- Пора стричься – отстукивал молоточком в голове Дымова голос старшего брата. Дымов огрызнулся - Почему ты считаешь, что ты можешь мною командовать? Тебя здесь нет, но если представить, что ты есть и копаешься в моей голове, всё равно ты и понятия не имеешь, через что я сейчас прохожу. И вообще, откуда ты свалился на мою голову?
Он с детства не умел говорить с братом и часто срывался на крик или даже плачь от ощущения собственной слабости перед грубой силой. Со временем их отношения сошли на нет, растворившись в череде ссор и взаимных упрёков. И вот теперь, по прошествии многих лет голос брата стал поскрипывать в его голове, напоминать о существовании родителей, тихой улицы за окном небольшой московской квартиры и тополиного пуха.
Дымов оторвал взгляд от зеркала, в которое смотрел на протяжении разговора с братом, и поднялся по скрипящей деревянной лестнице в спальную комнату. Душная белизна четырёх стен, тихая музыка и еле слышный детский крик с улицы усиливали ощущение пустоты.
Чтобы забыть её, он переставил кровать, купил новое бельё, сорвал с окон выбранные ею когда-то занавески. Наивные попытки сменить картинку реальности, все эти перемещения мебели, бой посуды, выбрасывание её из своей памяти приносили лишь временное облегчение, да и то потому лишь, что он на какое-то время занимал себя физической работой. Потом он двигал кровать на прежнее место, заправлял постель её бельём и, не раздеваясь, ложился спать. Хлипкая надежда увидеть над собой её улыбающееся лицо появлялась и таяла каждое утро - однако она не возвращалась и чуда не происходило.
Вспоминался Дымову тот тёплый день в парке. Она шла впереди, то проявляясь в своём коротком шёлковом платье, то исчезая в пёстрой тени летней зелени. Дымов старался не отставать, но держался поодаль, чтобы видеть её всю. У неё было смешливое настроение. Она кружилась, подбегала к нему, приближая к его глазам своё красивое молодое лицо, тянула ладони, хватала Дымова за рукава. Потом вновь отбегала, и, остановившись в нескольких шагах, призывно ломала в локтях тонкие свои руки. Коснуться её он не мог. Extremely possessive behavior – громко произносил Дымов, нарушая тишину большого белого дома.
Проходили дни, дождливая осень сменилась унылой бесснежной зимой. Дымову снились белые халаты врачей и их равнодушные лица.
– Вы когда-нибудь задумывались о совершении суицида? - спрашивали его лишённые эмоций бледные лица-маски. Он смотрел на них, пытаясь выловить в их профессиональных вопросах хоть какое-то человеческое участие, но не находил и кивал головой. Получив ответ, маски растворялись, взамен им перед Дымовым вырастала алебастровая голова кролика. Кролик не задавал вопросов, он шумно дышал, записывая и перечёркивая линии и галочки в понятных ему одному схемах и картинках. Дымов не без интереса наблюдал за тем, как изящно лежала на голове кролика вязанная еврейская кипа. Две маленькие чёрные заколки непостижимым образом удерживали кипу на лысой голове, и каждый раз, когда кролику надоедало чертить схемы, он откидывался на спинку крутящегося кресла, поднимал руку и аккуратным движением устраивал кипу поудобней. Выглядело это по театральному трогательно. Затем кролик отталкивался от стола, подкатывал, не вставая с кресла, к Дымову и начинал рассказывать про синапсы нейронов, концентрацию серотонина в структурах головного мозга, в конце предлагая заходить к нему раз в неделю для полезных и утешительных бесед. Выписанный кроликом флуоксетин оставался лежать нетронутым на прикроватной тумбочке в спальне. Однажды Дымову стало плохо. Это случилось ясным днём на работе. Посреди широкого офисного коридора его затошнило, и он едва смог удержать себя в равновесии. Тогда его отвели в медицинский кабинет, расспросили про самочувствие и измерили давление. Дымова заставили поспать, и вообще отнеслись к его сумасшествию по человечески, разрешив раз в день лежать с закрытыми глазами в специально отведённой комнате, голые стены которой напоминали ему собственную спальню с окнами, сквозь которые пробивался к белой кровати лунный свет.
Влажная пенсильванская зима уже начинала своё кручение. Хлопья мокрого снега ввинчивались в тонкое оконное стекло, и, собираясь в крупные капли, неслышно стекали, вычерчивая на нём ломанные полоски холодных стерильных слёз.
Короткий телефонный звонок оторвал его от нескончаемых мыслей.
- Дружище, если ты и умрёшь, то не сегодня, и не от сумасшествия, а гораздо менее скучной смертью, например, от удара о землю после того, как твой парашют не раскроется, - солдатский юмор Мирсаида не оставлял места для спора. – Я буду в Нью Йорке завтра, встречай. Старый друг Дымова по университету мотался по миру в поисках приключений. Он не терпел занудства, был небеден и с лёгкостью тратил деньги на себя и на женщин.
– Старик, я - твоё лучшее лекарство от уныния, – кутаясь в тёплую дорогую куртку, продолжил начатый накануне разговор Мирсаид. Бросив Дымову свою дорожную сумку, он сел в машину и показал рукой в сторону мерцающих в дымке залива небоскрёбов.
- Удиви-ка меня, покажи мне город. – с той беспечной лёгкостью, на которую способны лишь богатые люди, приказал он Дымову. И Дымов согласился. Грубая откровенность Мирсаида ему не просто нравилась, он по ней скучал. В город он поехал короткой дорогой.
Он любил Нью Йорк. Когда-то он мог часами бродить по улицам Манхэттена, дышать сладким дымом, исходящим от торговых тележек, здороваться и болтать с их владельцами, беспристанно уступать кому-то дорогу, улыбаясь и извиняясь одновременно. До головокружения много и сразу предлагал Дымову этот город, заманивали россыпью соблазнов его шумные улицы. Уехав из Нью Йорка в провинциальную Филадельфию, он часто его вспоминал, но уже редко сюда возвращался. Мирсаид громко рассказывал Дымову о важности групповой акробатики в развитии парашютного спорта, Дымов слушал и иногда поддакивал вслух. Увлечения друга его не интересовали, и говорить хотелось о другом.
Он вспоминал их приезд в Нью Йорк с ней тогда, за год до её ухода. Закончив с делами, они провели остаток дня, гуляя по городу. Их кружил сотканный из блуз и деловых костюмов хаос полуденного Ист Сайда, дразнил перемешанный с запахом подземки аромат дорогих сигарет. В какой-то момент Дымов остановился и посмотрел на неё. Она сделала ещё пару шагов вперёд, затем, потеряв его руку, обернулась. Прячась от бьющего в глаза солнца, она улыбалась ему и в этой улыбке было что- то пронизывающее. Дымов сделал шаг навстречу, взял её за руку и притянул к себе. Мир исчез, словно кто-то повернул выключатель. Он завёл её в тень витрины, и прижал к себе. Огромные серые глаза и голые плечи, которые она так смешно и красиво свела вперёд, растворялись в его желании. Прислонив её спиной к стеклу и крепко сжав руки вокруг талии, Дымов начал целовать её шею, а она засмеялась и откинув назад голову, быстрым движением рассыпала по плечам русые пряди волос.
- Покажи мне город. Встав на мыски и обняв, шепнула она ему прямо в ухо. Она проделывала с ним эти штучки нечасто, и от её тёплой близости он терял рассудок. Наигранно серьёзно она медленно подходила вплотную к нему и, касаясь лицом его уха, шептала сладкую и волнительную ерунду, а он улыбался, и сильнее прижимал её к себе.
«Welcome to Pennsylvania. America starts here». Каждый раз, возвращаясь из Нью Йорка, на границе штатов Дымова встречала одна и та же надпись на рекламном щите. «Америка начинается отсюда».
Холодильник светился изумрудом пивных бутылок.
- Я хочу вернуться к нашему телефонному разговору, – тихо произнёс Дымов после того, как Мирсаид сел на диван и вытянул к камину свои ноги. - Я прекрасно понимаю, что ты назовёшь мои проблемы телячьей нежностью, но я прошу тебя выслушать. – Дымов стоял у окна, касаясь лбом холодного стекла. Глаза его были закрыты, - Ты единственный близкий мне человек по эту сторону океана.- Хорошо, - произнёс Мирсаид. Он откинулся на спинку кожаного дивана, положил свою руку поверх подушек и заложил ногу на ногу, как будто готовился слушать Дымова всю ночь. - Только помни, твой плачь Ярославны будет коротким.
- Я знаю, почему она ушла. – отойдя от окна, Дымов сел напротив Мирсаида и продолжил,- Она сделала это, потому что считала, что делает лучше для нас обоих. Я не рассказывал тебе, я никому об этом не говорил.
Она объявила о том, что уходит за неделю до своего дня рождения. Она ушла, закрыла дверь, не дав мне ни дня на то, чтобы попытаться вернуть её, ушла с человеком, который был вхож в мой дом. Я совру если скажу, что не видел этого. Но я был уверен, что в моём мире игра идёт по моим правилам. - Мирсаид улыбнулся, но Дымов этого не заметил,
- Я знаю, замужней женщине, красивой замужней женщине часто нужен если не любовник, то человек, который будет её слушать, сопереживать, станет своего рода тайным её воздыхателем. Но я вбил себе в голову, что их перешёптывания у меня на глазах всего лишь игра, которая забавит её, что она останется со мной несмотря ни на что, потому что каким бы я ни был эгоистом, всё равно я продолжал её любить. Понимаешь, я знаю, что я виноват, я сам во всём виноват, и не могу простить себе свою холодность. Можешь ты меня понять? – Голос Дымова задрожал. - Я стоял на коленях, на этом самом месте, я просил её не бросать меня, я говорил ей, что всё, о чём мы не могли договориться, всё абсолютно я теперь принимаю.
Мы сняли ей квартиру в доме из красного кирпича в хорошем районе. Мы вместе купили кровать, ночную лампу, кухонный стол и два стула. Больше она ничего не хотела. Я перевёз её вещи, собрал кровать, обнял и ушёл.
Одиночество свалилось на меня сразу после того, как я вернулся в свой дом. Вечером мне позвонил знакомый. Он сказал, что случайно столкнулся с ней в парке, что она была не одна, и что наш общий приятель держал руку на её плече так вольно, словно они были вместе долгие годы. –Дымов выпрямил спину и пересел к краю кресла. Ладони вытянутых рук уперлись в колено. Затем он согнулся, словно у него вдруг скрутило живот, и замолчал, разглаживая у переносицы кожу.
- Иногда она накручивала волосы на свой указательный палец, - тихо произнёс он. Мирсаид, посмотрев на Дымова, как смотрит врач на психически больного пациента, с пониманием, но без душевного сопереживания, отрезал:
- Мы договорились, без надрыва.
Дымов, словно не слыша слов Мирсаида, продолжил говорить. Его мысли опережали слова, и тогда он умолкал.
- Я проснулся ночью от того, что в груди что-то сильно сжалось. Как рыба,я раскрывал рот,пытался дышать,но не мог набрать в лёгкие воздух. Я лежал, стараясь успокоиться. Когда ко мне вернулась возможность дышать, я, словно робот, механически совершающий движения, поднялся с кровати, оделся и вышел на улицу. Прохлада октябрьской ночи немного освежила. Я завёл машину, вернулся в дом, открыл шкаф и достал оттуда купленный накануне короткоствольный Рюгер.
Мирсаид поднял брови и молча посмотрел на Дымова. - Через десять минут я уже был возле её дома. Заглушив двигатель, я приоткрыл дверь. В ночи слышен был лишь тихий шорох листьев. Втирая ладони в теплую кожу руля, я слушал близкий шелест осенней листвы. Моё сердце колотилось так сильно, что я чувствовал, как пульсирующая аорта касалась горла. Болел затылок, я едва мог наполнить грудь воздухом. Некоторое время я просидел в тишине, собираясь с силами, заставляя себя выйти из машины. Я знал, что она не одна, представлял их вместе, там, на втором этаже, ласкающими друг друга в постели, в кровати, которую лишь вчера я собрал своими руками. Мягко тёрлась о стекло, покачиваясь, красная кленовая ветка. Её листья свисали так низко, что едва не касались моего плеча. Я закрыл глаза, успокоил дыхание. Лишающая рассудка волна мести, совсем недавно накрывшая меня, постепенно отходила. Я подумал, смогу ли я сейчас убить себя? Прямо сейчас снять с предохранителя, навести дуло на висок и нажать на курок? Смогу ли я сейчас убить её, или их двоих, поднимающихся в страхе и смотрящих на меня из постели? Но ради чего я это сделаю? Зачем вообще я купил этот пистолет? Как мог я подумать об убийстве? Если ей было плохо со мной, что ещё ей оставалось, как не уйти от меня? Я люблю её, и думать об этом невыносимо! Замкнутый круг, из которого нет выхода и в котором боль бесконечна. Знать, что сейчас она с ним,оставившая, бросившая меня навсегда.
Шум листвы успокаивал, растворяя моё желание мести, оставалась боль и оставалось бессилие, как в детстве, и потом в армии, бессилие перед чужой победой. Я достал из-под свитера пистолет, бросил его в бардачок и вышел.
Посреди широкой парковочной площадки, освещённые ночным фонарём, стояли бок о бок две знакомые машины.
Я поднялся и постучал. С обратной стороны двери раздался её спокойный голос. Она просила меня уйти. Короткая чужая её фраза вывела меня из равновесия. Вынув из кармана запасной ключ, я провернул его в замочной скважине.
В темноте дверного проёма стояла крепкая мужская фигура. Уверенный, сильный смотрел на меня мой вчерашний друг. Мы молча простояли минуту. Затем он попросил меня выйти с ним на улицу. Я молча кивнул в ответ.
- Прими как есть, она ушла от тебя. – сказал он.
Не в силах стоять, я сел на бордюрный камень. Меня била дрожь, я слышал шелест кленовых листьев. Перед глазами разрасталось черное асфальтовое пятно.
- Послушай, дружище, - сказал он. - Мы с ней любим друг друга. Я улыбнулся ему дрожащими губами.
Наклонив свою хищную голову, Мирсаид какое-то время исподлобья смотрел на Дымова. Затем он отвернулся и жёстко произнёс,
– Выбрось эту суку из головы. Живи полной жизнью. И по другому не будет. Поднявшись, он поставил бокал на журнальный столик, подошёл к камину, взял с полки коробок и чиркнул спичкой. Маленькое красное пламя осветило фитилёк первой свечи. Он поднёс спичку к следующей, зажёг её. Поднося спичку к каждой свече, он дожидался, пока загорится фитлёк. Спичка догорала. Огонёк подобрался к пальцам, а Мирсаид продолжал зажигать им свечи. Когда загорелась последняя свеча и пламя в руке Мирсаида стало едва заметным, тот, не оглядываясь, произнёс: - Понимаешь, Дымов, боль можно вытерпеть, если о ней забыть.
Мирсаид ушёл спать. Дымов налил себе вина и лёг на тёплый от огня пол у камина. В той его жизни с ней они не часто его разжигали. Однажды, по незнанию, Дымов задымил сырыми дровами весь дом, стены и мебель пропахли так сильно, что им пришлось потом неделю выветривать едкий запах. Сейчас сухие дрова горели без копоти, унося вверх красивое ровное пламя. Потрескивающий огонь окрашивал кирпичную кладку в яркие цвета, создавая уют и успокаивая душу.