, бабоньки! Я ведь его в детский дом сдал после смерти жены. Не простит!»
- «Вот и наказание небесное тебе испытание дано. Руки золотые были, а сейчас трясутся. Горло лужёное, сквозное, водку в него льёшь, наружу всё выливается…
Молись в церкви иконе «Неупиваемая чаша». Есть Бог, Прохор, запомн»
-« Угу!», запутался бомж. Подхватив мысль Раисы, старушки наступали:
«А батюшка наш посредник между Богом и людьми, так, он себя величает»?
Прохор вновь вздёрнулся Хмель не давал ему уступить:
«Посредник, говорите? Так он вам говорит, глупышки вы старые.
Где вы в библии или заветах, про попов читали? Христос с собой деньги носил. Нищим раздавал, бесплатно лечил, исцелял людей. Апостолы своим трудом на хлеб себе зарабатывали. Святые народу помогали, денег не брали. А сейчас духовенство поборы с вас берёт и не малые. За всё плата: крещение, венчание, дом осветить, даже в церковь сходить - без пожертвования не сходишь. Всё это духовники для себя придумали. Я и сам знаю, что Бог есть. Только между Верой в Бога и церковниками, в моём понимании, большая разница,» - заключил Бомж, заполняя последующую стопку и нюхая пирожок.Затем поднял вверх бутылку. Спиртной жидкости в ней было не видно. Проъор , с сожалением, отбросил бутылку в сторону. Она звякнула между могилами.
Глаза Прохора посоловели. На лице пропала напряжённость. Носогубная складка, словно, расправилась, с плеч свалился груз. Обманное спиртное облегчение притупило голову, он слышал, но не воспринимал поучительные слова , лишь доверительно. Он полностью смирился со своим положением и не верил, что что-то может для него измениться. Пьяно улыбался.
- «Потому, Прохор, и жизнь у тебя кувырком! Мысли-то твои крамольные, бесовские! Оттого и бес тебе мерещится!
- «Ты, Мария, не жури мужика, не разобравшись. Не нашёл он правды по делу своему, озлобился. Не он первый, не он последний с горя бунтует, водкой боль заливает, а потом ещё больше страдает!» , заступилась Раиса
- «Я, искренно, в Бога верю, молюсь утром и вечером, по телевизору церковные службы слушаю, а в церковь не хожу. Не хочу за немецкого царя молиться. Сколько горя они на Русь принесли! Всю нашу историю исковеркали в свою пользу! Специально Россию отсталой страной держали. Лишь себя, да высшее сословие обогащали. Простой люд только молиться заставляли. Всё точно, как теперь», красноречиво, чуть заплетаясь языком, оправдывался Прохор.
Раиса по отечески стала наставлять бомжа:
- «Бог есть, не сомневайся, Прохор, молись ему своими словами, только всей душой, через сердце. И он поможет... Мария тебя опекает - это ведь тоже знак Божий! Только ты не понимаешь об этом!»
-« Бабоньки, вы правильно рассуждаете. На том свете сыночки ваши под крылом Бога, встречи с вами ждут!»,
- со слезами в голосе заключил Прохор, утирая рукавом захмелевшие глаза.
Старушки понимающе кивали головами, тоже смахивая кипевшие слёзы. Ольга ,молча, на говоривших, переводила взгляд с одного на другого и вновь запела. Приятный, грудной голос Степановны, медленно и плавно повышал тональность, тревожно, тоскливо содрогая души. В сердечных звуках песни изливалась боль, тоска, печаль, бессилие страданий. Степановна мучительно пела колыбельную над смертельным одром кладбища:
«Саднят тебе ручки белые» раны кровавые.
Вороги над тобой издеваются, измываются,
В сырой яме гноят, потешаются…
Нет в них жалости, сострадания,
Не щадят они твою молодость…Гаснешь ты свечой догораешь, о доме родном помышляешь»….
Старушки вытерли платком глаза. Как мираж перед ними всплывали улыбки живых сыновей, блеск родных глаз, вихрастые, не покорные волосы, молодые голоса сыновей, полные жизненной силы, звучали в голове ясно, реально, словно были кровинушки рядом.
Память страдающих матерей у каждой одинаково листала прошлые события, ярко вспоминала, как сыночки сделали первые шажочки, как матери их оберегали, что бы чада не упали! Парни взрослыми стали, а для матери всё карапузики. До сих пор горемычные помнят, каким голоском дети кричали, когда после родов чадо на руки взяли! Радость такая всколыхнулась, как дитё к груди прикоснулось! Не описать трепета сердца материнского к своей детинушке, чувства душевного, тепла от детского дыхания, беззащитного тельца, когда мать прижимала родившихся сыновей кормить к груди своей, а они, новорождённые, нежными губками ловили материнский сосок. Утробная пуповина навечно связала мать и дитя. Взывала вопросом истерзанная душа: почему же их разлучили? За что воевать заставили? Разве для смерти матери их растили, выхаживали, взрастили? Забрали, оторвали, не спросив для чего, от матери родных детей, послали на смерть в чужую страну. Не могла отчаявшаяся мать своего сыночка защищать! Осталась сиротинушкой, в холодном поле, одинокой тростиночкой! Ветер глумливый былинку под корень ломает, безвременно в могилу загоняет. От воспоминаний женщины заплакали навзрыд, безутешно, голосисто. Глотая слёзы, жаловались бомжу, почуяв в нём исреннее соболезнование. Они были одиноки, дома их никто не ждал:
- «Куда нам деваться? Мы сами почти от горя - тоски, как Степановна, стали. Раны матери не заживают. С первого пеленания до дня похорон, до мелочей всё помним. Сколько ночей не спали, больного дитя выхаживали, на стульях в больницах у детских кроваток спали Хлопотно в школу провожали, ранки от ушибов, ссадин заживляли, ребячьи драки меж собой усмиряли, девчат их обсуждали, в невестки примеряли! Сколько дней-ночей бессонных переживали, когда сыновей на службу в Армию забрали, как домой ждали, о внуках мечтали!
Огненной молнией сердце прожгло, как в чёрный день известие о смерти сыновей пришло! Чёрный Траур матери, пожизненно, одели, туманом безутешной печали, радость жизни враги отняли. Гнетущая скорбь подточила, здоровье забрала. Забыта улыбка и смех. Как случилось, что сынов убили - толком так матерям и не сообщили.
В резонанс материнского горя, бомж изливал свою душевную боль:
- Ваш депутат-ставленник Ломачёв, бизнесмен Дмитрий Александрович, в лицо мне резанул: «страна теперь - наш личный бизнес. С каждым годом мы живём лучше, а вы хуже! Так и будет! Мы вам за революцию мстим и вас, бывших голодранцев, судим!»
Они нас судят видите ли, а за что судят? За то, что 70 лет народ посмел жить по-человечески? Лапотную Россию, безграмотную, немытую, нищую за полвека Великой Державой народ сделал! Науку, медицину, учёбу, образование, что бесплатно было, на высший уровень подняли! Про безработицу не знали! Бесплатно, жильё, отдых в санаториях, домах отдыха получили, детям детство создали, а сейчас всё у нас лентяи забрали. За бесправие, зверство гражданской войны мы их судить не должны? Мы их судить не должны за столетия крепостного рабства, нищеты и горя? Народ судить не имеет права за массовые казни крестьян, расстрелы рабочих, столетия морального бесправия нищих и голодных? Каково, а? Вот какие они себе права присвоили? У них есть право судить, а у нас его нет! Средний, мол, уровень жизни в стране повышается! У них да! А у нас, как в анекдоте. Один ест капусту, другой мясо. В среднем получаются голубцы.
Беспросветная обида высказываний Прохора, граничила с истеричными выпадами, теряющих рассудок. Бесполезные, безнадёжные речи человека, выброшенного на обочину жизни, дополнительно сыпали соль на пожизненные раны.
Скорбно Мария поджала губы и по-женски, безнадёжно, сдавленно, проговорила, переводя разговор, что бы Прохор дальше не распылялся:
- Вот сегодня Раиса награду на могилу своего Андрея положила. Что нам от этой награды? Не кормит, ни греет, по дому не помогает, старость нашу не согревает!
- Правильно Мария сказала, - поддержала подругу Раиса,
- Одни, как перст! Похоронить некому! - Раиса вновь утёрла слезу.
- У тебя, Рая, хоть Сергей остался, младшенький твой. Женился, внук растёт, продолжение рода. А у нас со Степановной продлить род некому!
- Что ты говоришь, Мария? А то не знаешь, какая у меня невестка? Проклятье это, а не невестка! Я тоже себя надеждой успокаивала, мол, хоть один сын, но живым остался. А он под такую бабью пяту попал, всё равно, что пропал. Раб семейный, да и только! Личности своей начисто лишился, волю потерял. Невестка им управляет, по-своему наставляет. Серёжа даже говорит её словами. От меня совсем отдалился, словно я ему чужая. Соня, жена его, требует имущество на внука переписать. Истерит по каждому поводу. Думаю довести до инфаркта старается. Нервы сына, как на лебёдку наматывает. Перепиши на неё или сына, внука моего, имущество и всё тут! Что с ним самим будет и со мной, матерью, вовсе знать не желает. Я сыну одно, а он мне Сонькиными словами другое! Мол, я тебя не брошу - где я буду, там и ты!
- Под забором что ли? - с укором дополнила Мария.
- Эта Соня только под себя гребёт. Оберёт Серёжку и выгонит на улицу. Сама, как опекун сына, имущество к своим рукам приберёт!
- Знаю про это. Хитрая её семейка! Соня совсем не та, какой представляется.
Не сразу я уловки её поняла. Она ведь мне капли лекарство ни разу не дала, когда болею. Стакана воды не подала. Одно сыну твердит - перепиши на внука имущество! Боится, что вдруг дом церкви отпишу или кому чужому за уход по старости!
- Ваши бабьи схватки вся деревня знает! Только было бы за что грызться, вовсе не богат Серёга. Правда подворье у вас отличное, не меньше миллиона стоит,- вздохнул Прохор, наливая очередную стопку и добавил с горьким вопросом:
- И кто только в общество раздор такой внёс по квартирным делам да имущественным спорам? Не было такого. Не было при Советской Власти. Наследство делили, да - это испокон веков ведётся. А вот так, до крови смертной биться, не было. Думаю не зря так сделано, что бы мы в личных тяжбах, как в трясине увязли, на общественные спросы уже и сил не оставалось, что бы друг у друга изо рта кусок отбирали!
Прохор вновь промочил горло спиртным, помолчал и проговорил с тяжкой ностальгией в голосе:
- Раньше стариков уважали, место в транспорте уступали, Тимуровцы приходили, по дому помогали, сослуживцы навещали. Нынче старьё ничьё. Малоимущих стариков обижают. Куда не пойди, ухо востро держи - обманут, обвешают, обкрадут, а то и изобьют, если что не по нраву скажешь! - Прохор налил себе ещё стопку, откусил пирожок, продолжил:
- Намедни, меня наш местный бизнесмен, «пьянью» назвал. Так я его спросил: не Вы ли меня таким сделали? Всего до нитки обобрали, в нищету вогнали. От пенсии до пенсии дотянуть не могу. Тот нагло усмехается, исподтишка измывается, ехидно цепляет: обобрали говоришь? А на что пьёшь, где деньги берёшь? Завидуешь мне! Умом не вышел со мной тягаться!
- У него денег, как в кармане у дурака, махорки! От него деньгами веет, а от меня перегаром разит. Сам эти запахи чую. Прожалил гнусняк депутатский словами насквозь, как змея ядом! За свою обиду так ему в морду дать хочется, да не осилю его. Понимаю, презирает меня, унижает, за человека не считает. Зубы стиснул, отвечаю, как оправдываюсь, сам себя за это ненавижу, а отвечаю: поминаньями кормлюсь на кладбище, милостыней от добрых людей. А тот: вот ты пьянь и есть!
- Отыгрываются сильные на слабых и беззащитных!
Искренно посочувствовали старушки собеседнику, который закончил горькие свои излияния, сказал со вздохом, допивая из бутылки остатки водки:
- Знает ведь, что обобрал меня до нитки. Куражится, мерзавец! Уверен, жаловаться мне некому! Ничьё мы старичьё, ничьё!
- Хоть пенсию пока дают! Пусть грошевую, но дают!
- И то правда. А то в девяностые годы ни пенсий, ни работы, ни жилья. А мы ведь всю жизнь на государство положили, честно пенсию заработали. Не крали, не грабили, а лишь на государство трудились…
- Мой сыночек, родной, возвращайся домой! - нёсся ввысь призывной, горький напев….
Вдруг, сидящая Степановна встрепенулась, прислушиваясь, поднесла палец к губам. Кладбищенскую тишину наполнял странный звук, который быстро нарастал из-под земли, словно поднимались, трещали, лопались, скрежетали земляные пласты, а в небо взлетали тяжёлые бомбардировщики, набирая высоту полёта. Но это были не самолёты, и не гром с неба, а исходящий, глубинный перемежающийся, переливающийся звуками, густой, неземной шум, смешанный со звериным рёвом, трубным воем, грохотом падающих водных каскадов водопада. Создавалось впечатление, что вот-вот разверзнется земля, обрушится, осыплется в бездонные подземные пропасти.
Гул, тяжело рокочущий, нарастающий волнами, тяжёловесный - то становился однотонным, то смешанным, захватывающий слух, настороженным ожиданием выброса, сверхмощной внутриутробной земной силы, магической, невиданной человеку неизвестной энергии из самого центра Земли.
Мелко задрожал, завибрировал воздух пространства, понеслось эхо далеко за горизонт, пробивая синеватую дымку невидимым звуком, затихая на обширных просторах. Матовые облака грудились, принимая фантастические формы хрономеража живой природы. Чёрная пелена наползла на светлую облачность, приняла форму вздыбленного, летящего на крыльях, дракона. Воздух казался до предела наэлектризованным. Ни одной летающей птицы. Пространственная даль, словно застеклилась.
- Такого гула никогда не слышали, как из ядра Земли гул вырывается, солёным вкусом в пространстве распространяется! - испуганно прошептала Мария.
- Точно! Гул Земли это, с утра второй раз повторяется, гневается земля на людей. Сколько живу, такого не слышала, к чему бы это? - со страхом подтвердила Раиса.
- Может, самолётов стая летит? Новую технику испытывают! - вопросил Прохор.
- Нет, самолёты по-иному звуки издают. Здесь шум из-под земли вырывается!
- Гул Земли! - неожиданно громко произнесла Степановна, перестав петь - Земля за простой люд заступается. Пропиталась горем, страданием, плачем людским. Давит на неё скорбь, боль людей беспросветная! Тошно Земле, стонет она, возмущается!
- И впрямь, Земля шумит,- прислушавшись, приглушённо заключил Прохор - знаки Земля посылает! События или знамения ждать надо!
Гул постепенно угасал, словно, уходил вглубь Вселенной, рассыпаясь в необъятном земном пространстве, за видимой линией горизонта, пока внезапно не оборвался. В уплотнившемся, наэлектризованном воздухе растворялось невидимое, ощущаемое облако, туманом насквозь пронизывает людей, вибрирующими, слабыми колебаниями воздуха, которые сливаясь с биоритмами организма, заполняли естество плоти, ожиданием непредвиденного чуда.
Женщины поднялись, старательно прибрали за собой, остатки еды отдали Прохору. Тот всё ещё вслушивался в зависший воздух, остудивший его хмельную голову. Бомж протрезвел.
- Пойдём, Степановна, мы тебя помоем, да покормим. Поди опять три дня не ела. У меня дома борщ свежий! - грустно предложила Раиса.
Незнакомое явление внушало тревожные чувства. Раиса и Мария осторожно подняли безучастную Степановну и повели с кладбища. Степановна вновь надрывно запела в полголоса. В горьких нотах выплёскивалось одиночество безотрадной материнской скорби, как само непоправимое, безнадёжное состояние невозвратимой потери. Как сама совокупность человеческой трагедии.
Кроткие, покорные, сгорбленные возрастом, надломленные жестокой судьбой, худые, ослабленные старческой болезнью, побитые жизнью старушки, медленно шли, с трудом передвигая ноги под звуки нескончаемой, печальной песни израненного сердца матери, зовущей сына в родной дом из рабского плена.
Прохор расслабленной походкой, прихрамывая, пошёл в другую сторону, скользя глазами по могилам, но на кладбище больше не было поминающих усопших. Он остановился у плотно осевшего могильного холмика. Фотография умершей жены уже выцвела, а он так и не собрался её заменить! Совесть точила въедливым червячком. Мучительное чувство вины тисками сдавило грудь. Бомж заплакал, сел и слёзно запричитал, обвиняя усопшую, что не забирает его с собой. Только на кладбище Прохор мог расслабить внутреннее напряжение, стонущая душа просила возмездия тем, кто искалечил его жизнь, молил небесные силы о справедливости, высказывал потаённое, безрассудно желал мести за обиды.
«Чем я отличаюсь от всех, за что меня сделали бомжом? Разве доверчивость моя греховный порок? Разве верить совсем никому нельзя? Обзывают рвань и пьянь, быдло, дрянь, но ведь я человек. Я был человеком, пока мошенник не сбил меня в лужу на обочину. От бессилья своего я хамлю, дерзю, горючий материал в себе коплю - не дай Бог, кого убью. Но я не был таким, меня сделали таким!» - Прохор рыдал по-детски горько, безудержно, не утирая потоки слёз.
- Каешься? Покайся, полегчает!
Прохор оторвал взгляд от могилы жены, перевёл его на звук голоса. Высокий, молодой человек стоял рядом, держа в руках красивый, погребальный венок. Выправка, внешность, одежда говорили о состоятельной респектабельности подошедшего человека. Мужчина аккуратно положил дорогой поминальный венок на могильный холмик, поцеловал поблёкшую фотографию. Прохор застыл. Черты его лица мелко-мелко задрожали, веки задёргались. Руки, ноги свела судорога. Из раскрывающегося рта не мог вырваться звук. Бомж онемел.
- Ну что, батя, здорово! - молодой человек обнял и привлёк с себе трепещущегося Прохора.
- Федька!...Прости – наконец выдохнул бомж и повалился на колени перед мужчиной. Прохор целовал ноги сына и просил прощения.
Фёдор поднял Прохора:
- Ну, и грязный же ты, вонючий! Да ничего, отмоем!
- Как же ты таким видным стал? У нас в деревне только один бизнесмен такой!
- Приёмные родители на юриста выучили, свой офис имею. Родители мои новые, о тебе и маме всё разузнали, к тебе вот направили. Знаю, имущество, дом ты заложил, деньги вернуть не мог, всего лишился, бомжуешь теперь. Помочь тебе я приехал, на могилу матери сходить, с тобой поговорить.
Отец и сын снова обнялись…
Долго и сбивчиво Прохор рассказывал о себе, почему в детский дом долго не приезжал, а когда приехал, сына усыновили, адрес проживания не дали. Жену, сына потерял и запил с горя.
- Во мне, словно, слом произошёл, сломался внутренний стержень жизни. Напьёшься, вроде легче станет. Внутри напряжение снимается, безразлично всё становится, вроде забываешься! - как бы оправдывался Прохор. Но понимал, лишила его водка всего, побираться на кладбище привела.
Фёдор слушал не перебивая. Такая тяжкая, грустная история не единична, сколько чистых голов водка замутила, сколько судеб искалечила, в могилу свела, до добра не довела, в тюрьме сгноила. Кто виноват в этом? Общество, законы, или сам человек? Как объективно проанализировать эту совокупность?
- Ладно, батя, не вытаскивай наружу забытые трагические обстоятельства, что прошло, то прошло - не будем тревожить воспоминания. Сегодняшним днём жить надо!
- Вот сегодняшнего и боюсь, сынок. Столько горючего материала в душе накопилось! Полыхнёт, сгорю в полыми сам и бизнесмена с собой упеку!
- Месть - святое дело, но холодный рассудок требует. Попробуем ваш социальный раздор миром уладить. Твой подсознательный страх пока ярость безрассудства сдерживает. Расскажи мне всё по - порядку и подробно, деталей не утаивай!
Говорили долго, основательно. Прохор вспомнил приглашение Марии попариться в бане. К соседке пошли вдвоём.
Степановна, шаркая ногами, опустилась на стул у обеденного стола. Мария, заторопившись, ушла топить Прохору обещанную баню. Раиса вытаскивала кастрюлю с борщом, когда в дом без стука вошла невестка и села напротив Степановны, сверля женщину жгучими глазами.
- Тебе чего? - обратилась к невестке Рамса, наливая борщ в тарелку, которую осторожно поставила перед Степановной.
- Попробуй свежего борща, Ольга. Сейчас сметаны принесу!
Степановна отодвинула тарелку. Жидкость плеснулась на стол.
- Жри, что дают! - вскочила невестка, стряхивая с колен брызги - разлила тут, людей испачкала, коряжится! А ты перед ней, что увиваешься, суетишься? - набросилась она на свекровь - лучше бы за внуком так ухаживала, как за этой юродивой. Мочи нет слушать её заунывную тяноту! Надоела уже всем своим нытьём! Лучше бы за него в церкви чаще свечи ставила!
- Уймись, Соня! Мой дом. Не командуй! Чего пришла?
Софья в гневе толкнула стол в сторону Степановны. Содержимое тарелки выплеснулось на колени Ольги. Та вздрогнула, оборвав тихую песню. Раиса побледнела. Она только что собиралась нарезать хлеб и взяла нож в руки. Лезвие ножа зацокало о край хлебницы, сверкнуло смертельной угрозой.
- Я не виновата, я не виновата! - скороговоркой, истерично повторяла невестка, отскочившая к углу двери. За её нервным раздражением скрывался страх. Раиса медленно вытирала разлитый на столе борщ, тихо обратилась к Степановне:
- Прости её, Ольга, она не ведает, что творит - Рая глянула тяжёлым взглядом на жену сына. Зелёные глаза в миндальном разрезе, словно пригвоздили непрошенную гостью:
- А тебе скажу, невестушка, зря время теряешь! Не отпишу дом пока никому. После смерти суд рассудит, кто наследником станет! Лучше бы внуку репетитора наняли, что бы в институт поступил, чем из меня наследство выбивать!
- Твои обвинения не состоятельны. Что тут плохого, что я о будущем своего ребёнка забочусь? Что бы безбедно жить, нынче деньги нужны, а не знания!
- Как была ты двоечницей в школе, так ею и в жизни осталась. Только в магии единственно и преуспела, сына моего околпачила! Запомни - зло и колдовство бумерангом возвращается, в несколько раз больше, чем послано. Расплатишься и ты за свои дела! А теперь, шла бы ты отсюда, подобру-поздорову, больше в дом мой не приходи!
- Ты не только меня, но и сына с внуком выгоняешь! Без меня они к тебе не придут!
- Это мы ещё посмотрим! Решила, в современном мире на тебя управы не найдётся? Мол, сейчас всё можно, всё возможно!
Жгучие глаза невестки с ненавистью впились в свекровь:
- Когда же, вы, старьё сдохните со своими советскими замашками? - истерично выкрикнула она и выбежала из дома, чуть не сбив входящую Марию.
- Опять погрызлись? - спросила Мария и не дождавшись ответа, радостно сообщила новость, которая успела уже облететь деревню:
- К Прохору сын приехал, в бане у меня моются!
Рая захлопала в ладоши, искренно радуясь за соседа. Степановна натружено поднялась из-за стола. Рая подвинула к ней небольшой узелок:
- Поешь дома, Оля, тут сметанка, пирожки, кура отварная. На поминание готовила, отказываться грех, нельзя!
Степановна утвердительно кивнула, взяла узелок.
- Я провожу тебя! - Мария помогла старушке выйти из дома и повела её к дому Степановны.
Ольга шла чуть спотыкаясь, опираясь на руку подруги. Около калитки женщина села на лавочку. Мария занесла узелок в дом Ольги, быстро вышла.
- Я пойду к Прохору. Посмотреть на его сына хочется. Не так часто гости сюда к нам наведываются. С Фёдором ещё кто-то приехал - пойду узнаю новости.
Степановна ничего не ответила и вновь запела вполголоса. Неистовая боль потери, страдание заплутавшей в безмерной жестокости несчастной души тихо, безнадёжно изливались в пространство. Спускались с небес серые сумраки, размывая темнеющей пеленой очертания уличных построек. Сухой летний воздух сменялся прохладой. Сгущающаяся вечерняя пелена медленно заволакивала окна домов. Из соседского подворья Марии доносились звуки радостного веселья. Пели громко, нестройным хором старинные русские песни под деревенскую гармошку. Выкрики перебравших спиртное сменились дробным стуком лихой пляски под барабанную дробь, россыпь лихих бубенчиков. Гуляли всем селом, принесли на торжество кто, что мог. Бегала вокруг детвора, делилась друг с другом вкусной, самобытной стряпнёй, конфетами, фруктами.
Степановна чуть раскачивалась и смотрела в окна дома весёлой сходки. Ей было невыносимо горько и тоскливо, одиноко, никого не хотелось видеть, ни с кем говорить, а тем более принимать соболезнования сердобольных селян. Почти шёпотом она пела своим красивым, грудным голосом:
Разрывается сердце от боли, страданьем иссушкется!
Земля-матушка, помоги, пленённого сына домой возврати!
Не по воле своей он пленником стал!
Не по воле своей он судьбу потерял!
Не по воле своей на чужбину попал!»
Пятнистая, соседская кошка тёрлась о ноги, настойчиво мурлыкала, заглядывая в глаза. Внезапно Ольга почувствовала, как за спиной вырос мужской силуэт, пробивший её лёгким потоком тёплой энергии, словно током. На плечо нежно легла ласковая, огрубевшая ладонь. Степановна закрыла лицо ладонями:
«Опчть навождение, как на кладбище.Вроде бы ветра нет, а ощущение не проходит….Тёплые, родные, знакомые, кровные струйки горячим дождём влились в тело, словно солнечные лучиками дорогого естества пронзили, рассеялись и содрогнули всю её душу. У женщины перехватило дыхание, комок удушающий, плотный застрял в горле. Задрожали губы, хлынули непроизвольные слёзы. Степановна осторожно повернулась, опасаясь Спугнуть наваждение. Посмотреть бы в сыновье лицо . Сердце колотитсятак, что выпрыгнет вот-вот из груди. Пусть бьётся, но лишь бы посмотреть на сына, хоть на миг. Навождение не схватищь, не прижмёшь к себе, но ему, навождению, она так рада. Из души шоотом просьба: «не уходи, посмотри на меня, я так истосковалась. Не уходи…наваждение». Но что это? Перед глазами измятая фигура в шароварах и длинной серой рубахе нерусского покроя. Пустой правый рукав заткнут за пояс. Усталое, скорбное лицо пропахано глубокими морщинами. Одно веко разорвано, висело струпьями. Второе - приподнято к виску грубым сросшимся рубцовым шрамом. Расплющенный нос сбит в сторону. На искорёженных губах следы железного клейма. Обросшие седые волосы неровно удалены ручной, неопытной стрижкой. Неопытная стрижка оставила плохо смахнутые следы. Похоже, человек стриг себя сам. Седые волоски почти не видны на сером фоне старой материи. Подошедший со спины мужчина осторожно и нежно положивший на плечо кисть с несколько обрубленными пальцами, наклонился и припал изуродованными губами к головному платку Степановны, еле слышно прошептал:
-« Мама, я вернулся!»
Ольга вздрогнула, онемела, окаменела в минутном оцепенении. Она перестала раскачиваться и с опаской, нерешительно дотронулась до мужчины, словно рискуя прикоснуться к приведению. Какая мать не узнает своего дитя, каким бы он ни был?!
Прорвавшийся душераздирающий вопль потряс улицу, заглушив соседское веселье.
-« Максим, Максимушка, Максим!» - слова смешивались со слезами, руки обнимали, губы целовали измученное, постаревшее, изуродованное лицо, но это было своё, родное, долгожданное, милое лицо и никакое уродство не могло затмить родственные черты! Радостный зов материнского сердца.
Максим рыдал вместе с матерью. Обхвативши друг друга крепким объятием, они слились в единое целое, в одно сердце, в одну душу.
-« Боялся, ты меня не узнаешь!» - картавил Максим, плохо выговаривая слова, -
«издевались вороги, тело, язык подрезали! А я всё-таки сбежал!»
- «Живой, живой! - лепетала мать, ощупывая сына, словно убеждала себя - это не сон и не галлюцинация.»
Внезапно внутренний толчок заставил её обернуться. Все гости Прохора, остолбеневши, стояли по одну сторону и молча созерцали встречу сына и матери. У Марии и Раиса прорвались громкие, отчаянные рыдания. К ним бы вернулись сыночки, пусть ещё в худшем виде, но вернулись бы живые! Счастье радости одной, стало солью на раны подругам. То была не больная зависть,а торжество материнского зова, они честно и мскренне радовались за подругу.
Разрядку ситуации решил провести местный бизнесмен - депутат Дмитрий Александрович. У него хватило совести прийти к Прохору, в надежде уладить дело со стариком, а главное, с его сыном. Положение Фёдора внушало ему опасение. Была у Дмитрия Александровича и другая цель. Он хотел знать о чём говорят селяне не только в общественных местах, но и при застольях. Пришедшие к Прохору понимали, если бы не вернувшийся Фёдор, местный богач едва ли бы зашёл на праздничный вечер к простым поселянам. Появление бизнесмена у многих гостей вызвало неприятный холодок в груди. Ради всеобщей радости, ему позволили остаться. Упакованный в дорогую одежду, самодовольный Дмитрий Александрович пафосно выдвинулся с явным намерением использовать ситуацию в предвыборных целях. Он придал шельмоватому лицу торжественный вид, хитрый огонёк в глазах сменился торжественным светом. Депутат выступил вперёд перед сельчанами самозвано, присваивая право ведущего. Избегая смотреть в лицо бывшего солдата, патриотично заговорил, периодически шмыгая большим носом, крылья ноздрей которого раздувались, парусили от напряжения:
- «Позволь, от всего села, поздравить тебя с возвращением на Рожину, ради которой ты выполнял свой воинский долг, защищал нас всех от иностранных врагов!.».
Дерзко и грубо его оборвал Прохор. Хмель сбил тормоз у бывшего бомжа, выплеснул он кровоточащую, бурлящую обиду:
- Брысь от нас, многоликий циник, доморощенный, алчный мракобе!.. Ты называл меня нищебродом, а я тебя назову хамобродом! Знаем твой патриотизм, на своей шкуре испытали! На слезах и горе человеческом карманы себе набиваешь! Врёшь, глазом не моргнёшь! Пошёл отсюда!
Бизнесмен насупился, собираясь угрозой прореагировать на оскорбление, колкие слова осмелевшего бомжа, но не решился выступить открыто при сельчанах, тем более при сыне. Не тот был момент. Односельчане дышали на него неровно. Фёдор остановил отца, подошёл к Максиму.
- Я тебя помню, ты в автобусе со мной ехал. Забился в угол, глаз не поднимал!
Уродлив я - люди от меня шарахаются. К матери родной подойти боялся! Брось, пустое это! Главное мозги целы, а внешность всем миром в деревне деньги соберём, пластикой поправим…Милости прошу, к нашему шалашу, солдатик!
- Вот оно знамение, Гул земли был не случайно! – возбуждённо жестикулируя руками громко восклицал Прохор.
- Случайностей не бывает! Возникшие ситуации следствие наших поступков, помыслов, материализация мыслей, мышления. Земля живой космический организм, она реагирует на наше сознание, подсознание, поступки, действия. Ведь всё живое тоже производное космоса - убедительно заключил Фёдор.
- Знаки судьбы Небесами всем посылаются. Только не все и не всегда их распознать могут! - очнувшиеся Мария и Раиса, подхватили под руки Степановну и Максима, повели к праздничному столу. От былой весёлости Максима не осталось и следа. В чертах лица улавливается настороженность, напряжение смутного недоверия.
Не сразу и не всё Максим рассказал о своей нелёгкой доле в плену. О многом умолчал, не хотел говорить.Да разве передашь словами чувство боли, унижаемого человека, когда бессилен защитить себя от бесстыдного глумления. Оживился, когда вспоминал, что слышал в плену материнский зов, её слёзное пение. Воздух далёкой чужбины над ухом, как бы, серебристо, тихо звенел, а в колеблющемся световом пространстве слабые, вибрирующие волны доносили родной, призывный голос матери. Ему верили и не верили. Чудеса бывают совсем необъяснимые. Парень очень хотел вернуться домой, страшно было потерять самообладание в любой непредвиденной перетряске, когда враги лопочут непонятное, лютуют, издеваются. Неумолимая сила жестокой реальности нависает над невольником зловещей подавленностью, полной безысходностью и безнадёжностью. Мыслями, душой нестерпимо тянешься к родному дому, к матери, к близким. Бьёшься, как птица с отрезанными крыльями - не взлететь, не убежать, не защититься! Нечем дышать от духоты в дрожащем, колеблющимся от жары, горячем мареве! Не уйти, не убежать в кровоточащей от кандалов общей, сковной, рабской связке….. Степановна не отходила от сына, держалась то за руку, то за его одежду, ласкала глазами каждое движение, каждый жест. Истерзанная душа боялась потерять из вида обретённую кровинушку.
Вскоре Прохор и местный бизнесмен вновь столкнулись в горячем поединке выяснения отношений прямо на улице, на виду всех селян. Разгорячённый пенсионер - бывший бомж, гневно наступал на богача-бизнесмена:
- Убирался бы ты отсюда подобру-поздорову, Дмитрий Александрович!
- А то чё? - подбоченился тот, шмыгая большим носом. Шельмоватое лицо его приобрело непроницаемую маску отвращения, сощуренные глаза искрились откровенным презрением. Он пренебрежительно смотрел вскользь голову говорившего.
- Пограбил, помошенничал, пора и меру знать! - колол словами Прохор, сжимая пальцы в кулаки внушительного размера - свидетельство не дюжей мужской силы.
- Это твоё мнение, завистник, а не факт. У меня всё законно! - ерошился Дмитрий Александрович,
- Надо мной крыша крепкая! На всех управу найду! - ядовитый выпад не остановил Прохора.
- Прохудилась твоя крыша. Протекает, рушится! Вот-вот упадёт, под собой тебя погребёт!
- Ни чё, починю! Братков у меня хватит!
Бизнесмен сплюнул жвачку под ноги Прохору и громко шмыгнул носом. Мгновение, и уверенная кисть руки бизнесмена легла на рукоять пистолета. Одно неловкое движение и затаённая ярость прорвётся непредсказуемым порывом…
Подсознательно Прохор ощутил опасность и отступил.
Однако, бизнесмен всё-таки уехал из села. Уж слишком много глаз, полных ненависти, смотрели ему вслед. Без охраны Дмитрий Александрович выходить не решался.
Прохор преобразился, занялся организацией общины по древнерусским обычаям. Такого от него никто не ожидал. Активно помогал ему Фёдор. Видный, умный, немногословный, обаятельный, чёткий в делах и поступках, сын Прохора быстро завоевал уважение сельчан. Перенял отец от сына ощутимо полезное правило. Прежде, чем произнести гневные слова, он записывал их на бумагу, несколько раз читал. Скрополительный пар проходил, проясняя суть написанного и его последствия. Прохор разрывал в клочья необдуманные высказывания, записанные на бумагу, чего нельзя было бы сделать с вылетевшим словом. Такой приём помогал ему избегать ненужных, агрессивных выпадов и поддерживал ситуацию уравновешенной. Обнищавшие после развала колхоза, обездоленные селяне охотно организовали молочный комбинат, шли в складчину, привлекая в солидарность родных, близких, знакомых.
Селяне были рады избавиться от посредников, приносили и привозили продукцию в свой комбинат, куда поставляли молоко даже с отдалённых мест.
Комбинат наладил выпуск молочной продукции, гордостью которой являлось прекрасное мороженое разных сортов, без примеси западно-американской химии, вкусовых добавок, заменителей молока, применения ингредиентов пальмового масла и прочих добавок.
Спрос был колоссальный. Возглавлял комбинат Прохор. Он же ввёл уникальное распределение прибыли и расхода средств под народным контролем. В назначенный день, любой член общины мог присутствовать при распределении денежных сумм на ремонт, покупку оборудования, выплату налогов и других бухгалтерских сделок. Больше всех собиралось народу при распределении зарплаты и прибыли предприятия. Соблюдалась максимальная справедливость, самолично и незаслуженно, огромные зарплаты дирекции не назначались.
В общине поддерживалась строгая дисциплина труда, борьба с кражами. Но никто не обижался.
- Вот тебе и вонючий бомж-неудачник! - восхищённо говорили о Прохоре селяне.
Пластические операции Максиму оплатил комбинат. Он же назначил хорошую пенсию инвалиду. Успокоилась и невестка Раисы, когда получила отдельный дом.
Строительство жилья на селе шло полным ходом. Селяне решили заменить добротными домами всё ветхое жильё в деревне.