Циклон Б

(Из цикла "Хоррор")
********

Предисловие
***
Уничтожающий препарат под индексом Циклон-Б был разработан в 1922 году под руководством Фрица Габера, и представлял собой пестицид на основе синильной кислоты, впоследствии применяемый нацистами для массовых уничтожений представителей различных этнических и социальных групп.
Вещество до сих пор производится в Чехии, в городе Колин под торговой маркой «Uragan D2».
Малый тифозный корпус концентрационного лагеря, описываемый в данной книге, на самом деле не существовал. Автор позволил себе завуалировать месторасположение происходящих в книге событий, включив в сюжет произведения некий налёт мистики, хоррора и жанра фантастики. По его задумке, данный объект располагался неподалёку от громадной территории десятков корпусов знаменитого своей чудовищностью лагеря Майданек близ Люблина. Имеющий секторы СС, хозяйственные комплексы и пять полей с бараками на территории 270 гектаров, он будет ликвидирован бойцами Белорусского фронта в июле 1944 года. Во времена своего существования имел руководство из двух сотен эсэсовцев высшего ранга, более трёх сотен надсмотрщиков и полутора тысяч караульных. Первым комендантом значился штандартенфюрер СС Карл Кох. Предпоследним и последним комендантами были оберштурмбаннфюрер Мартин Вайс и доктор Артур Либехеншель (до середины лета 1944 года).
Газовые камеры за один заход способны были вместить до двухсот человек непрерывным потоком в течение суток. Единовременно на территории лагеря в разные времена находилось от 10 до 15 тысяч заключенных более двадцати национальностей.
…Об этом и пойдёт речь в данной книге.
***
Из рассказа чудом уцелевших очевидцев, спустя восемь недель после ликвидации «лагеря смерти» бойцами Белорусского фронта в июле 1944 года:
«Тела дёргались и колотились в агониях, выгибаясь дугой по скользкому каменному полу, на котором вокруг валялись такие же корчившиеся фигуры изможденных скелетов. Раздирая глотки от удушливых миазмов испарений, дёргающаяся масса извивающихся тел орала истошным криком, поглощая пространство газовых камер. Из орбит выкатывались уже незрячие глаза. Хрипящие выжженные гортани разрывали воздух своим предсмертным стоном, захлёбываясь в удушьях…»
***
…Это был один из будничных дней, ничем не отличающийся от предыдущих, когда узников лагеря умерщвляли пресловутым пестицидом Циклон-Б.
А начиналось всё, собственно, вот так…
********

Глава 1
1944 год, март-месяц.
Концентрационный комплекс Малого корпуса неподалёку от лагеря СС Майданек близ города Люблин.
Тифозный барак № 4
Время: 22 часа 48 минут.

Холодным вечером, в котором уже чувствовались признаки приближающейся весны, в одном из тифозных бараков Малого корпуса происходил следующий разговор:
- Как он? Дотянет до утра? Сможем мы утаить на перекличке, если Збышек отдаст концы?
- Едва ли. Утром будет смена роттенфюрера Штольца. А наш Генрих, как ты сам знаешь, проверяет очень дотошно.
- Значит, лишнюю пайку не сэкономим?
- Ты думаешь о пайке? А если Збышек ещё пару дней протянет?
- Рано или поздно, нужно быть готовым к его кончине. Погляди - он уже отходит в мир иной.
Говорившие шепотом узники лежали на нижних нарах, подложив тощие руки под головы вместо подушек. До вечерней переклички оставалось ещё несколько минут. Поляк Адам Гужинский устроился рядом, едва доковыляв до своего места после дневных работ в каменоломнях. Подав условный знак, как он делал уже бесчисленное количество раз, Адам тихо присоединился к беседующим. Рядом лежало иссохшее тело измождённого голодом Збышека, единственного чеха в их тифозном бараке, который был уже не жильцом на этом свете.
- Подбородок заострился, глаза впали, - указал он тусклым взглядом на чеха. – Протянет до утра?
- Мы как раз этим и озабочены, - шепотом ответил польский еврей Лазарь Зинович, подвигаясь в сторону, уступая место Адаму. Слева приподнял голову Тадеуш, молодой словак, посмотрев на мученическое лицо Збышека. Эти двое выглядели истощёнными скелетами, которым вот-вот предстоял путь в одну из печей крематория.
«Кандидаты на жаркое» - как их глумливо называли эсэсовцы.
Вчера в печах испепелили двух знакомых по бригаде, не в силах больше перенести трудоёмкий процесс каменоломней. Каждый день в крематории исчезал то один, то другой узник, тем не менее, пополняя тифозный барак новыми заключёнными. Одних сжигали, других переводили из основного трудового лагеря. Здесь, в карантинном блоке размещались четыре барака, населёнными почти уже ходячими трупами. Охрана лагеря и эсэсовцы из команды караула сюда не заглядывали. Боялись тифа, чесотки, холеры и малярии. Всё руководство возлагалось на десяток надзирателей, ежедневно проводимых перекличку. Этим терять было нечего. Они не принадлежали к элите верхушки.
- Утром смена Генриха Штольца? – переспросил Гужинский.
- Да, - с трудом шевеля губами, прошептал Лазарь Зинович. – Этот сразу заметит, если Збышек не откликнется на проверке. Сейчас ещё можно скрыть его состояние, крикнув вместо него глуховатому Польману.
- А если заявится эта стерва Гермина?
При упоминании старшей надзирательницы Гермины Браунштайнер, на всех невольно накатила волна страха. Эта «топчущая кобыла», как её называли узники бараков, имела привычку являться внезапно, при каждом появлении забирая с собой несколько ходячих скелетов для опытов в секретных лабораториях СС. Что именно там творили и каким опытам подвергали заключённых, по лагерю ходили настоящие легенды. Страшные. Жуткие. Холодящие душу.
- Не вспоминай о ней! - попросил, вздрагивая Тадеуш. Парню едва исполнилось семнадцать, и он уже дважды умудрился избежать «клешней» старшей надзирательницы. - Ты слышал, что она может за один вечер отправить в лаборатории сразу половину бригады?
- Откуда знаешь?
- Так говорят… - пожал выступавшими плечами юный узник. О том, что это были плечи, можно было догадаться только весьма осведомительному в анатомии специалисту. Острые торчащие кости и рёбра скелета давали смутное представление о строении некогда упитанного тела. Остальные четыреста заключённых барака были похожи друг на друга как сонм близнецов-двойняшек. Ни намёков на мускульные и жировые отложения под пергаментной прозрачной кожей, сквозь которую едва просматривались ниточки бледных артерий, ни округлостей, ни что-то похожего на присутствие живота – сплошные острые углы, лысые черепа и хрупкие конечности.
- Может, сегодня пронесёт, и она не заявится в наш барак, - с содроганием предположил Тадеуш, надеясь на лучшее. - Слыхали, что говорил вчера Николай Рябышев из третьей бригады? Русские прорвали фронт, наступая по всем направлениям. Сейчас март, не за горами, что вместе с союзниками они вскоре доберутся до нас. Теперь у Гермины и коменданта другие заботы, нежели выискивать подопытных кроликов для своих опытов. В конце мая – начале июня русские будут здесь.
- Тебя послушать, так можно уже чемоданы паковать, - печально улыбнулся Лазарь Зинович, бросив взгляд на умирающего Збышека. – Ему не дожить до триумфа, когда ликвидируют лагерь.
- Пока его ликвидируют, нас самих удушат в камерах. Вчера двести человек сожгли, позавчера двести восемь, завтра триста сожгут. Все пятнадцать тысяч пустят в расход в течении какого-нибудь месяца-двух. Как раз к приходу русских.
- Прекрати, Лазарь! – шикнул Адам. – Побойся бога. Мы им ещё нужны.
- Кому?
- Эсэсовцам. Они будут держать нас до последней минуты в качестве тех же заложников.
С минуту все молчали, представляя неутешительную картину поголовного истребления, как это уже было однажды в начале ноября сорок третьего года. Тогда, при выполнении операции «Эрнтефест», расстреляли сразу 18 тысяч, одним заходом, поголовно, без каких-либо списков и политических подоплек. Просто уничтожили всех недееспособных, едва передвигавших ноги. Малый тифозный корпус только начинал строиться, и надзирателям было недосуг возиться с больными. Детей и женщин умерщвляли сразу по прибытию, затем очередь доходила до славянских евреев.
Четвертый барак примыкал к основному комплексу концентрационного лагеря, разделённый лишь толстой колючей проволокой, да несколькими вышками часовых, на которых размещались пулемёты. Общение с основным лагерем происходило по ночам. Рискуя каждую минуту быть прошитым очередью, этим занимался Лазарь Зинович. Обменивая чудом добытые нехитрые вещицы на пару картофелин, жменю крупы или десяток сухарей, он хоть как-то поддерживал утихающую жизнь Збышека, лишая себя своей пайки. До сегодняшнего вечера сознание чеха ещё теплилось, но теперь было ясно, что до утра он не дотянет.
- Его порцию похлёбки отдадим Тадеушу, - изрёк Лазарь. - При проверке выкрикну имя, когда глуховатый Польман зачитает его номер. Для роттенфюрера что чех, что словак, что поляк – всё едино.
- Стоп! – внезапно подался вперёд Чеслав Рачинский, работавший в лазарете помощником зубодёра Теодора Шёллена. Гауптфюрер Шёллен числился в лагере «выдирателем зубов», мимо рук которого колоннами проходили заключенные. – У Збышека в верхней левой десне уцелела пломба с коронкой! Как отдаст богу душу, расшатаем и вынем.
- Тише! – оборвал его Гужинский, сразу бросив взгляд на лежащих вплотную соседей, многие из которых едва могли дышать от смрада, висевшего густой пеленой в стенах барака. Гниющие язвы и струпья вытекавшей слизи своим запахом смешивались с вонью кровавого поноса, которым страдали многие узники. Каждую минуту кто-то пытался спешно добраться до уборной во дворе, но не успевал, исторгая организмом то, что оставалось ещё каким-то чудом в желудках.
- Так и сделаем, - загорелся идеей Зинович. – В русском бараке обменяю пломбу, выпросив у Николая Рябышева костей для похлёбки. На коронку пару килограмм можно будет выторговать.
- Откуда у русских кости? – удивился Тадеуш, истекая голодной слюной. В животе сразу свело, отдаваясь нестерпимой режущей болью. Слово «кости», произнесённое в кругу угасающих от голода скелетов, послужило катализатором, чуть ли не взрывом, от которого сразу накатила истомляющая слабость.
- Русские общаются с женским корпусом, а там многие работают в столовых обслуги СС, - пояснил Лазарь.
В этот момент раздался тихий стон и конвульсивный выдох. Все со скорбью перевели взгляд на чеха. Он лежал на соседних нарах, пустыми глазницами уставившись в потолок, отдавая душу незримому Создателю Вселенной. Тело выгнулось дугой, конечности свело судорогой. Рефлекс организма сработал безотказно. Предсмертная конвульсия прошла дрожью от пальцев ног до затылка, и Збышек затих, вытянувшись во весь свой сморщенный рост.
- Был человек, и не стало, - перекрестился Лазарь.
Бросив взгляды по сторонам, они незаметно прикрыли труп обносками, чтобы соседи не увидели кончину их товарища.
…Лишняя пайка утреннего приёма пищи теперь была у них в запасе.
********
- Строиться! – раздался повелительный голос роттенфюрера Польмана. – Кто не может стоять, кричите с нар. Потом проверю!
Все знали, что глуховатый Польман никогда не приблизится к нарам, предпочитая выкрикивать номера из глубины барака, в центре которого стояла железная бочка с тлеющими углями, служившая неким образом и печкой, и обогревателем. Висевшие на верёвках сушившиеся лохмотья придавали бараку хоть какой-то хозяйственный вид, напоминая, что здесь продолжают жить люди. Точнее, не люди, а то, что от них осталось.
Прикрывая рот платком, Польман начал перекличку. Рядом, с автоматами наперевес, стояли трое охранников. Перед роттенфюрером выстроились почти четыреста узников, едва стоявших на ногах.
- Заключенный номер шесть два ноль пять!
- Ицхаак Номан! – раздалось в шеренге.
В отличии от Штольца, который совершенно не имел представления, кто под каким номером значился, педантичный Польман проверял наличие имён, сверяясь со списком. Для Генриха Штольца узники были просто набором цифр; для Польмана они представляли хоть какую-то живую оболочку, обрамлённую иссохшим телом.
- Номер шесть два сорок семь!
- Рубик Волынский!
- Тридцать восемь двадцать шесть!
- Моран Жиднев!
- Пятьдесят три шестнадцать!
- Чеслав Рачинский!
- Двадцать сорок три!
- Мариус Вальман!
- Восемнадцать девяносто два!
- Иосиф Крейшнер! В наряде.
- Кто за него?
- Я.
- Фамилия?
- Горн. Милош Горн.
- Шестнадцать сорок. Вычёркиваю!
Проверка проходила быстро. Польману изо дня в день приходилось заниматься рутинной работой, сменяя посменно своего напарника Штольца. Его в корпусе СС ждал великолепный ужин, приготовленный одной из надзирательниц женского комплекса, с которой Польман имел обыкновение развлекаться по ночам. Спешить имело смысл, поэтому он ограничился только поверхностной перекличкой, не обратив внимания, что на номер Збышека откликнулся совершенно другой заключенный.
- Двадцать девять тридцать семь! – закончил он список.
- Моисей Гольдман!
- Всё! Разойтись. Подъём в пять тридцать. Утренний кипяток, норма хлеба – и на работы. Дневальным предоставить списки больных. – Он на миг остановился, близоруко окидывая барак поверх очков, морщась от нестерпимых миазмов испражнений. – Но, предупреждаю: все лазареты будут заполнены новым этапом узников. Эшелон должен уже подойти, выгрузка вот-вот начнётся. Так что… - он развёл руками, обращаясь к старосте барака. – Не до ваших доходяг будет. Если кто помрёт ночью – список утром на стол.
И ушёл, сопровождаемый автоматчиками.
В бараке сразу начался переполох.
Новый этап! Новые узники! Сколько? Откуда? Из каких мест? Гауптштурмфюрера Эдмунда Польмана, в общем-то, терпели и даже уважали в каком-то смысле слова, поскольку, в отличие от Штольца, он был не таким уж зверским эсэсовцем. Служака, давно решивший завершить свою карьеру вместе с окончанием войны, не более того. Но даже уважение к Польману сейчас было отодвинуто на задний план. Шутка ли – несколько тысяч нового пополнения женщин детей и стариков со всей оккупированной Европы, какая ещё оставалась в руках Гитлера. Тысячи семей, возможно, родственников и знакомых!
- Вот тебе и новость… - сквозь шум заметил Тадеуш. – Моих родителей, вероятно, уже нет в живых, но оставалась ещё сестрёнка.
- У меня тоже после отступления уцелели две сестры, - поделился Чеслав Рачинский. – Не дай господь, отправили туда, в Майданек, в ту газовую душегубку.
Каждый по-своему переживал о близких, оставшихся в кольце отступления. В этот март-месяц надвигающейся весны 44-го года немцы особенно безумствовали, покидая некогда завоёванные территории. Эшелоны шли за эшелонами. Аушвиц Биркенау, Треблинка, Бухенвальд, Равенсбрюк, Дахау – все концлагеря нацистов были постоянно на устах, незримым потоком информации просачиваясь в бараки. Жертвы исчислялись миллионами, постоянно и методично пополняясь новыми фактами массовых уничтожений. Старшая надзирательница Гермина Браунштайнер, к примеру, сопоставлялась с озверелой Ильзой Кох из застенков Бухенвальда, а комендант Артур Либехеншель в глазах узников был прямым зеркальным отражением доктора Йозефа Менгеле из Освенцима.
- Детей и женщин будут умерщвлять сразу по прибытию, - заявил староста барака, перекрикивая гомон возбуждённых доходяг. Многие даже смогли подняться с нар, стараясь уловить хоть какие-то новости. – Не советую высовывать нос наружу, когда начнётся выгрузка. Часовые на вышках прошьют очередями любого, кто кинется к заграждению. Там и без вас во всём основном лагере начнётся повальная паника. Многие будут пытаться разглядеть своих родственников и близких.
- Откуда их привезут?
- Сколько?
- Из каких мест?
- Женщины и дети?
Вопросы сыпались отовсюду.
- А я почём знаю? – пожал плечами старшина барака. – Мне Польман не докладывает.
…И как бы в подтверждении его слов, снаружи послышалась какая-то возня.
********
Уходившие с Польманом автоматчики заперли барак №4 до утра, но сейчас это никого не волновало. Звук, доносившийся с гигантской территории основного лагеря, даже ослабленный расстоянием, внушал в эту минуту непреодолимый ужас. Это был звук терзаемого раздираемого воздуха, словно какой-то огромный одержимый и ненасытный организм бешено поглощал своей громадной глоткой всю округу, раскинувшуюся на двух с половиной сотнях гектаров. Эта гигантская стонущая и вопящая глотка, казалось, насыщалась своими обреченными жертвами, исторгая в пространство крики боли, отчаяния и безысходности. Истошный вой нескольких тысяч узников огласил одним единым криком весь обширный комплекс лагеря. Голоса детей, женщин, стариков и заключённых слились в один протяжный стон, достигнув своей акустической волной тифозного барака.
Первым к дверям ринулся Чеслав Рачинский, сбрасывая с плеч руки товарищей, пытавшихся удержать его силой.
- Куда? – заорал Адам. – Стой! Там пулемёты на вышках…
Не слушая предостерегающих криков, Рачинский, насколько мог в своей слабости, навалился плечом на толстые створы дверей, запертые снаружи. По щекам текли слёзы безысходности. Там выгружают из состава его сестёр, возможно, даже родителей, которым в этом году должно исполниться по семьдесят лет.
- Пустите! – стучал он исхудавшими кулаками в доски запора. Голова кружилась от непривычной натуги. Перед глазами расплывались пятна бесформенных силуэтов. Чьи-то руки, такие же, как и его – сморщенные и костлявые – долбили в ворота кулаками. Десятки плеч в едином порыве одной цельной массой наваливались на запоры, пока, наконец, те не треснули под живым обезумевшим от горя натиском. Одним махом вся неисчислимая толпа доходящих скелетов вывалилась на холодный воздух, тут же попав под перекрёстные лучи десятков мощных прожекторов. Оглушающий гром тысяч вопящих глоток, обрушился лавиной со всех сторон. Казалось, это вопит и терзается сам кромешный Ад со своей преисподней. Чёрное заиндевелое небо с россыпями звёзд нависло давящей массой на узников четвертого барака, опрокидывая их навзничь от накатившей слабости.
- Мамочка! – визжали вдалеке детские тонкие голоса.
- А-аааа… - вопили от боли пленники, успевшие спрыгнуть с вагонов, попадая под яростные терзаемые рыки немецких овчарок.
- Ахтунг! – надрывались динамики. – Иуден швайне!
Всё пространство в радиусе нескольких километров было заполнено рыданиями, рычанием, лаем, криками надзирателей, выстрелами и угасающими стонами. Пытавшихся вырваться в безумной толчее расстреливали прямо у железнодорожной колеи, проложенной в середине двух полей, примыкавших к плацу. Сотни людей, падая и цепляясь друг за друга, жались многочисленными толпами, окруженные десятками собак, вырывающихся с яростью из рук автоматчиков. Гул нависал над всем лагерем: из рупоров и мегафонов непрерывно доносились команды строиться в колонны, но сквозь плач и стоны мало кто мог понять смысл ругани, обрушивавшейся на пленников.
Кричали по-польски, по-болгарски. Стонали по-венгерски, по-чешски, по-албански. Рыдали русскими и французскими слезами. Детские писки и крики смешивались с немецкой руганью. Десятки прожекторов исполосовывали плацы световыми лучами, ослепляя глаза, выхватывая из темноты бледные измождённые лица. Удручающая панорама прибытия эшелона была подобна грандиозному библейскому Исходу сразу нескольких народов, уместившихся в шестнадцати вагонах «состава Смерти», как его окрестят будущие потомки.
- Бейте! – кричала надзирательница, хлестая плёткой то одних, то других падавших на колени женщин. Подбегали эсэсовцы. Начиналась расправа. Узницы помоложе закрывали головы руками; остальные, старше по возрасту, просто валились в грязь, терзаемые яростными собаками.
- Хррры-ыы… Взжджиии-ыы…  - Их рвали в клочья, вырывая куски мяса вместе с внутренними органами.
- Госроди-иии! – стонал кто-то. – Пустите меня к доооочкеее-е!
Истерзанных увозили на тачках. Как их звали, откуда они родом – до этого ли сейчас было?
- Швайне! Иуден швайне! – орал штурмбанфюрер в рупор, разряжая обойму парабеллума в сгусток столпившихся голых тел.
- Пустите! – продолжал кричать Чеслав Рачинский, хлынувший вместе с потоком остальных узников к заграждениям колючей проволоки.
- Там мои близкие! – кричал кто-то рядом.
- Там мать.
- Мой брат! Как его разглядеть?
- Смотрите! На них натравливают собак!
- Стреляют в спины убегающим!
- А деточек-то за что-ооо?
Возгласы десятков глоток раздавались вокруг Рачинского повсюду. На какое-то мгновение ему показалось, что хлынувшая искалеченная измождённая толпа ходячих скелетов, высыпавшая из бараков, снесёт его, увлекая безумствующей орущей массой. Многие искалеченные доходяги тянулись тощими руками к ограждению, хватаясь за колючую проволоку, будто за спасительную соломинку во время бушевавшего шторма. Иначе это зрелище не назовёшь. В безумном порыве с открытыми в крике беззубыми ртами, давно не видавшими нормальной сытной пищи, узники теперь уже всех четырёх бараков Малого тифозного корпуса вываливались из разбитых дверей, падая под ноги всё наступающей и наступающей толпе.
- Мама! – продолжали кричать дети на плацу, прерываемые выстрелами автоматов.
- Доченька! – кричали по-польски, по-русски.
- Сыночек мой, где ты? – раздавались душераздирающие крики на разных языках и народностях.
Чеслава Рачинского прижало к колючей проволоке, острые шипы впились в заострившееся лицо, но он давно уже не чувствовал боли. Кругом кричали, стонали, выли от безысходности, разрывали кожу на руках, пытаясь распутать мотки колючего ограждения. С вышек грянули пулемёты.
Взжы-иии… взжиии-и… - просвистело над головами.
Несколько очередей прошили тела ползущих и тянувшихся руками узников, опрокинув их в месиво грязи. Увлекаемый толпой пострадал и Рачинский. Обезумев от ужаса, он первый устремился навстречу своей судьбе, а заодно и к самой страшной катастрофе своей жизни. В этот миг ему казалось, что в сотнях орущих голосов он различал крик своей юной сестрёнки, оставшейся на далёкой родине, а теперь привезённой сюда, в застенки душегубных камер.
- Злата! – задыхаясь от толчеи, кричал он слабым от голода голосом. – Я здесь, Златочка моя!
Его крик тонул в общем гвалте, стонах, воплях. Сосед не слышал соседа. Все наваливались друг на друга, потеряв разум, круша ограду, не обращая внимания на очереди пулемётов. Теперь с вышек их косили десятками. Вымученные скелеты ходячих доходяг валились в грязь штабелями, снесённые огненным смерчем. Чеслава отбросило в сторону. Очередь пронзила тощее тело, прошив полосой разрывов от пояса к основанию шеи. Недоуменно открыв рот в очередном крике, он сложился пополам как книжка. Осел на землю, крутанулся в смертельной агонии, выдохнул в воздух:
- Злата! Я здесь. Твой брат здесь…
И затих, придавленный другими падающими от выстрелов трупами. Это были его последние слова. Пулемёты продолжали косить очередями обезумевших от ужаса пленников, переводя линию огня сразу на все четыре барака. В толпы орущих узников вонзались перекрёстные лучи прожекторов. Всё смешалось в толчее кровавых ошмётков. От выстрелов крупнокалиберных пуль тела буквально разрывало по частям, разбрасывая огрызки рук и ног в стороны от густой вопящей массы.
Он уже не видел этого кромешного Ада. Жизнь оборвалась. Слеза скатилась на изуродованное лицо. Его бренная истомлённая душа под номером «пятьдесят три шестнадцать» перестала существовать в этом мире.
Земля ему пухом. Пусть потомки запомнят: Чеслав Рачинский. Номер «пятьдесят три шестнадцать».
…И это было только началом.
********

Глава 2
Малый тифозный корпус близ концентрационного лагеря Майданек СС Люблин.
Апрель-месяц 1944 года.
Время установлено: 22 часа 43 минуты.

Именно в этот час, в эти минуты, месяц спустя после описываемых событий, роттенфюрер Генрих Штольц развлекался тем, что после переклички четвертого барака сумел-таки завлечь в свою постель старшего надзирателя Гермину Браунштайнер. К этой звероподобной с лошадиным лицом эсэсовке он питал нескрываемые чувства, доходящие до восторга. Чем-то похожая на мужскую фигуру чистокровная немка была польщена его ухаживаниями, подспудно чувствуя к такому же чистокровному арийцу примитивное сексуальное влечение.
- Фройляйн Гермина, - вдыхал потный аромат её тела Штольц всякий раз, когда встречал её у стен секретной лаборатории. – Позвольте облобызать вашу чудесную ручку, - прикладываясь к потным конечностям, восхищённо бормотал он.
- Право, герр Штольц, какой же вы нетерпеливый… - закатывала она томные глаза, похожие на выпуклые зрачки толстой жабы.
Даже сам комендант лагеря сторонился столь неприятной женщины, имеющей привычку, после пыток заключённых, не мыть руки, расхаживая по корпусу в пятнах крови. Что творилось в застенках лабораторий знала только верхушка руководства, но ужасные страшные слухи просачивались в каждый корпус, каждый комплекс, каждый барак, доходя и до Малого тифозного лагеря.
Сегодня, поздним вечером апреля-месяца, когда Адам Гужинский с помощью Лазаря первый раз встретился с русским подпольщиком Николаем Рябышевым, Генрих Штольц пребывал в обществе Гермины, утопая в её потных объятиях. До утра времени было навалом – вся ночь впереди, поэтому каждый занимался своим делом. Штольц лакал шнапс, валяясь в постели с эсэсовкой, Адам вёл беседу с тремя русскими, пробравшихся тайком сквозь колючее ограждение Малого корпуса. Разговор происходил на улице, в укромном уголке позади сараев, где хранились сотни контейнеров с обувью узников.
- Наши войска скоро подойдут ближе, - тихим шёпотом говорил русский Николай. Вчетвером они укрылись от пересекавшихся лучей прожекторов, делясь новостями под присмотром Тадеуша. Юный парень, ещё больше исхудавший, едва держащийся на ногах, подслеповатым в этом возрасте взглядом старался зорко наблюдать за вышками часовых, в любую минуту готовых открыть огонь по крадущимся теням.
Золотую коронку умершего Збышека Лазарь Зинович умудрился обменять на пару килограмм костей, добавив к ним неизвестно откуда взявшуюся жменю крупы с шестью картофелинами. Втихомолку сварили суп, разделив его на четверых, большую часть отдав Тадеушу.
После поголовного истребления почти половины бараков во время прибытия пленного эшелона, Адама назначили помощником старосты, взамен прежнего, попавшего под пулемётные очереди. Теперь у Гужинского было гораздо больше времени уделять внимание Тадеушу, Лазарю и Мирче Ионеску, сербу, примкнувшему к их компании. Был ещё Михай Лотяну, молдаванин, переведённый недавно в их тифозный барак из Большого лагеря. Парень уже был не в состоянии работать в каменоломнях, ожидая со дня на день свой смертный приговор.
- Каждый день сжигают и удушивают по полтысячи человек, - делился Адам с Николаем. – Из третьего барака вчера забрали больше сотни, из второго и первого по восемьдесят.
- А из вашего?
- Пятьдесят шесть. И тут же добавили новых. Как конвейер: одних истребляют, другими пополняют.
- В Большом лагере у нас та же схема. Эсэсовцы как взбесились. Чувствуют приближение наших войск, вот и стараются не оставить улик.
- Я думал, мы им понадобимся в качестве заложников…
- О чём ты говоришь, друг мой! – русский развёл тощими руками, бросив взгляд на своих товарищей. – Нам из женского лагеря передали, что «топчущая кобыла» за эти дни забрала в лабораторию около сотни человек.
- Как ты назвал Гермину?
- «Топчущей кобылой». Её все так называют в лагере. Память для потомков, - усмехнулся второй русский, пока третий передавал Лазарю тугой свёрток с чудом добытыми продуктами.
- Откуда такая роскошь? – при виде хлеба, куска сыры и двух банок трофейных консервов у Тадеуша закружилась голова. Подкосившиеся ноги едва удерживали тощее тело, но покидать пост было опасно. Часовые водили прожекторами, нацелив жерла пулемётов на все четыре барака.
- Из женского комплекса обслуги. Девчата иногда подкармливают нас, вынося со столовой СС различные объедки. Сами живут впроголодь, а нам передают. Троих недавно поймали, отправили к Гермине в лабораторию. Представляешь? – кивнул Николай на маячившие вышки. – Какой бешеный размах секретных экспериментов? По сотне жертв в течение пары-тройки дней! Как поток какой-то. Что можно вытворять там с человеческими организмами при такой пропускной способности – одному богу известно!
- Что думаете делать? Из нашего Малого корпуса мы сможем чем-то помочь?
- Об этом и речь, потому и пришли. – Николай подался вперёд, отстраняясь от лучей прожекторов.
- В Малый корпус эсэсовцы почти не заглядывают – как огня боятся тифа. Всё руководство лежит на таких как Штольц, Польман, иногда Гермина наведывается.
- В последнее время чаще, чем хотелось бы, - невесело заключил Лазарь.
- У нас чаще, - с сожалением парировал Рябышев. – Необходимо укрыть в вашем корпусе нескольких человек из антифашистского подполья. А ваша задача, подкупив старост бараков, спрятать их как можно надёжнее. Эти люди – будущие руководители, когда придут русские войска. Возьмётесь за такое рискованное дельце?
- Конечно! – воодушевился Тадеуш, скосив взгляд от вышек в сторону беседующих. – Тем более у Адама теперь прибавилось полномочий, как у помощника старосты.
- Он прав, - кивнул Гужинский. – Приводите ночью, распихаем по баракам, выкопаем ямы под настилами полов. Деньги на подкуп старост есть?
- Вот, - протянул Рябышев второй свёрток. – Кому больше доверяете, тому и вручайте. Только предупредите: в случае предательства, будут висеть ногами вверх с содранной кожей.
Он не шутил.
Поговорив ещё несколько минут и наметив планы, Николай с товарищами покинули под прикрытием ночи Малый корпус. Теперь дело за Адамом Гужинским.
В эту ночь Тадеушу достался небольшой ломтик засохшего сыра.
********
- Всем построится в колонны по четверо! – сонно заорал Штольц после сладко проведённой ночи с Герминой. – Ферштейн, обезьяны тощие, мать вашу? По четверо, придурки, я сказал!
Герр Штольц совершенно не выспался, к тому же в голове гудело от безмерно выпитого шнапса. Пиная ногами сгрудившихся в кучку пленников, он вымещал на них злость, что его разбудили в столь ранний час. Апрельское солнце ещё не взошло, а руководство верхушки лагеря уже приказало вывести два десятка бригад – кто мог ещё работать – в каменоломни. С чего бы вдруг такая спешка, надзирателям не объяснили. Гермину в половине пятого утра вызвали в застенки лаборатории. Там уже находился зубодёр роттенфюрер Теодор Шёллен. По всем признакам, как это бывало раньше, в расположение лагеря СС Майданек направлялась инспекционная комиссия. Возможно, даже с кем-либо из близких приближённых Генриха Гиммлера. А это означало только одно: фронт чрезвычайно приблизился, и верхушка Третьего рейха намечала какие-то кардинальные перемены.
- К чертям собачьим этих гиммлеров и мюллеров! – с яростной поспешностью одевался Штольц, едва успев проводить такую же сонную Гермину. Залпом осушил стакан шнапса. Покачнулся, вышел на плац и принялся орать, стегая хлыстом едва стоящих на ногах узников.
- На работы! Строиться по четверо, иуды! Колоннами – марш!
Никто ничего не понимал. Старосты бараков разбудили пленников за час до всеобщего подъёма. Ни утренней переклички, ни положенного кипятка с куском хлеба. Едва успели раздать обувь. Адам Гужинский, как помощник старосты, отважился подойти к одному из надзирателей, спросив, что могло случиться.
- Пшёл отсюда, вошь поганая! – ткнул тот прикладом под дых, отчего поляка едва не сложило пополам. Подошедшему льстивому старосте тот объяснил, что ни он, ни герр Штольц сами толком не знают. Вроде бы в лагерь прибывает проверка инспекционной комиссии – вот и всё, что известно.
- Яволь! – склонился в поклоне староста, пятясь назад.
Теперь шесть колонн по четверо покидали ворота Малого корпуса. В укромных местах под досками пола, в наспех выкопанных землянках разместили семерых подпольщиков, прибывших ночью, как и обещал Николай Рябышев. Их запрятали так, что не пришлось подкупать трёх старост из соседних бараков. Исключение составлял только староста четвертого, непосредственный начальник Адама Гужинского. Югослав по национальности, он имел привычку воровать всё, что придётся, будучи в прежней жизни вором в законе. Оттого и был назначен немцами старостой, справедливо полагая, что с политическими заключёнными тот не будет иметь никакого дела. Алчный до денег и всевозможных подачек, он, в общем-то, устраивал пленников, так как его можно было подкупить, не боясь последствий. Раз принял взятку, следовательно, ты соучастник. Так Адам с товарищами и поступил.
Сунув деньги, тихо заявил:
- Выдашь - окажешься вместе с нами в газовой душегубке.
Тот лишь отмахнулся, с жадностью накинувшись на подачку, пересчитывая рейхсмарки. На них он мог себе позволить даже женщину из команды обслуги, не говоря о сытном ужине с парой бутылок шнапса.
- Запевай! – крикнул хмуро Штольц, идя в стороне от колонны в сопровождении автоматчиков.
Чуть вдалеке маячило небольшое бюргерское селение, которое они ежедневно проходили бесчисленное количество раз. Старожилы лагеря, идя или возвращаясь с работ, ещё помнили те времена, когда из селения выбегала ребятня, поглазеть на колонны узников. Некоторые даже кидали в толпу куски хлеба, подбегая, норовя сунуть кружку воды. Сейчас такого не происходило. Перед наступлением по всем фронтам, селение казалось вымершим и оставленным впопыхах эвакуации.
- Запевай, морды вшивые! – повторил крик роттенфюрер Штольц. Это было его излюбленным методом воздействия. Голодные, едва передвигающие ноги ходячие скелеты, не получив утренней пайки, непременно должны поднимать себе настроение маршевой песней. Не важно – идёшь ты на работы, или возвращаешься с каменоломен в лагерь – обязательно должна быть песня. Хоть подыхай, но пой!
Несколько измождённых глоток нестройно затянули первый куплет, кашляя и задыхаясь в такт движения. Идущие по бокам надзиратели, хлестали плетьми по оголённым изорванным в клочья спинам. Получалась не песня, а растянутый на все инородные голоса протяжный стон.
- Свиньи, бес их возьми… - пожаловался он идущему рядом помощнику. – Как кипятка не попьют, рот не разевают, хоть ты тресни. Ни кнут, ни приклад не помогают.
- А вы пальните очередью поверх голов, герр Штольц, - хохотнул помощник. – Сразу голоса найдутся.
Удовлетворённый таким озарением, Штольц выхватил из рук охранника автомат, разрядив половину обоймы в воздух. Громом прокатившееся эхо донесло его крик:
- Петь я сказал, мать вашу! Положу ублюдков! – глаза его бешено наливались кровью. Вторая очередь прошла поверх голов, уносясь раскатом в небо.
- Пе-е-еть, сволочи!
Многие попадали на колени, прикрывая головы руками. По колонне промчался стон, словно из недр земли вырвалось нечто такое, что вселяло нестерпимый ужас. И без того едва живые узники, поднимали своих товарищей, опасаясь, что следующая очередь прошьёт их ряды без разбора.
Кто-то из наиболее смелых затянул песню на своём родном языке. Остальные подхватывали, совершенно не зная слов, ориентируясь только на неизвестный им мотив. Таким образом, запели каждый на свой лад сразу несколько сотен пленников, отчего у Штольца отвисла челюсть.
- Не эту, к чертям вас собачьим! Я приказал петь «Марш лютлофер»!
Когда добрались до карьера каменоломни, так никто и не спел. Штольц рвал и метал, расстреляв на ходу более сорока человек. Просто так - без выбора - в полной ярости, в припадке безумия, давая волю накопившемуся гневу, что его подняли ни свет-ни заря лишь для того, чтобы сопровождать эту тифозную колонну ублюдков.
Свинцовым ливнем он разметал колонну, целясь очередями в самую гущу.
- Вот вам, твари безмозглые! Ещё попомните меня, сволочи! Назад будете ползти на карачках, выклянчивая прощение.
И снова очередь. Шестеро разорванных в клочья тут же стали заваливаться набок.
А потом для узников начался самый настоящий кошмар. Разъяренный нацист палил куда попало, без разбора, лишь бы опустошить обойму. Закончилась первая, вставил вторую, продолжая поливать огнём всё, что было в пределах его видимости. Только когда иссяк второй магазин, он опустил дрожащими руками автомат, переводя дух.
- Швайне! Иуден! – выдохнул он обессиленно, словно разгрузил вагон кирпича.
********
Тадеушу с Лазарем повезло. Сгусток пуль просвистел где-то сбоку, скосив сразу шестерых соседей, но их не коснулся. Весь день они работали в паре, как это было заведено в бригаде, стараясь не думать о погибших. Краем уха они слышали обрывки разговоров между охранниками, которые похвалялись, что в этот день отправили в ад полторы сотни безмозглых тварей.
- Вечером расскажем Адаму, а он передаст Николаю, - толкая тележку с камнями, хрипел Тадеуш. Узники едва держались на ногах, некоторые валились плашмя на острые углы монолитов. Кипяток выдали, но пить было нечем: кружки забыли доставить с обозом. Довольствовались кто пилотками, кто башмаками, кто вообще подставлял горсть ладони, обжигая волдырями руки. Кипяток был необходим как воздух, боль не чувствовали, да и чувствовать, в общем-то, было нечем. Все нервные окончания давно пришли в негодность, обманывая организм лишь лёгким покалыванием. Зато волдыри тут же превращались в струпья слизистой массы, стекающей каплями, исторгая жуткий запах мертвечины.
- Хорошо Адаму, - завистливо прошептал Мирча Ионеску, лишь недавно присоединившись к их группе. На нарах в бараке он спал рядом с Михаем Лотяну. Оба появились в Малом корпусе взамен расстрелянных узников и умершего Збышека. Они ещё не знали, какую роль в подполье антифашистов играл их помощник старосты.
- Адаму положено оставаться в бараке дневальным в качестве помощника, - Лазарь, отдуваясь перекатил тележку к краю карьера. Штольц сидел на раскладном стуле поодаль, попивая из бутылки охлаждённое пиво. Более четырёх сотен рабочих махали кирками, колупали глыбы камней, перетаскивали их просто ради забавы, высыпая из тележек в пропасть обвала. Никакой пользы от этой работы не было. Если раньше камни предназначались для строительства усадьбы коменданта лагеря, то теперь, перед наступлением русских, в этом не было никакого смысла. Работали и гнулись, падали и умирали лишь для того, чтобы не заполнять лагерь своим присутствием. Стоящие на страже автоматчики при каждом удобном случае открывали огонь, если кто-то из пленников хоть на миг останавливался вытереть пот. Сам герр Штольц любил выискивать измождённую мишень, целясь из именного браунинга, подаренного ему прежним комендантом Мартином Вайсом.
В этот раз он выбрал Михая Лотяну. Водя пистолетом по толпе сгорбившихся узников, он заметил, что тот на секунду отвлёкся от тележки, шёпотом разговаривая с соседом.
- Что за номер? Кто такой? – спросил Штольц у помощника. Тот пожал плечами.
- Не всё равно? Собака еврейская.
- Вот мы сейчас эту собаку…
И нажал курок. Грохнул выстрел. Михая подбросило вверх, перевернуло как пушинку, отшвырнуло к скале и впечатало затылком в нависающую глыбу. Сразу несколько соседей повалились на землю, привычные к таким выходкам роттенфюрера. Тот зевнул, отпил глоток, забыл о трупе и перевёл пистолет в соседнюю гущу. Там завопили от страха, бросаясь с удесятеренной силой наваливать камни, махать кирками, катая что есть мочи тележки.
- Откуда у этих свиней берутся силы? – почесал он затылок.
- Кипятка напились, вот и подкрепились, - загоготал помощник.
- Ничего. Скоро в лагерь, там их сразу в душегубку. Сегодняшняя партия – триста номеров.
Герр Штольц никогда не употреблял слово «человек». Для него они были просто номерами.
Эту фразу услышал Тадеуш, толкнув Лазаря локтем. Поднимать прошитое пулей тело Михая не было ни сил, ни времени. Зато прислушиваться к разговору Тадеушу никто не мешал. Дождавшись, когда Штольц начал палить в другую сторону, убивая по паре человек сразу, юный парень прошептал:
- Нужно будет сказать Николаю о его зверствах. Попросим Адама, чтобы связался с русским подпольем. Того и гляди, завтра-послезавтра прикончит и нас с тобой, просто так, ради забавы.
- Да, - согласился Лазарь. – Заодно предупредим, что ночью заберут в удушающую камеру сразу триста человек.
Раздался гром. Небо набухло. Назревала первая апрельская гроза.
- Строиться! – скомандовал Штольц. - Старшим бригад собрать инструменты. Охране рассредоточиться.
Повернулся к помощнику:
- Я на машине. А ты веди этих свиней в лагерь. Меня Гермина заждалась.
- Яволь, герр Штольц! – глумливо осклабился тот. – Будет исполнено. Когда прикажете доложить?
- Сам увижу из окна.
Почесав затылок, недовольно нахмурился:
- Ещё к чертям собачьим эта инспекционная проверка. Кого принесёт на этот раз?
- Осмелюсь заметить, герр Штольц, уж больно быстро зашевелились там в Берлине.
- И что?
- Думаю, стоит ожидать нового эшелона с этапом.
- Откуда знаешь?
- Предположения.
- Ну и иди к чёрту со своими предположениями! Только новых тифозников нам не хватало! Все корпусы и так трещат по швам. Набиты по пятьсот номеров, вместо положенных ста.
- Не нам решать, герр роттенфюрер.
Штольц укатил. Колонны построились в неровные ряды, оставляя в карьере больше сотни трупов.
До лагеря возвращались давно известной дорогой мимо подсолнечных полей, селений, брошенных сараев и водокачек.
********
Барак «Баня для мужчин» располагался у правого крыла одного из комплексов Малого корпуса. Здесь производили дезинфекцию одежды и обуви, досмотр вещей, вырывание золотых коронок и стрижку наголо. В «Женской бане», по ту сторону плаца, двадцать надсмотрщиц проверяли женские тела на предмет сокрытия драгоценностей. По прибытию нового эшелона, пропускная способность была похожа на конвейер: сплошным потоком группами по двадцать человек матери и жёны заходили в баню с пышными волосами, причёсками, укладками, а выходили наголо обритыми, похожими на старые выцветшие манекены.
Пройдя мимо обеих бань, колонна рассредоточилась по баракам. Их встретил Адам Гужинский.
- Заметил, сколько машин у плаца? – проронил Тадеуш, когда староста принял от помощника Штольца листок с номерами убитых в карьере. Началась сверка, и до прибывших узников пока не было никакого дела.
- Заметил, - хмуро бросил в сторону Лазарь, обводя взглядом часовые вышки.
- Прибыло начальство, - пояснил Адам. – Из Берлина.
- Да ну! – ахнул Тадеуш. Сразу засосало под ложечкой, предвещая неминуемую беду. – Из самого Берлина?
- Слышал от старосты. Перед этим промчалась машина Штольца. Взбежал по ступеням как угорелый, едва задницей не пропахав бордюры. Потом подкатили генералы и полковники. Человек восемь. Встречал сам комендант.
- Чует моё сердце, не к добру это.
- А много добра ты видел в последнее время? – скептически хмыкнул Мирча Ионеску. – Михая Лотяну автоматом скосило, он даже не заметил.
В нескольких словах узники рассказали Адаму безумства Штольца, как он в порыве ярости расстрелял два магазина, уложив не менее полсотни заключенных.
- В списке значатся полторы сотни.
- Добивали остальные эсэсовцы.
Они почтили память Михая минутой молчания, не сводя взгляд с комендантского корпуса. Было видно, что суетящиеся вокруг надзиратели уже узнали какую-то новость, и отнюдь нерадостную. Вот только для кого нерадостную: для них или для узников?
- Пятьдесят на пятьдесят, - процедил сквозь выпадавшие зубы Лазарь. – Либо новый этап, либо поголовное истребление в печах и душегубках. Русские на подходе, вот и стараются из Берлина замести следы.
Сам того не подозревая, Лазарь Зинович оказался прав.
…Поголовное истребление концентрационного лагеря только начиналось.
********

Глава 3
1944 год.
Конец апреля.
Женский корпус неподалёку от концентрационного лагеря Майданек СС Люблин.
Время установлено: 18 часов 11 минут.

Вопль сразу двух сотен женских глоток, разинутых в одном сплошном крике, заполнил всё пространство на расстоянии нескольких десятков гектаров. Крик безумия и ужаса перед неизбежным, казалось, рвался к небесам, ища хоть какой-то защиты от полного истребления.
- Направо! – орали эсэсовцы, натравливая на колонну голых женщин яростно рвущихся собак. Их ощерившиеся клыки разрывали плоть, вырывали кусками тощее мясо, едва державшееся на костях под прозрачной пергаментной кожей. Зрелище было настолько безумным, что узники, безысходно наблюдавшие за преградой колючей проволоки, падали в обморок. Многих рвало под себя, многие лишались чувств, напрасно пытаясь разглядеть в колонне своих близких. Колонну направляли в душегубку. Пестицидный препарат Циклон-Б был заранее заготовлен в камерах удушения, и весь лагерь с его тысячами узников знал об этом страшном газе.
- Сюда! В ворота. По десять номеров! – подгоняли охранники, расстреливая в толпу очереди автоматов. Кто не желал входить в ворота, получал ливень свинца, прошивавший тела без разбору. Многие намеренно бросались под огонь пулемётных вышек, чтобы избежать газовых камер и печей постоянно работавшего крематория. Бедным узницам казалось, что смерть от пуль не так страшна, в отличие от сожжения или удушения в корчившихся конвульсиях, раздирая прожжённое газом горло. Полячки, славянки, украинки, француженки, югославки, матери и жёны, сёстры и дочери – все сплошным конвейером заполняли камеры душегубок.
- А-а… - доносились сотни криков.
- Мамочка-а!
- Доченька-а!
- Сестричка-а!
- Злата! Полина! Анечка-а! Наденька-а! София-я!
- Я здесь, мама-а!
- О, госпо-оди-и!
- Мамочка-аааа! Ты где-ее? Спаси меее-еня!!!
Рыдания сотен голосов различных народностей смешалось в один истошный вой, разбавленный выстрелами пулемётных вышек вперемежку с яростным лаем собак. Истерики валили женщин наземь. Тела конвульсивно дёргались в агониях, пена у рта стекала пузырящейся массой. Многих женщин волоком тянули к проходной удушающих камер, иных пристреливали, оставляя на растерзания овчаркам.
- Грзжы-ы… - рвали их оскалы податливую плоть.
Прокатившийся лавиной ужас, достиг своей акустической волной кабинета, в котором попивали коньяк прибывшие члены инспекционной комиссии.
- У вас всегда такой вой, герр оберштурмбаннфюрер? – морщился один из генералов, обращаясь к коменданту Артуру Либехеншелю, указывая в окно жирным пальцем. В другой руке он держал хрустальный бокал чешского стекла, наполненный трофейным французским коньяком.
- Всегда, герр штандартенфюрер. Эти свиньи в облике женщин никогда не умирают достойно. Наши арийки не в пример им, гибнущие на фронтах, перед смертью ведут себя геройски. Так учил наш великий фюрер.
- От этих воплей закладывает уши! – возмущался полковник с регалиями СС на мундире. Его толстые пальцы с перстнем нервно постукивали по столешнице. Стоявший тут же навытяжку роттенфюрер Генрих Штольц, обалдевший от прибытия сразу стольких высоких чинов, подобострастно заверил:
- Осмелюсь доложить, это только первая волна так вопит от ужаса. Потом они становятся безразличными ко всему, покорно давая уводить себя в газовые камеры.
- Как овечки на заклание? – спросил кто-то, хохотнув.
Генерал удивлённо окатил Штольца холодным взглядом, ещё не решив, как эта мелкая шавка тут оказалась в столь высоком обществе.
- Вы роттенфюрер?
- Так точно. Яволь!
- Кто разрешил вам присутствовать здесь?
- Герр Штольц вызван мною, - поспешил заметить комендант. – На случай, если возникнут вопросы или осложнения.
- Какие могут быть осложнения? – подался вперёд другой полковник с нашивками СД. Было видно, что он немного струхнул при этих словах. – Вы полагаете, может начаться… м-мм… бунт?
- О нет, герр Фогт. Они как марионетки. Под неким гипнозом. Сейчас в истерике, орут, зовут своих матерей и дочерей, а потом, через два-три захода, наступает своеобразная апатия ко всему. Идут как на поводке, отрешенные от всего мира.
- Я подобное наблюдал, когда расстреливали сразу пару десятков жертв, - проронил тихо сидящий в углу человек. – Вначале ведут себя агрессивно, пытаются бежать, обезумевшие от ужаса. Потом оцепенение и безысходность окутывает их разум, они покорно ждут своей участи, безразличные ко всему. Синдром покойника. Так это называют в медицине. Как под гипнозом.
 До этого момента его никто не видел под тенью абажура. Незаметный инкогнито со свастикой и железным крестом поднялся с кресла, выходя на свет.
- Позвольте представиться. Доктор Шомберг.
- И всё? – спросил кто-то из полковников, забыв уже о Штольце. Тот стоял, окатываясь потом, проклиная тот день, когда родился на свет.
- И всё. Этого достаточно. Я уполномочен Мартином Борманом. Надеюсь, вы не будете против? Моя машина прибыла следом за вами. Герр Либехеншель не мог знать о моём прибытии. Миссия секретна.
При упоминании второго человека в верхушках имперской канцелярии после Гитлера, все присутствующие прикусили язык.
- Полагаю, мне потребуется помощник, чтобы осмотреть ваши лаборатории.
- Есть! – Штольц тут же кинулся к телефону, набирая внутреннюю связь.
- Гермину Браунштайнер немедленно к коменданту лагеря!
- Наслышан о ней, - удовлетворительно хмыкнул незнакомец. – Это о ней говорят: «Топчущая кобыла»?
Кто-то хохотнул, кто-то открыл рот, но большинство уставилось на доктора непонимающим взглядом.
- Так окрестили эту достойную фройляйн сами узники лагеря, - пояснил тот. - Не удивляйтесь. Слухи о её преданной работе докатились и до Берлина. Мне поручено наградить её железным крестом во имя спасения Империи. Её опыты дали толчок нашим учёным продвинуться в области анатомии и биологии гораздо дальше русских и американцев. Как наш славный доктор Йозеф Менгеле. Он и рекомендовал фройляйн Мартину Борману.
Все с опаской смотрели на таинственного незнакомца, стараясь угадать его безукоризненные полномочия – кто таков и откуда появился?
- Рад видеть вас у себя в гостях, - поклонился комендант лагеря.
- Ошибаетесь, герр Либехеншель, - усмехнулся тот с сарказмом. – Скоро от вашей радости не останется и следа. Я не просто прибыл с инспекцией по лагерю. В моём визите скрыто нечто большее. – Он обвёл взглядом присутствующих, которые притихли при его вкрадчивом голосе. Даже генерал, явно выше его по званию, предпочёл отмолчаться при упоминании Бормана.
- Впрочем, мы обсудим это с вами наедине, - бросил он коменданту. – Когда мне будет предоставлена возможность посетить лаборатории?
- Они в вашем распоряжении, герр Шомберг. Почту за честь сопровождать вас…
- Это излишне, - перебил коменданта сотрудник тайного ордена Аненербе, о чём свидетельствовал его золотой значок, приколотый к лацкану чёрного мундира без знаков различия. Но, судя по тому, как он свободно держался в присутствии высших чинов СС и СД, можно было смело предположить, что полномочия у него весьма основательные. И рангом он никак не ниже того же генерала, который отвернулся к окну, скрывая своё негодование.
- Излишне будет сопровождать меня, любезный герр Артур. – Он уже позволил себе назвать коменданта по имени, отчего привёл в удивление всех присутствующих. – Меня будут сопровождать… - он обвёл взглядом кабинет, остановившись на замершем по стойке смирно Штольце. – Вот хотя бы этот роттенфюрер. И, разумеется, Гермина Браунштайнер.
В этот момент дверь отворилась. Караульный пропустил внутрь старшую надзирательницу лагеря.
- По вашему вызову прибыла! – чётко отрапортовала она коменданту, краем глаза заметив десяток высших сановников третьего рейха. Выдержки ей было не занимать. В отличие от Штольца, фройляйн Гермина держалась достойно, не показав вида, что шокирована столь высоким присутствием.
Поздравив её с высокой наградой и подняв бокалы за великого фюрера, все продолжили прерванную беседу. Пользуясь заминкой, роттенфюрер присоединился к ней. Доктор Шомберг в двух словах объяснил им цель своего секретного визита, предложив сопровождать его до стен лаборатории.
- Мы ещё увидимся, - откланялся он присутствующим, которые в ответ поклонились ему, взметнув правые руки в приветствии.
- Хайль Гитлер! – щёлкнул он каблуками, направляясь к выходу.
 – Прошу вас! – Гермина повела его по коридорам, спускаясь по лестницам в подземные этажи комендантского корпуса.
Во дворе лагеря по-прежнему доносились звуки истерик, истошные вопли, лай озверелых собак, ругань эсэсовцев и трассирующие очереди пулемётов. Теперь огонь вёлся с часовых вышек, поливая свинцом бросившихся в безумном отчаянии узников Малого корпуса.
Но в нижние этажи подземелья, где находились застенки лабораторий, эти звуки не достигали.
Изоляция.
А между тем, в одной из газовых камер душегубок происходило следующее…
********
Шипение пестицида Циклон-Б вводило в ужас метавшихся по камере узниц. Истошные крики задыхающихся в агониях женщин сводили с ума всех, кто был битком набит в душегубки. Камер было четыре, они располагались попарно, отделённые друг от друга толстыми бетонными стенами, сквозь слуховые окна которых распространялся газ. Он наполнял камеры стремительным напором, с таким расчётом, что за пару минут умерщвлял живую плоть, не оставляя никаких шансов на выживание.
- А-а-а… - душераздирающе кричали женщины, цепляясь друг за друга сдираемыми в кровь пальцами. Тела соседок были сведены судорогами, окоченевшие ноги поджаты к подбородку, откинутые руки покоились на полу. Головы уткнулись в сморщенные спины рядом падавших замертво. Некоторых скручивало в узел так, что, казалось, пятки упирались в области подмышек.
- Ма-мочка-аа! – кричали юные девочки, ещё не успевшие переступить порог зрелости.
- Дочень-ка-а! – хрипели, задыхаясь матери, прижимая детей к своим голым иссохшим телам.
Пропускная способность всех четырёх камер давала возможность умерщвлять сразу по двести человек, иными словами, восемьсот - одним сплошным конвейером, одним заходом, длившимся всего несколько минут. Тощее, иссохшее подобие человека сразу превращалось в пустой сосуд оболочки, без каких-либо признаков жизни. Такой подход, как считали гитлеровцы, был даже более гуманным, нежели сжигание в печах.
- Быстрее, сволочи! – подгоняли эсэсовцы уборщиков трупов, выгребавших с другой стороны кучи изувеченных тел. Каждые десять минут требовалось на проветривание камер. Потом к работе приступала команда уборщиков. Лопатами и простыми садовыми граблями они скидывали десятки тел в тележки, из которых затем грузили в стоящие наготове специальные грузовики.
- В карьер их! – торопили надзиратели. – Там примут.
В карьере был выкопан огромный овраг – длиной в километр – в который грузовики сбрасывали тела.
Тощие иссохшие подобия некогда живых матерей, жён, сестёр и дочерей, предавались земле без каких-либо захоронений. После выгрузки в овраг тел, подъезжали цистерны с хлорной известью, поливая раствором груды трупов. При этом шланги в руках узников ходили ходуном, многие падали в обморок, которых тут же пристреливали охранники. Над оврагом стоял плотный запах миазмов, отчего все офицеры СС были в марлевых повязках.
Следом за первым этапом в душегубки направляли второй, за ним третий, потом четвёртый, пятый…
В газовых камерах женщины раздирали себе глотки, рвали грудь, бились головами о пол и стены, прикрывали телами детей, хрипели вместе с ними, на глазах друг у друга превращаясь в мертвецов.
Как же это было ужасно!
Бесчеловечно!
Безбожно и беспощадно!
Одних увозили – уже мёртвых. Скидывали в овраг, поливали хлором. Других заводили – и всё продолжалось заново.
- Нелюди! – орали узники Малого корпуса, в безумии бросаясь на колючую проволоку. Очереди пулемётов с часовых вышек косили их десятками.
- Звери! Ублюдки! Неужели у вас нет собственных детей?
Тадеуш лишился чувств, обмякнув иссохшим телом в тощих руках Лазаря. Вес его костей без каких-либо признаков мяса едва достигал двадцати с лишним килограммов.
- Они… они… эти изверги… - захлёбывался он в рыданиях. Тело сотрясала крупная дрожь. От голода мутился рассудок, а то, что он сейчас видел и слышал, приводило организм в состояние прострации. Парень как бы уже находился на той черте, где пересекаются реальный мир с миром загробным.
- Тише! – успокаивал Лазарь, опасливо косясь на вышки. Толпы узников продолжали наседать на ограждения, подминая своей общей массой упавших на землю. Никто не замечал очередей из пулемётов. Падали, скошенные огнём одни, по ним ползли другие, образуя всё возрастающую кучу.
Там душили их сестёр и жён, их дочерей и матерей!
- Когда же будет конец этому аду? – кричал Тадеуш, закатывая белки глаз. Затыкая уши руками, он сам вопил от боли, покрывая своим голосом крики рядом орущих. Весь лагерь в несколько минут превратился в одной сплошной сгусток орущей и стонущей массы. Казалось, рыдала сама Вселенная. В радиусе нескольких километров не было слышно ни одного постороннего звука, кроме тех, что издавал этот единый цельный стонущий и хрипящий ОРГАНИЗМ.
Позднее этот жуткий ужасный день войдёт в историю человечества, как один самых страшных эпизодов фашистского холокоста.
А между тем, в застенках подземных лабораторий…
********

Глава 4
1944 год.
Неподалёку от концентрационного лагеря Майданек СС Люблин.
Подземелье лабораторий.
Время установлено: 22 часа 16 минут.

Именно в этот час и эти минуты доктор Шомберг – таинственный незнакомец кулуаров Имперской безопасности – переступил порог одного из отделов лаборатории в сопровождении Гермины Браунштайнер. Генриха Штольца они оставили за дверями первого бункера, вход в который был открыт только избранным. Роттенфюрер к избранным не принадлежал, поэтому довольствовался тем, что имел честь сопровождать помощника Мартина Бормана.
- Это мне не помешает в продвижении карьеры, - заметил он сам себе, когда остался снаружи в обществе четырёх охранников. Он был облачён в костюм химзащиты, как, собственно, и все присутствующие в этом крыле подземных лабиринтов. Лагерь был наверху. Внизу под ним шли бесчисленные катакомбы лабиринтов, бункеров и помещений, примыкающих к основным отделам биологических лабораторий: настоящий подземный амфитеатр блоков, комплексов и экспериментальных камер, в которых, собственно, и производились опыты над заключёнными.
Мимо, натягивая защитные маски, прошли трое учёных в халатах поверх комбинезонов. Штольц уловил в воздухе распространяемый от них запах не то эфира, не то аммиака. Вентиляция в переходном карантинном бункере нагнетала чистый кислород, но Штольцу стало как-то не по себе. Он вдруг с ужасом представил себя в качестве подопытного кролика, когда тебе в вену вводят дозу неизвестной науке вакцины, находящейся только в стадии разработки.
- Хрень собачья! – передёрнул он плечами, сбрасывая оцепенение. – Этим паршивым иудам как раз предназначена высокая миссия во имя великой империи.
Глухая бетонная дверь отъехала в сторону, обнажая внутренность второго бункера, отчего у роттенфюрера неприятно засосало под ложечкой.
- Пойдём, друг мой! – увлекла его Гермина внутрь инфекционной камеры. – Удалось уговорить доктора Шомберга, что ты можешь быть ему полезен в качестве… м-мм… - она запнулась, подыскивая подходящее значение слова, - в качестве… помощника. – И глумливо улыбнулась.
Штольц растерянно обводил взглядом помещение, пропахшее стерильным запахом. Обеззараживающие фильтры, утопленные глубоко в стены, привели его в настоящее замешательство. Он был наслышан об опытах над узниками, но предпочитал не совать нос, да и Гермина хранила секреты, никогда не распространяясь о результатах экспериментов.
И вот он - роттенфюрер, простой офицер СС - в святая святых подземного комплекса!
- Надеюсь, вы герр Штольц, умеете держать язык за зубами? - хмуро окатил его взглядом доктор Шомберг. – Благодаря рекомендации фройляйн Браунштайнер, я имею честь предложить вам доступ к секретным экспериментам, при условии, что дальше этих стен ничего не будет известно даже коменданту лагеря.
- Даже коменданту? – опешил Штольц, теряя мужество при столь грозном предупреждении.
- Именно! Он несомненно будет расспрашивать о целях моего визита.
- И что мне отвечать? Он ведь по сути мой начальник. Кроме фюрера и Великой Германии я служу только ему! - пафосно изрёк роттенфюрер.
Одна мысль о том, что он потом предстанет перед комендантом, который начнёт выяснять причину визита доктора Шомберга, начинала приводить его в трепет. Придётся стоять навытяжку и нести какую-то чушь, вроде повышения безопасности опытов или прочей ерунды. Ну почему именно он, Штольц, связался с этой старшей надзирательницей, о которой ходили жуткие слухи? Почему он? Почему не Польман или тот же зубодёр Теодор Шёллен?
На выручку его тревожным мыслям пришёл сам Шомберг.
- Вижу, вы немного растеряны? Не берите в голову. Если будете следовать моим инструкциям и указаниям, никакого отчёта перед комендантом вы держать не будете. Я его предупрежу, а вы в свою очередь всегда сможете сослаться на меня и приказания Мартина Бормана - хранить цель моего визита в тайне.
- Яволь, герр Шомберг! – щёлкнув каблуками, подобрался Штольц. – Позволено мне будет узнать свои действия?
- Пока находитесь рядом. В случае выхода из-под контроля кого-либо из заключённых при проведении эксперимента, вам представится возможность их успокоить. Вы понимаете меня, в каком смысле?
Штольц похлопал по кобуре, ясно уловив смысл сказанного.
- А теперь пройдёмте в специально оборудованный бункер.
Штольц застыл, не в силах сделать шаг. Во время этого минутного разговора они прошли коридором несколько ответвлений, уходящих в разные стороны, теряясь в сумрачных тенях неоновых ламп. Что было за их толстыми дверями, одном господу было известно, подумал роттенфюрер. Или тому же Хозяину преисподней…
Железная массивная дверь отъехала вправо, издавая тихое шипение. С потолка ударила струя обеззараживающего пара, отчего ноги Штольца подкосились сами собой.
Газ!
И тут этот дьявольский газ!
- Дезинфекция, - пояснила Гермина сквозь защитную маску, подталкивая своего ухажёра вперёд.
Он переступил границу порога, застыв с открытым ртом.
И было отчего.
…Перед ним по всем стенам тянулись бесчисленные стеллажи с сотнями стеклянных герметизированных колб. Иные доходили размерами до потолка, в котором были утоплены лампы дневного света; иные – а их были десятки и десятки – размерами не превышали холодильные камеры, встроенные в стены тут же, рядом со стеллажами. Колбы, реторты, что-то похожее на аквариумы и стеклянные резервуары были заполнены густой пузырящейся массой, каким-то медицинским раствором, в котором плавали уродливые обрубки чего-то живого, шевелящегося и омерзительно пульсирующего, словно десятки искусственных сердец. Мутанты в колбах были настолько чудовищны, что Штольц почувствовал, как сводит внутренности, готовые выплеснуться с рвотой наружу.
- О, господи… - едва выдохнул он сквозь маску. Гермина с любопытством наблюдала за первым впечатлением своего избранника, надеясь, что тот не лишится чувств, падая в обморок.
Кругом, куда роттенфюррер не бросал взгляд, по всему периметру помещения, в различных позах висели прибитые к стенам скелеты всевозможных животных. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы по анатомическим признакам определить скелеты собак, кошек, огромных крыс, обезьян и крупных представителей кошачьих видов. Под каждым экспонатом располагалась табличка.
- Гиена африканская, - прочёл Штольц, шевеля губами. – Тигр индийский. Рысь полярная.
Параллельно им, несколькими рядами высились резервуары, в которых располагались внутренние человеческие органы, заспиртованные в химических растворах. Печень, желудки, кишки, лёгкие, похожие на пористые губки. Много отсечённых и отрубленных голов, много отрезанных ступней, кистей рук, предплечий и тазобедренных суставов. Десяток прозрачных колб, как показалось роттенфюреру, были заполнены вообще нечто несуразным. К иссохшим телам были пришиты головы собак, вместо нижних конечностей он увидел ласты тюленей, вместо рук – щупальца осьминогов. Один заспиртованный экземпляр вызвал у него особый приступ рвоты. На тощих плечах узника покоилась голова гиены, а сзади из спины торчали сложенные крылья какой-то громадной птицы: не то южноамериканского кондора, не то океанского альбатроса. Существо было похоже на мифическую химеру из былинных сказаний славянского фольклора.
Дальше он не разглядел: скелеты уходили рядами в глубь помещения, в центре которого…
 - О-ох! Пресвятая дева Мария! А это что… что такое?
Глаза его вылезли из обит, потрясенно уставившись на Гермину.
- Агрегат создания новых форм жизни, - пояснила она невозмутимо. – Совершенно секретная разработка Третьего рейха. Потому тебе и было приказано держать язык за зубами.
Подошёл доктор Шомберг в сопровождении «выдирателя зубов» Теодора Шёллена.
- Уже знает? – кивнув на Штольца, обратился Теодор к Гермине.
- Нет ещё. Объясните в двух словах сами, а мы с герр Шомбергом пойдём в следующую инфекционную. Покажу ему наших подопытных. Присоединяйтесь.
Двое удалились. Двое остались у громадного механизма, похожего на прозрачный термос колоссальных размеров.
- Последнее достижение наших учёных, - самодовольно отметил Шёллен. – Даже в Освенциме и Бухенвальде нет подобных образцов.
- И доктор Йозеф Менгеле не знает?
- Никто не знает. Исключение – небольшой штат учёных, старший охраны, фюрер и Борман.
- А комендант наш?
- Знает, разумеется. Но предпочитает сюда не спускаться. Теперь вот знаете и вы.
Штольц задрал на секунду голову, оценивая высоту громадного резервуара. Он был заполнен матовым раствором, в котором шевелилось и ворочалось что-то похожее на густой парафиновый гриб, явно живой, пульсирующий и вздыхающий утробным стоном. Субстанция вздымалась клубками к поверхности, колыхалась несколько секунд, вспучивалась пузырями и, набрав воздуха, погружалась обратно. Достигнув дна, протоплазма вновь разбухала до размеров гриба, разделялась на несколько сегментов, устремляясь вверх разбухшим узлом. И так раз за разом, с интервалами, с математической точностью, с только ей одной известной целью.
- Это… - сглотнул предательский комок Штольц, покрывшись испариной, - оно… оно ЖИВОЕ?
- Да, - проронил Теодор Шёллен, проверяя подключённую к резервуару аппаратуру. – Цельный дееспособный организм на основе белка и углерода. Новая форма жизни. Генетический мутант бактериального заражения. Сейчас оно в стадии сна, герметизировано и не представляет опасности. Но, вступив в реакцию с кислородом, при распадении материи, наш биологический мутант способен высвободить из себя мощнейший выброс синтетического газа, в десятки тысяч раз токсичнее пресловутого «Циклона-Б», которым мы удушаем своих узников. Кислород, в случае, если эта материя вступит с ним в реакцию, послужит неким химическим катализатором, выпусти мы это… м-мм… существо на свободу. Стоит нашему командованию освободить его из резервуара и дать ему доступ к кислороду, находящемуся в воздухе, как оно тут же взорвётся гигантским взрывом, наполняя атмосферу токсичным соединением, которого ещё не видело человечество.
- Это как?
- Ну… - подыскивая слова, пояснил Шёллен, - положим, на Восточном фронте у нас дела сейчас не столь уж хороши, как хотелось бы: русские вот-вот на подходе. В этом случае, немецкие войска облачаются в противогазы, выпуская на каком-нибудь участке фронта данный экспериментальный организм. Его привозят в специальных герметических резервуарах, открывают и… - Шёллен потёр руки.
- И что?
- И победа на этом участке фронта обеспечена! При вступлении реакции с кислородом, раздаётся оглушающий взрыв, наполненное газом нутро мутанта, взлетает на воздух, неведомый симбиоз сразу нескольких химических соединений с быстротой молнии распространяется в атмосфере, и противник гибнет тысячами, оказавшись в зоне досягаемости изобретённого нами газа. Бактериальное оружие нового поколения. При этом во время взрыва высвобождается ещё некая химическая кислота, распыляясь в атмосфере. Она разъедает кожу, выжигает глаза, пожирает суставы и конечности.
Врач щёлкнул пальцами.
- Итог: наши предупреждённые войска - все в противогазах и костюмах химзащиты, а враг, дёргаясь в конвульсиях от мгновенного удушения, пожираемый кислотой, истребляется на поле боя десятками тысяч. Целыми полками, целыми дивизиями! Этот метод гораздо эффективнее любого авианалёта или залпов артиллерии. Такого урона неприятель ещё не терпел. И так – по всем фронтам, по всем направлениям, по всем стратегически важным участкам. Куда не могут добраться танковые колонны, куда не достаёт артиллерия, куда не могут в ненастную погоду долететь бомбардировщики – всюду, где имеется возможность выпустить наше детище – в течение нескольких минут пронесётся «коса смерти», сметая всё на своём пути. Пять-шесть таких сгустков материй на определённых участках фронтов, и победа у нас в кармане. Сегодня здесь, завтра там, послезавтра – на соседнем участке. Русские и союзники будут разъедаться и пожираться живьём пачками!
Он на мгновение умолк, остывая от непривычного красноречия. Щтольц слушал его с изумлённо раскрытым ртом, не сводя взгляд с шевелящейся в резервуаре массы.
- Есть только одна загвоздка, - вздохнул врач. – Точнее, две.
- Какие?
- Его сейчас в данной стадии, так сказать, рождения, необходимо непрерывно и безостановочно вскармливать. А на все участках фронта нужно запастись сотнями тысяч комплектов химзащиты с противогазами для наших солдат. Вот для этого и прибыл герр Шомберг, чтобы оценить степень готовности нашего изобретения. Ведомство Мартина Бормана уже занимается доставкой на участки фронта комплектов химзащиты. Скоро каждый наш солдат будет обезопасен от последствий генетического мутанта бактериального заражения. А враг будет повержен. Это наша надежда.
- Надежда на что?
- На перелом исхода войны.
Штольц опешил, не сводя глаз с ворочавшегося в растворе пористого гриба, похожего на губку.
- Так это… то секретное оружие, о котором по радио трубит доктор Геббельс? Надежда спасения нации от красной чумы?
- Так точно. Наш комплекс лабораторий пока единственный, к тому же эксперименты с размножением этой патогенной субстанции ещё в стадии разработки. Катастрофически не хватает времени, вот и приходится умерщвлять в душегубках всё большее и большее количество пленников. На подходе русский фронт, а финал экспериментов ещё неясен.
Штольц вытаращил глаза на врача, не упуская из вида инородную форму жизни:
- Так вы хотите сказать, что тех удушаемых в камерах узников…
- Отправляют сюда, - добавил за него Шёллен. - В карьер отвозят непригодные тощие скелеты, а сюда поступают более-менее упитанные трупы. – Он поморщился. – Если их можно назвать упитанными.
- Но… - сорвалось с губ роттенфбрера, - но… для чего?
- Для кормления, - пожал плечами врач.
- Для ЧЕГО-О? – едва не взвыл Штольц, подкашиваясь на ногах.
- Для кормления этого организма, - как ни в чём не бывало заявил собеседник. – Пятьдесят процентов заключённых, удушенных газом, сбрасывают в карьер. Пятьдесят процентов идут сюда в качестве поддержания жизни нашему биологическому мутанту, - любовно окинув взглядом взбухающую массу, закончил он. – Пойдёмте, сами всё увидите. Гермина с доктором Шомбергом уже там.
- Они что… - почти всхлипнул потрясённый эсэсовец, - они там его… КОРМЯТ???
- Я бы применил другое значение. Не кормят, а «вскармливают», - зубодёр хохотнул совсем как Штольц, расстреливая узников. – Наше детище только начинает расти, делясь на клетки как под микроскопом. Приходилось видеть, как делятся клетки в чашках Петри?
- Н-нет, - завороженно пролепетал нацист, совершенно сбитый с толку.
Организм, пожирающий трупы!
Мутант, питающийся человеческими останками!
Неведомая науке патогенная субстанция, вскормленная людской плотью!
Протоплазма, гриб, газовый наполнитель… - как её ещё назвать, к чертям собачьим?
Живодёру и насильнику, истребителю целых групп узников, Штольцу, даже это показалось невинными проделками на фоне только что увиденного.
Громадный организм, взбухающий и опадающий грузной массой в резервуаре, стал отныне для отважного роттенфюрера Штольца настоящим кошмаром. Едва семеня за врачом, он бросил последний взгляд на ёмкость, в которой шевелилось что-то непонятное, выходящее за рамки его скудного разума.
А когда перешагнул порог следующего помещения, потрясение его достигло высшей стадии апогея.
- О-ох! – только и смог выдавить он, заваливаясь набок от нахлынувшей слабости, сопровождаемой бурным исторжением обильной рвоты.
То, что он успел увидеть в течение секунды перед обмороком, заставило бравого эсэсовца едва не поседеть на всю оставшуюся жизнь.
…Гигантский шевелящийся гриб бесформенной уродливой субстанции, вздыхая и ворочаясь, поглощал несколько десятков истощенных трупов, доставленных только что из камер душегубок. Обволакивая своей пузырящейся плотью останки изуродованных людей, эта чудовищная протоплазма выпускала в воздух омерзительные звуки, похожие на уханье ночных сов.
Штольц уже не слышал шума выдыхаемого воздуха: его сознание провалилось в бездонную черноту. При виде пожирающей мертвецов массы, разум роттенфюрера отказался подчиняться его воле.
- У-ух… - звуки, увеличенные в несколько десятков децибел, наполняли инфекционный блок, проникая, казалось, из самой Преисподней. – У-уууу-ухх!
Невозмутимая и собранная Гермина производила какие-то манипуляции у приборов. Несколько учёных в халатах поверх защитных комбинезонов контролировали процесс кормления, будто санитары в оздоровительном профилактории. Сам доктор Шомберг с восхищением и какой-то степенью подобострастия смотрел на дело всей его жизни. Он был одним из разработчиков проекта, но мало кто знал о его заслугах в столь секретной миссии спасения нации. Комендант лагеря до сегодняшнего дня совершенно не имел представления, что в экспериментах над созданием бактериальной формы жизни принимает участие ведомство Мартина Бормана. А доктор Шомберг являлся его тайным представителем.
- Направьте в резервуар ленту конвейера! – скомандовал он, не обращая внимания на привалившегося к двери Штольца. – Да-да, прямо в резервуар. Нашему питомцу не хватает возможности насытиться.
Десяток рабочих в полосатых робах с нашивками «медицинская обработка» скидывали лопатами поступающие по конвейеру трупы, которые через специальный канал тут же исчезали в густой массе вздыхающей уханьем протоплазмы. Обливаясь потом, давно апатичные к чему-либо, обколотые специальными препаратами, они как бездушные манекены сбрасывали переплетённые кучи тел прямо в гигантский аквариум, размерами с бассейн. Сквозь огнеупорное прозрачное стекло резервуара было видно, как разбухающая биомасса обволакивала жертвы, поглощая их внутри своей субстанции. Ни рта, ни глаз, ни других наружных органов мутант не имел, представляя собой нечто похожее на глубоководную пористую губку, обитающую в недрах океана.
Штольца вырвало второй раз. Придя в себя, он мутными глазами уставился на происходящее. Внезапно накатившая волна тошноты заставила его выскочить в коридор, едва не врезавшись в охранников, стоящих снаружи. Проклиная себя за столь предательскую слабость в глазах высшего сановника и Гермины, он совершенно не мог объяснить своего состояния. Казалось бы, умертвил и искалечил сотни жизней, сам проводил изуверские пытки на допросах, сам лично расстреливал десятками этих подлых иуд, а тут лишился сознания при виде какой-то, пусть и огромной, но омерзительной субстанции, похожей на склизкую медузу. Упал как мальчишка в обморок! Замарал честь мундира!
О враче Теодоре Шёллене он в этот миг почему-то не вспомнил.
А тот уже стоял рядом, участливо беря под локоть, с ехидцей что-то изрекая на свой патетический манер:
- Ну-ну, будет вам, герр Штольц! Понимаю, зрелище для новичка не столь аппетитное. Но ничего, скоро привыкнете. Раз доктор Шомберг выбрал вас в качестве помощника, теперь вы в числе избранных.
- Избранных… - машинально повторил Штольц, стыдливо вытирая дрожащими руками последствия рвоты. Платок сразу пропитался исторжениями вчерашнего ужина, переваренного организмом.
- Видели бы вы позеленевшее лицо коменданта, когда он первый раз, так же, как и вы, узрел нашего мутанта.
- Так он… - осёкся роттенфюрер, откашливаясь. – Он всё-таки видел?
- Один раз. Первый и последний, - хохотнул врач. – С тех пор и не спускается сюда, предпочитая вообще ничего не знать об опытах. Не в пример прежнему коменданту Мартину Вайсу, наш нынешний Артур более чувствительный к таким делам.
Он подтолкнул собеседника.
- Прошло? Больше нет позывов рвоты?
- Дайте ещё минуту. О-ох! - выдохнул с надрывом эсэсовец. – Ну и уродище вы создали! Оно же пожирает ТРУПЫ! Понимаете? Пусть бы живую плоть, как каннибалы, пусть бы хоть всех жидов к чертям собачьим. Но трупы! Мёртвые останки, как какой-то гигантский падальщик без души и разума! – Штольц качнулся на непослушных ногах. – Даже меня, видавшего все мерзости войны и тысячи смертей, эта уродливая тварь привела в настоящий трепет.
- Понимаю. Не вы первый. Ваша прелестная Гермина тоже в первый день едва не упала в обморок. Но со временем привыкла благодаря своей отваге. Недаром герр Шомберг вручил ей сегодня крест.
- Но она не упала! – почти взвыл Штольц. – А я грохнулся как последний мальчишка.
- Фройляйн не заметила, - успокоил Шёллен собеседника. – И доктор Шомберг тоже. Были поглощены своей работой. Им пришло в голову, направить эскалаторную ленту прямо в зев резервуара. Чтобы, как вы заметили, процесс кормления шёл бесперебойно.
Разговаривая, они вернулись в помещение. Штольц уже более спокойным взглядом приметил новшество. Врач пояснил:
- Раньше рабочие скидывали трупы лопатами, затрачивая много времени на разгрузку ленты. Теперь она движется циркулярно, постоянно подавая во время кормёжки новые партии умерщвлённых газом. Кидание лопатами не столь эффективно. Газовый мутант раз в день активизируется, испытывая настоящий человеческий голод. В этот момент он готова пожирать что попало, вплоть до бетона и железа. Поэтому его нутро необходимо насыщать безостановочно, в течение получаса, пока он не разбухнет, насытившись. Потом он успокаивается до следующей кормёжки. Вот герр Шомберг и придумал подвести ленту конвейера прямо к горловине резервуара. Трупы движутся беспрерывным потоком и падают прямо в аквариум, где наш мутант с ними и расправляется.
- Но… как? У него же ни рта, ни пасти, ни утробы?
- Он переваривает белковую основу, растворяя в себе, как улитка переваривает микроорганизмы. Или медуза фитопланктон. Принцип насыщения у разных видов животного мира – разный, отличающийся от привычного нам потребления. Мы ещё не знаем, какой эффект произведёт эта протоплазма, выпусти мы её наружу. Она пока в зачаточном состоянии. Спит. В состоянии анабиозного сна.
- Но… как во сне можно поглощать живую плоть?
- А как в спячке медведь сосёт свою лапу? – хохотнул Шёллен. – Наш вирусный мутант ещё не показал всего своего потенциала. По нашим разработкам в области химии и биологии, он должен обладать неимоверной степенью заражения. Сейчас он находится в герметизированном резервуаре. А при соприкосновении с кислородом произойдёт реакция, позволив протоплазме вести себя в качестве некоего катализатора. Вот тогда-то она и начнёт истреблять всё живое в радиусе её действия.
- Каким образом?
- Вся органическая материя будет разъедена и уничтожена без остатка. Как некая кислота, я уже говорил об этом. Сотни и тысячи жертв, оказавшись в зоне её влияния, будут растворяться прямо на глазах.
- Раство… - осёкся Штольц. – Вы сказали «растворяться»?
- Именно. Как ржа пожирает железо, как кислота разъедает резину или пластмасс, как ацетон размывает краску и лаки, как губка впитывает воду – примеров масса. Только это будет происходить мгновенно. За несколько секунд. Окажись ваши узники или неприятель на фронте в пределах её действия, они превратятся в истлевшие, пористые, разъеденные фрагменты костей. Она их попросту сожрёт. Не артиллерия, не танки с авиацией, не бомбёжки, а химический процесс мгновенного поголовного заражения газом. Вот, чем занимается наша лаборатория. Процесс распадения молекул на атомы. Материализация, только наоборот. И, скажу вам, похлеще Циклона-Б.
Они подошли к резервуару.
- Где вас черти носили? – озлобленно повернулся Шомберг, только сейчас заметив роттенфюрера.
- Простите, герр доктор, - пришёл на выручку Теодор, - я поверхностно вводил в курс дела вашего нового помощника. Ведь так его теперь называть, я правильно понял? Он будет исполнять ваши указания?
- Если и будет, то я предпочитаю, чтобы он постоянно находился рядом, пока я не дам ему эти указания.
- Яволь! – щёлкнул каблуками новоявленный помощник. – Я полностью в вашем распоряжении.
- Так-то лучше, - буркнул доктор Шомберг, остывая от гнева. – У нас крайне много работы и катастрофически не хватает времени. Русские уже на подходе, вот нам и предстоит выпустить нашего «младенца» на волю.
Слово «младенец» он выделил особым ударением, в котором сквозил оттенок отеческой ласки, словно родитель гладит по головке своё любимое чадо.
Подошла Гермина, подмигнув Штольцу.
Им четверым предстояло произвести ещё один эксперимент.
И теперь уже над живыми. Над теми, кто остался после удушения в душегубках.
…Над женщинами.
********

Глава 5
1944 год.
Май-месяц. Спустя три недели после описываемых событий.
Малый корпус близ концлагеря Майданек СС Люблин.
Время: 23 часа 11 минут.

Мирча Ионеску силился поднять налитую свинцом голову – тяжёлую, горячую, без каких-либо оставшихся мыслей. Их вышибли из мозгов при очередных пытках, когда четыре дня назад приволокли в одну из камер душегубок. Вначале били сапогами. Растекавшаяся по каменному настилу кровь, совершенно не тревожила трёх надзирателей, давно привыкших к подобным экзекуциям. Приказ получен – исполняй. В этот раз приказ поступил от Гермины Браунштайнер: прислать как можно больше трупов, удушенных газом, в подземную лабораторию. И было названо количество: каждый день по полторы сотни.
- Бог мой! – возмутился кто-то из надзирателей Малого корпуса. – Что они там с ними делают, в своих застенках? Откуда такая пропускная способность?
- Жрут их, что ли? – хохотнул второй. – Нам-то что? Хоть по триста, хоть по полтысячи за раз. Иуды и есть иуды. Не жалко.
Мирча Ионеску тоже попал в число первого захода. Как и многие истощенные после дневных работ в каменоломнях, он едва передвигал ноги, надеясь добраться до барака № 4. Но не успел. Колонну остановили прямо у центрального плаца, выдёргивая из сбившейся толпы каждого четвёртого. Из следующей колонны – каждого третьего.
- Не выйдет, сволочи! – прокричал Мирча, когда эсэсовцы вытолкнули его автоматами из колонны. – Лучше под пули, чем под газ! – потряс он худыми кулаками, похожими на комочки сморщенного теста. Двое или трое бросились бежать: их тотчас скосили очереди пулемётных вышек. Ближайший эсэсовец ударил узника прикладом по затылку, Мирча завалился набок, испуская хрип. Так он оказался в пыточной камере, где над такими как он уже четвертый день измывались надзиратели.
После избиения сапогами, его окатили ледяной водой, бросив на измазанную кровью кушетку. Что было позднее, он помнил рывками. Боль была настолько невыносимой, что у себя в одиночном карцере он готов был размозжить голову о стену, да разогнаться было негде: два на два метра – вот и всё собственное пространство. Следующие пару дней ему втыкали под ногти раскалённые иглы. Сдирали живьём кожу. Ломали и без того хрупкие суставы. Мирча хрипел, терял чувство реальности, захлёбывался кровью, но дышал. Заплывшее изувеченное побоями лицо представляло собой сплошной сгусток красно-синего месива, в котором уже невозможно было что-либо узнать.
Сейчас он лежал на скользком полу, почти недвижимый, с переломанными пальцами рук и ног. Вчера надзиратели забавлялись тем, что мочились ему на то, что некогда было молодым и цветущим телом.
Неожиданно дверь карцера распахнулась, к охраннику подошёл старший надзиратель, тихо прошептав что-то на ухо. Пока подзывали блоковых, произошла заминка. Последние слова надзирателя Мирча уловил лишь благодаря случайности. Уши были залиты запёкшейся кровью, но каким-то чудом он разобрал несколько фраз:
- Гермина требует ещё триста номеров. А на сегодня газ уже перекрыли. Отдадим живых, собранных с бараков. Этого тоже, - кивнул эсэсовец на распростёртое тело Ионеску.
Волокли по шершавому полу долго, сворачивая в какие-то коридоры, опускаясь на нижние этажи, пока не кинули в шевелящуюся, хрипящую и стонущую кучу таких же изувеченных тел. Пропахшее кровью и мочой помещение было похоже на перевёрнутую чашу, в которой барахтались останки человеческих организмов. Одной сплошной цельной массой они представляли сейчас то страшное и чудовищное зрелище, которое будущее потомки назовут «лагерной мясорубкой».
Было уже всё равно. Он ничего не чувствовал, когда в числе других – таких же уродливых останков трепещущей плоти – будет подаваться на ленте движущегося конвейера в какой-то громадный резервуар, размером с крытый плавательный бассейн. Там, внутри, вздымалось и ворочалось что-то бесформенное, вздыхая словно перенасытившаяся глотка гигантской утробы. Штабеля ещё живых тел сбрасывались автоматически внутрь резервуара по специально проведённым к нему прозрачным тоннелям.
- А-ааа-а… - доносились слабые всхлипы, когда тела падали внутрь резервуара.
- У-ууу-ух… - вторило им утробное эхо неведомой твари, обволакивая своей субстанцией новые жертвы, после которых не оставалось ничего – даже лохмотьев с их плеч.
Мирча ещё успел увидеть завороженный взгляд Гермины «топчущей кобылы», зачарованно, с каким-то благоговением наблюдавшей, как переплетённые тела пожирает мутант, разъедая кислотой внутренние органы. Десятки кричащих и стонущих узников, изувеченных пытками, скатывались вниз, и в последний крайний миг своей жизни Мирча разглядел под собой разверзшуюся пасть… нет, не пасть. Что-то клокочущее, перекатывавшееся и взбухающее, раскрыло ему своё бездонное нутро, куда он вместе с десятком других узников и свалился. Секунда! – и его организм, как и сотни жертв до этого, был переварен без остатка. Мирча Ионеску перестал существовать в этом мире.
Земля ему пухом. Парню было двадцать три с небольшим.
«Сорок шесть семьдесят девять». 
Помните его номер, потомки!
******** (пауза молчания) ********
А между тем…
В бригаде Тадеуша и Лазаря появился новый заключенный. На его правой руке не хватало трёх пальцев, а видеть он мог лишь одним глазом, наклоняя голову к собеседнику. На месте второй глазницы зияла гнойная дыра с накопившейся слизью, постоянно стекающей вниз подбородка.
- Пальцы сломали при допросе, - объяснил он Адаму при первом знакомстве. – Били молотками, выдирали ногти. Глаз прожгли раскалённым добела железным прутом. Две недели провалялся полуживой в лазарете. Но выжил благодаря Николаю Рябышеву.
Нового соседа по нарам звали Димитром.
Болгарин. Переведённый из основного корпуса на место удушенного в прошлом заходе серба, он занял его лежанку, оказавшись соседом с Лазарем. В тот же вечер и познакомились.
- Сколько вас было в подполье, когда нагрянули немцы? – информация нужна была Адаму, чтобы проверить её у Николая: не является ли Димитр очередной «подсадной уткой», как это часто бывало в бараке №4. Надзиратели лагеря имели привычку подсаживать к узникам своих тайных осведомителей, завербовывая лишней пайкой или обещанием свободного передвижения по территории.
После проверки, подтверждённой Николаем, что Димитр действительно являлся членом болгарского подполья, между ними завязалась дружба. Их снова было четверо, не считая русского из основного корпуса. Две недели назад Лазарь, Тадеуш и Адам Гужинский тайно переправили укрываемых ими подпольщиков в расположение другого корпуса, где за ними приглядывали уже люди Николая.
- Нас было шестеро.
 Голос Димитра отдавал хриплым кашлем. При разговоре он косил одним глазом в сторону собеседника, постоянно вытирая стекающую слизь из гнойной глазницы.
- И рация была?
- Была.
- Успели что-нибудь принять?
- Как раз при сеансе нас и загребли. Но одно могу сказать точно. Русские уже близко.
Он обвёл одним глазом троих приятелей, исхудавших за эти дни ещё больше, едва державшихся на ногах.
- Очень близко! - добавил он.
- Господи! – сорвалось с потрескавшихся губ Тадеуша. – Скорее бы уже! Не доживём мы, братцы. Как пить дать – не доживём.
- Погоди! – шёпотом перебил его Адам. – Ты что-то знаешь? То, чего не знаю я?
- А чего тут знать? Начальство с Берлина, сплошь генералы да полковники, убрались восвояси, а наш роттенфюрер Штольц уже какую неделю не проводит перекличек. Один Польман отдувается за всех.
- Но причём тут, что мы не доживём?
- Не знаю. Чует моё сердце, что грядут какие-то ужасные перемены.
- Что может быть ужаснее печей крематория и газовых душегубок? Даже расстрелы по десятку жертв за один заход кажутся на их фоне безвинной растратой.
В этот момент по лагерю раскатился оглушающий вой сигнальной сирены.
- Слыхали? – задрожав всем телом, выдавил с силой юный узник. – Сейчас начнётся!
Барак в один миг превратился в один сплошной шевелящийся муравейник.
- Строиться! – прогремел голос старосты. – Помощник, ко мне!
Адам, покинув нары, поспешил на построение.
Грохнула дверь, ворвались шестеро автоматчиков. Следом за ними спешно ковылял близорукий Польман. Сирена выла не умолкая, с каждой секундой вонзаясь истошными звуками в сознания заключённых. Они уже знали, какая сейчас последует команда.
Так и произошло.
- В колонну по четыре, всем на выход. Строиться у барака. Живо!
Польман явно спешил, отдуваясь и смахивая платком, выступивший от натуги пот. Тридцать охранников с оружием и овчарками стояли по периметру Малого корпуса, наведя автоматы на толпу. Из остальных трёх бараков выбирались наружу едва державшиеся на ногах пленники. Кто не мог идти, старался ползти или вис на товарищах, чтобы не получить порцию свинца. Оставшихся лежать и неспособных подняться, изрешетили очередями. Гром выстрелов слился с безумным воем сирен.
- Стой! – проорал Лазарь метнувшемуся внутрь Тадеушу. – Куда, мать твою? Пристрелят!
Парень на миг оглянулся, выпалив хрипом:
- Там Войцек остался. Не смог подняться.
- Чёрт с ним! Себя погубишь и ему не поможешь! Он и так уже не жилец. - Лазарь кинулся и сгрёб Тадеуша в охапку. Откуда только взялись силы?
С вышек поливали лучами прожекторов.
В суматохе и толчее сумел пробраться Адам.
- Срочно прятаться!
- Куда?
- Под настил барака, который мы недавно прокопали, где держали подпольщиков. Староста и Польман не знают о тайнике.
- А что случилось? – перекрикивая шум, вопли и выстрелы с сиреной, зашатался от страшных предчувствий Тадеуш. – Можешь объяснить? Ведь только отбой был.
- Спать не придётся. Новый этап в газовые камеры!
- Что-оооо? – заорали все разом.
- Скорее! Пока Польман и автоматчики не увидели! – Адам бросил взгляд на старосту, который показывал надзирателю списки барака. Эсэсовцы продолжали палить очередями по толпе пришедших в ужас пленников.
 – Гребут всех подряд. Вроде бы в лабораториях случилось что-то из ряда вон выходящее, точно не знаю.
Прикрываясь темнотой, куда не достигали лучи прожекторов и пользуясь всеобщей суматохой под выстрелы с воями сирен, они незаметно обогнули скопление толпы. Ввалились внутрь барака и бросились плашмя на пол. По стенам прыгали уродливые тени отсвета выстрелов. Вопли сотен голосов в безумном крике взрывал пространство нестерпимыми звуками СМЕРТИ.
- Влезайте! – отодрал Адам две доски настила. – Быстро! И лежите тихо.
- А ты?
- Мне назад к Польману. Меня не загребут: я им ещё нужен.
- Нет! - возразил было Тадеуш, но Лазарь силой втиснул его под настил. Следом вполз Димитр. Адам на секунду придержал Лазаря.
- Если не вернусь, позаботься о нашем юном друге. Он должен выжить. Непременно выжить! Чтобы рассказать нашим потомкам о всех зверствах.
- Да что случилось-то, можешь сказать? Отчего такая сумятица и пальба? Почему на ночь глядя душегубки? Обычно же с утра пускают газ.
- Я слышал только, что в лаборатории что-то случилось. Какие-то опыты вышли из-под контроля. Больше пока ничего не известно. Польман что-то быстро втолковывал старосте, но, похоже, сам мало знал. Краем уха я уловил только несколько бессвязных фраз. Некое вещество – уж не знаю, какое, – там, в подземельях санитарного блока, вырвалось наружу.
- Какое вещество?
- Да я не знаю! Так Польман назвал какую-то не то материю, не то биологическую массу, вырвавшуюся из-под контроля учёных-химиков. Якобы она начинает пожирать всё вокруг, вплоть до самих эсэсовцев с их охраной. Там сейчас и наш роттенфюрер Штольц и Гермина «топчущая кобыла». Польман сам ничего толком не знает. Вроде бы газовые камеры для того и предназначались, чтобы удушенными трупами кормить эту тварь.
-КОРМИТЬ? – глаза у всех вылезли из орбит, не считая пустой глазницы Димитра.
- Вроде так. Говорю же, не знаю.
Адам втиснул Лазаря к товарищам.
- Всё. Я побежал. Как всё утихнет, незаметно вылезайте, чтобы не столкнуться с вернувшимися в барак.
- А сколько сейчас заберут?
- По двести с каждого барака. В основном лагере тоже паника. Гребут каждого третьего, по алфавиту. – И прикрыв досками прореху, Адам поспешил наружу.
- Мамочки! – выдохнул Тадеуш уже в темноте. – По двести! Итого сразу восемьсот. Почти треть оставшихся.
- А ты считал?
- Слышал. Наш тифозный корпус до вчерашнего дня насчитывал две с половиной тысячи, плюс минус. Теперь, если полторы наберётся…
Договорить он не успел.
Внезапно затихшая сирена привела всех в изумление. Вой оборвался на самой высокой ноте регистра, не закончив скатываться вниз, как это всегда бывало при окончании сигнала. Звук высокой ноты будто обрубило на середине. Создалось впечатление, что из сети одним махом выдернули шнур, обесточив розетку.
- Ох… - вырвалось из груди Тадеуша.
Навалившаяся лавиной жуткая тишина обволокла со всех сторон. Внезапно прекратились выстрелы. Зарево какого-то далёкого пожара просачивалось сквозь щели настила, оставляя на бледных лицах зловещие отблески.
- Что прои… происходит? - осёкся побелевший от страха Тадеуш.
- Тише! – оборвал его Лазарь, прислушиваясь к обвалившемуся безмолвию. Ни криков, ни выстрелов, ни гула. Сплошной вакуум…
А потом…
********
Потом воздух взорвался сразу несколькими тысячами орущих глоток. В один миг. В одну секунду.
- А-аааа!
Нахлынувший гром тысяч хрипящих и вопящих голосов, казалось, разорвал надвое всю массу воздуха, нависшую над лагерем. К звукам орущих глоток примкнули скулящие рычания десятков собак, будто их раздирали на части. Беснующаяся лавина рокота пронеслась над настилом пола как взбесившийся ураган. Топот тысяч босых ног заполнил всё пространство тифозного корпуса. Безумные в ужасе узники кидались на ограждения колючей проволоки, разрывая плоть острыми иглами. На вышках смолкли пулемёты. Весь лагерь будто вздрогнул от чего-то неведомого, леденящего душу, чего-то такого, что неподвластно человеческому разуму. Погасли несколько прожекторов. Со стороны женского корпуса послышался протяжный стон. Казалось, один общий хор тысяч голосов взревел утробными трубами Иерихона. Главный корпус с блоком коменданта лагеря покачнулся, поднялся вверх, и осел в том месте, где под землёй располагалась инфекционная лаборатория. В казармах эсэсовцев раздался истошный вой, похожий на предсмертное хрипение загнанного в капкан зверя.
- О, господи! – орали снаружи. – Я ничего не вижу!
- Помогите!
- Что это?
- Откуда эта гадость?
- Боже! Эта тварь пожирает мои глаза-аа!
- Она не останавливается!
- А-аааа! Кто-нибудь… уберите ЭТО… от меня.
- Мои ноги… их разъедает кислотой! Спасиии-ите-е!
Возгласы ужаса, боли, отчаяния и оторопи неслись со всех сторон. Земля под Тадеушем вздрогнула и, как ему показалось, сместилась в сторону, увлекая за собой спрятавшихся узников.
- Что там происходит? – рванул он доски, прикрывавшие тайное убежище. – Где Адам? Почему не возвращается?
За ним поспешно выбрались Димитр с Лазарем. Скрываться теперь не имело смысла. Стало понятно, что на всю территорию лагеря обрушилось нечто непонятное, неведомое… НЕЗЕМНОЕ.
- А душегубки? – слабо спросил Димитр. – Нас же могут заметить и отправить…
- Куда? Кто заметит? – обернулся Лазарь, по лицу которого отблесками вспыхивали причудливые тени далёкого пожара. – Ты ещё не понял?
- Что?
- Что никаких газовых камер не будет! Все снаружи подверглись какому-то вторжению. Весь лагерь! Охранники, пленники, надзиратели, офицеры СС, возможно, и сам комендант – всё перемешалось между собой, превратившись в сплошную живую массу людей. Палачи сами стали жертвами!
- Жертвами кого? – вслушиваясь в панику криков и рыданий, дрожал Тадеуш.
- Очевидно, той неведомой нам твари, о которой слышал Адам и о которой говорил Польман.
- Так нам выбираться наружу или переждём здесь?
- Погодите! - принял решение Лазарь. – Укройтесь под нарами, а я приоткрою дверь и выгляну. Похоже, в этой суматохе и неразберихе автоматчикам нет уже никакого дела до заключённых. Пулемётные вышки молчат, а в таких случаях они должны сверху поливать свинцом.
- Там уже никого нет, - с какой-то надеждой, но в то же время и страхом, предположил Димитр. Потом, секунду спустя, добавил:
- Это КА-ТА-СТРО-ФА! Глобальная. Затронувшая весь лагерь целиком!
И он был прав.
…Вот, что произошло в бункерах подземной лаборатории.
********

Глава 6
1944 год.
Май-месяц.
Подземный бункер инфекционной лаборатории.
День событий.
Точное время установлено: 23 часа 38 минут по местному часовому поясу.

То, что сейчас произойдёт, будет известно потомкам следующих поколений благодаря двум уцелевшим очевидцам.
Но об этом позднее.
Итак…
Время 23 часа 36 минут.
До всеобщей катастрофы, накрывшей лагерь узников в одно мгновение, в одну секунду, в один краткий, жуткий, ужасающий миг, остаётся не более двух минут.
Именно в этот промежуток времени старший надзиратель Гермина Браунштайнер увидит нечто такое, что заставит её похолодеть на месте.
…Но сначала был звук.
- Вы слышите это? – спросила она, прислушиваясь к нарастающему гулу, проникавшему сквозь бетонные стены.
Доктор Шомберг на миг обернулся, отложив в сторону скальпель. На операционном столе располагались два иссохших трупа, из внутренностей которых спускались к полу извивающиеся шланги. Рядом лежало тело живой женщины, доставленной полчаса назад по приказу Гермины. Тело было безвольным, напичканное усыпляющим препаратом, а сам Шомберг только что сделал надрез в области грудной клетки, приступив к очередному опыту пересадки органов из живой плоти – в мёртвую.
- Что там? – недовольно бросил он в сторону Гермины. Оба были облачены в комбинезоны защиты, поверх которых свисали халаты с потёками крови.
- Я слышала какой-то странный гул, - подозрительно скосилась она на герметически запертую дверь.
В этой части лаборатории, в соседнем помещении, где возвышался громадный резервуар с шевелящейся протоплазмой, их было четверо. Вход в данный сектор был категорически запрещён. Посторонние здесь не появлялись. Лишь роттенфюреру Штольцу была предоставлена столь высокая честь, с недавнего момента, ставшего помощником доктора Шомберга.
- Откуда гул? – выпрямился над трупами Теодор Шёллен.
- Из-за дверей… - указала она взгляд на входные створки, сомкнутые впритык друг к другу. – Мы оставили там нашего мутанта.
- И что? – обозлился Шомберг, всем своим видом показывая, что старшая надзирательница отвлекла его от важного дела. – Он накормлен. Успокоился. Находится в состоянии покоя.
- Да, но… - попыталась привлечь внимание Гермина.
- Хорошо-хорошо! – в ярости откликнулся доктор. – Герр Штольц, будьте добры, отворите двери, мы хотим убедиться, что за ними всё в порядке.
Именно этих двух минут хватило, чтобы четверо сотрудников СС перестали существовать в этом мире.
Время: 23 часа 38 минут.
Тут-то всё и произошло.
…Вначале взбесились приборы.
Подключённый к резервуару агрегат завибрировал крупной дрожью, издавая утробный, нарастающий гул. Крепёжные детали и болты, соединяющие аквариум с полом, выскочили из пазов, с громким стуком падая вниз. Стрелки аппаратуры метнулись навстречу красным линиям оповещения опасности.
- Берегитесь! – вскрикнул кто-то из штата сотрудников, копошившихся у стоек резервуара. Трое или четверо в белых халатах отпрянули назад, двое растянулись на полу, сброшенные чудовищным ударом, потрясшим стены лаборатории.
Лениво ворочавшийся и вздыхающий до этого сгусток плазмы, внезапно пришёл в движение, стремительно разбухая прямо на глазах до невероятных размеров.
- О, Святая Терезия! – всхлипнул кто-то. – Она… эта субстанция… про-сы-пает-ся! – последнее слово было растянуто в благоговейном трепете. – Наш мутант ОЖИЛ!
Раздался треск крошащегося стекла. Огнеупорная перегородка плексигласа покрылась мелкой сеткой трещин, сквозь которые тут же начал просачиваться раствор. Раздутый до невероятных размеров монстр, заполнил своей массой всё внутреннее пространство резервуара, выдавливая его изнутри. Сетка трещин не выдержала и, с громким треском, под вой сигнала опасности, разлетелась на тысячи мелких осколков. Хлынули потоки химического состава, заполняя разъедающей кислотой весь периметр лаборатории.
- А-ааа! – раздались душераздирающие крики первых трёх сотрудников, которых настиг устремившийся к выходу поток.
- Мои но-ооги! – прохрипел кто-то.
Рядом упавший бедолага тут же покрылся язвами взбухающих струпьев, разлагаясь прямо на глазах. Словно шевелящиеся черви, его внутренние органы начали извиваться в бурлящем растворе, трепыхаясь в последних агониях.
- Хррр-ыы… - прохрипел его открытый в безумном крике рот.
 Клокочущая и взбухающая масса тут же устремилась в дыхательные органы, сжигая грудную клетку, гортань и диафрагму.
Всё произошло настолько стремительно, что от неожиданности, стоящий в проходе Штольц, не успел даже как следует испугаться. Только врождённый инстинкт самосохранения спас бы его от неминуемой гибели, но и тут роттенфюрер дал маху. Вместо того, чтобы отпрянуть назад и нажать кнопку автоматического закрывания дверей, он бестолковым взглядом уставился на происходящее. То, что только что спокойно и вяло шевелилось внутри резервуара, вдруг, в считанные секунды вырвалось наружу, поглощая собой всё, что было в пределах его досягаемости. Изъеденные и распадающиеся на молекулы от хлынувшей кислоты тела сотрудников, валились друг за другом на пол, исчезая в утробе расплывавшегося по лаборатории мутанта.
- Паскуда-ааа! – заорал Штольц. – Ты… кто-ооо?
 Ещё секунда, и потоки смертельного газа обволокли его ноги, покрывая волдырями все участки тела. Эсэсовец не успел даже крикнуть. В несколько секунд его тело превратилось в сплошной сгусток окровавленных ошмётков, падающих в густую слизь проснувшейся от спячки субстанции.
- Назад! – проорал Шомберг, хватая Гермину за рукав халата. Старшая надзирательница разинула рот в безумном крике, но лишь прохрипела, пытаясь броситься на помощь своему недавнему возлюбленному. Было поздно. Штольц на глазах у всех превратился в бурую мешанину разъеденных кислотой кусков мяса. Это был уже не человек.
«Как фарш от мясорубки», - мелькнула жуткая мысль в голове надзирательницы.
- Шёллен! – орал доктор Шомберг, пятясь к стене с приборами. – Сделайте что-нибудь! Усмирите его. Это же ваше детище!
Теодор Шёллен стоял посреди разливающейся по полу массы, завороженно наблюдая за процессом ПРОБУЖДЕНИЯ.
- Потрясающе! – бессмысленно шептал он с уже помутившимся рассудком. – Невероятно!
Глаза его закатились, руки потянулись к бесформенному сгустку и, подобно бездушному манекену, как пустой сосуд, он сделал шаг. Разбухшая материя приняла его в себя, въедаясь в тело, словно губка, впитывая проточную воду.
- О-ооох! – издал он возглас наслаждения, растворяясь в перекатывающемся клубке.
- Моё детище… ты… - последними разъелись в кислоте глаза.
- ТЫ НА СВОБОДЕ!
Это были слова ускользающего эха. Тусклый зрачок растворился в пенной массе, больше он не существовал. Порождённый гением мутант истребил собственного хозяина, давшего ему право на жизнь.
…Отныне сгусток плазмы стал неконтролируемым.
********
Последнее, что увидела Гермина Браунштайнер в этом мире, был исчезающий, раскрытый в отчаянном крике рот доктора Шомберга. Захлёбываясь в собственной крови, он издавал булькающие звуки, постепенно исчезая в клокочущей массе разбухшего мутанта. Сначала исчезли ноги с ботинками. Следом кислота разъела тело, добравшись до головы. В долю секунды поглотила лицо, затем исчез и он сам, издав напоследок вопль безумия. Хрип погасил этот крик, оставив в пространстве мерзкое шуршание, какое бывает при шелестящем осеннем ветре.
Это было всё, что успела разглядеть бывшая надзирательница, только недавно награждённая железным крестом в области разработок нового биологического оружия. Создав мутанта, она сама превратилась в его жертву, как и Теодор Шёллен, как и Генрих Штольц, как и доктор Шомберг.
«Все на Ш» - проскользнуло у неё в мозгу и тут же угасло.
Её тело растворилось в утробе, разложилось на молекулы, распалось на атомарном уровне, после чего имя Гермина уже не имело значения. Её попросту не стало.
А дальше…
********
…А дальше был невероятной мощности взрыв, потрясший весь лагерь до основания.
Гигантский тромб в виде чудовищного гриба взметнулся вверх, накрывая всю территорию расползающейся по округе шапкой. В радиусе нескольких километров погибло всё живое, обитающее в этих местах. Испепелились насекомые, сгорели в промчавшемся огненном вихре птицы и мелкие грызуны. Окатившая лагерь волна умерщвляющего газа, вырвавшаяся из утробы мутанта, который размерами достиг нескольких сотен метров, поглотила собой всю территорию, начиная от комплексов, газовых камер, и заканчивая казармами с бараками заключённых. Вихрь бушевавшей патогенной стихии пронёсся над поверхностью земли, сметая своим напором всё, что было в пределах досягаемости. Эпицентр взрыва потряс всю округу, смещая целые геологические пласты, сдвигая их в стороны. Корпус коменданта обрушился в образовавшийся провал чёрной, уходящей в бездну, дыры.
Не осталось никого.
Сплошь выжженная земля, руины строений и неисчислимые груды переплетённых трупов покрывали теперь некогда существовавшую территорию Малого корпуса. Их были тысячи. Изувеченные, скорченные в позывах удушья неведомого газа, эти трупы перемешались между собой, создавая картину полного всеобщего истребления.
Исчезли с лица земли надзиратели, растворились в газе узники и эсэсовцы, разъелись кислотой собаки.
А потом исчез и сам газ.
Вступив в реакцию с кислородом, неизвестный генетический мутант бактериального заражения в виде гигантского газового облака попросту растворился на составные части, уйдя спиральным вихрем в верхние слои стратосферы. Там, неизвестный науке мутирующий состав распался на атомарные частицы и, привлечённый мощной гравитацией, прекратил своё существование.
И газ этот, неведомый с точки зрения науки, созданный в подземельях лаборатории близ концентрационного лагеря Майданек СС Люблин, был намного страшнее пресловутого пестицида Циклон-Б. Если бы он продолжил своё существование, история Земли пошла бы совершенно новым, иным вектором развития, что, в общем-то, могло привести к настоящей, в полных масштабах глобальной катастрофе.
На этом, впрочем, и остановимся.
История закончена. Точка поставлена.
********

Эпилог
1944 год.
Июль-месяц.
Месторасположение некогда существовавшего Малого корпуса неподалёку от концлагеря Майданек СС Люблин.
Руины испепелённого тифозного барака № 4.
Время не установлено.

После взрыва колоссального по размерам газового облака вся территория превратилась в испепелённую выжженную полосу СМЕРТИ, унеся с собой десяток тысяч обитателей лагеря.
В июле-месяце бойцы Белорусского фронта ликвидируют основной лагерь Майданек с его чудовищным газом Циклон-Б, о котором позднее узнает всё прогрессивное человечество от берегов Аляски до паковых льдов Антарктиды.
Генетический мутант бактериального заражения, созданный в застенках лабораторий Малого корпуса, и, так и не успевший получить названия в научных кругах, останется неизвестным миру, канув в вечность вместе с его создателями.
Чудом уцелевшие Лазарь Зинович с юным Тадеушем и болгарином Димитром, будут освобождены русскими войсками, и они останутся единственными, кто видел последствия обрушившейся на лагерь катастрофы. Адама Гужинского так и не найдут, как не найдут останков Генриха Штольца, доктора Шомберга, роттенфюрера Польмана, старшей надзирательницы Гермины Браунштайнер и Теодора Шёллена – создателя газового мутанта. Со временем людская память начисто сотрёт их с лица Земли, оставив только воспоминая об их чудовищных опытах, вошедших в архивы истории под знаком «Циклон-Б».
Димитр и Лазарь Зинович умрут каждый в своей старости. Спустя десяток лет упокоится с миром и Тадеуш, бывший некогда заключённым секретного объекта. Но, прежде чем унести с собой в могилу тайну всей его жизни, он поведает миру о последних днях своего заключения.
Но это будет уже совсем иная история. Совсем иной сюжет для новой книги.
…Земля пухом отважным узникам и жертвам Холокоста. Данная книга писалась в память о них.
********
Заключение (от автора)
Как уже было упомянуто выше, описанного в данной книге Малого корпуса близ концентрационного лагеря Майданек на самом деле не существовало.
Настоящее произведение является полным и вольным вымыслом автора, позволившего себе создать некий мистический сюжет, совершенно не имеющий под собой никаких реальных исторических фактов. Однако, наравне с вымышленными персонажами в книге присутствуют и реально существовавшие личности.
Гермина Браунштайнер по прозвищу «Топчущая кобыла» действительно была старшей надзирательницей одного из корпусов лагеря Майданек. Штандартенфюрер СС Карл Кох был первым, а оберштурмбаннфюрер СС Мартин Вайс и доктор Артур Либехеншель – предпоследним и последним комендантами лагеря смерти. Причём, по слухам чудом уцелевших очевидцев, при Артуре Либехеншеле на территории лагеря производились некие биологические опыты, что и дало возможность автору данного произведения отталкиваться от дошедших до нас фактов, впрочем, на данный момент ничем не подтверждённых. А правдивы ли эти слухи или нет – решать потомкам.
Это просто фантастический рассказ с элементами ужаса, триллера и хоррора, вошедший в цикл «Необъяснимые аномалии».