После второй дочери, родившейся с небольшим уродством, Нюся решила, что больше рожать не будет. Ничего страшного, конечно, но жить ей с таким будет сложно. Одна ножка короче другой. Хромоножка, сказали в роддоме, как только роженица очухалась.
Береглась, береглась, но все равно пропустила, опять залетела и пришлось идти на аборт. Подпольный. Аборты с 1936 года запретили. Это, конечно, был большой риск, но куда еще девок? То, что будет девка, Нюся не сомневалась. И потом, вдруг опять какая-нибудь хромая получится? Или еще того хуже? Как ростить-то их всех? А замуж? Кто хромоножку замуж возьмет?
Добавьте описание
Аборт не удался и ее с кровотечением привез в больницу муж. Врачиха, схватив железными пальцами за запястье, требовала сказать, кто делал аборт. Нюся молчала, потом плакала, потом говорила, что сама.
— Сама? — рассердилась врачиха, больно тыкая Нюсю в живот, безжалостно распятую на гинекологическом кресле. — Сама? Сама так железкой наковыряла, что порвала себе все?
Нюся кусала губу, от боли, но молчала.
— Дуры вы! — сердилась врачиха, уже зашивая Нюсю, на живую, без наркоза. — Останетесь бездетными! Потом выть будете.
— Да и слава богу! — закричала Нюся. — И так уже двое! Куда их плодить? Их кормить, государство будет?
— Ты, девка, осторожней с такими словами, — устало сказала врачиха и бросила инструменты в эмалированный поддон. — Понимаю, трудно. Но не ровен час сдадут тебя за антисоветчину, тогда те двое, останутся сиротами при живой матери. Все, не будет у тебя больше детей.
Но через положенные девять месяцев Нюся разрешилась девочкой. Поскребышем. Маленькая, хилая Танька, держалась за жизнь тонкими ручонками. Нюся смотрела на нее с жалостью, но не любила. Из-за нее она была вся выпотрошена, искромсана и зашита. После нее мужа старалась не допускать до себя. Он и загулял. А потом на войне погиб.
Замуж из троих девок у Нюси вышла только одна — хромоножка Оля. Первой, Кате, было не до того, она в войну уже работать начала, потом матери помогала девок тащить, потом, когда Нюся умерла, сама им за мать стала.
А когда девки подросли, то Катя уже старой девой стала. После войны мужиков и для молодых не было, а уж для засидевшихся невест и тем более.
А Оленьку все жалели. Хроменькая. Ей замужества и вовсе не светило. Нюся, все для нее делала, все ей первой отдавала, чувствуя свою вину за ее убожество. Варежки связала — первые Оленьке, потом Кате, а уж Таньке, если останется пряжа. Платье — Оленьке, чтобы не хуже других себя в школе чувствовала. Все и привыкли к этому, и считали, что так и должно быть.
Танька, как только подросла всю работу на себя взяла по дому. Нюся тогда уже болела сильно, Катька на заводе надрывалась, Оленьке учиться надо было, а Танька, Танька здоровая, ничего с ней не сделается, Нюся так говорила.
И после смерти матери так все и осталось. И Катя с Таней считали, что все правильно. Оле учиться надо, коли у них не вышло.
Оля выучилась на учительницу и работала в школе. Там ее любили. И замуж вышла за хорошего парня. И сына родила.
Правда, недолго замужем пробыла. Муж ушел. Не справившись с ребенком и женой. Оля была не приспособлена к быту. И не понимала, почему Коленька требует от нее готовить, стирать и ухаживать за ребенком. Она же никогда это не делала!
После развода Оля сына отправила к сестрам, что б не мешал. Воспитали ее и его воспитают. Ей надо работать, учить детей. Она стала самым молодым завучем в центральной школе города. У нее были самые лучшие ученики, ее ставили в пример и ей гордились. А сын, сын не слушался, капризничал, болел и… мешал.
Но сестры повоспитывав племянника, отправили его обратно. Негоже это, чтоб ребенок при живой матери у чужих жил. Да, у родных теток, но при живой матери, как сирота.
Оленька рассердилась и согласилась, при условии, что сестры будут ходить и помогать ей. В конце концов, что им сложно, что ли? И при каждом удобном случае спихивала его к сестрам. Ей личную жизнь надо устраивать, вся школа на ней держится!
Танька ходила к Оле через день: продукты принести, прибраться, постираться, да и так по поручениям сбегать.
Сашка так и рос, между домами. А потом запил. Мать ненавидел. Теток любил, жалел и злился на их беспомощность. И на свою бесприютность.
Замуж Оля так и не вышла. Вышла на пенсию. Точнее, ее выпихнули в семьдесят лет. С трудом выпихнули. Но бывшие ученики ходили, навещали. Любили. Поздравляли со всеми праздниками. И она была бы счастлива, но где-то в подсознании сидело, что собственный сын, не удался. Сестры недоглядели. Стал наркоманом. Давно уж похоронили, а все иногда иголкой в сердце — не углядели сестры.
Потом болеть часто стала, а после инсульта решила переехать к сестрам. Танька, правда, была недовольна. На ней Катя, с деменцией, еще и Оля…
— Найми сиделку, Оля, — просила Таня, — нет у меня уже сил!
— Ты еще молодая! — сердилась Оля. — Что тебе трудно? Подумаешь, сумасшедшая Катька, она же тихая!
— Тихая, — хмыкнула Таня, — и я молодая, уже под восемьдесят. И всю жизнь на тебя горбатюсь. Найми сиделку, Оля, устала я уже, сил нет вовсе.
Но Оля, как только выписали из больницы, собралась, не дожидаясь сестры, вызвала такси и приехала к Кате и Тане жить. Выбрала самую удобную комнату, Танины вещи, пока та ее встречала из больницы, выкинула в коридор. Ничего, всю жизнь вместе жили, ничего не изменится. Путь теперь в одной комнате живут, а ей, Оле, тишина нужна и уход.