Гошка

(по следам моей памяти)
                сыновьям посвящаю

Пролог

Я просыпаюсь оттого, что мягкая лапка прикасается к щеке. Будильник не нужен: каждое утро, ровно в 5.45, меня будит кошка. Не знаю, как она определяет время, но еще не было дня, чтобы она ошиблась. Её зовут «Флеки», потому что на розовом ободке нижней губы у нее черное пятнышко. Её так и назвали – «Пятнышко». Флеки не знает, что сегодня суббота и я никуда не тороплюсь. Стараясь продлить удовольствие, я укрываюсь с головой. Тогда кошка запрыгивает на кровать и ложится возле подушки. Под её умиротворяющую песенку я засыпаю снова.
Окончательно проснувшись в восемь, вижу, как лёгкий порыв сквозняка раскачивает висящее над кроватью изделие индейских мастеров. Это «ловец снов», подаренный когда-то друзьями.
...Сны! Долгими ночами я бреду в сне по бледным лунным дорожкам, и меня со всех сторон окружают попутчики – те, кого я любил, в кого верил, от близости с кем черпал силы и вдохновение. Вот я, потихоньку, словно боясь потревожить Время, открываю старую, скрипучую дверь и робко переступаю порог.
Как давно я не был здесь! Большая комната с «итальянскими» окнами, стулья в парусиновых чехлах, лампа на пять рожков под высоким потолком и мутное бабушкино зеркало во весь рост, в котором отражается чье-то забытое, и такое родное, лицо.
Кто отражается в нём? Кто смотрит на меня из прошлого? Не дает старое зеркало ответа, молчит. Много чего повидало оно на своем веку, запомнило, а может быть и сохранило. Если б можно было, слой за слоем, снять с поверхности стекла бесчисленное множество отражений, накопившихся за его вековую жизнь! Как много лиц, событий, а может быть, и чьих-то трагедий, прошло бы перед изумленным зрителем!
…Вот, вертится перед зеркалом девушка-гимназистка в белом платье: рукава «фонариком», долгий ряд мелких пуговичек от запястья до локтя. Её черные волосы гладко зачесаны и собраны на затылке в тяжёлый узел. Девушка – моя будущая бабушка Серафима. А вот юноша в офицерском кителе и фуражке с кокардой. Это тоже она - семнадцатилетняя Симочка.
...Шёл 1914 год. Перед отправкой на фронт к ней зашёл попрощаться соседский юноша-прапорщик, которому она очень нравилась. Тогда-то и пошли они к фотографу – сделать фото на память; тогда и похулиганила Симочка – обрядилась в его китель и фуражку. Такой она и осталась на том фото, такой она запомнилась зеркалу, перед которым прихорашивалась. Пропал на Первой мировой мальчишка-прапорщик, а память осталась.
...Поправляет перед зеркалом цыганский чуб лихой кавалерист: на этот раз перед зеркалом остановился мой будущий дед, Михаил. В тот день он приехал на сером в яблоках коне сватать Симочку. Не смогла Серафима противиться чувствам, ответила согласием и, почти семьдесят лет, будут идти они рука об руку по трудной дороге жизни.
...Вот промелькнула стайка мальчишек, состроила смешные рожицы и пропала. Друзья, мальчишки пятидесятых, где вы теперь? Ваши лица и сейчас стоят перед моими глазами но, только в снах приходите вы ко мне и, как когда-то давно, ждете под окнми дома, вызывая на улицу.
-Юрка-а-а! - кричите вы хором, и я стрелой мчусь по длинному коридору коммуналки, с грохотом распахиваю дверь на лестничную площадку, кубарем скатываюсь вниз, на ходу набрасывая на плечи рубашку с разноцветными «турецкими огурцами», только что пошитую мамой. Сколько раз – вот так, во сне, - выбегал я из парадного, ни разу не застав вас на привычном месте. Лишь чьи-то тени мелькают в конце двора. А я всё бегу, всё бегу и не могу вас догнать.

Когда появились «пластинки на костях», записанные на рентгеновских снимках, мне было примерно двенадцать. Их привозил из Одессы сосед-фарцовщик. Родители только-только купили проигрыватель рижского производства - монофонический, на стерео не хватило денег и, по вечерам, раскрыв окно и пристроив динамик на подоконнике, я начинал «концерт по заявкам».
«Джамай-ка, джамай-ка»! – звонким голосом выводил Робертино Лоретти.
«Ай лав ю» - пел бархатным голосом король рок-н-рола Элвис Пресли.
В такт мелодиям неимоверной красоты звонко хлопали в ладоши оркестранты Поля Мориа а, под окном, в это самое время, устраивали дикие пляски мои друзья - мои каменнобродские «гавроши».
Мальчишки, мои ровесники, видевшие танцплощадку только издали, в такие вечера устраивали танцы. Конечно, они больше дурачились, чем танцевали, а девчонки с нашей улицы стояли в стороне и отказывались танцевать – они сильно смущались.
Кто помнит теперь об этом? Наверное, лишь те пирамидальные тополя, что росли под моими окнами. По вечерам, когда солнце быстро катилось к горизонту, а последние лучи все еще ласкали их верхушки, в ветвях, изредка потревоженных слабым ветерком, шевелилось, прыгало, пищало что-то живое, пернатое. Тополя были гордостью нашей улицы и нашим бедствием. Каждое лето засыпали они округу лёгким белым пухом. Ближе к вечеру, когда спадала жара, мальчишки похулиганистей доставали спички и, оглядываясь на окна, поджигали толстый пуховый ковер. Вспыхнув как порох, он моментально сгорал, не оставляя после себя ни золы, ни сожаления о содеянном.
А рядом рос посаженный неизвестно кем, маленький вишневый сад и, по старым глянцевым стволам, стекала янтарная смола.

Запах пыли, прибитой мелким, летним дождем.
Одурманивающий запах «ночной» фиалки.
Ожидание чего-то необычного, чудесного.
Ощущение счастья оттого, что ты живешь: все впереди, всё в первый раз и глаза мальчишек распахнуты широко и наивно. Им кажется, что жизнь, мир и покой – вечны:
-Мы будем счастливы и любимы!
-Мы будем всегда!
-Посмотрим, посмотрим... – снисходительно отвечала им взрослая, равнодушная жизнь.

На одну зарплату

Когда-то давно, неожиданно для самого себя, на свет появился Гошка.
Может быть, оттого что мама после войны перенесла тиф и пережила голод, он рос хилым, болезненным ребёнком. И, он бы однажды помер, не пережив очередной болячки, если бы не старик-доктор из железнодорожной поликлиники, пришедший проведать маленького доходягу.
Осмотрел он Гошку, пощупал живот, послушал трубочкой около сердца. Потом выписал рецепт и, отведя маму в сторонку, сказал:
-Деточка, бросьте вы свою работу и сядьте дома. Варите мальчику бульончики и кашки, тогда он у вас поправится. Если хотите выходить ребенка.
Маме не хотелось терять работу, и они с папой решили нанять Гошке няньку. За тридцать рублей в месяц и стол была найдена молодая сельская девушка. Звали ее Груня, и была она розовощекой и бойкой.
Сначала все шло хорошо. Потом родители стали замечать, что их ребенок веса не набирает, даже похудел против прежнего, а на Груне наоборот – сарафан стал тесноват. Придя однажды домой раньше обычного, Гошкина мама застала такую картину: за столом, уставленным тарелками с остатками манной каши, сидят двое – Гошка и Груня. Набрав полную ложку, она подносит ее к Гошкиному рту. Гошка надувает щёки и отворачивается, а ложка, описав дугу, сама по себе оказывается во рту Груни.
Поняв, что с нянькой им не повезло, мама решила сама заняться откормом ребёнка. И зажили они после этого на одну папину зарплату.
Зарплата была хорошая, но маленькая, потому разносолов на столе не было: картошка всех видов приготовления, борщи да супы – обычное меню семьи. Иногда отец приносил завернутую в грубую оберточную бумагу, пахнущую свиньей, толстую ливерную колбасу. Ни до, ни после того, не ел Гошка ничего вкуснее! Надрывая зубами синюшную кишку, он выдавливал рыхлый, сероватый ливер. Перекатывая деликатес от щеки к щеке, он чувствовал, как тает во рту то, что острословы позже назовут «собачьей радостью». В те, не очень сытные годы, двести граммов бордово-красного овощного винегрета из рабочей столовки были для них праздничным блюдом.
Наверно, Гошкина мама была хорошей хозяйкой, если они тогда сумели выжить на одну зарплату.

Когда Гошка был маленьким, он чуть было не свалился с четвертого этажа. Случилось это так: в тот день Гошка, под маминым присмотром, «дышал свежим воздухом» на балконе. Убедившись, что Гошка ведёт себя прилично, мама на минутку отошла на кухню. Оставшись один, Гошка стал с интересом разглядывать улицу. На противоположной стороне, на фасаде большого дома, висел портрет усатого дядьки в армейской фуражке; вдоль проезжей части сновали машины – с высоты четвёртого этажа они казались Гошке такими же маленькими, как и те, что стояли в его игрушечном гараже; по тротуару шли люди, под балконом дворник махал растрёпанной метлой, где-то, невидимая Гошке, лаяла собака. Поскучав ещё немного, он просунул голову между прутьев решетки и сразу увидел шедшего на обед папу.
-Па-п-а-а! - закричал обрадовано Гошка.
И растроганный папа совершил большую глупость – он в шутку сделал руками жест, известный всем детям мира как «иди ко мне»!
И Гошка пошел. Взобравшись на скамеечку, на которой перед этим сидел, он перегнулся через поручень. До момента падения оставалось не более пары секунд, когда на балкон выбежала мама, услышавшая истошный крик отца. В последний момент Гошка был подхвачен на руки и, много лет, пока не вырос, дважды в году праздновался день его рождения.

Гошка не любил манную кашу. Чтобы накормить ребёнка, мама пускалась на всякие выдумки. Был придуман аттракцион, называвшийся «Самолётики». Бралась старая газета, из неё нарезалась «лапша» длинной примерно со спичечный коробок. Затем «самолётики» щедрой маминой рукой отправлялись с балкона в свободный полёт и, пока, вращаясь и планируя, они падали вниз, Гошка, зачарованно наблюдавший за происходящим, послушно глотал манку. Соседи знали, что в те дни, когда к Гошкиным родителям приходил ругаться дворник, у Гошки в меню была манка.
А в соседнем дворе жила Гошкина бабушка. Ее звали Елизавета Макаровна, а Гошка звал ее просто – «Бабализа». Дома у «Бабылизы» был чудесный буфет. Огромный, покрытый черным лаком, он стал любимым местом Гошкиных игр. Как только родители забрасывали Гошку к бабушке, он первым делом потрошил этого черного монстра. Сначала вынимались ящики буфета со всем их содержимым – ложками, вилками, салфетками, щипцами для сахара и множеством всякого другого, назначение которого Гошке было неизвестно. Затем приходила очередь полок, на которых стояли тарелки, кастрюльки, какие-то миски. В последнюю очередь извлекались медный таз, в котором бабушка варила варенье и тяжелый утюг, который надо было топить углем. В те дни, когда бабушка гладила белье, в огромном утюге что-то горело и от него по всей комнате плыл удушливый сизый дым.
Процесс освобождения буфета от ненужных ему вещей назывался «Шурум-Бурум». Когда «Шурум-Бурум» подходил к концу, Гошка забирался в темное нутро буфета, закрывал за собой дверцы и начинал играть: то это была кабина самолета, и он, отважный летчик, летел на Северный полюс к белым медведям, то – кабина грузовика, вёзшего бабушкины вещи на новую квартиру. Когда Гошке становилось грустно, он укладывался на дно буфета в обнимку с любимой плюшевой собакой и мечтал о том дне, когда родители подарят ему настоящую, теплую, мохнатую собаку, которая будет облизывать Гошке щеки и подавать лапу. К сожалению, реальность была такова, что держать собаку было негде: жизнь в коммуналке к этому не располагала. И Гошка об этом знал, потому и грустил.
По выходным дням родители выводили его на прогулку по городу. Это называлось «пойти на «Топталовку». Так, на местном жаргоне, взрослые называли бульвар в центре города. «Топталовку» топтали до тех пор, пока не встречали знакомых. Тогда взрослые начинали общаться, а их дети в это время «становились на уши». Чтобы дети не шалили слишком буйно, покупался «Пломбир на палочке» и, на какие-то пятнадцать-двадцать минут, устанавливался мир и покой, прерываемый лишь сопением особенно некультурных сластён.

Отец иногда покупал американские сигары – толстые и вонючие, от дыма которых у Гошки слезились глаза. Он иногда ходил на футбол а, придя домой, рассказывал всякие ужасные истории. Однажды папа поразил Гошку рассказом о том, что видел на месте вратаря одной из игравших команд самую настоящую обезьяну. Обезьяна совершала невероятные прыжки и брала даже самые трудные мячи, которые тут же, в воротах, в бешенстве рвала на мелкие кусочки.
 
Ещё в городе работал театр. Иногда там ставили детские спектакли. В такие дни мама водила Гошку приобщаться к культуре. Однажды произошёл случай, надолго оставивший след в его ранимой душе. Во время представления, в тот самый момент, когда бородатый Карабас-Барабас произнес фразу: «А подбрось-ка, Дуремар, в огонь во-о-н того деревянного человечка», Гошка вскочил со своего места и побежал на сцену – разбираться с обидчиком слабых. В результате спектакль был сорван, так как на помощь Гошке прибежал весь зал. Успокоить разошедшуюся детвору оказалось не под силу даже Степану – гардеробщику театра. В результате Карабас потерял бороду, Дуремару сломали сачок, да Буратино, оказавшийся хорошенькой маленькой тетенькой, смеялся так, что у него отвалился нос. Зачинщика беспорядков поймал лично директор театра, товарищ Солнцев. Схватив Гошку поперёк туловища, он вынес его из зала, поставил посредине фойе и грустно сказал:
-Нехорошо, мальчик!
Возмущенный таким поворотом дела, Гошка успокоился только тогда, когда получил от мамы двойную порцию мороженного из театрального буфета. Съев его, он с чувством собственной правоты покинул помещение театра.

Налет

Когда Гошке исполнилось шесть лет, отца перевели в другой город, лежавший среди степей и песчаных пустошей Юго-Восточной части Украины. Жизнь на новом месте налаживалась трудно: правильный русский доставлял Гошке много неприятностей. Слишком звонкой у него выходила при разговоре буква «Г». А все вокруг выговаривали её глухо, на украинский манер, потому к нему во дворе прилипла обидная дразнилка: «Гуси гогочут, город горит, всякая гадость на «Г» говорит»!
Поначалу дворовые дети смотрели на него с интересом, но в компанию не приглашали.
Шли дни. Гошкины родители потихоньку привыкали к новой жизни. Как всегда в таких случаях, первыми нашли общий язык дети: через пару недель после приезда Гошка был признан своим.
Произошло это так: с утра мама одела его во все чистое и выпустила гулять, настрого приказав ни в какие истории не ввязывался, не драться и не пачкать одежды. Побродив в одиночестве по двору и не встретив никого из детворы, гошка выглянул за калитку. Прямо перед ним качал ветками маленький вишнёвый сад, наполовину закрытый от людских глаз буйной порослью огромных лопухов. Внезапно лопухи зашевелились и появились три головы. Три пары глаз внимательно изучали Гошку, словно решали, что с ним дальше делать и стоит ли он их внимания. По возможности шире улыбнувшись и всем видом демонстрируя своё дружелюбие, Гошка направился к лопухам. Поравнявшись с торчащими головами, Гошка сказал: «Здрасьте». Лопухи поддались стремительному напору и на свет Божий явилась троица. Двое ребят и девчонка, все примерно Гошкиного возраста, молча вышли на садовую дорожку.
После непродолжительной паузы, Гошка, как человек воспитанный, снова поздоровался, на что мальчишки снова промолчали, а девчонка пропищала:
-Подумаешь, очень надо!
Один из мальчишек сделал шаг по направлению к Гошке:
-Ты, что ли, новенький?
Убедившись, что Гошка – действительно, «новенький» из восемнадцатой квартиры, дети осмелели:
-Шелковицы хочешь?
Гошка хотел.
-Тогда айда с нами. Только предупреждаем: если что, никого не выдавать, а то получишь!
Легкий холодок пробежал по Гошкиной спине – он сообразил, что замышляется что-то незаконное. Но Гошка решил «держать фасон» до последнего, потому выставил ногу вперёд и, как можно безразличнее, сказал:
-Я и не такое видел!
Что он видел «не такого», новые друзья уточнять не стали, а двинулись в поход. По пути перезнакомились: мальчишек звали Сашка и Валерка, девочку – Ленка.
...Улица, по которой они шли вначале, тянулась вдоль одноэтажных домиков частного сектора. Дойдя до моста, компания свернула к реке и, спустившись к самой воде, зашагала по тропке, едва заметной в высокой траве. Вскоре под ногами зачавкало – в одном месте берег подтопило после прошедшего накануне дождя. Оступившись, Гошка по щиколотку увяз в раскисшей глине. Выбравшись на сухое место, он c печалью оглядел сандалии: дальше идти в них было невозможно! Каждая сандалина была теперь похожа на кусок праздничного торта, только взамен крема на каждой налипло по пуду грязи.
Подошедшая Ленка критически оглядела Гошкины ноги и сказала:
-Ну, теперь тебе попадёт!
Гошка и так знал, что ждёт его дома, стоит лишь показаться в таком виде.
-Снимай, дальше пойдёшь босым, - посоветовал Сашка.
Так и сделали, и компашка вновь потянулась сквозь кусты ивняка. Последним шёл Гошка, держа на вытянутых руках грязные сандалии.
Вскоре путь преградил высокий деревянный забор, оканчивающийся у самой воды. В одном месте в нём не хватало доски и ребята, по очереди, просунули головы внутрь. Когда очередь дошла до Гошки, он увидел сад, в глубине которого, фасадом на улицу, стоял большой кирпичный дом. Ближе к берегу росла огромная старая шелковица, усыпанная спелыми чёрно-синими ягодами. Убедившись, что двор пуст, компашка по очереди протиснулась в пролом. Под деревом, в огромном количестве, лежали грязные ягоды. Их можно было собирать горстями, если бы не одно «но» - прошедший дождь сделал их непригодными для еды. Посовещавшись, решили лезть наверх. Помогая друг другу, они забрались на нижние ветки, потом поднялись чуть выше, потом ещё – всем казалось, что самые спелые ягоды растут именно там. Сколько времени провели они, сидя верхом на ветках шелковицы, трудно сказать. Давно были общипаны ближние ветки, а дети все никак не могли угомониться. Особенно усердствовала Ленка. Набивая рот сладкими ягодами, она забиралась все выше и выше, пока ветки не стали угрожающе гнуться под весом ее маленького тела. Мальчишки громким шепотом звали ее вниз, но упрямая девчонка ничего не хотела слышать. Уже давно были перепачканы штаны и рубахи, руки и рты стали черными от сладкого сока, а желания остановиться всё ещё не было. Но вот, наконец, отправив в рот по последней ягоде, они стали спускаться. Но что это? Тонкая ветка, на которой с обезьяньей ловкостью только что балансировала Ленка, сказала «Крак», и легкое тело, мелькнув в воздухе раскинутыми руками, рухнуло на землю.
«Гуп»! - ответила земля. И настала тишина….
Обгоняя друг друга, мальчишки бросились вниз. Соскочив, они подбежали к Ленке. Та лежала на земле, раскинув в стороны руки, её глаза были закрыты, а снизу, постепенно увеличиваясь в размерах, расплывалось что-то красное, страшное!
Перепуганные мальчишки не могли сказать ни слова, а только молча стояли и смотрели на лежавшую Ленку. Прошло, наверно, минут пять с того момента, как Ленка грохнулась с дерева, а мальчишки все еще топтались рядом, не зная, что им делать. Гошке захотелось плакать.
И вдруг, Ленка открыла глаза. Несколько секунд она тупо смотрела в небо, затем села, захлопала ресницами и спросила:
-Чего уставились?
Если не считать оцарапанной ноги, Ленка не получила никаких других повреждений. Зато её платью пришел «полный капут»: на спине, во весь Ленкин рост, багровело пятно из раздавленных шелковичных ягод.
Путь домой был мучительно долгим. Тихо брела компания налетчиков по берегу реки, предвкушая предстоящий разговор с родителями.

Прошли годы. Ленка выросла, выучилась на экономиста, вышла замуж и, после появления первого ребенка, чудовищно растолстела. Сейчас она бизнес-леди и ездит на шестисотом «Мерсе». Сашка, через год после описанных событий, уехал вместе с родителями в другой город и больше они никогда не встречались. Валерка выучился на историка и преподает в одной из городских школ. Гошка стал журналистом, женился, написал книгу, развелся, снова женился – на этот раз совсем неудачно.
Я слышал, что он уехал. Говорили – «на родину забытых предков». Только с их старым домом ничего не происходит. Он и сейчас стоит на том же месте и, по вечерам, во дворе все также стучат косточками домино его вечные жители.

Ура! Тонем...

Речка: в жизни местной детворы она играла не последнюю роль. На ее берегах устраивались футбольные матчи, загорали и купались, усевшись под тенью лозняка готовились к экзаменам. Иногда тихую речную идиллию нарушал гомон подвыпившей компании – в их сторону сейчас же высылалась разведка из числа мелюзги. Вскоре разведчики возвращались, держа в руках то пару бутербродов с колбасой, то сырок «Дружба» в серебристой фольге: выпивохи не скупились на угощение и добытое тут же по-братски делилось мальчишками.
Поздней весной, когда заканчивался паводок, и вода приобретала естественный цвет, мальчишки ловили рыбу. Чаще всего делали они это с настила деревянного моста, низко висящего над водой. Этот мост каждую весну сносил ледоход и, каждый год, он опять водворялся на место, и опять повисал в метре над водой. Шириной он был метра четыре, так что автомашины перебирались с берега на берег по очереди – сначала в одном, затем в противоположном направлении. Мост был сплочён из толстого соснового кругляка, по которому были настланы доски. Перила тоже присутствовали, но были они довольно хлипкими и ничего более тяжёлого, чем вес ребячьих тел, не выдерживали. Ловили речных бычков – «бубырей», - в изобилии водившихся под мостом. Снасть была самая простая: брался железный обруч от старой бочки, к нему привязывался кусок гардины или марли, на дно этого устройства клался камень и приматывался кусок чёрствого хлеба. Затем «подхватка» на верёвке опускалась в воду и оставалось только немного подождать. Через пять-десять минут «подхватка» извлекалась из воды, и рыболов собирал улов, трепещущий на дне снасти. Некоторым мальчишкам иногда везло: в «подхватку» попадались большущие зелёные раки. Тогда, на короткое время, все забывали о своих снастях и сбегались к счастливцу – поглядеть на «морское чудовище». Пойманных рыбёшек сажали в бидоны с речной водой. Их выпрашивали дома, подбирали в кучах металлолома – в общем, искали. Если у тебя не было своего бидона, то ты рыбаком уже не считался. Когда юному рыболову приходило время собираться домой, друзья подходили и заглядывали в его бидон – пересчитывали улов. Рекорды не фиксировали, потому что количество бубырей было примерно одинаковым. Правда, о тех, кому повезло поймать что-то большее, чем бубырь – плотвичку или линя, - говорили потом с лёгким чувством зависти. Более крупную рыбу ловили с берега на удочку. На земляного червя попадались окуньки и краснопёрки. Взрослые так не ловили. Им некогда было рассиживаться на берегу реки. Они ловили на «кубуши» - ивовые корзины, сплетённые наподобие чернильницы-непроливайки. Снизу к кубуше привязывался груз, её воронкообразное жерло обмазывали густым тестом. Затем кубушу опускали на глубокое место под каким-нибудь небольшим обрывчиком. Чтобы не потерять её, от кубуши к берегу протягивали тонкий, малозаметный провод, свободный конец которого привязывали к ветке ближайшего ивового куста. Кубуши ставили с вечера. У каждого рыболова было «своё» место: взрослые ревниво следили за тем, чтобы никто другой не покусился на него. Извлекалась кубуша рано утром и, пока в реке водилась рыба, уловы кубушатников были хорошими.
Пойманных рыбешек мальчишки посыпали солью и вялили на солнце. Гошка такую «таранку» не ел – она получалась жёсткой и солёной. Пива Гошка тоже не пил по причине малолетства, потому свою таранку отдавал соседу. 
...На высоком, правом берегу, сразу за мостом, стояло желтое здание бани. Она принадлежала паровозному депо и машинисты, вернувшиеся из рейса, отмывались в ней от угольной пыли. Баня работала круглосуточно, что было очень удобно для Гошки и его папы. Пользуясь тем, что банщики знали Гошкиного отца, они ходили туда вдвоём. Однажды Гошке повстречалась цыганка. Тогда она ему показалась взрослой тётенькой, хотя на самом деле ей было не более двадцати. Тогда цыгане ещё кочевали. Приезжая в город, они, как правило, раскидывали палатки возле железнодорожного вокзала, у старого грузового дебаркадера. Женщины с замурзанной детворой ходили на рынок гадать доверчивым сельским тёткам, мужчины устанавливали переносные кузни и ковали. Сделанные ими лопаты, тяпки, подковы, пользовались хорошим спросом у огородников и владельцев гужевого транспорта. Время от времени их силком отправляли мыться в расположенную рядом баню. Молодые цыганки смело обращались к Гошкиному отцу – просили закурить. Отец им не отказывал, всегда давал папиросы с некоторым запасом. Цыганки никогда ему не гадали, а вот Гошка удостоился такой чести. В тот день он сидел на досках настила моста и ловил рыбу. От бани к нему спустилась цыганка:
-Хочешь, скажу тебе всю правду?
Пспомнив, о чём с ними разговаривал отец, Гошка потупился:
-У меня нет папирос, чтобы угостить вас.
-А мне не нужны папиросы. Я тебе бесплатно погадаю, - ответила цыганка.
Прошли годы, но до сих пор Гошка помнит всё то, что рассказала ему цыганка. Она ни в чём не соврала.
...Город строился, работали на полную мощность его предприятия. К сожалению, никто в этом городе не заботился о чистоте воды: со временем, река превратилась в сточную канаву и, по её поверхности, поплыли пятна мазута. Пропало всё то живое, что раньше водилось в воде и возле воды. Несмотря на это, в городе работал рыбзавод, одной стороной выходящий на реку. За его высоким забором с колючкой поверху, прятались рыбообрабатывающие цеха, холодильники и коптильни. От завода вкусно пахло: это был запах копчёной ставриды, которая в их краях никогда не водилась. Как позже выяснилось, рыбу в их степной город завозили из Керчи. Её привозили замороженную, потом размораживали и коптили. Юному Гошке трудно было понять секреты социалистической экономики!
По другую сторону моста располагалась кроватная фабрика. Там все время что-то стучало, лязгало. Из-за забора фабрики тянуло запахом свежей краски, а поверх его высились штабеля солдатских кроватей, уже готовых к отправке.
...Река никогда не была широкой, но каждую весну она показывала свой буйный характер. Выше по течению находился крупный гидроузел с несколькими прудами-накопителями. Целый год они вбирали в себя десятки тысяч кубометров воды, а весной, опасаясь прорыва плотины, руководство гидроузла открывало аварийные шлюзы. Так возникали наводнения. «Старый город» затапливался весь. Пока в районе городской черты не появились дамбы, паводковые вода поднимались не высоко – максимум на метр. На пару недель горожане становились венецианцами: предприятия не работали, жители сидели по домам, продукты питания привозили в лодках. Гошка дважды был свидетелем такого затопления: первый раз воды было немного и пострадали только погреба и все то, что оказалось не укреплённым на поверхности дворов и улиц. Отец в те дни тоже принимал участие в спасательных работах – на плоскодонке развозил продукты, передавая их в окна первых этажей тем, кто нуждался. Через несколько лет всё повторилось с утроенной силой. 
…Такого наводнения город ещё не знал. Вода, выпущенная из прудов-накопителей за пятьдесят километров от города, стремительно ринулась вниз. Не имея возможности растечься по равнинам, сжатая новой дамбой, вода стала катастрофически быстро подниматься. Когда уровень воды стал критическим, из воинской части прислали танк. Он покрутился на одном месте, сделал гусеницами проран глубиной метра полтора, и в эту дыру хлынула вода, затапливая старый город. Заводы были спасены, а вода, разлившаяся в старом городе, поднялась до крыш домов частного сектора.
Шесть месяцев спустя уже ничего не напоминало о случившемся, только в квартирах все еще пахло сыростью, да буйно расцвел грибок. Как всегда, в таких случаях, денег для компенсации потерь жителей города никто не дал. В полном соответствии со своим названием, страна Советов была щедра лишь на советы.

Дети потерянного поколения.

Летом, дети постарше, устраивали для дворовой «мелюзги» за дворами, где начинались старые садово-огородные участки, «пионерский отряд». Эти участки, отобранные у бывших владельцев под жилищное строительство, временно пустовали. А так, как нет ничего более постоянного, чем временное, то детвора безраздельно правила в этих садах и огородах ровно пять лет. По утрам дети набирали домашней еды, а потом, в складчину, устраивали обед в тени какого-нибудь дерева. Старшие, явно подражая школьным учителям, проводили «уроки», и малышня заучивала наизусть строчки модной тогда песни: «взвейтесь кострами в синие ночи, мы пионеры дети рабочих», и стихи про счастливое детство, за которое «спасибо партии родной». Потом они играли в войну, смастерив пистолеты и автоматы из подручных материалов и поделившись на «немцев» и «русских».
А еще они любили ловить пауков. Пауки были огромными, размером с юбилейный рубль, с черным крестом на мохнатой, желтой спинке, и жили они в земляных норах на заброшенных огородах. На случай паводка во дворе лежали вверх днищем три густо просмоленные лодки-плоскодонки. С этих лодок, летом, когда стояла невыносимая жара, на землю капала смола, из которой мальчишки скатывали шарики и подвешивли их на нитках. Такая нитка с шариком на конце, опускалась в паучью норку; несколько движений вверх-вниз, и, разозленный паук, схвативший липкую каплю, извлекался из своей норки наверх.
У Гошки была стеклянная баночка из-под маминого крема для рук, где он держал пойманных пауков. Пауки иногда сидели смирно, иногда затевали драку. Гошка рассматривал их сквозь толстое стекло, не зная, чем накормить своих пленников. Вопрос решался сам собой, вечером, когда Гошка, пряча баночку за спину, пытался проскочить с ней в дом. Мама, завидев непрошеных гостей, устраивала Гошке головомойку, и отсылала его выпустить пауков на волю.
Когда погода не располагала к прогулкам на свежем воздухе, дети забирались в подъезды дома, и на его широких подоконниках устраивали свои шумные игры, пока кто-нибудь из взрослых не прогонял их из подъезда.
Городской район, в котором жил Гошка, в криминальном отношении был традиционно неспокойным. Здесь, на паровозостроительном заводе, когда-то начинал свою деятельность «первый красный офицер», вольготно чувствовали себя бандиты времен гражданской войны и НЭПа; здесь боялись ходить в одиночку оккупанты во время Отечественной войны, и, здесь, расцвел бандитизм послевоенного времени. Улица, на которой жили мальчишки, в этом отношении исключением не была: большинство ее мужского населения «сидело» или находилось в коротком промежутке между отсидками.
«Сидельцы» были известными личностями. Многие из них сидели по первому разу, но были и рецидивисты, топтавшие зону не первый раз. Дети, видя, что взрослые живут по своим правилам – от зоны до свободы, от воровства до суда, впитывали в себя тот же воровской жаргон и повадки, которые приносили с собой выпущенные на свободу, татуированные снизу до верху, парни с их улицы. Собравшись вместе, где-нибудь в уголке, они бренчали на гитарах, пели зэковские песни; хвастали друг перед дружкой самодельными финками и кастетами; курили «Беломор-Канал», иногда пили из горлышка купленный в складчину «Вермут»; кепочки-шестиклинки с пуговичкой посередине носили, называя их «сексотками». Иногда дрались «улица – на улицу»; от милиции бегали, по чердакам прятались, - все было!
Многие из Гошкиных ровесников состояли на учете в детских комнатах милиции. Одни «присаживались», пополняя спецшколы; другие сбрасывали приблатненность, переболев этой заразой и избавившись от нее так, как избавляемся мы от старой одежды, из которой давно выросли.
Разные судьбы были у этих ребят. Одного из Гошкиных друзей, Вадика, судьба «догнала», когда он был уже отцом семейства и дослужился в армии до капитанских звездочек: сел за растрату военного имущества. Пять бензопил «Дружба», «подаренные» воинскому начальству, потянули на пять лет лишения свободы – по году за каждую пилу.
Вадик сел, а его начальники до сих пор пилят дровишки краденными бензопилами. Правда, в отличие от Вадика, не в Сибири, а на своих садово-огородных участках.
Вадик, отсидев, вернулся домой, а, через пятнадцать!!! лет, – опять сел, теперь уже за попытку убийства из ревности.
...Что это? Почему? Сломанный ген, ковыляющий на костылях из поколения в поколение? Ошибки воспитания? Федька, единственный сын у мамы, росший без отца, спился в двадцать четыре года; Женька, самый начитанный из всех мальчишек нашей улицы, погиб от ножа в пьяной драке. А вот, Володька-Баклан, чемпион города, боксер и хулиган, выгнанный из школы и из спорта за драку, гроза нашего района и бессменный лидер местной шпаны, долго ходивший «под статьей», стал творческой личностью, актером областного театра. Еще один Гошкин друг, Богдан, начитавшийся в детстве Ницше и, возомнивший себя «белокурой бестией», почему он, во время войны в Афгане, смог присвоить себе чужую медальку, внеся недрогнувшей рукой себя, любимого, в список награжденных?
Отцы и матери этих детей сами были детьми войны. Войной они были лишены детства и юности. И они решили, что их дети должны все получить сполна, и даже более того – за себя, и за своих родителей! Растили и баловали папы и мамы своих детей, а иногда и портили – это было время разбрасывания камней. А потом пришло время собирать камни.
«Потерянное поколение». Что это, красивые слова?
Диагноз, поставленный когда-то Ремарком - он оказался актуальным для всех последующих поколений, перемолотых большими и малыми войнами.
Жаль, рано ушел из жизни Ремарк. Какое благодатное поле для творчества нашел бы он сегодня там, где когда-то красовалась страна с гордым названием "СССР"!

Жёлтый автобус

Гошка пошёл в первый класс. Точнее – поехал. Школа находилась далеко, километрах в трёх от их дома. Две улицы с оживленным движением, железнодорожный переезд и мост, который нужно было миновать в паузах между снующими составами, беспокоили его родителей. В городские школы Гошку не взяли: у железнодорожников была своя. Посоветовавшись, родители решили, что он будет ездить в школу на городском автобусе.
Автобус был дедушкой советского Автопрома. Снаружи он был выкрашен в жёлтый цвет и ходил так часто, как хотел этого его водитель. Попасть в его, пахнущее потом, бензином и вчерашним перегаром пузатое нутро, было сложно. Стоило автобусу появиться в конце улицы, как толпа, собравшаяся на остановке, приходила в неистовство. Скрипя и раскачиваясь, автобус подкатывал к остановке. Желающие уехать, не дожидаясь, когда сойдут те, кто приехал, ломились внутрь, теряя при этом галоши, зонты и портфели.
...Вы видели, как струя воды крутит щепку, попавшую в мутный дождевой поток? В утренние часы Гошка становился такой же щепкой. Прижав к животу портфель с двойками по чистописанию, он вплывал внутрь в массе распаренных человеческих тел. Он почти не касался ногами пола и каждый раз рисковал распрощаться то со сменной обувью, то с сатиновым мешочком, в котором покоилась чернильница-непроливайка. Время от времени, всё-таки, что-то терялось: без «сменки» в школу не пускали, без чернильницы тоже было не сладко – приходилось упрашивать соседку по парте, розовощокую Томку, поделиться светло-синей жидкостью, которую бодяжила школьная дворничиха Ивановна.
Но, вернёмся в утренний автобус, который невозможно представить без самого главного в нём человека – кондуктора! Его задачей было «обилечивание» едущих. Те, кто ехал, старались избежать транспортных расходов. Интересы пассажиров и кондуктора не совпадали, что вызывало дорожные баталии. Как правило, кондукторами работали толстые, усталые тётки, кричавшие на граждан голосами, похожими на заводской гудок. На манер революционных балтийских матросов, они были крест-накрест перехвачены тесёмками, с которых свисали бумажные разноцветные рулоны билетов разного достоинства.
...Сидя у задней двери кондукторша напоминает о себе:
-Граждане, активно приобретаем билетики!
Граждане не слышат. Они внимательно глядят в окна, с увлечением разглядывая проплывающий мимо индустриально-окраинный пейзаж. Всем некогда, всех достала неустроенная жизнь – маленькие зарплаты, квартирные проблемы и семейные неурядицы. Кондукторша отрывается от насеста и шурупом ввинчивается в толпу: она всё еще не оставила идеи положить в кассу горсть меди. Видя это, пассажиры ещё плотней сдвигают ряды. Расталкивая всех мощной грудью и плюща непокорных задом, тетка в потрепанном матросском бушлате пробирается по салону.
-Билетики, предъявляем билетики – утробно басит она.
-Молодой, а бесстыжий. Ты ведь не брал! – тётка стыдит паренька в старом драповом пальто.
-Я рубль передавал, когда у пивзавода садился – оправдывается парень.
-Тогда покаж билет! - требует тётка.
-Ну што ты к человеку пристала – играет глазами чернявый с фиксой в слюнявом рту. Он выглядит шикарно: потрёпанный, явно с чужого плеча пиджак надет прямо на грязную майку, не скрывающую вернисаж синих зэковских наколок. Левой рукой он держится за поручень, а правой «щиплет», плотно прижавшись к женщине сельского вида.
-Век мне воли не видать, я лично видел – фраер брал билет! - частит фиксатый.
Выбранная им жертва дремлет стоя – плотная толпа не даёт женщине упасть. Она не чувствует, как прижавшийся вор шарит в хозяйственной сумке. У неё трудная жизнь. Сегодня она встала в три часа, задала скотине и мотнулась на автостанцию, чтобы к рассвету добраться до привокзального рынка. Быстро распродав три кило домашнего творога, она едет домой. Женщина знает, на что она потратит заработанную пятёрку: давно «просят каши» дочкины ботинки, и Зинка из местного сельмага обещала доставить с базы новенькую пару обувки.
...Кондукторша, прижимая сумку с выручкой, опасливо косится в сторону урки. Она всё видит, но боится открыть рот, не в силах крикнуть «Держи вора!». Вот, на её пути возникает тщедушного вида мужчина в круглых очках, сжимающий большой кожаный портфель.
-А ты шо стал на путе? А ну, покажи билет! - вопит кондукторша, наезжая передком на интеллигента.
Порывшись в карманах, мужчина растерянно улыбается:
-Ведь был же только что!
-Покажи! - не отступает тётка.
Интеллигент делает большие глаза:
-Наверное, я его потерял!
У тётки брови сходятся у переносицы. Багровея от нахлынувших чувств, она кричит:
-Ты у меня щас штраф заплатишь, культурный!
-Ездиют тут всякие. А еще в шляпе!
 Последний аргумент окончательно добивает интеллигента, и он покорно лезет в карман за штрафной трешкой.
Все это происходит на глазах у Гошки, так как следующей жертвой террора должен стать он. Чувствуя на себе цепкий взгляд, Гошка пытается вжаться в щель между двумя дядьками, но кондукторша не дремлет. Ухватившись рукой в перчатке с обрезанными пальцами за воротник его пальто, тётка выдергивает Гошку из массы тел, как морковку из грядки и, жарко дыша, фальцетит:
-Ой, кто тут у нас без билетика едет? Никак еврейчик припрятался! Во, гадёныш безбилетный!
И, демонстрируя знание идиша, добавляет:
-Шлымазл!
...Уродине хочется развлечений. Здесь – она «хозяйка», «человек при исполнении». Дома – пьющий, драчливый муж, дети-двоечники и беспросветная жизнь от получки до получки. А на работе она, хамя и ругаясь, отходит душой и телом.
...К счастью, автобус уже тормозит у школы, и Гошка, оставив в салоне несколько оторванных пуговиц, в два прыжка преодолевает расстояние до раскрывшихся дверей. Обалдевшая от неожиданной Гошкиной прыти, кондукторша чудовищно матерится вслед. Чадя выхлопной трубой, жёлтый автобус уплывает за поворот, унося с собой толстую тетку в бушлате, интеллигента в шляпе и фиксатого урку. А Гошка, подхватив портфель и сменку, уже бежит через дорогу – туда, где школьный звонок приглашает детей в классы.

Пионерский тепловоз

Не было дня, чтобы Гошка не встревал в какие-нибудь истории. Нельзя сказать, что он хулиганил, но там, где замышлялось что-то не очень правильное с точки зрения учителей, всегда оказывался и он. Учился гоша хорошо, но пятёрки получал лишь по тем предметам, которые ему нравились. Математику, физику или совсем непонятную химию, Гошка не переносил на дух. Самой красивой отметкой по этим предметам в его дневнике часто оказывалась тройка. Несмотря на это, к концу каждой четверти он как-то выруливал, меняя хилые тройки на добротные четвёрки. В «авторитете» Гошка не был, потому тяготы и лишения школьной жизни не обходили и его. Хуже всего приходилось на переменах. Стоило «биомассе» там появиться, как начинался рэкет. Школьные «авторитеты» собирали дань: стоимость безопасности своих подданных «короли» определяли «на глаз» – от десяти копеек до рубля.
...Дымя «Беломором», Васька Бублик, второгодник из седьмого «Б», вприщурку разглядывает Гошку. Пустив струю табачного дыма, коротко бросает:
-Чего менжуешься? Гони деньги.
У Гошки в кармане десять копеек – на булочку с изюмом. Чувствуя, что сегодня уже не придётся полакомиться, Гошка покорно лезет за мелочью. Презрительно сплюнув, Васька берёт деньги:
-Гуляй, шпана, за всё уплачено, - со смешком говорит он, отправляя окурок в форточку.
Учителя давно махнули на Ваську рукой и к доске не вызывают. Васька целый день скучает на задней парте и, как только заканчиваются занятия, торопится уйти к голубям. У Васьки нет матери. В школу его на подводе, запряженой рыжим мерином, привозит отец – сурового вида мужчина, во все времена года одетый в брезентовый плащ. Сегодня у Васьки хорошее настроение: рано утром, ещё до школы, он за десятку продал каким-то залетным пару чужих голубей. Система проста, но безотказна: как только в небе показывается стая чьих-то голубей, Васька пронзительно свистит и выпускает своих. Голуби любят знакомиться: смешавшись в небе, обе стаи какое-то время кружат вместе, а потом Васькины возвращаются в родную голубятню, приводя с собой «гостей». Тогда Васька идет к знакомым голубятникам и начинает торговаться. Если повезёт, то он может заработать за день столько, сколько Гошкин папа – за месяц. Несмотря на это, Васька не брезгует мелочью, собираемой с младших. Он делает это из принципа: «шоб уважали», как любит он повторять.
…Обед в школьной столовой. На столах, в алюминиевых солдатских мисках – слипшиеся, холодные макароны с котлетами из хлеба и чай, заваренный жжёным сахаром. Ковырнув в миске вилкой, Гошка выходит в школьный двор, в котором чинно прогуливаются девчонки и о чем-то шепчутся. «Знаем мы ваши секреты!» – думает Гошка, - «как всегда – сплетничают». Последняя школьная новость: учитель физики, Николай Иванович по прозвищу «Колесико», женился. Родом он с Волги, потому «окает». Однажды, объясняя новую тему, физик произнес с характерным «оканьем» злополучную фразу – «берем колесико», - после чего за ним приклеилось прозвище «Колёсико». Он женился, взяв в жены молодую учительницу русского языка Эллочку, в прошлом году пришедшую в школу после пединститута. Это событие несколько разнообразило школьные будни, дав пищу всевозможным толкам. Была ещё одна новость, заинтриговавшая Гошку: завуч «Сова» организовала в школе кружок любителей истории. Гошка любил историю, потому побежал записываться в числе первых. По этому случаю он стал собирать марки. Кляссера у него ещё не было, потому марки до времени хранились в толстой тетради, на обложке которой Гошка вывел красивыми буквами слово «Марки». 
...Старшеклассники курят в углу двора, временами поглядывая, не идет ли физрук Леня – страстный поборник физической культуры и здорового образа жизни. Когда-то Леня при всех поклялся, что накажет любого курильщика, пойманного на месте преступления. Он пообещал, что заставит того съесть собственную папиросу. С тех пор прошло уже много времени, но Леня так никого и не поймал. Лёня любит спортивную гимнастику. Спортивную гимнастику тоже любит Лариска Турчина из Гошкиного класса, и эта пара выступает с номерами на каждом школьном вечере.
...За школьным забором гудит завод. В углу школьного двора, у забора, сгрудилась компания – идет бодрый процесс обмена. Сегодня меняют стреляные гильзы из школьного тира. За одну гильзу от мелкокалиберной винтовки дают три тонких перышка к ученической ручке. Достоинство этих перьев заключается в том, что они пишут тонко и не оставляют на бумаге кляксы. Найти в продаже такие перья – дело почти безнадежное, но гильзы ценятся еще выше, так как из них можно сделать «ракеты», начинив серой от спичек. Такая ракета, если ее поджечь, с ужасным шипением взлетает метра на три, приводя девчонок в необычайный восторг.
…Объявлен сбор металлолома, потому что стране нужен «Пионерский тепловоз». По этому случаю в школе идёт соревнование – чей класс соберёт больше металла. В классах формируются стихийные «трофейные команды», причем происходит это почти так же, как в игре «казаки-разбойники» - с перешептываниями и уговорами. Ценятся те, кто знает «секретное место», где, по их словам, «лежит огромная куча ничейного металлолома». Классу, собравшему больше всех, обещан приз – торт от директора школы.
…Все утро следующего дня школьники носят металлолом. Его складывают в глухом углу школьного двора, за спортплощадкой.  Из собственных квартир пионеры вынесли уже всё, что хоть отдаленно напоминает железо. В ход идут бабушкины утюги, дырявые тазики, ведра и кастрюли. Принимают весь этот хлам старшая пионервожатая вместе с физруком Леней. В руках у него ручные десятикилограммовые весы, которыми он взвешивает принесенное. Все, что весит больше десяти килограммов, засчитывается «на глаз». К обеду гора металлолома достигает высоты в один метр и, тогда, Леня задумывается. Думает он, как всегда, не долго:
-Мало! - говорит он, - надо поднажать!
И, детишки поднажали.
…Утро следующего дня выдалось хмурым. Хмурым был директор школы, хмурился физрук Лёня, очень хмурым был участковый милиционер, ковырявшийся в куче металла. Хмурыми были дядьки, пришедшие в школьный двор с соседней стройки. Их настроение несколько улучшилось, как только были обнаружены две новенькие чугунные ванны, прикрытые от любопытных глаз горой бытового хлама.
Пока дядьки что-то объясняют директору, вся школа торчит у окон, выходящих во двор. Участковый тоже возбуждён до крайности: он стоит рядом с физруком и размахивает руками. Леня понуро кивает головой, с каждым жестом милиционера становясь всё меньше и меньше и, под конец разговора, оказывается почти на голову ниже коротышки–участкового. Вскоре гости поворачиваются спиной к металлолому и уходят со двора. Физрук Леня, оправившийся от стресса, смотрит на школьные окна долгим, многообещающим взглядом и показывает всем кулак.
…Тогда все обошлось: через час приехали рабочие и забрали ванны. «Передовиков» никто не выдал. Обещанный торт директор так и не купил. В воспитательных целях, наверно.

В бреду

«Сла-а-вное мо-о-ре, священный Байка-а-а-л,
 Сла-а-а-вный корабль – ому-ле-вая бочка!
 Эй, баргузин, пошевели-и-вай ва-а-л,
 Мо-ло-дцу плыть недале-е-е-чко».
-надрывается черная коробка репродуктора. Все чувства обострены до предела, особенно – слух. Гошка даже слышит, как журчит вода в кране на кухне у соседей. А он плывёт. Кровать, на которой он лежит, раскачивают волны Байкала. «Кто такой «баргузин?» - спрашивает себя Гошка. Не «баргузин», а «грузин» - поправляет его кто-то в голове. И, сразу же, вслед, – чётко видит он, как катятся пенные валы, с грохотом бьются о черные скалы, и усатый грузин сидит верхом на бочке, на боку которой чёрной краской, как на борту корабля, выведено «Омуль».
...Болит голова, очень хочется пить. И холодно.
-Хо-о-о-л-о-д-д-д-н-но, - выклацывают зубы.
...Какие-то голоса, все время слышатся какие-то голоса:
-Бу-бу-бу-бу-бу; Бу-бу-бу-бу-бу;
–Высокая температура.
–Бу-бу-бу-бу-бу.
–Постельный режим.
–Бу-бу-бу-бу-бу.
–Возьмёте в аптеке.
–Бу-бу-бу-бу-бу.
–Не плачьте, мамочка, он поправится...

Гошка лежит, укрытый двумя одеялами, в ногах у него грелка. Трясёт так, что кажется, будто кровать четырьмя ножками выбивает чечетку.
Холодная рука на голове. Нет, это не рука. Это мама кладёт на лоб смоченное в воде полотенце. Ещё раз и ещё – холодные компрессы на время снимают боль. И опять – плывут, качаются стены...
Вот он видит мост. Ускоряясь, на Гошку катится огромный каменный шар. Гошка хочет убежать, но тот катится всё быстрее и быстрее. Гошка бежит по мосту, но шар догоняет и толкает в спину. А потом – странное и страшное чувство падения, долгого падения вниз.
...К вечеру чуть полегчало. Он лежал в холодной испарине, в мокрой насквозь пижаме. В соседней комнате горела лампа – из-под прикрытой двери пробивалась тонкая, жёлтая полоска света. Едва слышные, звучали два голоса. Это мама о чём-то говорила с Гошкиным отцом. Гошка постарался прислушаться, но это усилие стоило ему нового приступа боли. Перетерпев её и подождав, пока боль в голове утихнет, Гошка повернул голову к окну. А в нём, занимая почти всё пространство, висел совершенно белый, круглый диск Луны. Она была удивительно белой, лишь местами темнели пятна лунных морей.
«Разве на Луне есть моря?» –думает Гошка, –даже маленькие знают, что на Луне нет воды. А еще странно, что существуют лунатики. Вот, Шкуренчиха говорит, что Валька из второго подъезда – лунатик, и ночью ходит по квартире с закрытыми глазами, ни на что не наталкиваясь. Если его выпустить на улицу, то он может уйти и больше не вернуться. А еще она говорит, что лунатиков нельзя будить, иначе они сразу умрут от испуга».
...Шкуренчиха все знает. Она маленькая, и ходит смешно – будто носом клюет. А на щеке у нее – чёрная бородавка. Её муж, Иван Егорыч, работает ревизором в торговле. У него отвисшая нижняя губа и ходит он важной, неспешной походкой. А подмышкой он всегда носит толстый коричневый портфель. Гошка слышал, как мама однажды сказала, что Иван Егорыч берёт взятки. Гошка не знает, что такое «взятки», но один раз он видел, как из портфеля Ивана Егорыча выглядывал рыбий хвост. Значит, решил Гошка, это и есть «взятка». Им плохо – Шкуренчихе и Иван Егорычу. Когда-то случилось горе: их сын, бывший в то время чуть старше, чем Гошка сейчас, подождав, когда родители уйдут из дома, привёл дворовых пацанов и стал хвастать охотничьим ружьём отца. Ружьё оказалось заряженым и выстрелило, убив младшего Шкуренко. С тех пор Шкуренчиха стала странной. Она может, остановившись посреди улицы, долго оставаться неподвижной. А ещё, она всматривается в проходящих мимо людей, или разговаривает сама с собой. Вот и сейчас, кажется Гошке, Шкуренчиха стоит в проеме входных дверей и, улыбаясь, манит его пальцем:
-Иди, иди ко мне, деточка, будешь у меня жить. А моего сыночка нет – он заблудился и не может найти дорогу назад...
Шкуренчиха делает шаг и проходит Гошку насквозь. Теперь она оказалась с другой стороны, возле окна. Открыв раму, она ложится животом на подоконник и смотрит вниз. Потом Шкуренчиха залезает на подоконник с ногами и, подпрыгнув, взлетает над улицей, над пирамидальными тополями, над крышами домов напротив. Гошка отчётливо видит, как она медленно машет крыльями, появившимися у неё за спиной. Шкуренчиха делает круг в воздухе и вновь оказывается на уровне раскрытого окна. Гошка видит, как она улыбается, как машет рукой, пригашая присоединиться к новой забаве.
-Сейчас, я только с кровати встану, –кричит в ответ Гошка.
Он точно помнит, что где-то тут должны лежать и его крылья, но их нет на месте, и Гошка кричит, зовёт маму:
-Мама, мама, где мои крылья?
Ах, как все вокруг кружится! Гошка пытается встать, но тело не слушается, и он, обессиленный, вновь падает в горячечную пропасть бреда.
…В эту ночь миновал кризис. Утром ему стало лучше. И, вот, он уже сидит на кровати, обложенный подушками, и пьет маленькими глотками куриный бульон. Гошка еще так слаб, что не может самостоятельно держать чашку. От малейшего движения лоб у него покрывается холодной испариной. Градусник показывает 35,4.
-Упадок сил, –говорит мама.
Сегодня Гошка увидел себя в мамином трюмо: тощий, взлохмаченный, гадкий утенок с темными кругами под глазами.
...Прошла неделя. В её конце приходили ребята из Гошкиного класса – принесли уроки, весело болтали, ели конфеты, которыми их угостила Гошкина мама. Много новостей. В школе теперь новый директор. Он – бывший военный, полковник в отставке. У него смешная фамилия «Варфоломеев». Никто в школе не понимает, что делает полковник в кабинете директора. Ушла на пенсию завуч. Теперь, на её месте, учительница истории Савенко, по прозвищу «Сова». Много нового и непонятного по предметам, особенно по математике. Вера Ивановна, их математичка, обещала позаниматься с Гошкой дополнительно.
«Приятно, когда о тебе кто-то беспокоится», – думает Гошка.
…Незаметно пролетели дни. Поздно начавшаяся в том году весна внезапно сменилась летом. В первых числах июня дети сдали книжки в школьную библиотеку.
Завтра начнутся каникулы.

Каникулы, или «отдай автомат!»

Всю жизнь Гошкины дед и бабушка не имели собственного угла. В первый и последний раз дед получил однокомнатную квартиру в тот год, когда его проводили на пенсию. А до этого, почти двадцать лет, они снимали половину частного дома напротив старой начальной школы в украинском поселке Дебальцево, на донетчине. Хозяином дома был тихий, малопьющий Иван, отсидевший в мордовских лагерях десятилетний срок за сотрудничество с немцами во время оккупации Донбасса. Вину свою он признал полностью и «встал на путь исправления» сразу после оглашения приговора. Когда началась война, ему едва исполнилось семнадцать лет, в армию не взяли по здоровью а, когда пришли немцы, пошел служить в полицию, соблазнённый хорошим пайком. За ним не числилось убийств и других тяжких преступлений, потому и отделался десяткой. Отсидев положенное, он вернулся в родные места. Конечно, его презирали, ему плевали в след, но бить – не били и, даже, работу он нашёл себе без особых проблем. Большой лопатой бросал он целыми днями уголь в топку какой-то котельной, носил промасленную телогрейку и треух с отвисшими ушами и, даже летом, кирзачи с отворотами. Его хозяйка, тетка Мария, родом была с Днепра. Была она женщиной крупной и статной, мужа держала в ежовых рукавицах, позволяя лишь самое малое – чекушку водки после бани. Она не работала, а была домохозяйкой – на её плечах лежала забота о большом доме и скромном хозяйстве: десяток кур и петух копались в уличной пыли, стараясь найти что-то полезное. У них было двое детей. Старшей, Светке, недавно исполнилось восемнадцать. У неё, классе в девятом, стало портиться зрение и, вскоре, врачи поставили неутешительный диагноз – глаукома. Девушку нужно было лечить.
Сашка, младший брат Светки, был года на четыре старше Гошки и всегда верховодил в играх. А ещё Гошка и Сашка любили путешествовать. Когда Гошка приезжал к бабушке на каникулы, они целыми днями бродили в огромном парке, примыкавшем к местному Дому Культуры. Летом ДК пустовало, в прохладных залах и коридорах стояла густая тишина, изредка нарушаемая трелями телефонного звонка в кабинете директора. В выходные в ДК «крутили» кино: билет на утренний детский сеанс стоил десять копеек. Младшая сестра Гошкиной бабушки работала в ДК библиотекарем. Летом, по причине малолюдья, библиотека работала один день в неделю. Остальное время тётка Фаина сидела в открытом парковом павильоне с вывеской «Читальня». В её обязанности входила выдача настольных игр всем желающим, и присмотр за Гошкой, гулявшем в парке. Тетка Фаина была красивой женщиной пятидесяти лет с судьбой, изломанной войной: муж тётки ушёл на фронт и погиб в первые дни войны, а их единственный сын Володя умер от энцефалита – сгорел за три дня. Когда это случилось, ему шел двенадцатый год. С тех пор тетка Фаина жила со старенькой мамой, бабой Христиной, по всем правилам приходившейся Гошке прабабкой. Гошка иногда заходил к ним в гости и удивлённо разглядывал стены большой жилой комнаты: вместо обычных в таких случаях фотографий живых и умерших родственников, у них висели лишь два портрета: с одного мудро глядел вождь и учитель всех народов, на другом – топорщил щёточку усов и пучил глаза первый красный офицер. Тетка была партийной и очень любила Гошку. Для него у неё всегда были припасены гостинцы: печенье и шоколадные конфеты. Иногда она давала Гошке мелочь на покупку мороженного – в одной из аллей парка толстая продавщица в белом фартуке торговала им с тележки на колёсах.
Баба Христина умерла неожиданно и страшно. Накануне она праздновала девяносто первый день рождения. По этому поводу пришло много писем с поздравлениями. Среди них было письмо от самого младшенького, дяди Эфраима, дослужившегося до полковничьих погон в далёком городе Таллине. Баба Христина, в последнее время жаловалась на ноги, потому большую часть дня проводила в кровати. Зато зрение у неё было – как у молодой: читала и писала без очков! В тот день, с самого утра, в их доме отключили свет. Читать в полутьме было несподручно, и Баба Христина попросила дочку зажечь свечу. Тётка Фаина свечку зажгла и поставила её на тумбочку. Наскоро позавтракав, она ушла на работу, а Баба Христина принялась перечитывать письмо младшенького. Доподлинно не известно, каким образом получилось так, что свеча упала на кровать. От свечи загорелась простыня, баба Христина стала звать на помощь, но, пока прибежали соседи, пока затушили пожар, прошло время. Старая получила ожоги и, промучившись в больнице два дня, умерла от заражения крови.
Оставшись одна, тётка Фаина совсем поскучнела. Она теперь чаще стала навещать свою сестру Симу, Гошкину бабушку. Приходила, присаживалась к столу, о чём-то тихо беседовала с Симочкой, иногда оставалась на обед. И, печальными глазами смотрела на Гошку. Потом она приютила у себя малюсенького мужичка по имени ПалВаныч, закройщика из ателье мод. Вместе они прожили целый год, а потом ПалВаныч сгинул в неизвестном направлении.
А тогда было очередное лето, очередные каникулы, во время которых родители подкинули внука бабе и деду. ...Гошка никак не может расстаться с нежными объятиями кровати. Он тянет время, зная наверняка, что сейчас на цыпочках войдёт бабушка и станет прислушиваться к его дыханию – спит или уже проснулся внук.
Летом бабушка готовит в сенцах. Там у неё есть всё, что нужно иметь на кухне: керогаз, бак с водой, небольшой стол для разделки продуктов. Вот и теперь Гошка слышит, как шумит керогаз, как свистит закипевший чайник.
-Лежебока, вставай, - слышит Гошка бабушкин голос, - уже десять на часах!
Гошка потягивается и нехотя слезает с высокой перины – хочешь, не хочешь, а подниматься всё равно придётся. Рукомойник висит на стене веранды – почистив зубы и брызнув в глаза холодной водой, гошка тянется к полотенцу.
-Лучше, лучше умывайся, - ворчит бабушка. Гошка возвращается к умывальнику и наполняет водой ладони, сложенные ковшиком. Вода приятно освежает лицо – теперь Гошка чувствует, что окончательно проснулся.
Завтрак для Гошки накрыт в соседней комнате. В ней, кроме печки, стоит обеденный стол с несколькими стульями и, под окном – длинный сундук, на котором спит Гошкин дядя, когда приезжает на каникулы из того города, в котором он учится на инженера. Гошка слышал от бабушки, что дядя Григорий скоро получит диплом и назначение на работу.
На завтрак у Гошки пышный омлет с котлетой и стакан молока. Чувствуя прилив голода, он быстро подчищает тарелку и теперь медленно, маленькими глоточками, допивает молоко. Появляется бабушка – она пришла забрать посуду. Повернувшись к Гошке, она говорит:
-Забыла тебе сказать: у нас скоро будут гости. Вечером приедут твои родители – папе дали отпуск, а завтра – мой младший брат из Таллина. Ты с ним ещё не знаком, но вы подружитесь.
Гошка наморщил лоб:
-А кем он мне приходится, дядей?
Бабушка, не ожидавшая такого вопроса, присаживается на краешек стула.
-Смотри, - начинает она, - если он мой брат, а ты – мой внук, то он тебе, получается – дедушка. А ты для него – внучатый племянник.
Из рассказов родных Гошка знал, что бабушкин брат, дядя Эфраим, был самым молодым в их большой семье. И гошка снова задал вопрос:
-Бабушка, сколько тебе лет?
Рассмеявшись, бабушка погладила Гошку по голове:
-Задавать такой ворос даме неприлично, но тебе, по секрету, я скажу: мне уже шестьдесят!
-А дяде Эфраиму?
-Сорок пять.
-Какой же он «дедушка», - удивился Гошка.
-Правильно, внучок. Называй его, как и мы – дядей.
...Недавно бабушка получила письмо от дяди Эфраима, в котором сообщал, что военное начальство выделило ему путёвку в Кисловодск. Ещё, в письме он писал, что обязательно заедет к своей любимой сестричке и просил приготовить украинский борщ. Надо сказать, что бабушка Сима была большой мастерицей по части украинского борща – он у нее получался до того вкусный, что для дяди Эфраима другого пути из Таллинна на Кавказ уже не могло быть, как только через Дебальцево. Бабушка подавала его с пампушками, смазанными перед запеканием чесночным соком. Попробовав такое всего лишь раз, человек на всю жизнь становился рабом блюд украинской кухни.
Дядя Эфраим был гордостью семьи. Из девяти бабушкиных братьев и сестер он был самым младшим. Герой войны, орденоносец и командир, он в семнадцать лет получил свои первые офицерские "кубари", а теперь командовал полком.
...Гошка сидел и мечтал о том времени, когда он, обязательно став военным, тоже будет командовать полком и носить золотые офицерские погоны.
После завтрака Гошка вышел на крыльцо. Хозяйский сын, Сашка, сидел на крыльце и перебирал удочки. Удочек было две, а Сашка – один.
-Сашка, - заканючил Гошка, - возьми меня с собой на ставок!
Сашка подумал, потом сказал, что если Гошка накопает червей, то он, так и быть, возьмет его с собой.
-А где копать? - спросил Гошка.
-Да вот там, в огороде, возле уборной, - ответил Сашка.
Гошка взял лопату и пошел копать. Тётя Мария, мать Сашки, отвела под огород всё, что только могло родить. Узкая дорожка из плоских плит песчаника от крыльца к уборной и дровяному сараю – это всё, что не было ею засажено огородными растениями. Грядки картофельных кустов, изъеденных колорадским жуком, перемежались с полосками лука и укропа и, только возле самого забора, виднелась часть земли, поросшая травой. Вот там Гошка и стал копать червей.
То ли лето в том году было жарким, то ли червям надоело ждать, пока за ними придут рыбаки, но, выкопав приличной глубины яму, Гошка так ничего и не нашел.
Подошел Сашка, поковырялся в носу и посоветовал копать глубже. Гошка копнул, и тут лопата наткнулась на что-то железное. Расчистив ямку и выбросив из неё землю, Гошка штыком лопаты поддел находку и вывернул её из земли. Это был ржавый немецкий автомат! Гошка сразу его узнал: такие он видел на картинке в книжке про пионеров-героев. Гошка тут же решил, что почистит ржавое железо, привяжет к нему дедов кожаный ремень и пойдет играть в войну с соседскими ребятами. Подошёл Сашка, заглянул Гошке через плечо. Увидев находку, удивился и обрадовался одновременно:
-А ну, давай его сюда.
Гошка подался назад и прижал автомат к себе.
Сашка был неумолим:
-Раз ты его в моём дворе откопал, значит он мой!
Гошка ничего не ответил, только ещё крепче сжал находку. Сашка потянул автомат к себе, и началась борьба. Сашка был старше и сильней, но он был не прав, и сознание этого утраивало Гошкины силы.
Тем временем дело приняло драматический оборот: за несколько минут борьбы дети истоптали половину огорода! Наверное, ему пришел бы конец, если бы на крыльце не появилась тетка Мария. Сделав ладошку козырьком, она минутку разглядывала Гошку с Сашкой, пытаясь понять, что такое они вытворяют в ее владениях. Потом раздался вопль, от которого у Гошки похолодело внутри и сразу расхотелось бороться с Сашкой.
- Ах ви чортові діти, що придумали – в городі гопака танцювати! – кричала, путая украинские и русские слова, тетка Мария.
- А ну, ідить обидва сюди!
От греха подальше, мальчишки сыпанули со двора, бросив автомат в картофельную ботву. Побродив час по улицам, они крадучись вернулись во двор. О происшедшем напоминала лишь взрыхленная земля в углу двора да кучка привядшей зелени на краю огорода.
Они обшарили все: автомат пропал. Ни в огороде, ни в сарае, ни под крыльцом, нигде они его не нашли. Сашка, сразу став меньше ростом, тихо сказал:
-Мамка драть будет, когда вернусь.
Гошка представил, как тетка Мария будет драть Сашку и ему стало так жалко друга, что он сказал:
-Пойдём, будешь у нас жить.
На что Сашка ответил, что мамка и у них его найдет, так что лучше сразу повиниться. И пошел в дом, понуро опустив голову.
Так, или иначе, но скандала удалось избежать. Как оружие попало в огород, можно лишь догадываться, но одно было ясно: без Ивана тут не обошлось. Когда немцы побежали, все, кто с ними сотрудничал, стали уничтожать следы своей причасности к происходившему на оккупированных землях. Может быть, и он закопал тогда свой автомат?
Как знать... Много чего хранит до времени земля. Нужно только места знать, где копать.

Старая фотография

Этот снимок был сделан дядей Эфраимом – младшим сыном прабабушки Христины. Он приехал всего на два дня к сестре, к своей любимой Симочке – бабушке Гошки. Приехал не один: с собой привёз дочь Ванду и сына Юрку. Ванда была уже взрослой – успела побывать замужем, а Юрка был пятнадцатилетним подростком. Приехал Эфраим без супруги, эстонки Зиты – её не отпустили с работы. Были они проездом: ехали на кислые воды, в курортный город Кисловодск. И сделали большой крюк – повидаться, да поесть Симочкиного знаменитого борща. К Гошке приехали родители. Весь день накануне они помогали бабушке готовиться к встрече гостей. Гошку вымыли и приодели. Ожидание казалось бесконечным. Наконец, скрипнула калитка. Гошка выбежал на крыльцо: дед Михаил, встречавший гостей на станции, вёл за собой дядю Эфраима, Ванду и Юрку. Дядя Эфраим был среднего роста, худощавый, загорелый. Когда он улыбался, возле глаз у него собирались мелкие морщинки. Гошка в первый момент знакомства удивился, увидев его лоб: он был очень большой – бабушка Сима, обнимая брата, смеялась: «Эфа, какие у тебя большие залысины!», на что тот отвечал:
-Зато теперь много места для поцелуев!
Не успели толком поздороваться, как калитка заскрипела вторично и, на дорожке, показались две женщины: тяжело опирающаяся на палочку Гошкина прабабушка Христина и тётя Фаина. Дядя Эфраим вскрикнул, сорвался с места и кинулся обнимать и целовать мать и сестру.
Когда все немного успокоились, наобнимались и в умилении поахали – «смотрите, какой большой парень, этот Гошка – наверное, уже за девушками ухаживает!», сели обедать. Ели не спеша, с толком, с расстановкой. Одной тарелкой борща никто не отделался – каждый попросил по половнику добавки. Потом женщины сменили тарелки и подали второе. Когда всё было съедено и выпито, взрослые рассредоточились «по интересам»: мужчины вышли во двор – подышать воздухом, покурить, поговорить (правда, курил один Гошкин папа, остальные были некурящими), а женщины сели рассматривать фотографии, привезенные Вандой. Гошка забрался с ногами на сундук и занялся освоением подарка, привезенного дядей Эфраимом – картонной трубой калейдоскопа. С одного конца в трубу можно было заглянуть. Там, внутри, происходило чудо-чудесное: жили своей жизнью, шуршали, перекатывались, разноцветные кристаллы, ежесекундно образуя невероятные узоры. Очарованный подарком, Гошка решил показать его Сашке, но мама остановила его возгласом:
-Гошка, вернись, никаких «сашек». Ты наказан. Забыл вчерашнее?
И Гошка вспомнил.
Ближе к вечеру, Гошка, наконец дождавшийся приезда родителей, решил, что теперь им можно друг от друга немного отдохнуть. Договорившись заранее с Сашкой, он отпросился у мамы – покататься на велосипеде. Сам он ездить еще не умел, а вот Сашка, вызывая зависть «безлошадных» друзей, лихо раскатывал по посёлку на недавно купленном велике.
...Гошка бочком влез на раму, Сашка нажал на педали, и они покатили!
Сначала съездили в парк и там прокатились по всем его дорожкам, затем поехали на ставок и посидели с рыбаками, обсуждая тонкости карасиного клева. Затем… Затем они забыли, что через полчаса должны быть дома, что Гошку ждут родители. Короче: уже высыпали первые звезды, когда мальчишки подрулили к дому. Его мама, к тому времени успевшая мысленно попрощаться со своим ребенком – погибшим под колесами грузовика, утонувшего в пруду, украденного цыганами, заблудившегося в бескрайних полях подсолнечника, - при виде Гошки бросилась обниматься. Затем схватила ивовый прут и стала обихаживать Гошкин зад. К счастью, экзекуция была недолгой: услышав Гошкины вопли, на крыльцо вышел отец. Увидев, в какое отчаянное положение попал сын, отец вступился за Гошку.
...Тем временем, всех позвали:
-Выходите во двор, будем фотографироваться!
Вынесли табуреты и каждый занял предназначенное ему место. В центре усадили прабабушку Христину, слева и справа от неё – двух сестёр, двух Гошкиных бабушек – Симу и Фаину а, между ними – Гошку. Во втором ряду встали дед Михаил, Ванда, Гошкины родители и Юрка. Дядя Эфраим прицелился и нажал на спуск – фотоаппарат вкусно щёлкнул, дядя улыбнулся и сказал: «готово!»
...Вечером появился Сашка. Увидев у Гошки калейдоскоп, сказал:
-Дай поглядеть.
Гошка дал. Сашка долго вращал трубу, потом с равнодушным видом вернул игрушку и сделал заманчивое предложение:
-Меняю на перочинный нож.
Гошка на минуту задумался, потом с гордым видом ответил:
-Ножиков много, а калейдоскоп – один!
Сашка обиделся:
-Подумаешь, калейдоскоп!
И ушёл домой.
...После этого калейдоскоп жил ещё час. Выпав из рук, он шмякнулся о плиты дорожки. Гошка подхватил трубу, но было поздно: всё то, что до этой минуте волшебно жило и двигалось внутри, теперь было мертво: матовое стеклышко на широком конце трубы лопнуло и выпало; вслед посыпались мелкие разноцветные стеклышки и куски разбитого зеркала.
Горе было безмерно. Взрослые, как могли, утешали Гошку, а дядя Эфраим пообещал привезти в следующий раз два таких калейдоскопа. Безутешный Гошка перестал всхлипывать лишь тогда, когда дядя дал ему подержать фотоаппарат.
Это был замечательный фотоаппарат! В сложенном виде он был плоским – наподобие папиного портсигара и свободно помещался в кармане дядиного пиджака. Из фотоаппарата с лёгким щелчком выдвигался блестящий объектив. Дядя даже дал Гошке заглянуть в маленькое окошко позади аппарата – такого Гошка ещё не видел! Всё, что видел он в этом окошке, было маленьким – маленьким! Как такое могло случиться, Гошка не понял. Он взглянул поверх аппарата: всё было нормального размера, опять глянул в окошко – в нём всё было крохотным.   
-Трофейная «Лейка», - с гордостью сказал дядя Эфраим, пряча фотоаппарат. -Вернусь домой, обязательно пришлю всем фотографии.
...Давно уже нет никого из тех, кто изображён на снимке рядом с Гошкой. А снимок – остался. Он напоминает своему владельцу о близких и родных ему людях.
Об остановленном навсегда чудесном мгновении детства. 
 
«КВН»

Знаете ли вы, что такое «КВН»? Ну да, сейчас вы расскажете мне о «Клубе весёлых и находчивых», а я вам отвечу – вы не знаете, что такое КВН. И, если ничего о «КВН-е» не знаете, значит вы не сидели перед первым, массово выпускавшимся в СССР, телевизором!
Значит, не ждали вы с нетерпением часа, когда в эфире появлялась одна-единственная на всю страну программа Центрального телевидения. Вы не знаете, что всё, что тогда показывал «ящик» (вскоре вы поймёте, откуда появилось это народное название), шло исключительно в прямой трансляции. Но, обо всём по порядку.
...На правом берегу реки, делящей город на две части, в том самом месте, где Гошкина матушка когда-то потеряла боты, начали строить телецентр. Когда металлические конструкции показались из-за крыш домов, стало ясно, что строят вышку. К этому событию Гошка отнесся без интереса. Во-первых, он смутно себе представлял, что такое телевизор. Во-вторых, когда он узнал, сколько это чудо техники стоит, то решил, что на папину зарплату телевизор не купить, а потому и мечтать не интересно.
Популярными развлечениями в те годы считались «кино, вино и домино». Гошкины родители в тот год сдружились с семьёй из соседнего подъезда. Семья была большая: под одной крышей жили три поколения близких родственников. Старейшинами в семье были дед Мартын – вышедший на пенсию машинист-паровозник, и его жена – Матрена Ивановна, вёрткая, еще не старая женщина – мастерица по кухонной части, кормившая и поившая всю ораву Мальцевых. Их единственная, горячо любимая дочь Мария, по-домашнему – Мура, - работала провизором в аптеке железнодорожной поликлиники. Она была замужем за мастером транспортного цеха одного из городских предприятий. Звали его Вячеслав Михайлович, и был он мужчиной обстоятельным и рукастым – своего «Москвича» ремонтировал всегда сам. Был он заядлым охотником и держал по этому случаю собаку непонятной Гошке породы. У Муры и Вячека росла дочь по имени Наташка. Была она девчонкой балованной, капризной и, к тому же, ужасной ябедой. Семья Мальцевых жила дружно: мужики водкой не баловались, женщин своих не обижали. В общем – нормальная, околокультурная семья. Может быть, в силу основательности мужчин, их семья числилась зажиточной. Именно у них, сразу же после пуска телецентра, появился телевизор. Гошка, по причине дружбы с Наташкой, иногда впускался в квартиру: обычно, не дальше кухни. Вечно хлопотавшая у плиты баба Матрёна кормила Гошку пирожками с капустой или вишнями, давала один с собой и выпроваживала за порог:
-Гуляй, детка, гуляй! – напутствовала она его.
Лишь однажды Гошке повезло заглянуть в «залу». Тогда он и увидел этот аппарат: в углу, на тумбочке, громоздилась большая деревянная коробка с маленьким, размером не более почтового конверта, экраном. Экран был пуст. Его серая поверхность не вызвала тогда особого Гошкиного интереса. 
Нужно отметить, что семейство Мальцевых имело один общий недостаток: все они любили, при первой же возможности, щегольнуть – показать «этой голытьбе», что они стоят на более высокой ступени развития человечества.
Сначала они смотрели свой телевизор в гордом одиночестве, потом решили, что нужно повысить собственный рейтинг. И стали изредка приглашать «на телевизор» то одну, то другую семью. Однажды дошла очередь и до Гошкиных родителей.
В день «выхода в люди» мама выкупала Гошку, подстригла ему ногти и выдала носовой платок. Потом состоялся инструктаж на тему «как себя вести, если тебя позвали в гости». Инструктаж тянулся целый день, прерываясь лишь на обед и ужин. Наконец, наступил вечер.
…Они пришли за полчаса до начала передач. Со своими стульями. Открывшая им тетя Мура была счастлива видеть дорогих гостей: она улыбалась так широко, что были видны гланды в глубине золотозубого рта.
После обязательных по такому случаю комплиментов, уверений в почтении и справок о зоровье, все наконец расселись. Детей пустили вперёд, так что Гошка оказался в метре от телевизора. Теперь он мог в деталях рассмотреть эту штуку. Его внимание привлекло нечто из стекла, стоявшее перед экраном. «Нечто» было похоже на аквариум – похожий он видел у Томки с третьего этажа. Так там хоть рыбки плавали, а здесь – ничего!
-Линза» - с гордостью сообщила ему Наташка. -Она будет увеличивать экран.
«Ничего особенного» - подумал Гошка. Вот, вчера Славка, живший на другом конце улицы, дал ему пострелять из самопала, так это было круто! Гошка ещё и сегодня не вполне хорошо слышал правым ухом – так бабахнуло. Правда, пришлось украсть из дома три коробка спичек, из серных головок которых Славка сделал «порох», но ни папа, ни мама ещё не обнаружили пропажи, и Гошка сидел довольный, предаваясь приятным воспоминаниям.
Наконец, пришло время, и взрослые включили телевизор. Экран стал подавать признаки жизни: серая поверхность приобрела молочный оттенок, по его поверхности побежали кривульки и, наконец, экран ожил. В «линзе» показались квадратики с кружочками по углам.
-Таблица, -прошептала Наташка на ухо Гошке.
Недолго поморгав, таблица сменилась надписью «Центральное телевидение Советского Союза». Следом за этим в линзе появилась женщина, сказавшая: «Здравствуйте, дорогие товарищи телезрители!»
Гошка очумело посмотрел на тётку и ответил: «Здрасьте!». Все вокруг засмеялись, а, Гошкина мама, густо покраснела и исподтишка показала ему кулак. Тетку, тем временем, сменил мужчина в галстуке. Он ни с кем не поздоровался, а сразу стал рассказывать, что сегодня будут показывать. Потом начался балет. До этого Гошка не знал балета. Поглядев минут пять, как под музыку по экрану бегают тётеньки в перьях, Гошка решил, что балет ему не нравится. Он оживился лишь тогда, когда из-за занавески выбежал дядька. У него за спиной болтался плащ, точно такой же, как у путевого обходчика Мишки из пятой квартиры. Дядька побегал по сцене, схватил одну из тетенек и поднял ее над головой. В эту минуту Гошка перепугался: он решил, что дядька в плаще сейчас со всей дури грохнет тётеньку об пол, но тот делать этого не стал, а сделал злое лицо и убежал. Занавеска поползла, закрывая сцену, и на экране появилась надпись: «Антракт».
-Ну, это теперь надолго, - сказал дядя Вячик и взрослые, загремев стульями, потянулись пить чай.
Гошка остался один на один с телевизором. Немного посидев на своём месте, он подумал, что было бы неплохо понять, по какому принципу работает «линза». Встав со стула, он сделал шаг вперёд и уставился на пузатую стекляшку. Внутрь стекляшки было что-то налито, и эта жидкость рябила при каждом Гошкином движении. Сбоку стекляшки виднелась резиновая пробочка. Оглянувшись на двери и убедившись в том, что его никто не видит, Гошка тронул пробочку пальцем. Та была холодной и твёрдой. Поддев пробку ногтем, Гошка слегка потянул её на себя. Пробка поддалась лишь на чуть-чуть. Тогда Гошка потянул её сильнее. Раздался лёгкий хлопок, и пробка вылетела из линзы. Перепугавшийся Гошка кинулся искать пробку, но всё было тщетно: её нигде не было! Тем временем, из отверстия в линзе забил маленький водопад, образовавший вскоре на полу приличную лужу. 
В этот момент в комнату вошла Наташка. Склонив по-птичьи голову набок, она попыталась разглядеть, что Гошка делает на полу. Поняв, что натворил гость, она сделала страшные глаза:
-Ну, тебе сейчас влетит!
Не успел Гошка встать с колен, как комната наполнилась людьми. Не гляди ни на кого, он только и смог сказать:
-Я не хотел, оно само так получилось.
На этом культурная программа для них закончилась. Извинившись, родители сгребли в охапку стулья и Гошку, и отправились домой – разбираться с виновником происшествия.
Наказания избежать не удалось: за излишнее любопытство Гошка был лишён маленьких детских радостей сроком на один месяц.
Спустя какое-то время, в день покупки их первого телевизора, родители вспомнили этот случай и, вдоволь посмеявшись, решили Гошку за здоровое любопытство впредь не наказывать. Ну, разве что, в экстремальных случаях.

Мальчик, почему ты не стал киллером?

Пролетели годы. В 1958-м запустили первый спутник, в 1961-м полетел в космос Юрий Гагарин. Поменяли «старые» советские деньги на «новые» и, однажды, отец принес Гошке новенькие железные рубли с изображением дедушки Ленина. На речке, что протекала рядом с их домом, сломали старый деревянный мост и построили новый, из железобетона. Теперь на улице, ведущей к вокзалу, образовался подъём, переходящий в крутой поворот перед въездом на мост. И сразу же, на этом месте, стали происходить аварии: перед подъёмом водители разгоняли машины и часто не вписывались в поворот. Ломая чугунную ограду, машины падали с моста в реку. Когда проектировали мост, придумали пустить по нему трамвай к парку Горького. Для этого в бетон уложили рельсы. Была ещё одна новость: в парке имени Первого Мая соорудили пристань! А где пристань – там и корабли. Правда, кораблей не было, но зато появился прогулочный катер. Видимо, у тогдашнего городского начальства с фантазией было всё в порядке. А с остальным, скорее всего, были проблемы: намытые за год до этого высокие дамбы по обеим сторонам реки укрепить забыли – ни бетонных плит, ни булыг по склонам насыпей не соорудили. Два года, вздымая нешуточные волны, бороздил катер водную гладь. Волны с шумом накатывались на бережок, подмывали грунт и, вместе с ним, скатывались назад. Вскоре катер стал садиться на мели, маршрут плавания сократили, а потом и вовсе плавсредство поставили на прикол. В парке имени пролетарского писателя, тем временем, стали сдавать напрокат вёсельные лодки. Тогда же Гошка впервые закурил. Он и до этого пробовал курить: дворовая шпана сворачивала из старых газет «козьи ножки», набивая их сухими листьями, но сделавших по одной затяжке, тут же начинало рвать. Так что этот опыт был, как бы, не в счёт. Первой выкуренной Гошкиной сигаретой стала болгарская «Шипка», которой его угостил уже давно покуривающий дружбан Женька. Произошло это во время лодочного катания. Представьте себе такую «картину маслом»: на вёслах сидит Женька, на носовой банке, в транзисторной «Спидоле» поёт Кобзон, а на задней банке развалился Гошка с дымящейся сигаретой. Стоит сказать, что, поначалу, курить Гошке не нравилось. Но, нужно было держать фасон, поэтому тридцать копеек, сэкономленные от школьных завтраков, были вскоре истрачены на покупку сигарет «Друг». Сигареты выглядели шикарно: картонная коробка красного цвета с овчаркой на крышке сразу понравились ему. Но красота, которая спасёт мир, не спасла Гошку от скандала: на следующий день мама нашла сигареты. Перед тем, как бросить Гошкины штаны в стиральную машину, она проверила, всё ли вынуто из карманов. Вернувшись домой после работы, отец произвёл «разбор полётов». Приговор был суров, но справедлив: сигареты отправились в печку, а Гошка на месяц был лишён возможности ходить в кино. Ещё и вынудили поклясться, что курить не будет.
Примерно в это же время у Гошки появилось новое увлечение. Стоит напомнить, что это было советское время. Городские предприятия вкладывались в разные спортивные мероприятия, организовывали команды, соревновались. Не стало исключением предприятие, на котором работал Гошкин отец. Железнодорожники организовали у себя при обществе «Локомотив» стрелковый клуб. В нём работала юношеская секция, испытывавшая острую нехватку «ворошиловских стрелков». Отец привёл Гошку в тир, показал тренеру. Тренер сразу понравился Гошке, а Гошка – тренеру. Но, произошло это только после того, как Гошка с первого раза из мелкашки поразил три мишени.
-Талант! –коротко бросил Прокофьевич, разглядывая дырки в центре каждой из них.
Гошка стал посещать тир почти ежедневно. Возвращаясь из школы, он обязательно заглядывал к Прокофьевичу. Прокофьевич ворчал:
-Ну что тебе не сидится, занятия в секции три раза в неделю, а ты ходишь тут каждый день, покоя не даёшь!
Но, доставал из оружейного сейфа старенькую ТОЗ-ку, пачку патронов, и шёл с Гошкой в тир. Гошка ложился на пахнущий потом спортивный мат, принимал нужную позу, целился, останавливал дыхание и плавно нажимал на спуск. Ах, как он любил эти моменты: эхо выстрела, отражённое бетонными стенами тира, звук открываемого затвора, звон падающей гильзы, кисловатый запах сгоревшего пороха! Вскоре состоялись городские соревнования. Юношеская команда «Локомотива» заняла на них первое место. Это была награда, первая в Гошкиной жизни: он бежал домой, зажимая в руке Почётную грамоту, где синими чернилами была выведена его фамилия. К ней прилагался значок «Юный стрелок» - Гошка носил его, не снимая. К сожалению, всё хорошее быстро заканчивается. Закончилась и эта история: после победы на соревнованиях всё как-то быстро устаканилось. То ли железнодорожное руководство охладело к пулевой стрельбе, то ли не стало денег на спортивные мероприятия, только секция прекратила свою деятельность. Куда-то пропал Прокофьевич, в тир никого не пускали, а у Гошки появилось новое увлечение. Да и то правда: серьёзно заниматься стрельбой – на это уходит уйма времени. А впереди у Гошки – экзамены в школе, нужно хорошо учиться, чтобы потом приобрести специальность, которая будет кормить. А что с винтовки возьмёшь, кроме удовольствия? Эх, знали бы тогда Гошкины родители, какие деньги зарабатывают сегодня бывшие мастера стрелкового спорта! А, с другой стороны, низкий им поклон за то, что Гошка до сих пор живой и здоровый – ведь киллеры, говорят, долго не живут!

Декабрь

Бесснежная зима выхолодила землю и она покрылась сантиметровым слоем серовато-коричневой пыли. В начале зимы, несколько раз, из степей Задонья прилетали пыльные бури. После них песок висел в воздухе и скрипел на зубах. Он проникал во все немыслимые места и толстым слоем лежал между наглухо заклеенными рамами. После пятнадцатого в городе появились елки. Их продавали на рынках, их носили по домам подвыпившие сельские мужики. По вечерам их продавали с машин ушлые молодцы, задачей которых было обеспечение зелёным товаром своих трудовых коллективов. Ёлок привозили больше, чем было заказано: бутылка водки перед Новым годом стала валютой во всех лесничествах и излишек срубленных деревьев не сильно волновал тамошних лесников.
В школу тоже привезли большущую сосну. Старшеклассники поставили ее посредине спортзала, девочки нарядили. В классах готовили праздничную программу. В том классе, где учился Гошка, учитель пения отобрал несколько ребят поголосистей, и они начали разучивать песни.
Гошка тоже попал в этот секстет, хотя особыми голосовыми данными не отличался – при том, что музыкальный слух у него был, пел он средненько.
…На сцене, вокруг импровизированного костра, картинно сидела, лежала, стояла массовка, изображавшая бойцов Красной Армии. «Горел» костёр, подсвеченный красной лампой, грели руки бойцы, растягивал баянные мехи учитель пения, приодетый в офицерский полушубок. Шла генеральная репетиция школьной самодеятельности. Вокалисты, числом шесть, расположились поближе к баяну. Когда Николай Степанович играл, его глаза сами собой закрывались, а на лице появлялось выражение нетерпеливого ожидания. Из глубины спортзала эта живописная группа, скорее, напоминала партизан Дениса Давыдова образца войны 1812 года.
Неожиданно раскрылись двери, и в спортзал вошла группа товарищей. Во главе торжественно выступал директор, отставной полковник Варфоломеев, следом семенила завуч Нина Николаевна, в быту «Сова». Нина Николаевна, страдавшая хроническим насморком, шмыгала покрасневшим носом и поминутно утиралась кружевным платочком, торчащим из-под браслета наручных часиков. Подмышкой она держала картонную папочку для бумаг, а слезящиеся глаза за стеклами очков выражали полную преданность партии, народу и лично товарищу Варфоломееву.
Когда пара села на принесённые стулья, Николай Степанович посмотрел на директора и, получив «добро», взмахнул кудрями, выбивающимися из-под партизанского треуха.
Баян издал протяжный стон, и мелодия полилась.
...Появление в зале директора ввергло певцов в ступор. Забыв, зачем они собрались, певчие застыли, раскрыв рты. Николай Степанович, дважды проигравший вступление, громко топнул ногой. Этот звук вывел артистов из паралича, и они гаркнули хором: «С берез, неслышен, невесом, спадает желтый лист». Получилось у них не очень хорошо.
-Не, так не пойдет! Соберитесь, ребята и, давайте еще раз, – закричал Николай Степанович, косясь на директора.
Бывший полковник сидел с таким выражением на лице, будто ему хочется в туалет. Вновь послышались звуки вальса и, на этот раз, дружно и громко мальчишки запели:
-«С берез неслышен, невесом, спадает желтый лист».
Николай Степанович сделал страшное лицо и глазами пообещал всем годовую двойку по пению. Между тем, секстет снова сбился с ритма, так что к концу номера вальс превратился в военный марш. Когда стихли последние аккорды, наступила гробовая тишина, прерываемая лишь бульканьем жидкости в носу «Совы». Николай Степанович сидел бледный, не решаясь взглянуть на директора. Товарищ Варфоломеев встал со своего места, подошел к певцам и произнес речь:
-Сынки! Представьте: закончился бой, вы сидите вечером у костра, политрук прочитал вам любимую газету «Правда», вы поели каши, приняли положенные сто граммов водки, и вас потянуло спеть!
При последних словах директора «Сова» побледнела и, нервно хихикая и глядя то на сцену, то на директора, стала обмахиваться мокрым платочком.
-Да, - продолжил директор, - вы сидите у костра, вас с устатку немного развезло, вот вы и запели: тихо-тихо, задушевно-задушевно.
-Вы вспоминаете, - продолжал он, - как целовали своих девушек а, может, еще что делали.
При этом товарищ Варфоломеев сделал рукой движение, будто погладил кого-то в районе спины.
«Сова» не выдержала и громко кашлянула. Товарищ Варфоломеев вздрогнул и посмотрел на неё непонимающим взглядом. Нина Николаевна, привстав на цыпочки и заслонив рот ладошкой, что-то прошептала ему на ухо. Директор непонимающе уставился на завуча, потом махнул в отчаянии рукой и поспешил выйти. «Сова» на минутку замешкалась и, в этот момент, прорезался голос у Николая Степановича.
-Нина Николаевна, вам понравилось?
Завуч задумчиво провела платочком под носом, поморщилась и тоже махнула рукой, что могло означать либо «понравилось», либо «да пошли вы с вашей песней!». Николай Степанович растянул меха и заиграл туш.
Под звуки марша Нина Николаевна подхватила папочку и кинулась догонять товарища Варфоломеева.
...Новогодний вечер в школе был назначен на двадцать шестое декабря.
Когда все пришли и расселись на скамейках, на трибуне показался директор. Он поздравил учеников с наступающим Новым Годом и немного поковырялся в нестабильном международном положении. Заверив Партию и Правительство в том, что школьники вверенной ему школы… и т.д., он закатил глаза и зачастил скороговоркой: бу-бу-бу-бу.
Пока директор вещал, Гошка сидел не шевелясь. Впереди него сидела такая красивая, такая взрослая и недоступная Светка Великанова – первая безответная, ничего о Гошкиных чувствах не знавшая, любовь.
Гошка последние несколько недель был отчаянно влюблен в самую высокую девочку школы. Светка была почти на голову выше Гошки и он по этому поводу страшно переживал. Что только Гошка не делал, чтобы привлечь ее внимание: и записочки анонимные писал, и всё время старался попадаться на глаза, и неестественно громко смеялся, и дурака валял в её присутствии – всё было зря. Светка глядела сквозь Гошку своими огромными глазищами и в упор его не замечала. Перед самым праздником случилась катастрофа: на одной из перемен Гошка нечаянно подслушал разговор двух девчонок из его класса, обсуждавших «задаваку Светку». Оказывается, она уже полгода встречается с парнем из выпускного класса и «они даже целовались».
...Директор, наконец, убрался со сцены и на смену ему явилась «Сова» со стопкой грамот. Под звуки баянного туша и рукоплескание зала началась их раздача, а потом объявили концерт. Как он прошел, как выступил их секстет, Гошка не помнил – он ждал танцев. В этом году им впервые разрешили устроить танцы: конечно – под надзором преподавателей; конечно – только идейно выдержанные; конечно – тридцать минут, не более; И, главное условие: свет не выключать!
Гошка мечтал о том, как он пригласит Светку и, прижав к себе, поведет по залу в медленном танце…
Все случилось совсем не так, как мечтал Гошка: как только Николай Степанович заиграл вальс, Светку пригласил физрук Леня. Потанцевав с Леней, Светка оказалась в противоположном конце зала. А, когда заиграли следующий танец, Гошка опоздал. Когда он пробрался через толпу топчущихся на месте старшеклассников, Светки на месте не оказалось – её увёл тот самый, из десятого «А». А потом объявили «белый танец» и Гошку, неожиданно для него самого, пригласила Светкина лучшая подруга Галка Доброва. Сегодня Галка выглядела шикарно: платье из тёмно-зелёного атласа с юбкой-колокол сделало из вчерашней мышки светскую красавицу. Галка подстриглась, сделала модную причёску и маникюр, чем вызвала недоумённые взгляды соучениц – маникюр, да ещё с лаком, в школе был строго запрещён! Все время, пока длился танец, Галка не сводила с Гошки черных, как у настоящего галчонка, глаз. Гошка, видя завистливые взгляды пацанов, страшно стеснялся и дважды наступил Галке на ногу. Когда танец закончился, Гошка бросился искать Светку, но той и след простыл. Напрасно он бегал по пустым школьным коридорам, напрасно заглядывал в раздевалку. И, вдруг, в коридоре возле учительской, он наткнулся на плачущую Галку.
-Уйди! - крикнула она и закрыла ладонями мокрое лицо.
И тут Гошка понял, отчего плачет Галка и, ему стало отчего-то очень стыдно. Виновато улыбнувшись, Гошка пробормотал «извини» и пошёл в раздевалку за своим пальто.
...Все прояснилось после школьных каникул. Куда-то делась его влюблённость и, встречая Светку с ее парнем, ревности он уже не испытал. С Галкой он помирился. А вот она влюбилась в Гошку не на шутку: старалась сесть поближе, на переменах подходила, якобы выяснить, как пишется то, или иное слово, ждала его после занятий – в общем, не давала ему прохода. Гошка думал, что Галке будет достаточно, если он сводит её в кино, но этим он только усугубил положение: Галка, выждав момент, когда Гошки не было дома, пришла к его маме.
-Он меня не любит, он меня избегает, - жаловалась Галка оторопевшей Гошкиной маме.
Конечно, Гошкина мама постаралась успокоить влюблённую девочку, и та ушла в полной уверенности, что Гошка на днях ответит ей взаимностью. Но ему уже было не до Галки – он увлекся.
Чем? Кинематографом.

Ну, а что же было потом?

Кинематограф...
Что-то непонятное, соблазнительное, влекущее. «Кино» – это понятно. «Граф» - тоже. Гошка не сразу догадался, что «графья» не имеют к кино никакого отношения, а само слово – это и есть название волшебства, в результате которого получается «кино».
...Однажды в классе появился молодой мужчина. Он назвался Алексеем Меренковым и объявил, что он – оператор областной телестудии и набирает ребят в недавно открывшуюся Народную киностудию. Среди тех, кто пожелал записаться, оказался и Гошка. К тому времени он уже был неизлечимо болен болезнью под названием «фотография» – запах свежепроявленной фотоплёнки был ему дороже, чем другие, самые изысканные запахи. С замиранием сердца, каждый раз он ждал, когда на листе фотобумаги, опущенной в раствор проявителя, появится изображение остановленного мгновения. У него уже был фотоаппарат, подаренный родителями. Это был простенький, купленный за семь рублей в магазине «Культтовары», фотоаппарат «Смена». У Гошки потом было много разных, даже очень хороших и дорогих фотоаппаратов, но свою первую «Смену» он запомнил на всю жизнь. Даже сегодня помнит он самый первый свой снимок: на фоне заснеженных полей –   
уходящие вдаль рельсы. В общем, желавших всерьёз заняться фотографией и киносъёмкой, из их школы, тогда набралось человек восемь. Занятия студии проводились в Доме культуры завода им. Пархоменко. В старом здании, под самой крышей – почти на чердаке, - им выделили две комнатушки. В одной из них проводились теоретические занятия, в другой располагалась лаборатория.
Времени встречаться с Галкой теперь не было совсем, даже домашние задания Гошка теперь делал на переменках. После уроков, наскоро пообедав, он бежал в студию – благо, Дом культура находился недалеко от их дома. Алексей Иванович, когда не был занят на телевидении, занимался со студийцами; когда его не было, занятия проводили старшие ребята, уже имеющие опыт работы с аппаратурой. Гошка так увлёкся новым для себя делом, что уже через полгода занятий мог не только обращаться со всеми известными марками фотоаппаратуры, но и с двумя моделями кинокамер. Весной Гошке доверили снять короткометражный фильм о школьных экзаменах в их школе. Времени на подготовку было мало – экзамены начинались через две недели. Студийцы написали сценарий, Меренков договорился с директором школы. Было принято решение сделать фильм об экзамене по украинскому языку и литературе. Конечно – в том классе, где учился Гошка.
В день экзаменов, часа за два до начала, привезли осветительную аппаратуру и кинокамеру. Расставив оборудование, замерив экспозицию и расстояние до точек съёмки, Гошка мелом отметил на полу точки, где должны были находиться «актёры». Закончив подготовку, Гошка присел отдохнуть – ведь и ему, в числе других учеников, тоже предстоял экзамен по украинскому языку. Волновался ли он? Конечно. Но его волнение нельзя было отнести к предстоящему экзамену. Его волновало, сможет ли он оправдать доверие Алексея Меренкова. 
...Добрейшей души человек, преподаватель украинского, Анна Макаровна, во время съёмки вела себя, как настоящая актриса: не выпадала из кадра, не смотрела в объектив, вела себя естественно – так, будто всю жизнь провела на съёмочной площадке. На экзамен она пришла нарядной – в украинской вышиванке, со старинными бусами на шее.
...Это был хороший день. Съемка прошла без сучка и задоринки, даже не пришлось делать дубли. Самым последним, на «отлично», экзамен сдал и Гошка. В тот день Гошка стал школьной знаменитостью, чем-то вроде местного Феллини. Отснятую пленку срочно отослали в проявочный цех киностудии, а уже через неделю, в теленовостях, показали Гошкин фильм. Правда, Гошка так его и не увидел – во время показа его не было дома. Может быть, это было и к лучшему: на телестудии отснятое «обрезали» так, что сюжет на экране продлился менее минуты. Но, Гошка не унывал. Он уже кое-что знал о законах телевидения и принял это «обрезание» спокойно.
Как и все в этой жизни, хорошее длилось недолго. Через год кто-то написал на Алексея Ивановича анонимку, обвиняя в том, что студийцы незаконно зарабатывают деньги на вечерах отдыха и свадьбах. Приехала комиссия, стали рыться в бумагах, беседовать со студийцами. Так и не найдя в работе студии ничего криминального, проверяющие товарищи, на всякий случай, посоветовали её закрыть. Директор Дома культуры, от греха подальше, решил не рисковать своим местом и отдал помещение студии под курсы кройки и шитья. После этого студия распалась, а Гошка так и не стал вторым Феллини.
...А вот перед Галкой ему до сих пор стыдно. Хорошая была девчонка. Много лет спустя, уже будучи студентом, Гошка однажды оказался в компании студентов, празднующих сдачу экзамена по сопромату, «после сдачи которого можно жениться», как шутили остряки. Вечером того же дня они закатились в самый знаменитый городской ресторан. Столик, за которым оказался Гошка, обслуживала красивая темноглазая девушка, делавшая вид, что не узнаёт его. Это была Галка! Гордая, она так и не заговорила с Гошкой, хотя тот весь вечер пытался это сделать первым.
-Поздно! – было первое и последнее, что услышал от нее Гошка, направлявшийся в гардероб за своим пальто. Больше они никогда не виделись. Спустя некоторое время Гошка вновь попал в этот ресторан, но черноглазой красавицы в нём он уже не нашёл.

Прошли годы. Ленка выросла, выучилась на экономиста, вышла замуж и, после появления первого ребенка, чудовищно растолстела. Сейчас она бизнес-леди и ездит на шестисотом «Мерсе».
Сашка, через год после описанных событий, уехал вместе с родителями в другой город и больше они никогда не встречались.
Валерка выучился на учителя и преподает историю в одной из городских школ.
Гошка стал журналистом, женился, написал книгу, развелся, снова женился – на этот раз совсем неудачно. Я слышал, что он уехал. Говорили – в Германию, «на родину забытых предков». Только с их старым домом ничего не происходит. Он и сейчас стоит на том же месте и, по вечерам, во дворе все также стучат косточками домино его вечные жители.

Юрий Берг
2006 - 2018г.г.
Рюссельсхайм

© Copyright: Юрий Берг, 2006
Свидетельство о публикации №206061500176
Второе издание:
© Copyright: Юрий Берг, 2014
Свидетельство о публикации №214041801436