Виктор смотрел на мумию. Она сидела за столом на стуле с бархатной спинкой и выглядела живее всех в обеденной комнате. Её истерзанное годами тельце дышало здоровьем больше, чем фигура младшей сестры Виктора Аллочки. Одиннадцатилетняя девочка внимательно разглядывала золотой ободок глубокой тарелки, словно что-то неведомое вот-вот выпрыгнет из посудины, схватит её за жиденькие косички и утащит за собой в суп.
— Не смотри на неё, — попросила Аллочка, — она не любит, когда на неё смотрят. Юра говорит, что ей больно от любопытных взглядов.
Виктор покорно отвернулся.
Глазницы мумии были меньше и светлее синяков под глазами матери, которая шкрябала серебряной ложкой по дну бульонки. Звук не раздражал её, что удивляло Виктора так же, как и пугало: у музыкантов чуткий слух, но мать, отдавшая двадцать лет жизни консерватории и скрипке, не щурилась и не корчилась, когда ложка скреблась по стенкам подобно бродячей кошке. Виктор не понимал, настоящие или искусственные волосы, ниспадают на плечи мумии, но спрашивать у матери не решался. Лишь заинтересовался отсутствием отчима.
— Этот в командировке?
Мать дёрнула шеей.
— Угу.
Настенные часы пробили восемь вечера. Удар механизма совпал с раскрытием дверей, организованным сквозняком. Мумия завалилась набок и скатилась по бархатной спинке. Аллочка вскрикнула. Мать выронила ложку, которая тут же утонула в бульонице.
Виктор подорвался с места.
— Так всё, хватит, — он схватил мумию, — пора заканчивать ваш цирк. Это всего лишь кукла, понятно? Она не обладает никакими магическими свойствами! — Виктор вцепился в её затылок. — Она не нашлёт на вас чуму, не проклянёт на мучительную смерть и не перережет вас ночью. Это всего лишь кукла, — чётко и по слогам повторил он и надавил на шейный позвонок мумии. Он хрустнул, и рухнувшая на пол голова разлетелась на несколько кусков.
Мать упала на колени.
— Что ты натворил, что ты натворил, — как в бреду шептала она, ползая по ковру в поисках разлетевшихся осколков.
— Перестань, — Виктор усадил обезглавленную мумию на стул.
— Замолчи, замолчи, — мать уселась посреди комнаты. Обхватив голову руками, она покачивалась из стороны в сторону и подвывала.
Ночью Виктор не спал. Сопение Аллочки служило фоном для молитв матери, превращавшихся в колыбельную. До рассвета она баюкала мумию, с которой утром Виктор отправился в поселковый морг.
Верка курила, развалившись на лестнице у служебного входа.
— Обниматься не будем, Соколов, — предупредила она.
Виктор опустился на ступеньку рядом с ней.
— Просьба есть.
— Да я уж поняла, что не соскучился, раз спозаранок позвонил и всю нашу коммуналку перепугал. Чего надо? — Виктор открыл рюкзак и показал содержимое бывшей однокласснице. — Ну и что это за муть?
Он достал тельце мумии.
— Мой отчим открыл в себе талант коллекционера. Купил это у какого-то барыги и стращает мою мамку. Мол, приобрёл мумию ведьмы. Дочерью своей её называет. А мамка с Аллой ни моргнуть, ни посрать при ней не могут, боятся. Даже на вокзале меня вчера не встретили, потому что это чучело, во-первых, не выносит одиночества, во-вторых, чувствительно к солнечному свету. Я психанул за ужином и случайно её сломал. Можешь починить? Ты же работаешь с хрупкими, — Виктор замялся, — объектами.
— Ты дурак, Соколов? Я работаю с теми, кто усох вчера, а не в прошлом веке.
— Знакомых археологов у меня нет, извини.
Верка шумно выдохнула.
— Дай сюда, — зажав сигарету зубами, она вырвала из его рук мумию. Исколотые пальцы забегали под рёбрами «ведьмы».
— Голову тоже принёс, — протарахтел Виктор. — Она, правда, развалилась, но ты же сможешь её собрать? Склеить чем-то? Вы же наверняка что-то склеиваете у покойников.
Лицо Верки вытянулось.
— Сколько ей, по словам твоего отчима, лет?
— Двести. Или триста. Не знаю. Я не уточнял.
Незатушенная сигарета полетела в ведро под лестницей.
— Идём со мной.
Верка юркнула за дверь, Виктор протиснулся следом.
Стены морга дышали. В секционном зале тихо играло радио: Магомаев пел о королеве красоты. Как заворожённый Виктор уставился на обнажённое женское тело, едва поместившееся на патологоанатомическом столе. На ржавом гвозде, криво вбитом в стену, покачивались крестики.
— Их снимают на время вскрытия, чтобы не мешали, а потом забывают о них, — пояснила Верка. — Не зевай, Соколов.
Она завела его в коморку, именуемую кухней, отвесила подзатыльник за шутку про мясной рулет, и скрылась в тёмном коридоре.
В ожидании Верки Виктор грел руки о чашку с чаем: поползновения жаркого лета сюда не доходили. Мертвецкий холод, мертвецкий запах, — всё давило на плечи, но сильнее всего чувство тревоги.
Виктор вспомнил, как плакала мать, когда четыре года назад он сказал, что собирается на вахту в Мурманск. Мать верещала и топала ногами как капризный ребёнок, отчего соседи снизу вызвали участкового. Но добрый усатый дядя Миша, которого никто не воспринимал всерьёз, лишь развёл руками: бытовой случай, решайте сами.
Уехал Виктор со скандалом: нежно поцеловав сестрёнку в лоб и громко хлопнув дверью. Мать в отместку на письма его не отвечала и сама ни строчки не черканула.
А минувшей весной написала Аллочка. Она рассказала, что теперь с ними живёт Юра — мамин ухажёр, с которым она познакомилась в поликлинике. Юра работает монтажником сцены в местном театре, иногда подхалтуривает и катается в командировки. У него есть зелёный попугай (который к приезду Виктора умер) и домик за частным сектором, где он хранит разные вещи, в основном кукол: тряпичные, восковые, виниловые, — у Юры богатая коллекция. Он показывал её Аллочке, когда приводил в свой домик.
Сослуживцы, с которыми Виктор поделился личной историей, высказали опасения: из письма девочки следовало, что мать в домике Юры никогда не была. И хотя на вопрос «обижал ли тебя Юра» Аллочка ответила отрицательно, Виктор всё же отпросился в отпуск, благо, начальник оказался понимающим мужиком.
Вокзал встретил Виктора галдежом сотен голосов, вонью горелых пирожков и пустым перроном: ни мать, ни Аллочка его не ждали. Да и дома радостных возгласов и крепких объятий он лишился: мать сухо поприветствовала Виктора, Аллочка буднично чмокнула в щёку. Зато мумия, восседавшая на пуфике в коридоре, будто бы ему улыбалась.
Проведённый день отдавал кислятиной: мать сторонилась Виктора, Аллочка молчала, не считая редкой болтовни о мумии, которую вечером он по неосторожности сломал. Отчим называл её дочерью, но имени у неё не было, и требовал относиться к ней как к члену семьи, и мать ухаживала за ней как за ребёнком: кормила, осторожно протирала сухой тряпкой вместо купания, читала сказки, укладывала спать.
Когда дверь кухни распахнулась, Виктор привстал.
— Ну чего? Склеила?
Однако в проёме нарисовалась не Верка, а седовласый мужчина, пробасивший:
— Не склеила.
Он напоминал доктора Айболита из мультфильма: очки, огромный красный нос, свисающий сарделькой, и торчащие из пушистых волос уши.
Виктор плюхнулся обратно на табуретку, а незнакомец, натирая руки спиртом, продолжил.
— Вера сказала, ты взял мумию у отчима, верно? — Виктор кивнул. — Ты знаешь, откуда она у него?
— Купил.
— У кого?
— Мне неинтересно.
Патологоанатом вцепился в ножку табурета и дёрнул её на себя. Виктор припал к стене.
— Мне интересно. Я не хочу загреметь вместе с вами как соучастник.
— Что это значит?
— Это значит, — прорычал он, — что твоему отчиму втюхали труп ребёнка, которому не двести лет, не триста, а от силы три месяца.
Позже, когда они с Веркой сидели на крыльце, где она давилась «Явой», говоря, что дым перебивает смрад мертвечины, Виктор узнал, что одну половину жизни патологоанатом подарил советской тюрьме, а вторую — моргу, поэтому в первый год нового тысячелетия он хочет войти, окружённый внуками, а не сокамерниками или покойниками. А времена нестабильны, так что лишний раз лучше не высовываться и ни с чем, попахивающим криминалом, не связываться.
— Ловко он определил, что перед ним не ведьма.
— Я определила, — проворчала Верка, — он только подтвердил. Что думаешь делать?
Виктор фыркнул.
— Понятия не имею. То ли нести это домой, — он потряс рюкзаком с останками, — то ли в милицию, то ли вообще на помойку вынести. Не представляю. В Мурманск отвезу, — пробормотал Виктор не то шутя, не то серьёзно, — буду всех пугать, что мой отчим маньяк.
— А может взаправду маньяк? — задумалась Верка. — В домике логово устроил. Прости, профессиональный юмор. Без него в нашем деле никуда.
Виктор встрепенулся.
— А такое возможно? Ну, что он…
Верка хмыкнула.
— Криминалюги, когда прикатывают, много чего рассказывают. Они и живых, и мёртвых в погребах находят, некоторые психи под полом захоронения делают. Одну женщину вообще распятой на заборе обнаружили, ага. Бедняжка ещё дышала, когда следаки из её конечностей гвозди вытаскивали. В больнице померла. Анатом даже прослезился, когда её к нам доставили, урод знатно помучил бабу, — Верка поёжилась. — Никому нельзя доверять, Соколов. Никому.
Виктор сжал кулаки.
— Ты сходишь со мной в его домик?
— Нет, нет, нет, Соколов, и не мечтай, — Верка второпях затушила сигарету о сетчатую ступеньку. — Про маньяка я просто так брякнула.
— А если у него там ещё трупы?
— Я обычный санитар, я не разбираюсь, сколько трупам лет.
Виктор настаивал:
— Но ты поняла, что я принёс не древнюю мумию.
— Я угадала.
— Пожалуйста, Вер, — взмолился Виктор, — он водит туда мою сестру. Я должен разузнать, что ещё есть в его коллекции.
Она закатила глаза.
— Соколов, нас посадят.
— Никто не узнает. Отчим в командировке, соседей у него нет.
Верка простонала, но уступила.
Домой Виктор заглянул на минутку: вернуть мумию, без которой мать сходила с ума, и разузнать у Аллочки местонахождение домика. Объяснить она не смогла, но, как показалось Виктору, детально нарисовала, с чем Верка, которую он поздним вечером караулил у служебного входа, не согласилась.
Детские каракули охватили четверть частного сектора, и вели к ней не менее трёх тропинок. Верка утверждала, что их гораздо больше: ещё есть дорога от заброшенного завода, от мясокомбината и вроде бы от клуба, почившего следом за его директором, но как именно по ним добираться, она по памяти сказать не могла.
Дырявыми сапогами Виктор месил грязь, образовавшуюся после слабого послезакатного дождика. Вожделенная прохлада ласкала пальцы и щёки. Верка шмыгала носом и трясла фонариком, словно баловалась, на деле — удерживала батарейки, норовившие вывалиться.
— Спасибо, что не отказала.
— Не надейся, Соколов. Я найду способ стрясти с тебя этот должок.
Виктор улыбнулся, Верка, судя по голосу, тоже. Если бы не повод, прогулка была бы более приятной.
Они жили в одном дворе, в детстве не вылезали из одной песочницы и проучились десять лет в школе бок о бок. В какой-то момент им почудилось, что их родительницы тоже подружатся: работали они рядышком (когда мать Виктора попросили из консерватории, Веркина мамаша устроила её на завод, где трудилась сама), мужья у обеих слиняли до рождения первенцев, дети обожали друг друга — срослись, как сиамские близнецы, но они заблуждались.
Мать Виктора не упускала возможности напомнить, что она музыкант, а не обычная работница: смены на заводе — лишь временные трудности. Новым знакомым она представлялась как скрипачка, про завод никогда не упоминала.
Семья Верки, напротив, работы не боялась и не стыдилась. Мать брала лишние часы ни сколько от денежной нужды, сколько от кипящей в её крепком теле энергии. На работе и померла — от производственной травмы: металлическая деталь размозжила ей голову.
Хоронили добродушную женщину всем подъездом, лишь одна квартира не пришла, чтобы выразить Верке и двум её братьям соболезнования: квартира Соколовых. Мать закатила Виктору истерику, что он не любит её, раз позволяет подвергать себя опасности (кто знает, когда и на кого рухнет очередная балка) и не ищет работу, чтобы она могла заниматься воспитанием Аллочки, не нервничая. Тогда-то Виктор и поведал ей о вахте, которую мать не устроила.
— Прости, что уехал, не сказав. И прости, что не писал. Но знай, что я скучал.
— Угу.
Верка ускорилась. Виктор поспешил за ней.
Частный сектор состоял из кирпичных монстров, вытеснивших полувековое наследие, — деревянные хибары. Землю для коттеджей отобрали у деревенских: кому заплатили, кого запугали, кто добровольно съехал к родственникам, обжившихся в посёлке или городе. Двухэтажные дома нависали над заброшенными, заросшими огородами, охраняемыми прогнившими заборами. На участках надрывались собаки. Подсвистывая, им вторил ветер.
Виктор остановился, когда Верка вытащила из кармана куртки рисунок Аллочки.
— Что твоя сестра изобразила: развилку или крест?
Помимо ветхих домишек сектор поглотил кладбище и церковь, почти слипшихся друг с другом: расстояние между ними не превышало пятидесяти шагов. Коттеджи вблизи примыкающей к ним территории стоили дёшево, однако, жильцы не задерживались, и владельцы сменялись каждый сезон. Шайка подростков, прежде грабившая деревенские избушки, придумала байку о призраках, которой охотно делилась как с девушками, так и с покупателями, охочих и жадных.
По сочинённой ими легенде вдоль кладбища прогуливались неупокоенные души изгнанных жителей: тех, кто умер чужаком на своей земле; кто не продался и не сдался. Они приглядывали за церковью, заботились о том, чтобы золото, спрятанное в ней, не вынесли.
Раззадорив слушателя, подросток вёл его на кладбище. Многие, услышав о золоте, шли сами. Тех, кто противился, у кого рассудок побеждал алчность, — член щайки подстрекал, посмеиваясь над трусостью взрослого человека. Он приводил его на установленное место, обозначенное выжженным на земле крестом, где остальная банда разыгрывала маленький спектакль, притворяясь фантомами, после которого избивала и грабила наивного «веруна». Таких в шайке называли «тетёхами»: общее прозвище они получили, благодаря первой обманутой, — грузной провинциалке, жаждущей приобрести участок по дешёвке и прихватить золота.
Виктор нахмурился. Карта, казавшаяся ранее подробной, в один миг превратилась в запутанный клубок.
— Вроде крест.
— Или развилку?
Они встали на перекрёстке. Виктор промурлыкал:
— Налево пойдёшь — могилки найдёшь, направо пойдёшь — к маньяку свернёшь…
— А прямо пойдёшь — услышишь скулёж, — прошипела Верка. — Заткнись, Соколов, и так страшно и тошно.
— Виноват, товарищ командир!
Верка перевернула рисунок, точно калейдоскоп.
— Направо! — скомандовала она.
Они продвигались к окраине, к ещё одной линии. Она не относилась ни к деревенской заброшке, ни к частному сектору: люди, осевшие там, примыкали к неблагополучным гражданам, но хлопот не доставляли, и «новые русские» их не гоняли.
Виктор представил себя итальянцем. Сослуживец Борис Геннадьевич хвастался, как в детстве отдыхал с матерью, партийным работником, в Италии и наблюдал, как девушки месили ногами виноград. То зрелище впечатлило Бориса Геннадьевича, а его признание впечатлило Виктора, и сейчас, слушая чавканье воды, земли и травы, он воображал, как давит виноград на потеху собравшимся на площади туристам.
Верка неслась по узкой тропинке, матерясь и спотыкаясь. Фонарик кружил в её руке.
— Петушок! — воскликнул Виктор, указывая на покосившийся домик. — Алла сказала, что на крыше домика отчима установлен петушок.
Верка разозлилась.
— Почему ты сразу не сказал? Мы ориентировались бы по крышам!
— Я забыл.
На голой мягкой земле возвышался бревенчатый дом. Трава отсутствовала, словно её вырвали с корнем и уже давно. Петушок в облупленной краске вертелся на крыше.
Пригнувшись, они просеменили к домику.
Виктор показал отмычку.
— Проследи, чтобы нас не заметили.
— Ты обещал, что тут никого не будет.
Он ухмыльнулся.
— Ну да, соседей нет. Но нельзя забывать об алкашах и зеваках.
Свет фонаря запрыгал по тропинке. Верка щурилась, всматриваясь в тёмную пелену.
— У тебя есть что-нибудь из оружия? — полюбопытствовал Виктор. — Нож, например? У меня отмычка.
— ТэТэшник. Подарок друга-криминалиста, — ответила она на немой вопрос бывшего одноклассника.
Скрипнула дверь. От неожиданности Верка перевела фонарик на Виктора, ослепив его.
— Идти в логово маньяка со слепым — плохая затея. Я не боевой крот.
Экспромт Верка не оценила.
— Ну, — подгоняла она, когда он вцепился в её пальцы, — заходи. Выбор прост: либо вперёд, Соколов, либо назад.
Мелкими шагами Виктор пробирался вглубь дома, таща за собой Верку, хотя слово «коробка» подходило помещению больше, чем дом: ни передней, ни кухни, ничего, — сплошная комната. Своим фонариком Виктор подсвечивал пол, по которому шастали крысы. Они пищали, протягивали лапки. Их хвосты елозили по ботинкам. Крысы выползали из-под разбросанных на полу вещей, грызли ножки стульев, и кидались на незваных гостей. Виктор откидывал их носком сапога, давил. «Коробка» кишела ими.
Верка жалобно скулила, осматриваясь. Свет её фонарика скользил по восковым куклам, прислонившихся к стене, и полкам. На деревянных выступах стояли фигурки, лежали вещи, пылились книги.
— Здесь ничего нет, Соколов. Только хлам холостяка.
— А куклы?
— Обычные куклы. Не мумии.
Свет перепрыгнул от одного воскового лица к другому. Резко возвратился к первому — зрачки глаз куклы сузились. Верка отпустила руку Виктора и приблизилась к стене.
— Что ты увидела, что ты увидела? — разнервничался он. Свет его фонарика плясал от настила к стене, от стены к потолку.
Кукла сидела на полу, растопырив ноги. По подолу льняного платья носились крысы: лиф и рукава они уже изгрызли. Восковое лицо, обрамлённое аккуратными русыми локонами, блестело.
Верка направила свет на глаза куклы: зрачки не среагировали. Она повела фонарик в сторону: зрачки глаз похожей куклы — блондинки в хлопковом сарафане — оставались неподвижны.
Виктор захныкал:
— Вера, не молчи. Ты пугаешь меня.
Около блондинки расположилась пожилая вдова, чьё лицо скрывала вуаль. Вплотную к шкафу стояла колыбель с младенцем.
По другую сторону от шатенки, наклонившись, сидела почти лысая девочка: редкие волосы торчали клоками. У окна длинноволосый мужчина с отёкшими веками положил руку на плечо мальчика.
— Твой отчим точно маньяк, Соколов. Он коллекционирует жуткие фигуры, — свет фонарика метнулся к первой кукле. Зрачки вновь сузились. — Слишком жуткие, чтобы за них платить, — сказала Верка и остолбенела. — Вить, ты видишь?
Подскочивший Виктор оцепенел: из правого глаза куклы текла слеза. Костяшкой указательного пальца он постучал по восковой щеке.
— Звук не глухой. Внутри не пустое пространство.
Вынув из кармана отмычку, он стукнул по лицу куклы. Оно треснуло, и Виктор погрузил пальцы внутрь, на мгновение скорчил гримасу и выдохнул.
— Я ошибся. Тут пусто, — он разворотил кукольную щёку. Куски воска посыпались на пол.
— Я ухожу, Соколов, — протараторила Верка, светя на фигуры. Теперь зрачки большинства экспонатов сужались и расширялись, глазные яблоки некоторых выпадали или крутились. Не изменилась только кукла у окна — она исчезла.
Мускулы напряглись, нервы воспалились.
— Берегись! — крикнул Виктор.
Верка пригнулась. Длинноволосый мужчина, не рассчитав скорость, приземлился на разбитую куклу. Верка, поскользнувшись на крысе, рванула к выходу.
Писк взбесившихся грызунов резал слух: они не то гнали к двери, не то бежали по следам в надежде спастись самим. Их крысиные голоса заглушали брань Виктора.
Верка раскидывала всё, что преграждало путь или попадалось под руку: детская мебель, подушки, пахнувшие плесенью, одежда, пропитанная кровью, — Верка неслась к двери с пульсирующими висками.
— Пистолет! — напомнил Виктор.
Она замешкалась, похлопала себя по карманам и в ту же секунду очутилась на полу: мужчина налетел на неё сбоку. Под их телами зашевелились крысы.
Свет фонарика солнечным зайчиком скакнул на занавеску. Верка задержала дыхание, и Виктор вонзил отмычку ей в живот. Хозяин дома, перевернувший её, пыхтел. Что-то булькнуло.
— Не вздумай блевать, Витёк. Твоя баба и так разнесла мне полхаты.
Виктор шагнул назад.
— Это не я.
С Юрой он познакомился год назад, когда участвовал в спектакле армейского театра. Тесное приятельствование, сопровождаемое перекурами, переросло в план, по которому один получал квартиру, а второй — деньги. Виктор подсказал, где в посёлке отыскать его мать, какой к ней нужен подход — что говорить и как делать, чтобы она привела его в дом. Они условились, что Юра сначала соблазнит её, а затем сведёт с ума. «Пока держится, но нервы уже сдают», — отчитывался отчим в телеграммах, а письмо Аллочки послужило сигналом, что «мать созрела».
По приезде Виктор отметил, что Юра постарался на славу. Он настолько запугал впечатлительную женщину, что с мумией «ведьмы» она не расставалась даже ночью. Но «план изменился», — предупредил Юра. Его знакомый санитар из психушки, куда они планировали перевезти мать, которой мерещились потусторонние силы, скончался от цирроза печени, а новый работник, согласившийся помочь, усложнил правила: теперь одного бреда недостаточно, нужно что-нибудь повесомее. Убийство, например. Если женщина, уверенная, что в её квартире находится не просто мумия ведьмы, а мумия её трёхсотлетней падчерицы, кого-нибудь прирежет, то в ближайшие лет пять больницу она не покинет. А если ещё будет сопротивляться, то велика вероятность, что и старость, и смерть встретит привязанной к железной койке.
Жертву выбрал Юра. Верка периодически захаживала к ним в гости, а психопаты часто расправляются именно со знакомыми. Задачей Виктора было убедить Верку прийти в домик, который арендовал отчим: вдвоём расправиться с девушкой несложно, свалить её убийство на эмоционально неустойчивую женщину — ещё проще.
Верка захрипела. Будто из перевёрнутого ведра кровь хлынула из её рта и залила сапоги Виктора.
Он моргнул, точно отошёл от долгого сна.
— Подожди. Откуда у тебя мумия ребёнка?
Щёлкнул затвор. Виктор рухнул наземь.
— Мы договаривались на нож.
— Извини, пап. Я думала, с пистолетом выйдет поинтереснее.
Верка достала из-за пазухи разорванный мешок, перемазанный кровью.
— Хорошая бутафория.
Юра кивнул.
— В нашем театре плохого не бывает, у всех золотые руки. Куклы получились бесподобными. Я убрал все тряпичные и виниловые, как ты просила. Оставил только восковые фигуры. Тебе нравится?
Верка обернулась на экспонаты, у которых по-прежнему вращались глазные яблоки.
— Нет. Но мне понравилась идея Соколова. Он решил, что ты слепил куклу из живого человека; залил его воском.
— Это сложно и требует определённого мастерства, — заметил Юра. — Иначе получится уродство похожее на то, что я наблюдал в Москве, в Сокольниках, в девяностом году. Не представляешь, как меня ужаснула фигура Брежнева в кресле-качалке. Я люблю тебя, — он погладил Верку по затылку, — но ты должна понимать, что я не всегда смогу с тобой играть.
— Я знаю, папа.
Она потянула Виктора за ногу. Уложив его голову к себе на колени, Верка запустила пальцы в мокрые от крови волосы бывшего одноклассника. Из Виктора выйдет отличная восковая кукла.