Туман. книга восьмая. глава двенадцатая

               



                КИРИЛЛА АНТОНОВИЧ ГОТОВИТ
                СОБЫТИЯ, ИЛИ ПРОДОЛЖЕНИЕ ТОГО ЖЕ ДНЯ.

               

Смею уверить читателей, осмелившихся дойти в сей книге до этой главы и не утратить нисколько интереса к данному повествованию, что так бурно начавшийся день точно не имел в своём распоряжении спокойного вечера, когда нашим героям будет позволительно поглядеть в окно на Кисловодское солнце, сонно сползающее за Кисловодский же горизонт, устало повести плечами и заполнить собою пустующие стулья возле накрытого стола. Истинно говорю вам, ничего подобного этот день не имел в намерениях являть троице приезжих господ.

По сути, отставив на после поэтическое перекладывание своих забот на плечи уходящего светила, день просто не мог завершиться отдохновением и стульями, и вечерние треволнения наши герои сотворили осмысленно, так сказать своими руками. И было так.

Едва коснувшись подошвою башмака родной землицы Кирилла Антонович тут же рассыпался в просьбах и увещеваниях, кои Модест Павлович воспринял, как приказ, который лучше исполнить, отвлекая себя, тем самым, от желания вернуться в нумер и … подкинуть работёнки гробовщику и копателям могил.

Первая просьба, более походившая на мольбу, касалась приведения штаб-ротмистра в нормальное поведение сугубо врачебными методами. И тут же, проговоренная мольба, минуя статус «просьба», стала именоваться «требованием» - никуда, слышите, НИ-КУ-ДА из нумера ни на шаг, НИ НА ЧТО не реагировать и не спускать глаз с оружия!
Военный человек Модест Павлович немедля уловил эдакую заусеницу в логической глади слов помещика, касаемую «не реагировать» и «не сводить глаз с оружия».
 
Зачем оружие, если не надлежит реагировать ни на что и наоборот, однако блеснуть таковым замечанием было не перед кем – Кирилла Антонович уже входил в парадную дверь отеля в то самое время, когда штаб-ротмистр был ещё под окном.

В вестибюле помещик снова ангажировал коридорного в дальний угол, по дороге прикрикнув на приказчика за конторкой, чтобы тот не думал даже мешать разговору, а поостерёгся бы даже кашлянуть!

--Я понял, - начал Кирилла Антонович тихим голосом, - что ты сообразительный мальчик, и ты не будешь против, чтобы я приплатил тебе за кое-какие услуги.

--Я-то ….

--Услуги просты, исполнение их не опасно ни для кого, - уже торопливо заговорил помещик, перебивая Фролку, - да и управляющий в претензии не будет.

Последние слова дополнились троекратным прикосновением к собственному носу. Коридорный улыбнулся, и почти по-дружески спросил.

--А за что платить-то, коли опасности нет?

--За поспешность, за точность исполнения, за своевременность и за внимание. Такие качества человеческой натуры тебе знакомы?

--Так … вы сейчас обо мне и говорите! Это всё я могу и … сколько?

--Условие первое – ты не спрашиваешь «сколько», ты спрашиваешь «когда надобно сделать». После завершения сам назначишь плату. Что скажешь?

--Так, - многомудро сдвинув брови, словно старый иудей-ростовщик, Фролка заговорил совсем иным тоном, - про «сколько» я уже спросил, условия нравятся, я согласен! Теперь мои условия- условия не менять! Что надо?

--Теперь запоминай!

                *                *                *

Пересекая вестибюль Модест Павлович даже не взглянул в бок новоявленных заговорщиков, а просто направился к лестнице.

Поднимаясь по оной, штаб-ротмистр старался добавить некоей молодцеватости своей походке, правда подобная вольтижировка по ступеням была излишней. По-первам, на него не глядели дамские глаза, а во-вторых уже пятая ступенька отдалась нешутошной болью в бедре и даже выше, аж в подреберье. Посему это лестничное гарцевание завершилось где-то между седьмой и восьмой ступенями, а с девятой пришлось ступать по-настоящему осторожно, малость подволакивая левую ногу.

Карл Францевич как раз в нужный миг выглянул в коридор и увидел Модеста Павловича, шествующего подобной иноходью. Гоф-медик сразу определил состояние товарища и поспешил ему на встречу.

--Ничего не говорите, я всё понял! Сейчас я вас осмотрю!

--Этого, доктор, мало! Нам с вами предстоит во время ваших манипуляций таращиться во все глаза на оружие!

--Вы входите и сразу же лягте! После я спрошу, зачем глазеть на револьвер.

--Нет, спросите немедленно!

--Хорошо, спрашиваю – зачем нам это делать?

--Не знаю. Это личная просьба Кириллы Антоновича. Удовлетворены? Может, вместо ваших расспросов осмотрите меня? Вам, доктор, лишь бы всё выспрашивать, лишь бы … ай! Вы туда что-то воткнули, или у меня там что-то было до вас?

--Вы, Модест Павлович, в хорошем настроении, я правда рад этому!

--И я рад, что вижу вас рядом с … с моим бедром всё в порядке?

--Это ушиб. Не вертитесь, я должен вас осмотреть.

--Осматривайте, только глаза от оружия не отводите ни на шаг!

Что ни говори, а жители планеты Земля, свившие себе собственную Российскую империю, весьма и весьма странные создания! Ещё совсем недавно, буквально несколько часов тому шла настоящая битва в одном из нумеров отеля, битва, вымаравшая одного землянина из поголовной сказки коллегии министерства по статистике, и добавившая в устный реестр ежесуточной отчётности местный эскулапов не менее восьми ссади, ушибов и прочих мелких увечий трём господам из соперничающих кланов. И – что?

А вот ничего, вообразите себе! Вообще ничегошеньки не произошло от вскрика «Что с моим бедром?» и до момента, когда солнце начало уходить за горизонт по-настоящему, а не как антураж для сцены вечернего отдыха с потягиванием у окна.
Нет, каяться я не стану, что умышленно не предложил читателю несколько мелких деяний имевших место за этот промежуток времени, длинною, без малого, аж четыре часа. Просто для поддержания хронологии повествования перечислю некоторую их часть.

Не менее полудюжины раз Кирилла Антонович скорым шагом входил в нумер, где сперва осматривался, а после, изображая отдыхающего от подвигов Геракла, возлежал на диване Модест Павлович.

Помещик входил молча, что-то обдумывал и так же удалялся, не объясняя причин кратковременного прихода.

И только на четвёртый … нет, пожалуй, что на пятый приход Кирилла Антонович буднично и равнодушно сказал своим друзьям.

--Я прошу вас ничему не удивляться.

Ещё помещик успел дать распоряжение Фролке не убирать лестницу от окна, из коего совершил побег штаб-ротмистр.

Ещё была парочка визитов к управляющему, где Кирилла Антонович беззастенчиво истребовал помощи, заключавшейся в ничегонеделании всей прислугой отеля.

--Они и так сейчас не перетруждаются, - грустно ответствовал Григорий Гаврилович, стараясь понять, во что ему выльется подобная просьба.

--Пусть ни во что не вмешиваются, а если вы чего-то опасаетесь, пусть они приглядывают за мною и … делают вам доклад.

Господин Саенко-Думбадзе нежно потрогал свой нос и согласился.

А ещё приказчик, в нетерпении переступавший с ноги на ногу, увидев идущего странного постояльца остановил последнего с извинениями сообщил, что известный господину коридорный Фролка просил передать, что он убрал лестницу за ненадобностью. И добавил, что мол постоялец поймёт в чём дело.

Наверное, минуту, если не более того, помещик, не моргая, и не отводя глаз смотрел на приказчика. Такой взгляд мог означать всё, что угодно, поэтому приказчик раз пять поправил волосы на голове, убедился, что выбрит до степени «вполне прилично», решил, что дышать лучше носом и очень сильно захотел закурить.

--Неужели я оказался прав?

Помещик задал этот вопрос всему Кисловодску, и удалился в нумер в пятый раз.

Вряд ли завершение такого многособытийного дня было задумано заранее в таком синхронном парном исполнении, но иначе и не сказать – Кирилла Антонович вошёл в нумер именно тогда, когда от солнца осталось лишь тоненькое светлое напоминание над горизонтом. Каждый из этой не соединяемой в пары паре (какой миленький каламбур!) – небесного и человеческого сочли день прожитым с пользой, плавно перетекающей, как свет во тьму, в заслуженное отдохновение.

--Вы догадываетесь, что я хотел бы вам сказать? – На выдохе спросил у друзей помещик и, супротив многолетнего обычая мягко присаживаться в кресло, просто-таки уронил себя в сей предмет интерьера.

--Если не упоминать, что вы без нас скучали, то ваши слова, Кирилла Антонович, могут быть только о том, что вы обязательно расскажете нам всё, но позже.

--О том, мои дорогие друзья, - отвечал помещик, потягиваясь и подбирая позу для полусидения-полулежания, - что самой величайшей наградой, кою я получил от Создателя, есть возможность быть рядом с вами, я скажу позже, когда отдохну. Пока же день для нас не закончился, и имеется ещё одно важное дело … наверное важное. И я и скоро, и с охотою сделаю то, о чём только что сказал Карл Францевич. Теперь я хочу просить вас подыграть мне так, как вы умеете. Модест Павлович, вы – дерзкий офицер, дерзкий настолько, что мне понадобится вас одёрнуть. Доктор, вы … как бы так … скажем, недоверчивый всезнайка. Это ваши роли для начала встречи, далее поглядим. Да … поглядим, состоится ли эта встреча.

Времени от раздачи ролей до начала того, что должно было случиться в нумере хватило ровно на то, чтобы Кирилла Антонович достал свою трубку, набил оную табакой и с удовольствием искурил добрую половину от желаемого. И лишь тогда состоялось нечто, могущее стать частью ожидаемой встречи. В дверь постучали.

Помещик поглядел на штаб-ротмистра и кивнул головою, мол, начинайте играть.

--Кого принесло? – С неудовольствием в голосе спросил Модест Павлович, и подмигнул гоф-медику.

--Позволения прошу войти, - Фролка буквально вплеснул себя в нумер.

--Чего желаете, коридорный?

--Тут господин прибыли по просьбе Кириллы Антоновича.

Парень закивал, стрельнул глазами в бок сидящего помещика и оттопырил большой палец.

--Что прикажете передать посетителю?

--Ваш гость, - так же громко, как и предписывалось ненаписанным сценарием, отвечал штаб-ротмистр,- вам и решать. Но, если и этот окажется пустобрёхом, как турецкий барабан, можете пенять на себя!

Помещик, услыхав такую угрозу от друга, раскрыл от удивления глаза и сделал вид, что восторженно аплодирует автору и исполнителю этой реплики.

--Проси, дружок, проси!

В дверном проёме показался некий человек с таким выражением на лице, с каким выбирают между беседой с этими господами и повешеньем последнее.

Вошедший некто с описанным выражением заговорить первым не решился, поскольку волнительность момента параличом часть речевого аппарата, а наши герои, полностью отдавшиеся своим ролям, просто обдумывали верную манеру поведения для начала разговора.

Право первой фразы в этой сцене присвоил себе Модест Павлович.

--Что ж, глаза мои уже получили ваш образ и, поверьте, крепко его запомнили. Теперь можете переходить к моим ушам и порадовать их звучанием вашего имени и цели визита.

Экспромт вылете из уст штаб-ротмистра почти без угроз, а только с немного непозволительной дерзостью. Зато последующее, что совершил грубоватый офицер, заставило вошедшего мигом отказаться от намерения ретироваться из нумера, сославшись на ошибку при выборе места и времени встречи.

А сделал-то Модест Павлович совсем безобидную вещь – он убрал со стола сервировочную салфетку, под которой оказалась пара револьверов.

--Мне пгедставиться? – Голосом, нуждавшимся в немедленном откашливании, обратился вошедший к ушам штаб-ротмистра.

--Попгобуйте! – Зычным голосом ответствовал грубый офицер.

--Чегногогский … это у меня от волнения ….

--Ротацизм, - констатировал гоф-медик, поднося свою ладошку к лицу, дабы полюбоваться ногтями.

--Это само проходит, или лечится тем же, чем исправляют горбатых?

--Это нервное. Успокоится и заговорит без ошибок.

--Давайте проверим. Вы продолжить можете? Черногорский – это фамилия, верно? А есть ещё что-нибудь?

--Святослав Владленович.

--Учитесь, доктор! В таком захолустье и такие выкрутасы с именами!

--Помилуйте, Модест Павлович, вы тоже не Иван Степанович.

--Мне позволительно, я приезжий!

--Имя – не портки, что получил, то и носишь.

--Это псевдоним … мой.

--Ага, вот как! И, как же вас кличут в девичестве?

--Черняга Семён Васильевич.

--Вот можете же по-простому, когда захотите. А что вас сподвигло на этот фортель?

--Я, видите ли, опекаю Кисловодский театр. Где-то импресарио, где-то ….

--Доктор, он успокоился!

--… даже господин Шаляпин по моей личной просьбе согласился концертировать.

--Всё, я понял! Семёну Васильевичу в богадельне Мельпомены нет такого доверия, какого достоин Святослав Владленович.

--Да, вы поняли.

--Модест Павлович, - заговорил помещик давая понять, что теперь его черёд заниматься гостем, - вы позволите мне поговорить с господином Черногорским? Благодарю! Скажите, давно ли вы опекаете театр?

--Два сезона.

--И это весь ваш театральный опыт?

--Отнюдь! Я с пятнадцати лет в театре. Просто рабочим, после был гримёром, костюмером, реквизитором, суфлёром, статистом … даже репетировал кое-какие роли. Говаривали, что я талантлив, но … не судьба мне купаться в овациях.

--Волнение перед выходом на публику меняет дикцию и проговаривание. Вы только что слыхали, как это происходит. Представьте себе Гамлета в исполнении господина Черногорского: «Быть или не быть, вот в чём вопгос», - Карл Францевич честно доиграл отведённую ему роль до конца.

--Что ж, и это правда.

--Вы говорите, что знакомы с искусством наложения грима?

--Искусство? Скажете тоже! Этот в новомодном нынче синематографе гримёры искусно делают точную копию героя. Я же делал, с позволения сказать, - тут господин Черногорский повернул голову и с опаской поглядел на револьверы, ждущие своего выхода на публику, - только похожие на оригинал лица, что вполне допускается в театре.

--Но, при известном желании вы можете сделать точную копию?

--Мне кажется, что я начинаю понимать, с какой целью я приглашён к вам. А вот эта убийственная аргументация, - теперь уже не поворот головы, а откровенно выставленный перст в направлении оружия добавлял напора словам гостя, - только убеждает меня в собственной правоте и в ошибочном принятии решения согласиться на визит к вам.

--Вы, господин Черногорский, ошибаетесь, как и большинство людей, в своих выводах, - зачем-то сказал Модест Павлович, не имевший ни малейшего представления о цели, в связи с которой и был приглашён импресарио.

--Вас ожидают громадные трудности в жизни, дорогой Святослав Владленович, если вы не откажетесь от привычки оперировать исключительно предчувствиями и догадками. Вот представьте, что в нумере было открыто окно в момент вашего прихода. Как быстро вы придёте к выводу, что мы хотим вытолкнуть вас из окошка на мостовую?

--Чего вы от меня хотите?

--Сперва мне следовало бы предложить вам кресло, а вам сперва следовало бы задать этот вопросец.

Гость кивнул головою и опустился в кресло. Бросив ещё один взгляд на револьверы господин Черногорский повторил свой вопрос.

--Я хочу, чтобы вы сделали грим. Или загримировали. Любой вариант на ваш вкус.

--Вы ждёте от меня ответа? Сперва нужно увидеть и оригинал и того, кто станет копией.

--Извольте! Оригинал – я.

Медленно, но безо всякой надежды на остановку движения брови господина Черногорского-Черняги поползли вверх, имея явное намерение добраться до темени и обосноваться там на весь остаток земной жизни.

Карл Францевич прикрыл глаза и опустил голову. Осмелюсь предположить, что доктора постигло некоторое разочарование – он просто никак не мог предположить, что разрешение «сонного» Кисловодского дела повернётся таким странно-театральным боком. И упоминаемое разочарование касалось его собственной способности предугадывать, если уж не предсказывать вероятное течение расследования.
Штаб-ротмистр не стал выделяться равнодушием и тоже удивился. Он тихонечко произнёс: «Вот это, да-а-а» и взял в руку револьвер.

--Удивление, которое вы демонстрируете, не может быть принятым мною в качестве ответа.

--Прямо сейчас я приложу все усилия, чтобы не спросить: «А зачем вам это нужно?». Всё, я справился! Теперь же я обязан задать иной вопрос: «Кто будет исполнять ВАС?»

--В Кисловодске у меня нет на примете ни одного актёра, пусть и самого завалящего. В этом деле, как и в мастерстве гримёра, я не то, что полагаюсь на вас, я прошу вашей помощи.

Святослав Владленович сложил губы трубочкой и шумно выдохнул. Маленько постоял-помолчал и повторил трюк с губами и выдыханием.

--Таки я спрошу: «Зачем вам это нужно?»

--Доктор, - издевательски мягко обратился Модест Павлович к гоф-медику, - а если я взволную нашего импресарио, он прекратит задавать столько вопросов? Насколько подробно надобно ответить?

Последний выпад адресовался уже господину Красногорскому.

--Я, господа, ещё не давал своего согласия выполнить для вас малопонятную работу, не смотря на оружие в вашей руке. - Ответил импресарио, поворотившись к штаб-ротмистру. Если ваша дерзость позволит мне объяснить, что сделать правильный грим совсем не означает испачкать лицо пудрой и мастиками. Добиться схожести, которую вы сможете наблюдать в сумерках никак не одно и то же, наблюдай вы копию нос к носу! А вдруг понадобится носить грим целый день? Кожа, уверяю вас, устанет, начнётся зуд … одно неловкое прикосновение к лицу тут же испортит грим, отчего может случиться разоблачение актёра. А вдруг дождь? А если лицо начнёт потеть? В подобном случае именно вы, не выпуская револьвера из рук, обвините меня в скверной работе. Разве не так?

--Дался вам мой револьвер! И откуда у вас эта манера вычитывать меня?

--Я не вычитываю, я хочу знать – для чего вам грим, чтобы добиться отменного результата.

--Господин Черногорский прав. – Этой репликой Кирилла Антонович завершил тур обсуждений.

--Тогда вы и растолкуйте ему для чего вам нужен второй вы. Заодно и мы послушаем.

--Дело, Святослав Владленович, по которому мы оказались в Кисловодске, настолько щепетильное, насколько и секретное. Более никаких подробностей не будет. Скажу одно – я намерен обманом заставить … э-э … кое-кого ошибиться, для этого я хочу одновременно появиться в нескольких местах. Если такой мой ответ вас удовлетворяет, я хотел бы услыхать ваш.

--Почему вы с завидным упорством продолжаете не слышать моих доводов? Я не раз повторял, что мне надобен оригинал, а вы сидите в полумраке и требуете от меня ответа!

--Доктор, а этот господин Черногорский, когда закончит воспитывать Кириллу Антоновича, примется за вас! Нет, правда, как будто нам сегодня мало было своих приключений, ещё и ….

--Вы зри иронизируете, господин с оружием! Судя по времени моего нахождения в этом нумере уже должен был начаться антракт, а мы никак не дойдём до середины первого акта!

--Как хотите, а наш гость прав, - сказал Карл Францевич, - проще показаться ему во всей красе и только после ждать ответа.

--Всему своё время, господа. Я хотел узнать кое-что о Святославе Владленовиче от него самого, и узнал довольно, чтобы быть «нос к носу», как он сам выразился. Я готов.

Помещик вышел в самую освещённую часть комнаты и остановился, разведя руки в стороны, мол, как я вам?

--Ну … скажу вам ..., - как-то гнусаво затянул импресарио, разглядывая долгожданный оригинал наклоняя свою голову то в один бок, то в иной, - что ничего … особенн … ного … а это что? Бог ты мой, как прэлес-с-стно! Какой замечательный шрам! Теперь, прошу, поворотите голову ….

--Если вам понравился мой шрам, то я готов уступить его по сходной цене.

--Исключено! Теперь попрошу вас присесть вот на этот стул, - засуетился господин Черногорский, разбрызгивая вокруг себя коктейль из вдохновения и азарта.

--Нет, пересядьте сюда … да, так хорошо! Кто-нибудь из господ подаст мне перо и бумагу? Да оставьте вы свой револьвер в покое! Лучше сыщите измерительную линейку! Господа, с вашей расторопностью вам ни за что не попасть ни в одну приличную труппу!

Быстро, по-настоящему быстро гоф-медик левою рукою схватил за рукав Модеста Павловича, произведя сразу целую пару полезных деяний – отвлёк внимание штаб-ротмистра от желания взорвать окружающее пространство злющей, но справедливой иронией и пригласил к прослушиванию начинающийся монолог в исполнении кисломолочного ... прошу прощения, Кисловодского импресарио.

В моём же разумении, в жесте Карла Францевича присутствовало и третье по счёту, но не последнее в ряду тождественный деяний – в случае, окажись прочтение монолога и последующее действо не станут понятными и принятыми, то доктор с удовольствием присоединится к взрыву иронии, и не только иронии.

--Так … и теперь сюда … это сколько? Семь без двух, а до … ага, три с половиною, - Станислав Владленович взбалтывал и перебалтывал вокруг себя жестикуляцию, резвые и сноровистые подскоки к сидящему помещику и такие же поспешные отступления от пациента (а как ещё назвать того, кто подвергается гримированию, являясь, то есть, совсем не являясь ни актёром ни артистом?), испытания шрама на прочность ощупью и разглядывание оного со всевозможных ракурсов, сотворяя для зрителей, коими служили сами понимаете кто, ясную, но никак не понятную специфическую театральную субстанцию.

«Ясную и не понятную». Думается мне, что автору надлежит растолковать это словосочетание в обиходном смысле, применяемом для событий нашего повествования. Итак, вообразите себе некоего человека, любителя праздной жизни и новомодных журналов, у которого спросили о принципах и способах стрельбы из артиллерийского орудия. И можете не сомневаться, что опрашиваемый господин станет ответствовать, что это для него ясная вещь – снаряд вводят в ствол и по команде «Пли!» производят выстрел, после которого случаются похороны противника. Это и есть то самое знание о предмете на уровне «ясно».

На деле же, перед командой «Пли» в производстве выстрела задействованы и снарядный, и заряжающий, и замковый, и наводчик и, стоящий над всеми перечисленными, командир. А перед тем, как донесётся задорный похоронный марш от позиций врага, надо задействовать некие не одухотворённые части орудия, такие, как ствол, у коего надобно знать калибр, гидравлический накатник, тормоз отката, люлька, подвижной щиток, виньеры, правИла, затвор, станина, верхний и нижний станок, сошник и ещё с дюжину частей орудия, которые срабатывая вместе ответят выстрелом на команду «Пли!».  Я не говорю о таблицах углов стрельбы и расчёта расстояния до цели, я не говорю ещё о многом таком, что в сумме составляет суть слова «понятно».

Вот и Модест Павлович с доктором ясно себе представляли, что вытворяет перед ними господин Черногорский, но совершеннейшим образом не понимали зачем это всё и отчего так долго.

Тем временем колдующий над Кириллой Антоновичем импресарио не только не останавливался ни на миг, он ещё и не умолкал!

--А к слову, господа, известно ли вам, откуда пошло словцо «грим»? Если добавить молока, то смягчит, обязательно смягчит! Хоть и не на долго, но смягчит! Да, знаете, откуда оно пришло? Не знаете? Та-ак, а вот накладывать будем только горячим … ничего, можно и потерпеть! Не знаете? Вот и не расстраивайтесь! Этого вообще никто не знает!

Штаб-ротмистр излишне шумно вздохнул, дав ясно читаемый повод Карлу Францевичу сжать сильнее локоть друга. Сия мелкая деталь надобна нам всем для понимания происходящего в импровизированной грим-уборной, сочленённой со зрительным залом.

--Я сам бы желал знать подноготную сего словца, ведь этому делу я посвятил не один год своей молодой жизни. И вот, господа, только представьте себе, кое-что я таки обнаружил! В переложении с французского «grime» … да такое возможно приклеивать не раз, и не два. Да, так вы, господа, не поверите, что означает в переложении с французского – «забавный старикан»! Как вам, господа? Забавный! А ведь есть ещё итальянское «grimo», весьма созвучное нашему слову «грим». Нет, не стану вас томить – в переложении «grimo» означает «морщинистый». Что скажете? И выходит, что то, чем занимаются гримёры в театре не имеет ничего общего со смыслом слова, определяющим название их работы. Пожалуй, я закончил!

--Это хорошая новость! Когда же я увижу своего, так сказать, двойника?

--Я не стану делать вашу копию! – Радостно провозгласил господин Черногорский.

Никому никогда ранее не доводилось видеть помещика в таком растерянно-удивлённом-обескураженном состоянии! И, чтобы на добрую страницу не описывать случившийся вид нашего героя, прошу уважаемых читателей просто поверить мне на слово – Кирилла Антонович выглядел так, словно он сам, в смысле корпуса его тела, существовал только ради того, чтобы на него утром надевать платье, а вечером снимать оное. Ни для чего в этой жизни помещик более не был годен.

Едва ли в лучшей форме оказался гоф-медик, который совершенно не по трезвому помышлению, а исключительно поддавшись рефлексу самосохранения обеими руками обхватил штаб-ротмистра и с грохотом повалил на пол. Рядом упал на пол револьвер.

--От это … я вас так … гастгоил? Я же … вы поймите … меня должны понять … у вас воды испить ….

--Из копытца, с-с-сука, напьёшься! – Прохрипел Модест Павлович, стараясь освободиться из врачебных объятий и дотянуться до оружия.

--Я смогу объяснить … и вы поймёте, что иг … иг … чёрт, ага, прошло, что смысл в моих словах есть! И не малый!

А далее Станислав … да, какой там Станислав, так, Семён Васильевич, и вовсе проделал невероятное – держа в одной руке стакан с водою он наклонился, поднял револьвер и вложил оный в ладонь штаб-ротмистра. Выпрямившись, он спокойно вылил почти половину воды на головы лежащих на полу господ, поднял стакан к глазам, оценил объём оставшейся в нём влаги, ещё малость плеснул туда, куда ушла первая порция воды и допил остальное.

--Навег … наверное, да, точно прошло! Я уже готов к объяснению. Слушать станете?

--Святой Пётр послушает! – Зарычал, поднимаясь Модест Павлович, но тут же снова принял лежачую позу, благодаря стараниям Карла Францевича.

Это исчадие местного театра поглядело вокруг себя, ещё разок для верности «рыкнуло», проверяя состояние своей речи, и опять заговорило.

--Согласен, эта мизансцена нам подойдёт, оставайтесь, пока, на своих местах. Ай, какого дьявола! Мы же не на сцене, мы в жизни, позвольте, господа помочь вам подняться.

Станислав Владленович взял со стола салфетки, протянул руку лежащим и тут же был отвергнут «со всею своею рукою», как выразился штаб-ротмистр. Однако салфетки, не являвшиеся частью тела импресарио, были приняты и использованы по назначению.

--Давайте я обосную свой отказ, а вы, господа, в благодарность за это постараетесь меня не перебивать. Ещё раз, не на долго, я вернусь к искусству, как здесь было сказано, гримирования.

--Единственное, что вы довели до состояния искусства, это пробуждение в людях желания вас застрелить! – Со злостью в голосе, которая была отнюдь не натуральной, а просто необходимой для мягкого перехода из одной крайности настроения в иную, более миролюбивую, сказал Модест Павлович, бросая на стол скомканную салфетку.

--Вот видите, вы сами признали наличие у меня таланта, хоть и так скверно поименованного. Однако моя просьба, не перебивать мои последние слова, по-прежнему в силе!

Штаб-ротмистр опустил револьвер на стол рядом с салфеткой, свёл плечи в таком жесте, который однозначно читался, как «можете делать всё, что захотите», и погрозил кулаком Карлу Францевичу, обещая ему не позабыть его выходку с падением на пол.

Доктор же скорее от усталости за этот длинный день, а не от утраты интереса к продолжающейся постановке ничего не вкладывал в своё молчаливое стояние рядом с Модестом Павловичем. И лишь мгновение спустя он отмахнулся от всего творящегося в нумере и благосклонно позволил ближайшему креслу обнять докторское тело всею кресельной мягкостью.

--Я продолжу, и обращусь к вам, Кирилла Антонович, с просьбой ответить, если поймёте вопрос. Скажите мне по-свойски, Кирилла Антонович, кто вы есть в Кисловодске?

--Не ждал такого вопроса, но по-свойски отвечу – я неизвестный приезжий.

--Вот вам ответ на всё! Какой может быть прок от некоего лица, загримированного под неизвестного приезжего?

--Так-так-так, продолжайте! – Оживился помещик, поднимаясь из кресла.

--Вас никто не знает в лицо из числа тех персонажей, кои должны в чём-то ошибиться и угодить в расставленные вами силки. А раз так, то вся затея гримироваться с вашим подтекстом лишена смысла!

--Пока не возражаю. Что предлагаете?

--Имею предложить пару господ сходных с вами по комплекции и росту. Они, вероятно, согласятся на моё, либо на ваше предложение, что по сути одно и то же, и примут участие в спектакле по-вашему сценарию. Нет, договор перебивать меня расторжению не подлежит, иначе наша перепалка приведёт к тому, что появится надобность заказать в нумер завтрак. Господа, о коих я говорю, согласятся отработать по ставке простого артиста по рублю семидесяти копеек за час, включая гримирование. Кроме этого, третьим дублёром этого спектакля хотел бы стать я. Не поверите, но очень уж раззадорила меня эта необычная трактовка комедии ситуаций. Гонорар мне не нужен, я сочту это прекрасным опытом, который пригодится и не раз! И вот вам само предложение – я не делаю вашу копию, Кирилла Антонович, я делаю четверых людей … вы понимаете, да? Я говорю о нас троих и о вас лично. Я делаю четверых людей, схожих меж собою. Что у них, простите, у нас общего? Шрам на правой щеке, вероятно понадобится родинка на открытом месте … ещё я подберу четыре одинаковых платья, для полноты соответствия.

Помещик, прикрыв ладошкой рот, внимательно слушал, покачиваясь всем телом. Не то, чтобы Кирилла Антонович принимал произносимое господином Черногорским за руководство к действию, но и не отрицал с первого прослушивания советы по устройству особенного спектакля. Скорее помещик добавлял к каждой грани совета своё оформление, кажущееся лично ему верным и почти обречённым на успех.

--Однако, всего перечисленного мною не будет достаточно без особенных поведенческих приёмов, которые вовсе не должны повторять вас, Кирилла Антонович. Они должны стать общими для всех четверых, что и сделает нас узнаваемыми не только по отметине на лице. Я говорю о жестах! Скажем … да хоть постукивание по столу, либо по любой иной поверхности … да хоть и по ладошке левой руки, но обязательно исполняемое каждым из нас. Ну … постукивание не банальным персом, а всею ладонью, постоянно переворачиваемою, словно блин на раскалённой сковороде. Тут … да, согласен, изящества в этом жесте столько же, сколько и пьяной драке, а вот запоминаемости хоть отбавляй!

Интересным в этот миг было то, что никто, за исключением Модеста Павловича не отреагировал на слова Станислава Владленовича, а никакого там Семёна Васильевича. Штаб-ротмистр закивал согласительно головою, чувствуя, что само собою у него исчезло прежнее желание близко познакомить импресарио с содержимым револьверного барабана, поскольку откровенная полезность и присутствовавшая в его словах рассудительность грозили скорее пользой, а не разочарованием.

--Ещё станем пользовать повторяющиеся слова, либо частое поцыкивание языком. Всё вместе позволит нам надеяться, что нужные вам соперники запомнят не подробности внешности, а целый образ, состоящий из деталей, характерных для уже мнимого Кириллы Антоновича. Это деяние я бы поименовал перевоплощением, но не стану. И, господа, позвольте финальный выход на поклон – имею просить вас о встрече не далее, чем завтра. Театр и этот отель не подходят для репетиций. Место выбирайте сами, а я приведу с собою статистов и принесу шрам, как образец. Что скажете?

--Скажу вот, что, - медленно произнёс помещик, поглаживая свой шрам, ожидавший известности и популярности в Кисловодске, - мне нравится ваше предложение и я … согласен испробовать ваши советы на деле. О месте и времени встречи вам сообщит мальчик, который приглашал вас нынче.

--Тогда позвольте откланяться, и пожелать всего доброго на грядущую ночь. Хотя мне не верится, что смогу уйти от вас не застреленным.

--Ох, не резвитесь, господин Черногорский! Одно лишнее слово постороннему человеку, и я исправлю то, что вы сочли для себя удачей, а для меня стало недоработкой. И господам статистам намекните, что для них изменилась поговорка «молчание – золото» на «молчание – жизнь». А в остальном и вам всего доброго.

Ну никак не мог штаб-ротмистр не укусить импресарио на прощание, никак не смог удержаться! А с иной стороны, винить Модеста Павловича в дерзости после того, как самозванец-стряпчий едва не подвёл под монастырь наших героев? Ладно, даст Бог и увидим, к чему приведёт это знакомство, а пока … пока Кирилла Антонович и Модест Павлович решили не обсуждать ушедшего господина Черногорского увидев, что гоф-медик крепко заснул в кресле. Этот день каждого утомил, и каждому насыпал столько усталости, что не измерять, ни пожаловаться, а только отдыхать. Этого мы и пожелаем нашим героям, а завтра … завтра начнётся только завтра, а сейчас спать! Всем спать!