Живыми вернулись с войны братья мамы и папы.
В момент призыва сводному брату отца Василию Семёновичу Горину выходило немногим больше 30 лет, его зачислили рядовым красноармейцем в 597-ой полк 207-й стрелковой дивизии.
Она впервые была частично сформирована весной 1941 года, перед немецким вторжением, но создание её так и не закончили. Второе формирование начали в апреле 1942 года и завершили первого июня, затем её отправили на Сталинградский фронт. Там в контратаках против северного фланга немецкой Шестой армии выжили немногие, и к ноябрю дивизию расформировали. Новая 207-я стрелковая дивизия была в третий раз сформирована 6 июня 1943 года в Пятой армии на Западном фронте и оставалась в ней до октября, сражаясь в направлении Смоленска.
В августе 1943 года Василий был ранен, лишился одного глаза. В госпитале пробыл две с половиной недели.
Дивизия с боями прошла центральную часть советско-германского фронта и закончила войну в Берлине в битве за Рейхстаг.
У маминого любимого брата Филиппа несколько другая история. Призвался он в армию 28 августа 1941 года в возрасте 38 лет. Служил в 330-й стрелковой дивизии. Сформирована она под городом Тула во фронтовой обстановке в июле-ноябре 1941-го. Считалась в действующей армии с августа 1941 года.
Участвовал наш дядя Филя в битве под Москвой, 11 января 1942 года в ходе Ржевско-Вяземской операции дивизия частью сил освободила город Киров. И в этом же году 21 декабря Филипп Рассказов выбыл из своей воинской части в распоряжение санитарного склада 1618. Стал он не просто красноармейцем, а рядовым-ездовым. Эту должность выполняли, в основном, колхозники, те, кто умел обращаться с лошадьми вплоть до того, что могли подковать коня. Ездовые подвозили на передовую боеприпасы и продовольствие, вывозили раненых из под огня с поля боя. Весной и осенью, по распутице, там, где застревали машины, выручали ездовые.
А первого августа 1944 года дядя Филя попал в плен.
В донесениях о потерях в Министерстве обороны я нашла документ о том, что освобожден из плена Блинов Иван Анальевич, он же рядовой-ездовой Рассказов Филипп Яковлевич. Видимо, наш дядя Филя воспользовался чужими документами, то ли потерянными кем-то, то ли взятыми у погибшего солдата, то ли немцы что-то напутали. Там, в плену, видимо и существовал Филипп под чужим именем в городе Августов на территории Польши, где действовал принудительный трудовой лагерь, пока туда не вошли советские войска.
Также из документов Министерства обороны следует, что Филипп Яковлевич Рассказов освобожден из плена 4 февраля 1945 года и отправлен в комендатуру города Найденбург, затем его путь лежал на военно-пересыльный пункт 202-го запасного стрелкового полка, а оттуда он выбыл в полевой военный комиссариат.
В выписке из книги учета личного состава по 4-й стрелковой роте Рассказов числится в штрафниках, здесь вписаны все данные бывшего пленного вплоть до домашнего адреса, по которому он жил ещё до войны, и имени жены Аксиньи Кирилловны. Новый призыв в армию датирован 4 февраля 1945 года Полевым военным комиссариатом, место назначения – вторая гвардейская дивизия, куда и выбыл Филипп 12 февраля. Воинское звание – красноармеец.
Игнатий Семёнович Горин вернулся с войны в родной дом 28 октября 1945 года в 12 часов дня.
Жизнь потихоньку налаживалась. Начали строить то, что не достроили до войны. Папа работал на животноводческой ферме бригадиром. В августе 1946-го родилась вторая дочь Людмила. В 1948 году пошли в школу дочка Тома и внучка Галя. А в январе следующего года родилась я. Мама нередко называла меня то «заскрёбышем», то «последышем»: я была у моих родителей последним, двенадцатым ребёнком. Они в ту пору были уже не молоды, папе ко дню моего рождения исполнилось 54 года, а маме было полных 43.
Моё появление на свет далось ей очень тяжело. Старшая сестра Тамара как-то рассказывала, как она с папой четыре дня подряд ходила в больницу узнать, как там их мама, а им каждый раз отвечали одно и то же: ещё не родила. К 1949-му году в Кошкульском совхозе уже была построена не только амбулатория, но и стационарная больница.
Мама мучилась схватками почти четверо суток. Я, видимо, тоже изрядно намаялась, потому что, когда, наконец, акушерка с медсестрой приняли младенца, никто не услышал его крика. Мама только уловила, как кто-то сказал:
– А ребёнок-то мёртвый…
И тут мама подумала: хорошо, что мёртвый…
Акушерка взяла новорождённую за ножки и, держа её вниз головой, начала ощутимо шлёпать её по спинке, по попке…. Отхлопала: девочка сначала издала какие-то звуки и заплакала, а медики радостно вздохнули:
¬– Живая, слышишь, живая!
Мама тоже облегчённо вздохнула: как хорошо, что живая!
Над именем дочки долго не думали. Отец сказал:
– Ну, коли есть Людка, пусть будет и Любка…
Буквально с пелёнок со мной водилась няня – ссыльная латышка Анна, и случилось так, что разговаривать я начала по-латышски. Мы с моей няней прекрасно понимали друг друга, а мама порой не могла уразуметь, что мне от неё надо, поскольку не знала она ни одного латышского слова, и моя няня частенько служила переводчиком в нашем с мамой общении. Когда мне было около шести лет, срок ссылки у Анны закончился, и она уехала домой, в Ригу. В ясли и в детский сад мы с сестрой не ходили.
После войны, после той тревожной жизни, когда нескончаемо болела душа за каждого родного человека, живущего под вражескими пулями, снарядами и бомбами, встречи с ними были до боли необходимыми: смотреть на него, взять за руку, прислониться к нему, слушать его голос. И в свою очередь рассказать ему, как жилось, как ждали победы, как ждали его. Необходимо, чтобы дальше жить и знать: да, он жив, он по-прежнему жив, живы и мы, и наша любовь будет также жить вместе с нами, и всё будет хорошо. Родные, как никогда, тянулись друг к другу в эти годы. И в первый же удобный случай ехали увидеться с ними.
Дядя Филя был не только задиристым, особенно в юности, стоит только вспомнить его выкрутасы с наганом в родной деревне. Был он смешливым, жизнерадостным, любил пошутить или разыграть кого-нибудь. Мама как-то рассказывала, как однажды к ним в барак постучался мужик в тулупе, открыл вечно не запертую дверь и глухо спросил из-под поднятого воротника:
– К вам можно?
Моя гостеприимная мама тотчас же откликнулась:
– Да, пожалуйста, проходите!
Мужик сел на лавку, поднял и без того высокий ворот тулупа повыше, и замолчал. Немое время несколько затянулось, и мама не выдержала первой:
– Вы что-то хотели? – Не получив ответа, продолжила: – Вам что-то надо? Или погреться зашли?
И через очередную паузу мама ещё раз попыталась наладить связь с безмолвным мужчиной:
– Может, вы расскажете, куда путь держите? Куда едете?
– Да нет, я уже приехал, – неожиданно заявил непрошеный гость.
Мама насторожилась, чуть помедлила:
– Уже приехали? Тогда раздевайтесь…
Тут он отогнул воротник и стал снимать громоздкий тулуп. Мама ахнула, узнав своего любимого Филю.
Через несколько лет после окончания войны в центре совхоза, в так называемой ферме номер один, организовали торговую базу, которую в селе попросту стали называть складами. В этих складах хранились продуктовые и промышленные товары, которые потом распределялись по магазинам деревень, входящих в состав Кошкульского совхоза. Заведующим складами назначили нашего отца.
На снимке: Кошкульская школа