Собрав с самого утра самых внушаемых пациентов в просторном зале больницы, психиатр Филюрин устроил для них своего рода семинар по умственному развитию и, успев за время своего пребывании в данном заведении освоить пару действенных коучинг-техник «позитивного мышления», он пытался теперь донести эту информацию до пациентов, чтобы разгрузить их мозг и ускорить процесс выздоровления.
Проще говоря, он навешивал «лапшу» на уши недалекому и доверчивому народу не только этого хирургического центра, но и простым обывателям города, готовых отдать за посещение семинара доктора Филюрина последний рубль, совершенно не переживая о денежных потерях.
— Все негативное сбрасываем, а потом поднимаем левую ногу и повторяем: «Мной нельзя манипулировать!», «Мной нельзя манипулировать!», — вторил психиатр, демонстрируя тугодумным пациентам больницы правила работы с мнимыми фобиями, так что невольно поддаваясь манипуляциям этого мужчины, собравшаяся в зале толпа, среди которой мелькала перебинтованная голова Латухина, с таким пылом повторяла его движения, что со стороны могло показаться, будто все эти люди находятся под воздействием тяжелых веществ и стоит им выйти из-под его влияния, как они тут же побегут громить магазины и кафе, действуя так якобы «во благо человечества».
Не собираясь останавливаться на достигнутом, чуть позже Филюрин достал из кармана своего халата блокнот, и написав там пару названий собственных страхов, внезапно вырвал оттуда лист, испещренный его «докторским» почерком, после чего сунув этот клочок бумаги в свой рот, начал демонстративно его жевать перед внушаемыми пациентами.
— Жуем свой страх! — с энтузиазмом проронил он, предлагая больным последовать его примеру и проделать то же самое с врученной каждому в индивидуальном порядке бумагой.
А ведь когда-то этот шарлатан пытался в свое время вылечить Чехову от маникально-депрессивного синдрома, подсовывая ей вместо рабочих антидепрессантов настоящие «колеса». Однако, заметив, как напихав себе в рот макулатуры и даже не успев её толком разжевать, Латухин чуть не подавился, опасаясь, как бы не произошло беды и он не стал виноватым, Филюрин тотчас запротестовал в ответ, предостерегая пациентов от совершения неразумного поступка:
— Глотать? Я вас умоляю... А то был у меня один клиент — чиновник-коррупционер — так вот он вообще съел весь свой блокнот, потому что у него оказалось в наличие около ста видов страха. Поэтому я в очередной раз предупреждаю вас не совершать глупостей и не глотать бумагу, а то от фобии так можно избавиться, но взамен приобрести проблемы с желудочно-кишечным трактом.
Убедившись наконец, что все идет по плану и начав жевать бумагу, никто из его пациентов пока не подавился макулатурой, Филюрин внезапно приказал всем стать в круг, и подняв вверх свои руки, принялся исполнять придуманный им после хорошей попойки в разгар корпоративных вечеров гимн, чтобы разрядить немного официальную обстановку:
Путь бегут враги.
и у них горят мозги,
мы несем добро «Ай-Кью» по всей земле!
Заработать можно просто,
много личностного роста…
Наблюдая за всей этой ситуацией со стороны, Тертель с Куратовым едва сдерживались от смеха, предпочитая делать вид, будто ничего не происходит и подобное зрелище вполне вписывалось в будни больницы.
— А что, поездка в Москву уже отменяется? — спросила она у Куратова, когда проходя мимо рессепшина, тот остановился поглазеть на танцующих пациентов под предводительством главного манипулятора человеческим сознанием их больницы — доктора Филюрина.
— Да вот не хочет что-то уезжать… — останавливаясь, почесал макушку Вадим Георгиевич, прекрасно понимая, о ком шла речь. — Передумал уже. Теперь он улетает в Чикаго. В сериале, говорит, будет сниматься…
— Повезло ему, — покачала головой женщина, перебирая карточки больных.
— Да уж, повезло так повезло, — вздохнул Куратов, — и чтобы Саня с тоски не умер во время перелета, к нему в компанию Семена Аркадьевича надобно… Пусть общаются с ним на различные медицинские темы. А там, глядишь, Саша подобреет и у Степанюги начнет просыпаться совесть.
— Это вы хорошо сказали, Вадим Георгиевич, — кивнула Тертель, отрываясь ненадолго от своих повседневных дел, — за Гордеевым я давно эту странность заметила… Потому как с утра он прошел мимо нас с Лебедевой, остановился такой и говорит ей: «Не бегай ты за Степанюгой, счастья у тебя с ним не будет». Тонечка от удивления чуть не села на пол, не зная, как ещё отблагодарить его за такой совет.
— Ну, с Лебедевой все понятно, а что касается Степанюги, так он сам мне когда-то признался, что весьма продажен и легко идет по трупам на сделки с совестью, совмещая приятное с полезным, на что наш Саша совершенно не способен.
— Да уж, лучше не придумаешь, — протянул Степанюга, услышав только последнюю часть фразы. — Но меня интересует, откуда в нашей больнице такая суматоха?
— Это вы на что намекаете, Семен Аркадьевич? — спросила Тертель, переводя разговор в иное русло.
— Да вон, не успел я зайти сегодня в палату к Емельянову, как он тут же наорал на меня без причины, требуя…
— Гордеева?
Степанюга отрицательно кивнул.
— Подстаканник! Но это ещё пустяки по сравнению с тем, что случилось потом. И когда я начал ему рассказывать, что у нас такое не практикуется, разозлившись, он тут же выдворил меня прочь, приказав не являться в его палату, пока я не принесу ему чертов подстаканник…
Такой кипишь поднял! Я еле ноги от него унес! А ведь вначале он и вовсе принимал меня за Гордеева, который отказавшись его оперировать, предлагал смириться с диагнозом и отдать концы как есть. «Хуже, — говорит, — не станет. Но и лучше тоже». По крайней мере, теперь мне стало понятно, откуда столько агрессии у пациента. Я даже начинаю его слегка побаиваться…
Куратов отрицательно кивнул.
— Неправильно мыслите, Семен Аркадьевич. Здесь только Сашу бояться положено.
— Это ещё почему?
— Он так сказал, — засмеялся коллега. — А вообще я думаю, это парад планет во всем виноват.
— Неужели?!
— Поэтому чтобы пациенты на врачей своих не бросались как Емельянов этот, Филюрин предложил главврачу выписать им шапочки из фольги.
— Гордееву тоже б не помешало выписать одну, — заметил Степанюга, поражаясь поведению «светилы» в последнее время.
— Если с такими темпами их выписывать, то никакой фольги на вас не напасешься! — пробормотала Тертель, но если бы все её заботы о повседневных расходах больницы ограничивались только этим?!
— Согласен, Гордеев — сволочь порядочная, — округлив глаза, отозвался Степанюга. — Но каким талантливым бы хирургом он не был, для меня он все равно останется скотиной.
— А кстати, где сам Александр Николаевич? — поинтересовалась Тертель, так ни разу не увидев его за все утро; как бы не случилось чего с ним?!
— Наверное, как узнал, что ему все же придется оперировать Емельянова, так со страху улетел в Москву, не посчитав за нужное предупредить о своих планах даже начальство! — зловеще усмехнулся Степанюга, поправляя на переносице очки. Такой расклад дел ему нравился больше всех, чего нельзя было сказать о других.
— Ага! На шифоньере с турбодвигателем, — подметил Куратов. — К женке бывшей полетел. И заметьте, было бы странно, если бы узнав об этой информации раньше остальных, он продолжал бы оставаться в стенах больницы. — И будто только сейчас вспомнив, что ему надо было срочно обследовать одного больного, покидая коллектив, он бросил им всем на прощание: — Ладно, мне надо отбежать, появлюсь позже, а что касательно Саши, так он действительно алчный малый, — испортили его слава и деньги. А такой мужик был, э-эх!
***
Переступив с утра порог кабинета, Гордеев наткнулся там на беспорядок, который не приснился бы ему наверное и в самых страшных снах.
Повытаскивав ящики из его стола, кто-то намеренно расшвырял по помещению его вещи, ознакомившись вкратце с его поддельными паспортами. На полу валялись справки, рентгеновские снимки, порванные истории болезней и его сменное барахло.
— Ну чё, московиты, вымерли все? Или опухли после вчерашней синьки? — выглянул через приоткрытую дверь Куратов, не соизволив постучаться, как делал обычно.
Заглядывая в этот кабинет, он надеялся наткнуться на друга в отличном расположении духа, но то, что на самом деле предстало взору мужчины, немного сбило его с толку, заставив пересмотреть свой подход к плоским шуткам.
— Только вчера отсутствовал, а здесь уже все «прибрали»! — съязвил «светило», поднимая с пола обломок гипсового Пирогова и тут же возвращая его на место.
Присвистнув от увиденного, Куратов закрыл за собой дверь, подходя к другу.
— Нет, ну а ты чего хотел, Сань, наведя такой шухер в больнице? Думал, к тебе будут как-то по-другому после этого относиться?! Вот зачем ты ругался вчера как портовый грузчик возле больницы, распугав своей руганью весь медперсонал! Твой вспыльчивый характер и гордость могу вытерпеть только я, а вот что касается остальных… — мужчина неопределенно махнул рукой. — Может, начальство на тебя за что-то обиделось, решив отомстить таким способом?! Другого варианта у меня, к сожалению, не имеется.
Вот только сам Гордеев и слышать ничего не хотел о вчерашнем дне, неудачно расставшись со своей студенткой.
— Кто-то сильно тебе завидует, иначе вряд ли бы ты здесь наткнулся на такой погром, — заговорщически подмигнул Куратов. — Но вряд ли это дело рук Ковалец.
— Ты запутался в своих извилинах, Вадь! — оттолкнув его в сторону, Гордеев направился за спецвеником, чтобы немного прибраться до появления здесь завотделением. — Ты вообще, с какой палаты сюда попал, чтобы указывать мне, что делать? Может это ты натворил из зависти ко мне, а сам пытаешься все свалить на Ковалец?!
— Я все понимаю, Сань, — покачал головой мужчина, — крик, ор, мат и ругань, особенно перед операции — твой любимый «конек», но в последнее время ты начал использовать это «оружие» по-детски и очень топорно.
— Неправда! По дороге сюда я успел попикироваться только со Степанюгой, а больше вроде никого не задевал, — взяв в одну руку спецвеник, а во вторую — простой совок, «светило» принялся подметать пол от гипсовых осколков и пыли, имитируя бурную деятельность.
— А причем тут Степанюга?! — парировал Куратов. — Я говорю, что скоро студенты при одном твоем виде заикаться начнут.
— Что поделаешь?! — развел руками Гордеев, чуть не выронив из рук совок. — В первую очередь я врач, а не педагог, и Ковалец об этом знает.
— Поэтому хорошо, что её сейчас нет, и она не видит того бардака, который ты здесь устроил, возясь с веником и совком.
— Согласен, — кивнул «светило», собирая с пола обломки памятника и швыряя их в одну кучу с разорванными карточками больных. — Если бы Ковалец сюда зашла, меня бы точно направили к Филюрину, а ему сейчас, как видишь, не до меня.
Спор вокруг разбитого памятника и возможного недоброжелателя, который мог все это устроить, очень скоро был улажен, но Куратова больше интересовало другое.
Это был вопрос деликатного характера. И если учесть, что накануне он собирался сдать свою дачу другу для свидания с «дамой сердца», то ему хотелось узнать все «подробности» проведенного там накануне вечера, но в рамках цензуры.
Впрочем, скрывать что-либо от него «светило» не собирался, но и делиться излишними подробностями своего свидания тоже не спешил. Потому что рассказывать особо было нечего, к тому же непривыкший пускать кого-либо в свою личную жизнь, он до последнего надеялся, что все обойдется, и Куратов не будет задавать ему дурацкие вопросы, да не тут-то было.
— Тут слухи ходят по больнице… — начал он сыздали, чтобы не задеть вспыльчивого друга неосторожным словом. Выпрямившись со спецвеником в руках, «светило» осторожно к нему повернулся.
— Словом, народ видел тебя в обществе приемной дочери Лобова и решил, что вы давно встречаетесь.
— Ну, что я могу сказать по этому поводу?! Наш шеф тоже часто видит меня с Ковалец, — возразил Гордеев, ничуть не поменявшись в лице, — но это вовсе не означает, что мы с ней встречаемся.
— Ты тоже, Саш, ещё тот «мастер» держать язык за зубами…
— Это ты о чем?
— Успел уже оповестить всех о моем неудачном опыте на рыбалке, информатор хренов! — ухмыльнулся Куратов. — Разнес, как говориться, «по секрету всему свету»… Теперь вся больница обмусоливает эту новость: от главврача до санитарки!
— Всегда рад тебе служить, — улыбнулся Гордеев, начав усерднее подметать пол.
— Вот такой ты, Саня, балабол! Ничего нельзя тебе доверить.
— Клянусь, никому не говорил… Кроме Степанюги. А так — никому.
— Все с тобой понятно, — вздохнул гастроэнтеролог. — Нашел, с кем делиться «секретной» информацией.
— А у меня к тебе вообще уважения нет!
— Это ещё почему?
— Залез вчера в скайп с мразью этой алкогольной, — так обозвал «светило» Степанюгу, — умудряясь одновременно переписываться со мной.
— Начинается... — процедил Куратов.
— Вы все меня боитесь, потому что я всегда говорю правду! — подсев на своего любимого конька, Гордеев снова принялся изображать из себя борца за «справедливость». — Но правду эту ведь слушать необязательно, не правда ли? Вы думаете, я не знаю, как вы коллективно выстраиваете против меня целый заговор?! Сидите целыми днями в своих кабинетах и плетете против меня интриги! Только о том и думаете, как бы сжить со свету доктора Гордеева! А я вас всех вижу насквозь! Вы все трясётесь и всего боитесь, как жужалки последние! Вы боитесь меня, и живете в страхе! А так жить нельзя!
— Да успокойся уже! — попытался остановить поток его фантазий Куратов, пока она не перешла последнюю грань. — Никто против тебя ничего не плетет. Ты себе льстишь. И вообще, Сань, что-то ты стал в последнее время слишком много ворчать. Советую тебе, как врач, попить немного успокоительного.
— Оно мне уже давно не помогает, — отрицательно кивнул «светило». — Я пью пустырник от шести таблеток, либо фенобарбитал.
— Насчет Степанюги — это ты, конечно, погорячился, но сам тоже лыком не шит. Сам завел роман со студенткой, а хвастался, что хочешь брачеваться с богатой вдовой из четвертой палаты.
— Было дело, но я передумал, — отмахнулся хирург, поумерив свой гонор, как только дело запахло жареным.
Узнав от Степанюги о поступившей к ним в больницу богатой вдове, «светило» собирался к ней тоже свататься, не догадываясь, правда, что престарелая невеста давно сделала свой выбор. В пользу его же студента — Анатолия Смертина. А сердцу, как говорится, не прикажешь. Да и зачем ей зрелый мужчина, когда под боком есть горячая молодежь?!
Не догадываясь тогда об истинном положении дел, Гордеев изводил Степанюгу, ни на миллиметр не подпуская его к «своей» миллионерше. Агнесса Иоанновна Мандель-Штамм должна была стать его запасным аэродромом на случай, если план сватовства к приемной дочери шефа по неизвестным причинам, (точнее форс-мажорным обстоятельствам, которые вполне мог обеспечить ему ещё один студент), рисковал накрыться медным тазом.
Это помогало без проблем переметнуться к состоятельной старухе, которую «светило» намеревался поразить на старости лет своим брутальным мужским обаянием. Если бы не одно «но». В виде Толика. Чье обаяние превзошло его собственное.
— То есть я так понимаю, ты уже отказываешься и от вдовы, и от Чеховой?
— Я отказался от них обеих, — отрезал «светило», возвращая на место инструментарий для уборки. — Причем давно. Твои информаторы, Вадь, с разносом «актуальных» новостей слегка запоздали… Хотя если бы мне предложили вновь сделать выбор в пользу одной из них, я бы, не раздумывая, сделал ставку на… Агнессу Иоанновну. А теперь поздно. Я улетаю в Чикаго, поэтому единственной моей «подругой» и спутницей жизни будет теперь Хирургия. Только ей одной я буду верен до конца.
Внимательно посмотрев на друга, Вадим Георгиевич попытался найти в нем признаки прогрессирующей шизофрении, но на полоумного Гордеев был непохож. Хотя Филюрин с точки зрения психиатрии, его доводы возможно б опроверг.
— Хорошо, но если у тебя есть деньги на перелет в Чикаго, тогда почему бы тебе не выбрать вариант попроще, и не попробовать пройти стажировку в одном из авторитетных хирургических центров где-нибудь в Швейцарии, например, или вообще уехать в Германию?
— Увы, — развел руками «светило», — на немецком я знаю только «данке», «айн», «цвай», «битте», «шпрехать», а этого будет явно маловато, чтобы свободно общаться с заграничными коллегами на медицинскую тематику. А что же касается Агнессы Иоанновны, то я с самого начала хотел жениться только на ней одной, но Степанюга и тут успел подсуентиться, мразь!
— Вот и я о то же, — кивнул Куратов. — Так что если тебе когда-то там показалось, что ты был первым на очереди среди кавалеров восьмидесятилетней «невесты», то ошибся. Потому что Агнесса Иоанновна всем отказала. Кроме одного парня. Твоего студента, между прочим. А у тебя под боком до сих пор имеется законная жена, развестись с которой по всем правилам отечественного законодательства ты не решаешься, но почему-то имеешь наглость разгуливать за ручку по больнице с дочерью главврача. Таким как ты Агнесса Иоанновна тем более не светит.
Услышав знакомую фамилию, «светило» заметно подобрел и его скукоженая от злобы физиономия мгновенно расправилась, приняв мечтательное выражение, и сам он как будто немного посветлел.
— Уж не знаю, чем она меня зацепила, но… — чистосердечно признался Гордеев, имея в виду, разумеется, Чехову. — Я даже всех своих бывших разом забыл… Что Нину, что Евгению…
— Это и так видно, — хмыкнул Куратов. — По твоим осложнениям на голову. Но не кажется ли тебе, что ты несколько… Кхм, староват для такой девчонки, а сама она не до конца пока осознает всех последствий брачной жизни с таким как ты, если вдруг загоришься желанием сделать ей предложение.
— Я выражаю свою к ней симпатию как могу, — буркнул «светило». — И тебя это не касается. Ты общаешься со Степанюгой, вот и общайся. Вы с ним на одной «волне». Я к вам каким боком? А вот Чехова — личность другого уровня, и с вами мне общаться неинтересно.
— Хорошо, пусть будет так, — согласился Куратов, — только потом не жалуйся, когда превратишься в посмешище со своим новым «увлечением». А это обязательно случится и ты ещё вспомнишь мои слова.
— Быть посмешищем у баранов означает достижение в собственном развитии, — философски заметил Гордеев. — Ничего плохого я в этом не вижу. У каждого должно быть своё место на полке нашей жизни.
Он не хотел вспоминать о других женщинах из своего прошлого, но деваться было некуда. Куратов с озадаченным видом посмотрел на друга. Эх, если бы Гордеев знал, каким нелегким выдастся его сегодняшний денек, то поспешил бы сообщить Чеховой о разрыве их несостоявшихся отношений ещё до начала занятий.
Подняв с пола какой-то снимок, похожий на флюорограмму Березняковой, «светило» по привычке поднес её на свет, и инстинктивно прищурившись, принялся с любопытством рассматривать его контуры, будто вправду пытался там что-то разглядеть.
— И все же мне не дает покоя одна ситуация… — до слуха гастроэнтеролога донеслось его глухое бормотание.
— О чем лопочешь, Сань? Я ещё никогда не видел тебя таким озабоченным. Что ты увидел такое на снимке, что оно повергло тебя в шок?
Убрав руку с затылка, хирург машинально к нему повернулся.
— Ещё вчера на этой флюорограмме никакого ключа видно не было, — заявил он, сотрясая в воздухе уже настоящим рентгеновским снимком Березняковой, а не томограммой Анкушева, — а сегодня утром он там появился! Нет, ты можешь себе такое представить?! По-твоему, я похож на иллюзониста-наперсточника, которые подделывает результаты рентгена больных?
— Может, ты посмотрел куда-то не туда?! Ну, всякое бывает, Сань, я не знаю.
— Нет, — отрицательно кивнул Гордеев, стоя на своем. — Я лично своими глазами смотрел — там не было никакого ключа! Хотя снимок был вроде бы один и тот же. И всего лишь за сутки произошло такие кардинальные «метаморфозы»… Это уже мистика какая-то получается, а не рентген!
— Ох, Сань, уморишь ты меня своими доводами. Скажу тебе по правде, это не мистика, а твой личный недочет, — добродушно усмехнулся Куратов, похлопывая его по плечу. — И причин того, что ты внезапно перестал разбираться в рентгеновских снимках, может оказаться несколько: либо ты действительно заработался, что перестал отличать флюорограмму здорового человека от флюорограммы больного, либо чересчур много выпил накануне обследования пациента. Так вижу!
— А я вижу этот проклятый ключ! — рявкнул Гордеев, швыряя подлинный снимок Березняковой на стол, и пытаясь подогнать свои подозрений под шаблон неблагоприятного стечения обстоятельств, принялся наворачивать по комнате круги, ища врагов среди коллег.
— Послушай, а ты не мог их элементарно перепутать? — Куратов пытался помочь ему в расследовании данного казуса, но «светило» не хотел его даже слушать.
Яростно сверкнув глазами, Гордеев подошел спустя время своих размышлений к другу с таким видом, будто вправду собирался задушить его за подобное предположение.
— Но снимок то один и тот же! Только вчера там никакого ключа не было, а сегодня он уже появился! — не переставая удивляться столь «мистическому» случаю в своей практике, Гордеев ткнув рентгенограммой Куратову в лицо.
— Ну, тогда я не знаю, что сказать, — усмехнувшись, развел мужчина руками. — Может, кто-то его дорисовал… Тебе назло… Сань, ну, я ж, в конце концов, не волшебник, чтобы все знать.
— Все шутки шутки, да?! — огрызнулся Гордеев. — А мне, между прочим, «ключик» этот может стоить карьеры выдающегося хирурга! — Однако, вспомнив, кто курировал накануне эту больную, для него неожиданно все вдруг стало на свои места.
Дальнейшей трактовки данная ситуация уже не требовала. Все стало понятным как божий день.
— Он что-то под меня копает, — выдал вслух «светило», глядя куда-то перед собой.
— Ты это сейчас о ком? — удивился Вадим, поражаясь изменениям в его поведении.
— Да о сынке шефа нашего! О ком ещё может идти речь, если Березнякова — это его больная! Вот кто мог намухлевать со снимками, чтобы специально меня подставить!
— Ну, что ж, в таком случае давай будем объективны. За масками таких вот смазливых мальчиков как раз и скрываются отъявленные мерзавцы, выжидающего момента, чтобы перейти врагу дорогу. Недаром говорят: «Не бойся ту собаку, которая лает; бойся ту, которая молчит».
— Тут я с тобой совершенно согласен, — утвердительно кивнул Гордеев.
— Только я одного не могу понять… Как Чеховой вообще с ним живется? Она вроде бы его сводная сестра.
— Нормально живется, — коротко бросил Гордеев, порядочно наслушавшись от неё ещё в ночном клубе. — Глядишь, ещё замуж за него пойдет... Теперь я окончательно убедился в том, что ей не нужен.
— Как хорошо, Сань, что ты быстро это понял, — заметил Куратов, собираясь уходить. — Только лизоблюдство тебе уже не поможет. Ты в любом случае люлей получишь со всех сторон.
Гордеев и не отрицал очевидного. К такому выводу он пришел и сам, переосмыслив свое ранее поведение, когда протрезвев ближе к утру, посмотрел на вчерашнюю ситуацию под другим углом зрения. И понимая, что продолжения в таких отношениях не видать, благополучно поставил на них точку.
— Послушай, а может ну их… Эти проблемы! — отмахнулся Куратов, стараясь расположить приятеля к себе. — Давай, соберемся как-то дружной компанией и смотаемся на этих выходных на рыбалку! Отдохнем… Как считаешь?
Застыв с веником в руке посреди комнаты, Гордеев о чем-то задумался.
— Только пообещай мне больше не насаживать на себя крючки, иначе мне придется окончательно переквалифицироваться в сварщики и начать работать в этой профессии до конца своих дней, — отрезал он, снова вовлекаясь в свои хлопоты.
— Хорошо, не хочешь рыбалку, можно устроить спа-процедуры и легкий шугаринг? — настоял Куратов, подстраиваясь под его вкусы.
— Легкий шугаринг, говоришь? Нет, мне это тем более не подходит, — упрямо закивал «светило», принимаясь за работу.
— Как скажешь, Сань. Будет по-твоему. Кстати, я зачем сюда заходил?! — Вадим неожиданно обернулся у дверей, прежде чем выйти. — Там тебя шеф вызывал. Хотел видеть тебя после занятий. И боюсь, одним разговорами об отложенной на неограниченный срок операции Емельянова, там не обойдется.
— Да знаю я, знаю! — крикнул Гордеев, собираясь к нему позже зайти.
— Точно?
«Светило» так посмотрел на коллегу, что казалось, ещё немного, и он точно швырнет в него обломком памятника, который не успел пока вынести из кабинета.
— Ну, вот так они и жили: спали врозь, а дети были, — бросил на прощание Куратов, убираясь восвояси. Вытолкав развеселившегося коллегу из помещения, Гордеев захлопнув за ним дверь, да так стукнув створкой, что со стен посыпалась штукатурка, после чего вернувшись снова к обломкам памятника, продолжил уборку, спокойно орудуя спецвеником и совком.
Глава 74
http://proza.ru/2024/04/24/769