- Искренне соболезную вам, Серван, - проговорил Рейналь и, шагнув к Тьерсену, обнял его, похлопав по плечу, - понимаю, как вам сейчас тяжело. Но… держитесь!
- Ради чего? – криво усмехнулся Жан-Анри, - спасибо, но я не знаю, ради чего мне теперь держаться.
Он сунул руку во внутренний карман камзола, вытащил свернутый в трубочку рисунок, который у него так и не изъяли, развернул и протянул Рейналю:
— Вот она… моя бедная Жаннет. Я сам ее нарисовал… этой зимой.
- Красивая девочка, - Пьер посмотрел на рисунок, - и совсем юная. Очень жаль ее, - вздохнул он, возвращая рисунок Тьерсену.
- Творится черти что, - продолжил он каким-то глухим голосом, отвернувшись в сторону.
Жан-Анри сел на матрац, и Пьер сел рядом с ним, вытянув ноги.
- Знаете, Серван, - продолжил он, - я сам о многом думал, еще до того, как попал сюда. Но и здесь тоже думал… благо, сидя в одиночной камере особо больше и нечем заняться. И я все размышлял, где же и когда МЫ допустили ошибку…
- Ошибку? – тихо, одними губами переспросил Тьерсен.
- Да, - Рейналь кивнул, - как получилось такое… вы ведь художник и должны понять это сравнение… как же вышло, что мы хотели нарисовать нечто прекрасное. Например… - Рейналь прикрыл глаза, подбирая наиболее удачное сравнение, - например, прекрасный цветок… символ счастья, любви, добродетели… а получился на холсте некий отвратительный монстр, который жрет людей и питается их болью, их смертью. Как из одних и тех же линий и красок… и деяний… могут получится абсолютно взаимоисключающие вещи?
Тьерсен опустил глаза и смотрел на белый уродливый шрам на своей руке. Внезапно он вспомнил тот день, когда вместе с маленькой Луизой они рисовали розу, а к ним подошел Рейналь вместе с Мадлен…
- Я не знаю, почему так получается, - тихо ответил он, - вероятно, плохие помыслы в людях всегда пересиливают. Такова уж человеческая природа.
- Всегда? – Рейналь посмотрел на него с определенным удивлением. – Вы отъявленный пессимист, Серван. Впрочем, после всего, что вы пережили…, я могу вас понять. Я и сам все-таки надеялся, что нравственная природа людей не столь отвратительна и порочна. Иначе, для чего тогда вообще строить какую-то прекрасную и справедливую жизнь. Вернее – для кого?
- А сейчас вы по-прежнему верите в это? На пороге смерти? – спросил Жан-Анри. – Что жизнь может быть прекрасна и справедлива… для всех людей сразу?
Вместо ответа Рейналь встал и прошелся по камере. Остановился у стола, взъерошив волосы. Он молчал. И Тьерсен продолжил сам:
- Жизнь изначально несправедлива. И это так. Например, одни люди рождаются красивыми и одаренными, а другие – уродливыми и бездарными. Как вы прикажете здесь установить справедливость, равенство? – Жан-Анри усмехнулся.
- Люди всегда будут рождаться разными. Мы же предлагаем установить, и уже установили социальное равенство, единые возможности для всех, и это дала им республика, - парировал Рейналь, - не понимаю, к чему вы клоните, Серван? Раньше вы не говорили так.
- Еще республика дала всем право на одинаковую смерть, - выдохнул Жан-Анри, - вы и сами говорили про монстра, питающегося смертями. О да, перед гильотиной теперь все равны. Скоро и мы с вами ощутим это на своих шейных позвонках. Скорей бы…
Рейналь вновь сел рядом с ним и тяжело вздохнул.
- Послушайте, Серван… моей Мадлен всего 21 и она ждет ребенка… я все время думаю, как она сейчас… и о том, что я поступил с ней жестоко. Я люблю ее, но получилось так, что моя любовь принесла ей только боль.
- Она ведь любит вас, да? – Тьерсен развернулся к нему, и Рейналя удивил интерес, который он неожиданно прочитал в его карих глазах.
- Да, - ответил он, - любит. И иногда я проклинаю себя, что втянул ее во все это. Она так плакала, когда меня арестовали у нее на глазах.
- Господи… - сказал Тьерсен, - а как Луиза? Она сейчас с ней?
- Да, - с легким недоумением ответил Рейналь, - надеюсь, что Лу с ней. Правда, я видел Мадлен последний раз 9 дней назад, когда она принесла мне вещи. С тех пор ее ко мне не пускают.
Со скрежетом открылась дверь, и зашедший в камеру охранник поставил на стол поднос, на котором красовались две кружки с кипятком и два блюдца с вареной фасолью.
- Завтрак, граждане, - сипло произнес он.
Тьерсен медленно жевал холодные склизские фасолины, думая о Луизе. И о том, что будет с ней, если и Мадлен арестуют…
Рейналь же ел быстро и сосредоточенно.
- Не еда, а полная дрянь, конечно, - заметил Тьерсен, откладывая в сторону ложку.
- Ничего, привыкните, - улыбнулся Рейналь, - первый день я тоже плевался, но затем привык. Тем более, что ничего другого здесь нет.
- Вас арестовали из-за жены? – спросил он Тьерсена, прервав долгую паузу.
- Отчасти, да, - Жан-Анри кивнул.
- Сначала, увидев вас, я решил, что забрали всех, кто связан с нашей «Гильотиной», - Рейналь сделал глоток горячей воды из кружки, - мне не хотелось бы, чтобы кто-то еще погиб. И не хочется, чтобы погибли и вы, Серван… хоть, как говорите, арестовали вас и не из-за этого.
Тьерсен молчал, все также думая про Луизу. Внезапно осознав, что больше никогда ее не увидит, он почувствовал, как на глазах появляются слезы.
- Луиза… - произнес он, - она очень одаренная девочка. Ей надо бы обязательно учиться дальше. Жаль, что я не сказал это все вашей жене… а теперь и вы ее уже, наверное, не увидите.
- Лу? – Рейналь слегка удивленно поднял брови, - да, вы же занимались с ней, Серван. Она и дома про вас частенько вспоминала… какой дядя Андре «настоящий художник». И как ей с вами интересно.
Тьерсен улыбнулся, вспоминая большие карие глаза Луизы.
- Что же с ней теперь будет… - совсем тихо прошептал он. Но Рейналь расслышал эти слова, и его брови слегка нахмурились.
- Серван, я не понимаю, почему вас так беспокоит Луиза! – мрачно бросил он. – Или…
- Просто я раньше мог бы порекомендовать пару хороших людей, имеющих отношение к живописи, у которых Лу могла бы продолжить учиться, - торопливо пробормотал Тьерсен, видя, что в глазах Рейналя появилось какое-то странное выражение… Удивление? Догадка?
- Могли бы порекомендовать… - с каким-то облегчением подхватил Пьер, словно и сам всячески старался отогнать страшную мысль, которая только что промелькнула у него в голове при взгляде на Тьерсена, – да, это было бы чудесно… раньше… а теперь уж что! - он грустно махнул рукой.
- А сам вы раньше учились рисованию у кого-то, Серван? – он с интересом посмотрел в глаза Тьерсену.
- Брал частные уроки, - ответил Жан-Анри, - он допил воду и аккуратно поставил на стол кружку, - в моем роду со стороны отца были художники, а я в юности все хотел стать таким же великим живописцем, как мой прадед Ван дер Терсан.
- Ван дер Терсан… - пробормотал Рейналь, и его лицо приняло сосредоточенное выражение, словно он что-то усиленно вспоминал, - да, я раньше слышал эту фамилию… но не в связи с живописью. Господи, неужели…
Он поднял голову, посмотрел в глаза Тьерсену и неожиданно от выражения его лица и сузившихся темных глаз, Жану-Анри стало по-настоящему страшно.
- А… в связи с чем? – испуганно пробормотал бывший маркиз, осознав, что допустил глупейшую и, вероятно, фатальную ошибку.
В ответ Пьер встал так резко, что задел табурет, и тот с грохотом упал на пол. В следующую же секунду, Тьерсен почувствовал, как его горло сжимают сильные руки Пьера.
- Она тогда назвала мне эту фамилию… только переделанную на французский манер… Тьерсен… ведь так она звучит по-нашему, да?
И я запомнил. У меня на имена и фамилии память отменная, - Рейналь с ненавистью выплевывал эти слова в лицо Тьерсена. - Но как же я сразу не догадался! Точнее, догадывался ведь, но… Это ведь ты – подонок-аристо, который изнасиловал мою Мадлен, когда она работала в твоем богатом доме? Это ты, маркиз де Тьерсен, да?