Сергей Рыжков
Жила грешно и умирала смешно…
Бабка умирала, она лежала на своей лежанке, устроенной на крышке сундука горбатой и покатой с обеих сторон.
За много-много лет она, конечно, уже приспособилась к столь неудобному ложу и даже перестала устраивать по бокам валики из скатанных старых солдатских одеял, которые в нем и нашла, обходясь ватным тюфячком полосатым, обоссанным с обеих сторон с примятой тощей серединой и комками ваты по краям.
На него она перебралась не сразу.
После смерти матери слепой бабы Нюры Перетягиной, первой и единственной хозяйки сокровища, полученного ей в качестве приданого от священника отца Серафима, приемного батюшки. сундук собрались было вынести на помойку, но он не проходил в двери и все мучались загадкой как его могли внести и установить в узкой как фургон проходной комнате без окна, которая по сути комнатой никогда и не была, числилась она коридором чем по сути и являлась.
Но покуда там жила слепая столетняя Нюра отсутствие окна никого не смущало, на что ей свет, и на то, что через нее все ходят внимания не обращали, она ж не видит, но, когда та преставилась занять отдельные апартаменты желающих не нашлось, даже полудурок Валя отказался.
Когда после смерти Нюры снесли на помойку постель, там никто ничего не разбирал, скатали и узлом вынесли и вскрыли сундук запертый на висячий замок нашли там массу интересных вещей, которые были сложены аккуратными стопками, солдатские одеяла, белый морской офицерский китель новые, но пожелтевшие от долгого хранения простыни и скатерти и деньги которые были разложены покупюрно - рубли, трешки, пятерки и десятки еще те, советские и отдельно нынешние от бумажной десятки до тысячи, более крупных купюр Нюра никогда в руках не держала. Но из тех, что имела сумела скопить изрядную сумму, так что на похороны и поминки хватило с лихвой еще и осталось что поделить. Советских только пропавших жалко было.
Самым загадочным было то, как абсолютно слепая старуха умудрилась все в сундуке так аккуратно разложить и поддерживать этот порядок.
Сколь не пыталась бабка ей не удалось вспомнить чтобы кто-то Нюре помогал. Она никого к своей сокровищнице не допускала, да и открытым та видела сундук лишь однажды ночью, когда пробиралась через Нюрин апартамент по нужде.
Бабка лежала на сундуке, который так не выкинули, оказалось, что это «винтаж» и «лофт». Она не понимала столь мудреных слов но радовалась, ей жалко было сундука.
Она почти не поднимаясь. С трудом доползала до туалета и, если звали садилась за стол. Не звали, так и лежала, вспоминала то ли во сне, то ли в бреду…
Кто, почему и зачем гонял ее по столь загадочным извилистым, иногда с круговым движением дорожкам мысли неизвестно, но она давно поняла, что от нее тут ничего не зависит. Ее мнение и желание было на последнем месте и никого не интересовало, поэтому каждое новое воспоминание и для нее тоже было откровением…
Семья была большая жили они рядом кто-то в одной коммуналке, а кто-то в соседней или же в доме напротив.
Да и не семья это была по большому счету, а несколько семей которые были между собой связаны какими-то полу родственными связями, называющимися емким словом – родня.
Один из детей, крупный не по возрасту Валя сын Кены считался полудурком, потому как полным идиотом его назвать было нельзя, но и умным тоже он не совершал каких-то неадекватных поступков и даже учился в школе и не в школе для дураков, куда его хотели было определить, а в обычной, общеобразовательной. При этом многие его поступки не были логичными, а были импульсивными как у маленького ребенка.
Поэтому дети во дворе называли его Валя-недоразвитый, а те что постарше, Валя -Келдыш, в честь действующего тогда Президента Академии наук.
Учился он плохо, но из класса в класс переходил успешно, просто учителям не нужен был еще один второгодник.
К тому же умственная неполноценность Валечки внешне никак не проявлялась. Благодаря матери, а особенно бабушке он всегда был аккуратно одет, никогда не забывал надевать отглаженный пионерский галстук, да и внешность имел вполне себе приятную и целеустремленную как у пионеров с агитационных плакатов. Так что внешне совсем не походил на идиота, думается он им и не был.
Несмотря на то, что учился он уже в седьмом классе, в друзьях у него числились мальчишки из первого-второго, много третьего класса. Очевидно, по умственному развитию они совпадали.
Именно среди них он чувствовал себя взрослым и умным. Правда наклонности имел специфические достигнув пубертатного возраста и как все мальчики в этом возрасте нуждающийся в удовлетворении неожиданно возникшего сексуального желания вместо того, чтобы подсматривать за девчонками в раздевалке и потом спокойно онанировать попытался однажды продемонстрировать свой эрегированный пенис соседской девочке был пойман и побит ее отцом.
Поэтому выбрал себе в интимные друзья тихого мальчика из второго класса, с которым вовлек в игры, включающие раздевание.
Сначала он снимал с мальчишки штаны и с любопытством рассматривал и трогал его пенис, потом заголялся перед ним сам и от этого действа, достигал такого сексуального возбуждения что испытывал оргазм, даже не касаясь члена руками.
Второклассник смотрел на кажущийся ему огромным х.. и корчащегося в сладостной истоме своего большого друга удивляясь происходящему и ощущающему как его маленький орган тоже набухает и внутри под яичками приятно ломит.
Отчего Валя так странно писает какой-то мутной жидкостью он не понимал да его это особо и не занимало.
Валентин же, разрядившись, успокаивался на день-два, а потом снова подлавливал мальчика, который считал эти манипуляции обычной, немного странной, но игрой и никому о ней до поры не рассказывал.
До поры до времени, пока малой не похвастался другу однокласснику, что играет со взрослым мальчишкой в необычную игру и тот не напросился пойти с ним.
Валя, сначала испугался, даже его ущербный мозг понимал, что он делает что-то неправильное, но страстное желание пересилило доводы разума и игры стали более изощренными.
Теперь перед ним стояли два маленьких мальчика со спущенными штанами, которые в свою очередь стягивали с него трусы и обнажали торчащий член, который тут же начинал брызгаться, что приводило Валю в совершеннейший восторг, а мальчишек в заинтересованное недоумение.
Но шила в мешке не утаишь, взрослые прознали про шалости недоразвитого юноши и накрыв компанию в момент бурной эякуляции солиста, выдрали его по голой, очень кстати, жопе офицерским ремнем и предупредили, что отправят для исправления в колонию для малолетних преступников, а испуганным мальчишкам строго настрого приказали даже не приближаться к великовозрастному балбесу как бы тот не зазывал.
Валя, быстро овладевший навыками рукоблудия, и научившийся таким образом снимать напряжение новую компанию собирать боялся, хотя и скучал по играм, а друзья из младших классов, напуганные взрослыми и учителями, боялись к нему даже подходить, хотя и не понимали, что произошло пока близкие друзья пострадавших мальчишек по секрету, не раззвонили о происшествии на всю школу.
Старшеклассники в туалете с Валей поступили жестоко сначала, поставив на колени заставили сосать члены у того, кто не побрезговал сунуть их ему в рот, а потом обоссали, что по тюремным законам называется опущением.
С тех пор, тот, кто правила эти признавал не должен был с изгоем общаться. Девчонкам же сообщили что тот теперь вафлер, а особо любопытным не понимающим в чем дело пояснили, что он любит вафли.
В детстве даже страшные вещи оказываются не такими уж трагичными. Со временем история забылась, а кличка «вафлер» хотя и утратила свой позорный смысл сохранилась за Валей до конца школы.
Бабка той детской истории уже и не помнила в отличии от Вали, который, несмотря на заторможенность извлек из нее урок на всю жизнь.
Кстати, после окончания школы дебилом Валечку по привычке считали только люди близко его знавшие. Да и те, со временем мнение свое поменяли. Тот вырос, отслужил два года в красной армии, устроился на простую работу, не требующую творческих задатков, женился на подходящей ему по темпераменту и уму женщине постарше его и ведет размеренную жизнь простого обывателя и тем счастлив.
Бабка повернулась на горбе крышки и порадовалась, что пока не в гробу. Вспомнила Лильку – дочь, вообще-то ту звали Елизавета – Лиза, но бабка с детства звала ее Лилей. Та так и представлялась, так ее все и называли, и искренне считали, что ее полное имя, что-то вроде Лилия.
Лиля всю жизнь считала себя неотразимой. Мама так внушила хотя красавицей назвать ее было сложно, так среднестатистическая хотя и довольно миленькая девушка.
Однако во взгляде ее всегда сверкало превосходство, ничем кстати, кроме собственного самомнения не оправданное, но заметное людям опытным, которые разглядев это больше двух раз с нею не встречались.
Она же копалась в женихах аки свинья в апельсинах разбирала, рассматривала их по кусочкам по тряпочкам разыскивая, а больше выдумывая каждому изъяны, несуществующие пороки в кратковременности свидания виня их и оправдывая себя.
А годы шли. Из милой девушки постепенно превращалась она в старую деву, уже не пользующуюся успехом у молодых ребят, которые готовы были довольствоваться танцами и поцелуями и перешла в другую весовую категорию, где ценилось совершенно иное, взрослых мужчин поцелуи не интересовали они предпочитали секс.
Лиля же, до безумия боявшаяся плотских отношений в свои двадцать пять оставалась девственницей.
Явилось ли это следствием ее болезненной любви к себе самой, боязнь, что ее прекрасное тело осквернит, страшно сказать мужчина, то ли виной детская травма, когда в нежном возрасте двенадцати лет мальчишки, годом старше заманили ее в сарай, тогда еще кое-где существовало печное отопление и удерживая за руки задрали ей юбку и сняли штаны, когда розовые панталоны достигли колен они еще потрогали ее там руками отчего она, толи от страха, толи от возбуждения натурально лишилась чувств и напуганным пацанам пришлось срочно приводить ее одежду в порядок и звать взрослых на помощь.
От этого у нее развилась некая мужебоязнь, как у Анны Савишны, героини романа «Вчерашние заботы» приснопамятного В.В. Конецкого, от последствий которой она страдала несколько лет и даже боялась дать себя поцеловать, однако потом смогла превозмочь страх и даже находила в поцелуях некое удовольствие, а вот дальше к телу и к делу, точнее ко всему, что ниже груди никого не допускала.
А природа-то требовала своего. Руки сами тянулись к запретному месту особенно после свидания, когда губы и грудь горят от поцелуев, а ляшка помнит прикосновение сквозь два слоя ткани твердость торчащего члена.
Испытывая жуткий стыд и презрение к себе все-таки научилась снимать напряжение при помощи рук, а иногда садясь верхом на подлокотник кресла представляя себе мысленно самые гадкие сцены, в которых ею овладевали силой, те самые мальчишки, а она вместо того, чтобы избавиться от маньяка устремляла промежность ему навстречу и испытывала, наконец облегчающий ее сметенное состояние оргазм.
Однажды устроился к ним в ресторан на работу молодой парень, бойкий и хваткий. Толи от безделия, а скорее от охотничьего азарта решил он приударить за Лилей, хотя и был моложе ее.
Лиля, не привыкшая чтобы ее выбирали, в первый раз смутилась, когда он толи случайно, толи специально вошел в раздевалку и застал ее полураздетой в трусах и лифчике, смутился, как ей показалось деланно, но осмотрел с интересом и широкие бедра, обтянутые простыми трусами с выглядывающими из-под них резинками для чулок и небольшую грудь наполовину прикрытую лифом, извинился и закрыл дверь, а она так и застыла с чулками в руках и странным ощущением в паху.
Спустя день она, неожиданно для себя согласилась с ним встретится и вина выпила в кафе и позволила себя проводить и даже потискать в тамбуре промеж входных дверей, воспротивилась только тогда, когда он обнажил свой член, задрал ей юбку и попытался просунуть его ей под трусы.
Тут ее накрыла паника она вырвалась, на ходу опуская задранную до пояса юбку и по пустой лестнице под звук боя часов, висевших в квартире, устремилась домой.
Осмотрев слегка исцарапанные ногтями нетерпеливого кавалера ляшки и засосы на груди Лиля не то, чтобы расстроилась, а скорее задумалась, задавая себе самой сакральный вопрос - а не пора ли уступить, чем терпеть такое. Тем более, что очень хочется.
Чем дальше, тем больше стала позволять и для нее уже не было стрессом то, что головка его возбужденного органа касается ее срамных губ и даже чуть-чуть, насколько позволяет неудобная поза на полусогнутых и вечно хлопающая дверь парадного, проникает во влагалище…
Но жизнь распорядилась иначе.
Надобно сказать, что юноша, с которым Лиля так плодотворно проводила время отнюдь не изнурял себя воздержанием и помимо нее встречался еще с двумя дамами, для которых занятия сексом не были чем-то экстраординарным, так что у мальчика проблем с оргазмом не было никаких.
Но и дамы, с которыми он был так близок тоже не считали воздержание чем-то полезным.
Кончилось тем, что одна из них подцепила триппер. Гонорея не ахти какое серьезное заболевание. Легко излечивается промываниями и инъекциями, но учитывая, что по крайней мере двое из участников квартета были сотрудниками предприятия общественного питания.
Информация попала в КВД и потенциальные заболевшие, через трест ресторанов были приглашены для осмотра.
Надобно ли говорить, каким стрессом явилось для Лили приглашение в диспансер.
Но деваться некуда, пришлось идти.
Совершенно бесчувственный доктор, несмотря на ее уверения в том, что она девица и никогда не вступала в интимные отношения, усадил ее на «катюшу» - огромное древнее гинекологическое кресло с никелированными упорами для ног где она оказалась в совершенно недопустимой для девушки позе выставив на всеобщее обозрение самую интимную часть своего тела, взял в руку похожий на пыточный инструмент, раздвинул им вход и, заглянув в ее вагину только покачал головой, буркнул что-то типа – умудряются же, взял в руку какой-то другой блестящий инструмент и коротким движением безжалостно лишил Лилю иллюзий.
Она охнула и зарыдала. Рыдала от потери своего так долго и тщательно сберегаемого сокровища так бесславно и глупо ею потерянного, но где-то там глубоко испытывала облегчение от того, что теперь она свободна и может, наконец почувствовать все то, что ощущают другие барышни не связанные сохранением невинности.
И все равно было до слез обидно, что целку ей сломал не кавалер долго того добивавшийся, а обычный доктор так, походя, между прочим и ладно бы членом, а то какой-то холодной железякой.
Зареванная Лиля вышла из кабинета врача, в гневе отвесила пощечину ожидавшему ее парню, которого, надобно сказать не безосновательно считала виновником столь оригинальной дефлорации.
Теперь уже в статусе дамы она позволила себя проводить, но трогать и даже целовать не позволила, демонстрировала обиду и презрение, намекая тем самым и попрекая его тем, что тот был недостаточно настойчив и не сумел овладеть ею.
Но оба при этом понимали, что произошло то, что рано или поздно должно было произойти. Строго говоря каждому из них, казалось, что это должно было случится несколько иначе.
Конечно обидно, но делать нечего, зато устранены все препоны, которые мешали им стать полноценной парой.
После нескольких дней, наполненных переживаниями и даже слезами для нее и обидными мыслями для него, свершилось.
Она сама подошла к нему с каким-то незначащим вопросом, давая понять, что конфликт исчерпан.
Обмывать событие начали еще на работе, для затравки пропустив в баре по коктейлю с громким названием «Коньячный пунш» состоящем по сути из разбавленного минеральной водой коньяка с добавлением фруктового сиропа. Уже потом усугубили портвейном и взяв две бутылочки «Агдама» с собой отправились прямиком к потенциальному жениху.
Терять Лиле теперь было нечего. Потому она так легко согласилась пойти к парню домой. Ее правда несколько смущало присутствие там его родителей, но он сумел убедить ее в том, что в его комнату никто не войдет.
Испытав неловкость при входе в чужой дом, поскольку с родителями вышедшими из кухни здороваться все-таки пришлось, с интересом осмотрела жилье мужчины, которому предстояло стать ее первым.
Хотя первым по большому счету оказался доктор с железякой в руках, она поежилась, как будто почувствовала прикосновение к своему телу холодного металла.
Жилище, в общих чертах ей понравилось. Удивило обилие книг, порадовала музыкальная аппаратура, поразило ложе огромное, как аэродром.
На таком и отдаться не жалко – мелькнуло в ее голове, но коленки таки подрагивали, страшновато было.
Начали издалека с поцелуев, потом он медленно начал ее раздевать. Лиля, конечно, подготовилась к этому и подобрала красивое бельишко с кружевами и несложной застежкой у лифчика, а также пообещала себе принять испытание достойно, без истерик.
Для того, чтобы поразить парня она надела невиданно роскошную и редкую вещь колготки «дедерон» из нейлона, произведенного в ГДР, отсюда и причудливое название «дедерон» от Дойче Демократишь Републик. Продававшуюся в СССР под причудливым названием «чулковые рейтузы», пока чешское название колготки не вытеснило неудачный новояз.
Правда опасаясь за то, что нетерпеливый кавалер ненароком зацепит или, не дай бог порвет сей ценный предмет одежды она, как только он запустил руку ей под юбку и провел по скользящему материалу, то есть ощутил всю прелесть нейлона, смущаясь и краснея, встала отвернулась и не задирая подола, запустив руки снизу сняла и спрятала ценность в сумочку, недвусмысленно тем самым давая понять кавалеру, что имеет самые серьезные намерения.
Воспользовавшись тем, что она отвернулась он быстро расстегнул и снял брюки и носки, оставшись в голубых плавках, бадлон пока решил не снимать.
Лиля освоилась и попыталась расслабится, готовясь к неизбежному.
Но когда он потянул трусы вниз заволновалась и крепко сжала ноги вцепившись было в резинку руками, но потом уступила и явила милому поросший кудряшками лобок и ляшки зажатые что было сил.
Парень тихонько похлопал ее по сжатым бедрам и попытался просунуть между ними руку. Не то что рука, палец не проходил.
Он вернулся наверх отвлек сначала ее губы, а потом соски глубоким поцелуем, и она расслабилась тело перестало быть напряженным, глубоко вздохнула и развела ноги в стороны.
Когда он коснулся рукой внутренней поверхности ее бедер как будто электрический ток прошил все тело, внутри, там, где зарождаются первые ноты предстоящего оргазма почувствовалось приятное томление, как знак приближения, предвкушения и дальнейшего воспарения, которое придет чуть позже потом, когда первый ужас от неизвестности превратится в радость и полет.
Глядя на переживающую Лилю, парень тоже заметно нервничал, это правда не отразилось на эрекции, но ему все-таки хотелось, чтобы дама тоже проявляла хоть какую инициативу.
Конечно, в идеале хорошо бы было, если бы она подержала головку его члена во рту, ну на худой конец в руках.
Это придало бы ему смелости и как следствие сил, но ожидать от комплексующей девицы чего-то похожего не приходилось, оставалось надеяться на то, что со временем она обучится смелым приемам.
Поэтому, преодолевая непроизвольное сопротивление он продвигался пока палец его не почувствовал горячую влагу, и она в отчаянье не развела ноги так широко, что он успел проскочить и поместить свое тело промеж ее ног и приподнять их под колени пристраиваясь поудобнее.
Пока она пребывала в состоянии некоей прострации оттянул эластичную ткань плавок вниз зацепив резинку за мошонку и несильно ввел головку во влажную плоть. Тело ее инстинктивно подалось назад, но спинка кушетки на которой она сидела не давала возможности маневра, и мужская плоть постепенно стала утопать в плоти женской, Лиля в страхе уперлась руками в бедра парня пытаясь помешать его движению, но делала это безо всякого усилия очевидно только с целью его обозначить. Лицо ее при этом морщилось губы кривились, она прерывисто дышала, в один из моментов негромко вскрикнула и прекратила сопротивление.
Она сама не понимала, чего теперь ей опасаться ведь так давно сберегаемая ею невинность существует только в ее воображении, а с иллюзиями нужно расставаться легко.
Постепенно плоть наконец-то слилась с плотью, новая женщина закрыла глаза и несмотря на слезы, скатившиеся из-под ресниц, легкая улыбка осветила ее лицо – свершилось…
Бабка, конечно, всех этих подробностей об интимной жизни дочери не знала. Но подозревала, относя перепады ее настроения не только на говенный характер и невезение.
По поводу невезения она была близка к истине, не каждой девице повезет оставить невинность в кабинете венеролога.
Говенность же характера явилась причиной ее никому, в первую очередь ей самой необоснованно затянувшейся девственности.
Ничего путного с юным парнишкой у Лили не получилось. Да, наверное и не могло получиться.
Интенсивно потрахавшись пару месяцев, парень, не дававший ей никаких авансов, но, отдать должное сумевший пробудить в ней женщину, увлекся более юной и раскованной особой и Лиля, теперь уже женщина с опытом осталась одна.
Не умея воспользоваться своим новым положением, порыдав в подушку Лиля нашла своего старого воздыхателя, надобно сказать искренне ею увлеченного когда-то, теперь уже немолодого и неустроенного.
Она осчастливила его своим вниманием не питая, впрочем, к нему, да и к себе тоже ничего, кроме застарелого чувства жалости и обиды на саму себя.
Спустя несколько месяцев она перебралась к нему в однокомнатную, а еще через пару лет зарегистрировала с Жаконей, так она называла его за схожесть в телевизионным персонажем из ее детства, законный брак в котором, правда прожили они не слишком долго. Жаконя заболел и быстро «сгорел» от неизлечимой болезни, а Лиля осталась немолодой уже вдовой и наследницей квартиры.
Потом она снова вышла замуж и опять схоронила мужа и стала наследницей еще одной квартиры и богатой невестой, правда почему-то никому не нужной.
Полюбила ходить на похороны, запасаясь баночками и контейнерами, в которые после поминок складывала то, что провожающие «в последний путь» не доели.
Приносила домой, кормила мать и глядя на то, как та день за днем теряет силы заводила с родственниками разговоры намекая о том, что когда она станет немощной тот кто должен за ней ухаживать, детьми-то она так и не обзавелась, а тем кто возьмет на себя заботы о ней обещала завещать квартиры. Делая, правда поправку о том, что пациент она капризный.
Бабка смотрела на постаревшую дочь и тихо плакала, сидя на горбатой крышке сундука.
Потом трудно спустилась и решила дойти до горшка, несмотря на устроенный рядом с ее ложем импровизированный туалет из старого стула с выбитым сиденьем и ведром под ним.
С трудом дошла и включила мутную сорокасвечёвую лампочку. Сортир был постарше бабки большой округлый горшок дореволюционного года издания, а над ним, соединенный насквозь проржавевшей трубой антикварный смывной бачок деревянный на шипах, несмотря на древность надежно держащий воду хотя и поросший тиной изнутри.
Древняя медная позеленевшая арматура открывала подачу воды посредством передачи сигнала руки, дергающей стальную цепочку с украшенной полустертыми знаками фаянсовой ручкой на конце.
Несмотря на годы в туалете все изрядно функционировало.
Справив нужду и дернув гладкую ручку, бабка поковыляла к своему сундуку, взгромоздилась, закрыла глаза, вспоминала…
Сына Аграфена назвала Халимом, прекрасно понимая, что имя это останется только на бумаге, так всю жизнь ее мужа Умяра называли Гришей, а ее Граней, так и сыну не быть Халимом, придумают ему какое-нибудь русское имя, но муж-татарин настоял, пусть хоть по паспорту будет татарин, а уж дочку она сама назвала в честь своей матери Соней.
Бабка уже и не помнила с какого боку Граня приходилась им родней, но то, что родственница точно. Это еще мать-покойница говорила, а та знала.
Старший Халим, на удивление и радость родителям рос приличным мальчиком. Хорошо учился, любил читать непонятно в кого. В шестнадцать лет при получении паспорта записался Кичемасовым Анатолием Умяровичем, чем разгневал отца и огорчил мать.
После школы поступил в институт и переехал в общагу, сократив тем самым общение с семьей до минимума.
Сонька же ничем не походила на брата. Училась плохо из рук вон и вела себя отвратительно. Граня, замучалась ходить в школу оправдываться. Порола девку, да все без толку.
Та учителям хамила, уроки прогуливала, а в тринадцать лет подложив в лифчик ваты пробралась на танцы в матросский клуб, где разоблаченная сунувшим ей в пазуху руку матросом в наказание за обман сделала первый в своей жизни, но, как выяснилось далеко не последний минет.
Ей, конечно, неприятно было брать в рот пахнущий потом писюн, но сам процесс, возможность увидеть и потрогать возбужденный половой орган взрослого парня возбуждала невероятно.
Но интереснее всего было наблюдать как воин таял под ее прикосновением, как гладил ее по голове и каким горячим и крепким оказывался его член стоило ей до него лишь дотронуться.
Сначала Соня испугалась, увидев перед собой огромную штуку, которую тому удавалось спрятать в штанах так, что ее не было видно.
Это потом, приобретя опыт и клиентуру и поняв механизм, ну не механизм конечно и принцип того, как из маленького и сморщенного стручка тот превращается в крепкий твердый столбик, но твердо уяснив что все это в ее руках и губах.
Ей быстро удавалось пробудить к жизни любого, даже самого затрапезного, но в большинстве своем из-под расстегнутого клапана матросского клеша выскакивал уже готовый к любым подвигам молодец.
Вскоре у нее появилась целая клиентура, потому как оскоромивший ее в первый раз матросик не мог не похвастаться удачей друзьям и те, естественно захотели присоединится.
Однако мероприятие чуть было не сорвалось, потому как потрясенная полученными впечатлениями и втыком от мамы Грани, за позднее возвращение домой, девица пропустила и среду, и субботу, дни в которые помимо воскресенья проходили танцы и вообще раздумывала стоит ли идти, но интерес и жажда острых ощущений пересилили доводы рассудка.
Поэтому в воскресенье, уже не став увеличивать сиськи за счет ваты пошла.
Друг, которого друзья уже собирались отлупить за вранье и напрасные обещания несказанно обрадовался, когда Соня, оглядываясь вошла в зал, подбежал к ней и под локоток повел в темный угол за колонну именно туда, где в прошлый раз она и взяла у него в рот.
Там, он нетерпеливо начал ее лапать и целовать, делал это с таким напором, что сомневающаяся девушка растаяла и сама сквозь сукно штанов потрогала торчащий орган и когда он расстегнулся аккуратно, двумя пальчиками взяла торчащий почти вертикально член, встала на колени и обхватив головку губами прикрыла глаза.
Несмотря на увлеченность, Соня, почувствовавшая шорох и движение воздуха, открыла глаза, оторвала губы от готовой извергнуться головки и увидела стоящих рядом и гаденько улыбающихся двух краснофлотцев.
Те укоризненно качали головами явно осуждая увиденное, но при этом надежно прикрыли своими телами обзор замыкая девицу вкруг.
Она попыталась встать, но сильные руки надавили ей на плечи и не позволили этого сделать. Тут один, стоящий правее отстегнул пуговицы по бокам возле пояса, клапан флотских штанов открылся, показав казенные сатиновые трусы темно синего цвета, топорщащиеся впереди, он оттянул резинку вниз и из-под нее поросшая вокруг густыми волосами выскочила показавшаяся ей огромной колбасина, которую владелец поглаживал рукой и та, под его пальцами становилась еще больше и тверже.
Соня посмотрела на своего первого партнера, тот уводил от нее взгляд и прятал свой заметно проигрывающий в размере органу товарища член в трусы и суетливо застегивал штаны.
Соня снова попыталась встать, но ей шепнули, что сейчас все покажут всем, надавили на плечи и перед ней, снова опустившейся на колени оказался огромный, ей пока было мало с чем было сравнивать, увенчанный бордовой блестящей головкой член.
Она обреченно открыла рот и почувствовала, как глубоко он в него проникает, начинает двигаться все быстрее и быстрее, все глубже и глубже ей не хватает воздуха она пытается вытолкнуть это из себя, но получает пощечину и, вдруг ее рот начинает наполняться какой-то липкой густой жидкостью. У нее мелькает мысль, что у мужчин такая густая моча и только потом понимает, что это нечто другое, то, о чем девчонки рассказывали, когда подглядывали за дрочащими мальчишками и говорили, что из них брызжет молофья. Значит это она и есть.
Глотать эту странную субстанцию ей не хотелось, она выплюнула ее на пол, утерла подбородок ладонью и посмотрела на парня. Тот стоял, приоткрыв рот и прикрыв глаза с таким блаженным выражением лица, что она даже почти простила ему пощечину.
С надеждой посмотрела она на третьего участника худенького белобрысого мальчика, который смотрел на происходящее вытаращив глаза и ладошкой зажимал себе пах. Его уши и щеки горели огнем и при этом он все время судорожно облизывал губы, и она поняла, что третьего не избежать.
А он все не решался расстегнуть штаны, товарищи начали его шутя подталкивать к ней поближе, наконец, дрожащими руками штаны удалось расстегнуть, и он выпростал наружу тонкий, но довольно длинный член, крепко стоящий и подергивающийся то ли от ужаса то ли от предвкушения.
Соня уже открыла рот, приготовившись, но попробовать на вкус бледного не получилось перевозбужденный юноша, увидев ее зовущие губы зажал конец в кулак и из него толчками пошла сперма, забрызгавшая Сонину блузку и попавшая на лицо.
Матросики заржали и сочувственно похлопали обтрухавшегося коллегу по плечу, а Соня шмыгала носом и носовым платочком безуспешно размазывала жидкость по белой праздничной кофточке.
На издевательский вопрос, понравилось ли ей Соня не ответила ушла в уборную и как могла привела себя в порядок.
После, дав себе слово не ходить больше на танцы в матросский клуб выскользнула на улицу, но тут, к ее ужасу, уже поджидали кавалеры, которым сегодня она уделила внимание.
Напросившись, а точнее сказать, навязавшись в провожатые те прознали, где она живет и потом поджидали ее там и уводили в укромное место, где принуждали удовлетворять их пока при помощи минета, но уже подбираясь к ней за пазуху и под юбку.
Граня, не могла не заметить внимания, оказываемого краснофлотцами ее дочери, пытала дочь куда и зачем она с ними ходит.
Толку не добилась, та при всей своей недалекости понимала, что лучше молчать.
Прекрасно понимая, что у тринадцатилетней девочки не может быть общих интересов с молодыми взрослыми парнями, кроме одного.
Для профилактики выпорола дочку и положив между дверей скалку предупредила, что, если еще раз увидит ее с матросом будет побита этой тяжелой дубиной.
Угрозу свою сдержала, удивлялась только одному, как стойко переносила девка экзекуции. Кряхтела охала, но не орала. Со стонами дожидалась конца и шла в чулан за занавеску, где и отлеживалась чтобы потом снова сбежать.
Бабка помнила голенастую, высокую не по годам девку, из которой, со временем выросла настоящая ****ь, путающаяся с мужиками не за деньги, не по принуждению, а по искреннему желанию, сказать больше неутолимой жажде.
Вспоминала, как отчаявшаяся Граня, чуть не пришибла соседского мальчишку-подростка, кочном капусты, которую шинковала на засолку, когда тот, решив пошутить заглянул в кухню и басом спросил Соню Кичемасову.
Повернулась на бок и почувствовав приближающуюся дрему, похожую на головокружение, предшествующее обмороку засыпая подумала, как было бы хорошо не проснуться, а так и помереть во сне, но говорят – такая смерть дается только по блату.
Бабка вспоминала всех своих сродников, соседей, просто знакомых, с которыми за долгую жизнь пришлось пересечься. Про всех помнила что-то смешное или постыдное упорно гоня такие мысли и воспоминания о себе.
А ведь у нее в жизни всякого было с избытком. И смешного, и позорного, но про это вспоминать не хотелось.
Ну что, скажите приятного в воспоминании о том, как девушкой бегала она на свидание на танцы в городской сад в Кронштадте, именуемый по аналогии с Ленинградским «Летним».
Вход в сад стоил тридцать копеек для взрослых и десять для детей. Но какой же дурак будет платить деньги если можно пролезть через забор, что принаряженная в крепдешиновое платье и фильдеперсовые чулки девушка и попыталась сделать, но что-то в этот день пошло не так. До такой степени не так, что она оступилась, зацепилась за гвоздь на заборе и мало того, что, падая разорвала платье и порвала чулок так еще и приземлилась руками в большую кучу говна, которую кто-то успел наделать под забором.
В результате вся в говне в порванном платье и рваном чулке вместо свидания отправилась домой, где еще получила нагоняй от матери, свидание, само-собой сорвалось, а от навязчивого не отмывающегося запаха не могла избавится до позднего вечера.
Подружки, прознавшие о происшествии, много смеялись и даже дразнились. Хорошо хоть кавалер остался, поверил, что не могла прийти, про говно ему конечно не рассказали.
И все-таки приятнее вспоминать смешное о других нежели о себе. Да и грешки свои кажутся маленькими.
Ну велик ли грех в том, что она по молодости пару раз перепихнулась с соседом.
Мужик он был молодой и когда выходил на кухню в тренировочных штанах у его там что-то крупное болталось чуть не до колена.
Она-то, окромя своего, других мужиков не знала, как выдали замуж девкой, так и пользует тот ее тем, что имеет. Со временем она привыкла к нему, и, хотя никогда ничего приятного не испытывала хотя бы перестала ощущать дискомфорт от того, как его шланг в нее проникает.
Среди ее подруг не принято было об этом не то, что говорить, даже думать.
Наоборот, баба, которая была на мужиков падка, и, наверное, что-то там, интересно что, испытывала, не так же просто под них ложится, а это считалось чуть ли не верхом разврата.
Советская женщина в постели могла иметь отношения только с мужем. Строго под одеялом, лежа на спине с полусогнутыми ногами.
И цель этого одна зачать для страны рабочую силу, воина и строителя коммунизма.
Того, что потом будет называться гордым словом – трудящееся. Не человек, не гражданин и вообще не имя существительное, а причастие причастное к строительству светлого будущего.
Воспитанная советским государством она страшно стыдилась того внутреннего, возникающего вдруг чувства, которое она испытывала, глядя на болтающийся в штанах соседа предмет.
Стыд стыдом, а очень хотелось это потрогать, трогает же она дружка своего Васи, когда направляет в нужное место, трогать то трогает, а вот взглянуть так ни разу не удосужилась, да и чего там разглядишь ночью под одеялом.
А тут прямо свербело в паху как хотелось посмотреть, что там такое у соседа колышется и, стыд какой, почувствовать его в себе.
В те времена политес особо не соблюдался, поэтому оставшись с соседом наедине вроде как в шутку ухватила его за причинное место да так крепко, что он от неожиданности согнулся, но отдать должное быстро среагировал, ухватил ее за титьку и притянул к себе.
А она рукой что сжимала нечто крупное почувствовала, как оно быстро увеличивается в размерах и прямо в пальцах затвердевает.
Не помня себя, оттянула она резинку штанов вниз, следом резинку синих сатиновых трусов и увидела… даже рот открыла от изумления из окружения торчащих волос выглядывала огромная, с детский кулачок залупа, вспомнила она словечко, которое часто слышать приходилось не только от баб, но и от мужиков тоже, теперь, по крайней мере она знает, как она выглядит.
Выглядела она замечательно, венчая своей бордовой блестящей головой каркалыгу толщиной, да, пожалуй, и длиной с ручку младенца до локтя.
Теперь эта штука приняла вертикальное положение и стояла ровно и крепко без движения.
Бабка, тогда еще, конечно, никакая не бабка, от изумления потеряла дар речи и как во сне, в той дреме, когда уже вроде не спишь и все слышишь, но действовать и двигаться не можешь почувствовала как сосед поворотил ее к себе задом, задрал подол и заголив жопу в налившиеся кровью ее половые губы с размаху всадил ствол до половины, на пару секунд остановился, чтобы вдохнуть и прошел до упору.
Та только охнула, так и не поняв от боли, страха или желания. А скорее всего ото всего скопом. И страшно, и стыдно, и больно, но и приятно, чего греха таить.
С Васей такого не случалось. Все вроде как каша и каша… А тут вроде как котлетку дали.
А мужик ловким оказался, разошелся так, что она только покряхтывала, чувствуя в себе новый неведомый объем и совсем незнакомое чувство желания навсегда, казалось бы, утерянное и за ненадобностью забытое.
Однако момент этот оказал на ее жизнь очень существенное влияние. Ее никогда в жизни своей не испытывавшую оргазма или чего-то на него похожего открыла откровенно новое для себя ощущение, поначалу повергнувшее ее в шок.
Она, всю жизнь откровенно не понимавшая и оттого осуждавшая «слабых на передок» баб, вдруг прониклась к ним чувством очень похожим на сострадание потому как явственно на себе испытала то, что движет ими и с ужасом поняла, что теперь и она становится с ними в одну шеренгу тех самых – слабых…
Получилось, что невеликий грех, который она себе попустила стал крестом, в чем-то тяжким, а в чем-то радостным который несла она всю свою долгую бабью жизнь и даже будучи старухой смотрела на мужиков с интересом, представляя себе картины, от которых в ее дряхлом теперь теле начинало просыпаться давно забытое тепло и нечто похожее на желание.
Приплывшее к ней в полудреме воспоминание было таким сладостным, что она ушла в сон глубокий и крепкий которого давно не испытывала.
Не зря древние говорили, что во время сна душа покидает тело и отправляется в путешествие. Мало того они уверяли, что если человека неожиданно разбудить, то душа не успеет вернуться в тело и человек умрет.
Бабка, хоть о таком и не слышала нежданно для себя попала в похожую ситуацию.
Сладкий сон был настолько глубоким и расслабляющим, что дыхание стало совершенно неслышным.
Лилька, перебравшаяся к матери и дабы не пропадало добро успешно сдававшая в наем обе свои оставшиеся от двух мужей квартиры, проходя мимо сундука не услыхала, вдруг ни тяжкого посвистывающего дыхания, ни тихого шепота молитв остановилась и внимательно посмотрела на мать.
Нос, никогда не отличавшийся величиной, теперь выглядел огромным и как показалось Лильке заострившимся. Губы тонкие и так бескровные в полумраке казались синими.
Она наклонилась и направила свое ухо к лицу лежащей без движения матери. Тихо, ничего – померла, сделала Лилька надлежащий вывод.
Случилось все как-то неожиданно, хотя и давно ожидаемо она, покосившись на недвижное тело прошла в комнату и села к столу пытаясь унять некстати разволновавшееся сердце.
Вот уж не думала, что ее так растрогает смерть матери.
Она даже накапала себе из мамашиного пузырька капель, дабы унять волнение.
- Надо ведь что-то делать.
- Кому-то сообщать.
- Как-то оформлять.
Мелькало у нее голове.
Но главное – деньги найти. Где-то ведь она деньги спрятала. Не иначе в сундуке. Не так просто она на нем все время лежит.
Преодолевая страх и какую-то брезгливость от прикосновения к мертвому телу, Лилька решив не откладывать, а то понабегут тут потом и не подберешься подошла и для того, чтобы можно было приподнять горбатую крышку сундука решила подвинуть тело к стеночке.
Примерившись, она подхватила труп снизу и катнула к стенке…
Кто испугался больше непонятно бабка ли, которую рывком вынули из эротического сна, в который она погрузилась и пребывала в полуразобранном состоянии или Лилька, увидевшая как мертвец, каким она уже считала мать, поднимает голову, отмахивается от нее рукой и посылает ее по адресу куда она давно не обращалась, а хотелось бы.
А покуда Лилька от страха чуть не обмочилась, так слегка упустила, а «покойная» бабка все еще пребывающая одной ногой во сне, а рукой ощущающая твердость члена, который привиделся ей так явственно, что она еще не вышла из состояния эйфории.
И хотя в жизни ей так и не довелось полноценно подержать член в руках, так на ощупь двумя пальчиками, хотя в фантазиях она представляла и размер, и твердость, все то, что так явственно на исходе дней пригрезилось во сне, который так безжалостно был только что прерван.
Продолжая сжимать ручки в кулачок, она потрясала ими у Лильки перед носом и костерила ее последними словами.
Та же, решив, что мать гневается оттого, что та хотела залезть в ее сундук пыталась оправдаться тем, что решила поправить ее чтобы она не свалилась с горбатой крышки.
Посокрушавшись, обе остыли. Бабка легла на бок в надежде вернуться в прекрасный сон, дочка же отправилась сменить слегка подмоченные штаны удивляясь, как она могла так ошибиться.
Дальше же все покатилось споро и неожиданно.
Бабке, усилием воли, вернувшейся в волшебный сон, удалось добиться того, чего она не испытывала со времени встреч с соседом, полноценного оргазма. Был он явным или только привиделся ей таким, неизвестно, но пережить этого она не сумела и ее последнее дыхание пришлось на пик ощущения. Умерла она счастливой и удовлетворенной.
Лилька же, опасавшаяся подвоха чуть не сутки бродила вокруг остывшего уже тела, прислушиваясь.
Потом не выдержала и позвала соседку. Та, дама изрядно повидавшая, дотронулась до тела и сразу констатировала смерть, Лилька же, опасаясь подвоха влезла в сундук только после того, как тело увезли.
Санкт-Петербург Март-апрель 2024г.