ИСТОЧНИК: https://www.youtube.com/watch?v=7Vb7s3BdbNI
Сергей Бакуменко:
Я только что приехал из монастыря в Холодной Балке, женский монастырь. Это новый монастырь, в Холодной Балке, который назван в честь иконы Божией Матери «Целительница». И там сегодня произошли похороны юродивой Христа ради старицы Александры.
Знаете, я не успел на самое начало, когда начали отпевать старицу, но мне рассказала инокиня этого монастыря, она сказала: «Жалко, Сергий, Вы не приехали…» Оказывается, владыка Виктор (Быков), наш владыка, архиепископ Арцизский, он такие слова сказал об этой старице… Оказывается, он двадцать пять лет её знал. Она обличала и его даже. И он смиренно молчал. И он сегодня сказал: «Эта старица даже подходила ко мне и говорила: «Витя, ты не прав!»». Архиепископу! И он говорит: «И я сначала так — ну…! (ну, он же архиепископ!) А потом он так… смирялся.
И он сегодня сказал очень важные слова, владыка, так проникновенно — мне матушка Александра, инокиня этого монастыря, она сказала прекрасные слова: «Владыка сказал, что он знает её двадцать пять лет, и батюшка Иона самому владыке и многим людям говорил при владыке, что «смотрите, это последняя юродивая Одессы».».
* * *
Р.Б. Виктория о юродивой Александре-Шуре
(Гордиенко Александра Петровна, +15.04.2024):
Я присматривала за матушкой два года последних. Я её забрала от одной женщины, которая не могла её выдержать. И я привезла её к себе. Перед тем, как за ней поехать, мне приснился сон: мне Господь вручил двое вериг во сне, тяжёлых таких: одна — большая, одна — чуть меньше. Я думаю: «Что это за вериги…?» Приезжаю в Одессу, когда забрала матушку Александру, как начала с ней жить вместе в одном доме, где снимала квартиру, я поняла, что это за вериги. Это для меня было всё невыносимо. Я одна была, без всякой помощи. Матушка меня постоянно ругала, пищу выкидывала, «не так помыла руки, не так сделала…» Ну это передать словами невозможно. Это в двух словах я так скажу, что это был такой путь, что я изнемогла до такой степени. Она сказала: «Ты бес проклятый», потому что я одержима, значит, чем-то была… (я до сих пор не знаю, правда, но все страсти, грехи мои…)
Александру я знаю двадцать пять лет. Она очень помогла моей семье. Много я видела чудес от неё. Перед своей кончиной она три с половиной месяца не вкушала вообще пищи, она заболела, она лежала. Я всем звонила, все думали, что она помрёт, и искала место, где её похоронить За год до своей смерти она мне явилась во сне уже со свитком в руках, и на том свитке было написано: «15.04.24». А тогда был ещё 2023-й год, перед Пасхой. И я говорю (в семье): «Матушка в этом году не умрёт, потому что она со свитком мне явилась, что в такое-то время она умрёт». Но потом со временем я забыла, помнила «04.24»… и так всё быстро произошло, что когда она помирала у меня на руках, я сама даже толком не осознала… Уже когда она умерла у меня на руках, тогда я поняла, что вот это «15.04», и она даже… Она мне сказала: «Вот я сдохну, сдохну…»
Она с нами жила в селе (ж/д станция даже) Затишье (за Раздельной, сюда ближе), мы квартиру снимали. Когда я приезжала на послушание к ней, она была на Поездной (это за Одессой сразу; Малое, а потом — Поездная) у матушки Елены (она жила там два года назад). И я к ней приезжала на послушание, она меня оставляла там на недельку, чтобы я… От матушки Елены я потом её забрала, а до тех пор она находилась у матушки Елены. И когда я к ней приезжала на послушание, однажды напала она на меня и матушка Елена, и я немножко возмутилась. Но потом я успокоилась, не начала защищаться. И потом, когда настал вечер, я пошла спать. Ночью я проснулась после двенадцати, думаю: помолюсь… Села и начала молиться. В этот момент с Неба спускается Ангел. Так стремительно — раз — и всё, и пришёл к матушке! (но я увидела только заднюю часть). Это вживую было, не во сне. И я утром иду к матушке, говорю: «Матушка, что я видела сегодня ночью…!» А она лежит так спокойно и говорит: «Господь тебя сподобил за то, что ты смирилась. За то, что ты не возроптала, когда мы на тебя напали, а смирилась. Господь тебя сподобил увидеть». Это к ней приходили ангелы.
Когда мы с не на квартире жили, бывало такое, что заходишь — а в комнате до такой степени пахнет ладаном, такое благоухание, что не забыть. Говорю: «У тебя что, гости были…?», а она вся улыбается. Два года она не купалась, но когда приходила к ней, у неё волосы развевались — настолько шёлковые, и такой запах от них исходил — что вообще передать невозможно.
Она была настолько человек святой, столько чудес… Она мне что скажет — я ложусь спать, и я это уже во сне всё вижу. Вот она говорила за телевизор. Говорит: «Вот придёшь домой — у тебя телевизор. Его надо закопать на два метра в землю. У вас в каждом углу в комнате стоит по несколько бесов красных, и хохочут». Я думаю: «Как это так…» Но прихожу домой, ложусь спать — и снится мне во сне: сзади меня стоит Ангел-хранитель (потому что я чувствую силу, которая держит, сзади меня стоит), а по углам стоят красные бесы. И стоят и смеются. Потом мне явилась Матерь Божия (во сне): я захожу в комнату, висит икона Божьей Матери — Матерь Божия покрыта покрывалом из кружева, на руках держит Господа. И стоят снизу три огромных телевизора. И Матерь Божия мне как бы говорит: «Открой их». И я их за стекло открываю — один, второй и третий телевизор — оттуда пошёл такой смрад, и такой страшный, что у меня чуть душа не выскочила из тела. А там, в середине такие трубы идут, здоровенные, как бы… ну, в землю. И Матерь Божия говорит мне: «Это портал демонов. Рассказывай иди всем, что через телевизор выходят все бесы, и ходят с ними кругом. Это портал демонов». Я когда матушке сказала пришла, она говорит: «Матерь Божия тебе явилась для того, чтоб ты это всем рассказывала».
Потом, когда я матушку Александру не слушалась, я её обижала своими поступками, я не несла послушание, всё делала по своеволию, но когда я смирялась, мне сниться сон: мне на голову опускается голубь белый такой, головы касается. Когда я на матушку огрызалась, мне садился на голову попугай и перекривлялся. Потому что я часто на матушку огрызалась. Это во сне. Когда смиряешься — голубь на голову, благодать касается, а когда огрызалась — тогда попугай кривлялся.
Было очень много чудес. Я даже не знаю, что вспомнить…
Она сказала: «Придёт Бог на Землю — найдёт ли веру на Земле?» И за то, что нет веры, и за то — к ней никто и не приходил, чтоб спасти свою душу. Она душу видела насквозь всю. Если бы к ней люди приходили, она сказала бы им (и батюшки тоже) их погрешности, их страсти, и они бы уже спасались. А через то, что нет веры — ни у батюшек, ни у людей… Те люди, которые идут в храм — у них веры нет, они просто идут в храм. Если бы они знали, кто такая юродивая…
…она матушку Александру — что она секта… что это [якобы] у нас секта… Ну простим ему, он ошибается. Пускай Господь всем простит.
Я порой приходила в храм и шла в церковь молиться, она просила: «Не иди в храм. Будь со мной. Твой храм здесь. Я. Ты должна за мной присмотреть. Господь послал, чтоб ты присмотрела за мной. Придёт день — и ты будешь молиться». Я говорю: «У меня нет ни покаяния, ни молитвы…» Она: «Ты мне послужи, а потом будешь молиться». Этот монастырь, который вот этот — Холодная Балка — это она показала мне (ну, Господь показал). И я до смерти увидела этот монастырь. Мне всё во сне показывал, Господь сам показывал мне вот это всё: вот этот храм, вот это всё.
Я даже не думала, что она умрёт. Она мне сказал уже, но я… Я уже лежала на полу возле неё, там, она на кровати… Она просила: «Дайте… Люди, дайте…» Я говорю: «Что ж тебе дать? Ну скажи хоть слово — что тебе дать?», — я не могла понять, что она хочет. А потом она только еле вымолвила: «Святая…», — я поняла, святой воды. У неё святая вода стояла на окне, я только в ротик ей залила — и она сразу упокоилась.
Вы даже не представляете, насколько тяжело было около неё… Я прошла, наверное, ад. Ад, и как сказать… я думала, что я в дурдоме нахожусь… Помощи никакой не было, духовного больше никого… А она всё так делала, что… летало всё! И посуда летала, и пища летала… и я летала… (наверное, так смиряла, как бы) Это выдержать невозможно было вообще. Я только единственное, что я огрызалась, могла дверьми бахнуть, уйти — не прийти, потом прийти и попросить прощения…
Она сказала: «После моей смерти начнётся страшный голод. Вы остаётесь жить в страшное время. Начнётся страшный голод, и мясо будет валяться кругом и везде. Люди будут жрать друг друга». Вот это она сказала, это и были её последние слова.
У неё всегда на теле, когда ночью к ней заходишь, крест сиял звездой — прям вот как пылает! Вот у меня крест нательный — она тоже оставила свой крест деревянный. Я уже давно ношу, она давно мне дала. Она меня исцелила когда-то от болезни, мужа моего исцелила тоже от болезни.
Познакомились…? Да ещё моя мама ездила к батюшке Ионе, это ещё двадцать пять лет назад. А батюшка Иона маме сказал: «Вот эта юродивая, — говорит, — старайся всегда ей помочь и защищать её».
Весь её род — от царских времён — все священники и диаконы были. И она — графского рода. Она знала много иностранных языков, играла на пианино, пела очень красиво. Знала наизусть Евангелие, Псалтирь, все акафисты.
Я её выгоняла… Когда был день, когда я выгоняла, когда она только приехала ко мне (это, наверное, полгода она прожила — и мы перешли на другую квартиру; а перед этим она была у меня с мужем дома), она, в общем, кое-что сделала, и я начала её выгонять… Говорю: «Убирайся, пожалуйста, уедь… Уезжай куда хочешь, потому что я тебя не выдержу…» И я легла спать. И тут в четыре утра мне снится сон: я стою под той комнатой, где она лежит. И сидит около неё матушка Ксения Петербуржская, с платочком на ноге. И такая я стою… Я не знаю, что это было, но я испугалась, и я поняла, что Александру нельзя выгонять. Видно, Ксения Петербуржская — она заступница её. (Говорят, что вообще она многим напоминала Ксению Петербуржскую). А её стояние было — она на коленях молилась. Почему она вот в гробике её положили — у неё коленки согнуты. Потому что их стояние было на коленях, она ночами молилась на коленях — умоляла Господа.
Последнее время, последний год — она лежала голой. Она заболела, и когда я на ней разорвала рубашечки вот эти (потому что под ней было мокро всё), она с тех пор лежала голой. И вот эти коленочки у неё не разгибались. Пищу она не вкушала. Она как воробушек кушала. А то вообще не ела месяцами.
О продуктах говорила — всё чипы отрывать. Пока что можно есть, но когда будут… Сейчас денег не будет, она сказала. Сейчас все деньги полностью исчезнут; доллары гривны — всё будет валяться. Как она сказала: «Будете жопу вытирать теми деньгами», — это её слова. Говорит: «Лучше творить добрые дела, бегом старайтесь какую-нибудь милостыню сделать, что-то такое сделать… потому что уже всё, времени для жизни нет. Уже только сейчас надо сделать добро».
Вспоминала она батюшку Иону (Игнатенко). Всегда она говорила: «Ионочка говорил: всё крестите, и птичек кормите». К ней птички слетались — Боже, они там постоянно у ней находились, мы их кормили. Она мне сказала: «Корми птичек, они — твои молитвенницы. Если бы ты знала, как птички молятся… Если б люди знали, как они молятся — то они б всё отдавали, чтоб только птичек кормить!» Я думаю: как это так… Прихожу домой, ложусь спать, снится мне сон: напали на меня бесы. Как они меня начали мучать… И тут откуда ни возьмись прилетает стая птичек. Они как начали чирикать — те бесы только — раз — и убежали! Какие молитвенники — птички!
Она мало говорила, она больше молилась. Она и мне не давала ни спросить, ни сказать — она уже все мои мысли знала. Я пойду в храм, стою там, молюсь… только где-то что-то внимание куда-то в другое место обратила на что-то (ну и уже там, может, молитва пропала) — я прихожу, она говорит: «Ну и что…? Что ты ходила туда молиться…? Рассматривала, кто в чём пришёл?» Я говорю: «Александра, что ты за мной наблюдаешь — что я делаю в храме, куда я хожу…?» Она говорит: «Но это я… А Господь-то за тобой сам… Ведь же за тобой сам Господь смотрит?», — в смысле, что: ты задумайся над тем, что за тобой Бог наблюдает: где ты встала, как ты, что делаешь. Я не выдерживала до такой степени, что я начала пить, потому что я ничего не понимала. Я старалась выпить стакан вина — тогда я чувствовала, что мне легче было, и как-то тогда могла уже говорить.
У неё вообще ничего не было, ничего абсолютно. Она голая лежала на кровати.
Примерно никто не знает, сколько ей было лет. Она говорила мне: «Придёт день — и я тебе скажу». Но пока она ничего не сказала мне. Может, она ещё и скажет мне... потому что я во сне много чего видела (то, что она мне являлась, там, говорила и показывала). Я пока не могу ничего вспомнить. Ей примерно около девяноста лет. Она сказала: «Придёт день — я тебе всё скажу». Она когда могла умирать, она говорила: «Записывай, записывай…» Говорю: «Александрочка, что записывать? Ты ж ничего не говоришь…» Но так ничего и не сказала. Она очень мало говорила. Она в основном только молилась. «Времени нету, только молитва. Только молитва, больше ничего! Молитва, покаяние…» Ночью она на коленях стояла; и днём и ночью молилась. А ночи она все на коленях стояла, потому ножки у неё и не выровнялись. Она просила массажировать ей ноги. Она говорит: «Я должна в другом месте умереть», — ну, в Одессе она должна была быть. Но из-за того, что у неё не выпрямлялись (не сгинались) ножки, ей надо было постоянно массаж делать, а у меня — два огорода в селе, муж там с домом… и я вот так вот моталась, и я не имела времени, когда ей уделить больше внимания, и у неё ножки срослись, снизу, сухожилия под коленями, и она говорит: «Ну, значит, мне придётся тут быть».
Почему она умерла… Сегодня день Марии Египетской, она про неё часто вспоминала (ну я этому не придавала значение), что вот она тоже голой была, и на коленях она, и стояние у неё было именно на коленях — что она молилась всю ночь. Она всех вымаливала.
Она просила меньше говорить. Она называла всех “ведьмами” (и меня тоже) — за то, что много говоришь, суетишься, за язык, за празднословие. «Надо только молчать и молиться, постоянно должна быть молитва на устах, и в сердце, и в разуме».
Каяться надо — просто своими словами просить у Господа покаяния. Веры, любви и слёз покаяния. Просить просто у Бога.
Я ей не послужила так, как надо. Она просила: «Пожалуйста… помоги мне, потом будешь молиться и каяться, у тебя время будет… Послужи мне…» А я из-за своей суеты, из-за своей злобы… и меня кидало, и туда, и сюда… и я просто бегала, всё время суетилась. Не уделила ей внимание… Она сильно голодала, она не вкушала пищи… Однажды я приезжаю, помыла руки — и еду к ней. Пришла, говорю: «Матушка, давай покормлю…» Она: «А ты руки не помыла». Я: «Да только что вот помыла…» «Нет, едь к своему мужу, помой руки — тогда придёшь покормишь…» Еду я на велосипеде обратно (там пятьсот метров), приехала, помыла руки, а всю дорогу, пока еду к ней, думаю: «Ну это ж надо… я помыла руки — и еду опять к ней, и я должна… Зачем я должна руки мыть?» И приезжаю, она говорит: «Нет, езжай обратно, ты опять руки не помыла… Ты врёшь». «Матушка, ну я ж уже два раза помыла!» «Нет, езжай». Еду я опять, и всю дорогу ропщу, ропщу и ропщу… Да что ж это такое… Что ж это за наказание…? Только помыла руки, еду обратно (тоже и ропщу всю дорогу), приезжаю — она говорит: «Нет, ты не помыла… Едь опять мыть», — четвёртый раз! Я говорю: «Александра, ты что, издеваешься?! Ты думаешь, мне легко педали крутить? У меня ноги болят…» «Я не буду кушать, пока ты руки не помоешь…» Когда я уже возвращаюсь четвёртый раз домой руки мыть, и тут я сознаю, что я ехала роптала — и поэтому она не хочет теперь кушать. Я приехала, помыла руки, приезжаю (я осознала, что я роптала, за мой ропот): «Ну давай, теперь будем кушать…» Господи! За мой ропот! Я сильно роптала на неё, очень страшно роптала.
Когда вот это бомбы начали сыпаться, первый вот этот взрыв был (когда начались боевые действия на Украине, взрывы над Одессой — прим.), я прибежала к ней ночью — она лежит себе такая спокойная. Говорю: «Александрочка, ты слышала, что такое, взрыв такой, матушка, был…?» Она говорит: «А это ничего… Сейчас начнут пугать, чтобы люди все выехали с Одессы, чтобы люди поразбегались… Это ещё не бомбёжка…! Бомбёжка будет после, страшная, что будет твориться… Это так… это пугают специально…»
Она сказала: «Я только умру — и начнётся страшный голод». Она сказала: «Скажи всем людям запастись срочно водой! Вода исчезнет полностью! Водички нигде не будет. В первую очередь — это вода. Водичка и мёд. Мёдика лизнули, водичкой запили». Поначалу она говорила: «Сальце», а потом говорит: «Нет. От сала будет хотеться воды. Мёдика… Пускай будет мёдик. Немножко мёдика — он утолит голод, и водичка. Но чтоб у всех был запас воды. На дно — крещенской воды, [потом] налили [обычной чистой] водички, и сверху — тоже три капли крещенской воды. И всё, и в погреб — в бутылки, в банки, и баклажки. И она будет стоять эта вода». Только с крещенской водой! Обязательно, запас воды. Она кричала, просто кричала: «Люди, запасайтесь водой!» Воды не будет, ни в колодцах, нигде. Она сказала: «Вода полностью исчезнет».
Но она благословила нам в селе вот выкопать колодец. Мы выкопали колодец. Вот тоже делаем запас. Но не знаю, как с водой… Но она сказала, дом у нас не освящённый. Она сказала: «Село всё неосвящённое, оно сгорит, потому что нет благодати. Бомбу кинут — и село тоже будет гореть». Она сказала, срочно освятить домик — чтоб остался домик. «Останется тот дом, в котором: 1) читается Псалтирь; 2) горит лампадка; 3) нет телевизора; и 4) дом освящённый. Только тот дом удержится. И вокруг дома где совершается крестный ход. Постоянный крестный ход делать. Этот дом, — она сказала, — устоит». Дом каждого человека, кто так сделает. Вот где находится телефон, интернет, телевизор — это погибель; «эти дома все будут гореть», — она сказала. Только там, где благодать будет, тот только сохранится.
Много ещё что сказала… я не могу всё вспомнить… Пусть меня все простят, помолятся. Это такой великий столп, это такой человек Божий… Она так претерпела столько скорбей, гонений… И в селе все кричали: «Да милицию на неё направьте, да отправьте её…!», — это бесы восстали, которые не хотели, чтобы Александра там находилась. Очень тяжело, конечно, с таким человеком было. Мне все говорили: «Крепись, крепись…» Никто не приезжал. Если бы я одна была… Но мне очень тяжело было. Был такой случай, когда я начала выпивать, потому что я выдержать не могла этого всего, начала пить, пить… хорошо выпивала… правда, бывало, потом приходила, просила прощения…, и Александрочка говорит: «Если б ты знала, как ты оскорбляешь своего Ангела-хранителя…» А я такая говорю: «Ангел-хранитель, родненький, прости меня…», — и начала тосковать. Когда я пришла домой и уснула, снится мне сон: стою я (душа моя, скорее всего) и юноша возле меня стоит… И мы стоим, смотрим, как бы, на небо. На небе — врата. И мы молимся (я поняла, что этот юноша — Ангел-хранитель). Я так сильно плачу — а этот юноша ещё больше плачет… Я рыдаю — а он ещё больше рыдает… Я, вроде бы, тоже ещё сильнее плачу — а он ещё больше плачет… И когда мы сильно плакать начали (правда, он больше плакал, юноша этот), открываются врата, на небе появляется Отец Небесный, Господь Иисус Христос и Святой Дух — Троица Святая! Открылись врата — и Троица Святая! А я такая глядь, и раз — на того, кто со мною был рядом…, а он говорит: «Ну что, миленькая…? Помолились, покаялись…» Вот Александра… это она его просит. Она с ним всегда разговаривала. Я прихожу… что-то, там, ругаюсь, ссорюсь с ней… а он с ним говорит за меня: «А что с ней делать…? А что ей сказать…?» И она только к нему всегда обращается. Ну, думаю, с кем она постоянно говорит… А потом до меня дошло: это она с моим Ангелом-хранителем всегда разговаривает. И вот она его тоже просила, и он сильно умолял Господа. И Господь сподобил вот — Троица Святая явилась — что Господь простил мне.
Я рассказывала за вериги, да? А потом, наверное, за полгода до матушкиной смерти, Господь показал две чаши золотых: одна — матушкина, золотая чаша, а вторая — моя, чуть меньше чаша (ну, то, что я с ней). Хотя я сказала: «Нет, я не заслуживаю даже ни малейшего… даже крупиночки, не то что, там, какой-то чаши…» Потому что я с этим человеком до конца не досмотрела. Я суетилась сильно много, чем смотрела за ней.
Молитвами матушки Александры, Господи, помилуй всех нас и спаси!
Она молилась за всех. Она хоть и кричала, ругалась (она сильно ругалась; в мою сторону — тоже), она говорила всегда (когда ругалась): «А ты скажи такие слова: “Господи, не вмени в грех рабе Твоей Александре все её хульные и скверные слова, а вмени мне во грех, потому что она через меня ругается”». Ну потому что через меня она оскверняла свои уста и свою душу. И может, на бесов ругалась. Она на них ругалась, и плевала, и била меня…
А лечила мне опухоль в голове. Как она меня лечила… Сначала она меня заставила, говорит мне: «Я не буду вкушать пищу до тех пор, пока ты налысо не пострижёшься». А у меня волосы — по пояс. Я говорю: «Как — налысо…?» Она говорит: «Как хочешь, я не буду есть…» Я со скорбью пошла и постриглась налысо. Отрезала эти волосы… Я впала в уныние, в такую печаль… Захожу к ней и думаю: «Всё, еду в село, буду себе там умирать в печали…» Думаю, дай зайду к ней… Зашла к ней (когда мы на квартире жили), прихожу… и такая вся в печали… Она говорит: «Садись, садись, Викочка…» Я села. Она гладит меня по головке и говорит: «Не печалься о своих волосах…» Говорит: «Боженька, — и крестит мне, — Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь». Крестит мне опухоль и говорит: «Господи, исцели её головоньку, исцели Викину головоньку, чтоб её не болела головонька… Исцели её, Боженька… А за волосики не переживай, они отрастут у тебя…» Я потом пошла домой, уже легла спать, когда сниться мне сон: у меня страшные грехи, я голая по пояс, а вот эти волосы, которые я обрезала — это моя была жертва (она ж мне не сказала, что это моя жертва), и этими волосами покрылась моя нагота. Ну это только она знала, что и как.
Матушка Александра жила у матушки Елены (жена священника). Она всё из её дома вынесла. Всё. Всё, что у неё там было. Это на Поездной. Всё раздала. Но она знает, за что: она раздала за её родителей, за неё, за её детей… — наперёд. Матушка Елена говорит: «Что ж ты у меня всё пораздавала… повыносила всё с хаты?» Она говорит: «Отдам…! Не переживай… Там (показывала рукой наверх) я тебе всё отдам…», — ну, у Господа, что Бог это вернёт совсем другим, по-другому.
А потом ополчилась: крысы. Столько крыс… тьма тьмущая! У этой матушки Елены, где матушка Александра жила. И матушка Александра вместе с ними [крысами] жила. Она им сказала: «Так… Быстро вон! Туда, на место…!», — они всё слушали, что она говорила. Они её не трогали. Когда я приходила, я боялась, а она говорит мне: «Не бойся, они тебя не тронут… не бойся… Приходи ко мне ночью, а то они мне спать не дают, шумят, а будешь ты сидеть — они не будут шуметь». Но она таким поводом хотела, чтобы я молилась ночью после двенадцати. Говорит: «После двенадцати приходи ко мне». Сама типа спит, накроется курточкой… (а холодно тогда, она в холоде жила) а я сижу, читаю молитвы… почитаю, почитаю, думаю: ну, может, матушка спит… я пойду… крысы не тарабанят, думаю… я пойду…
И она жила с крысами, да… И они её слушались. Она говорила: «Не смейте никогда ни крыс убивать, ни ужей, ничего… ни букашку, никакого жучка, ни птичку — не убивайте никого. Потому что это всё Божье создание. Не тронешь ты — не тронут тебя ни крыса, ни змея… Они все чувствуют: кто причинит им зло, а кто не причинит. Кто причинит зло — того они укусят, повредят, но кто не причинит им зла, не тронет — тому они ничего не сделают. Всё — Божье создание, всё Бог благословил. Не надо ничего убивать. Даже муху… Дадим ответ даже за муху».
Говорила: «Нет веры» Если бы кто верил хоть немного, ехали бы к ней и просили о спасении души — «Как [спастись]?» — она бы помогла бы людям. Но веры нет. «Нет веры. — Говорит. — Придёт Господь — и не найдёт веру на Земле», — говорит.
«Коровка должна гулять с бычком, козочка с козликом…, — говорит, — а они все эти животные страдают через людей, потому что их осеменяют [искусственно ?].
О спасении. Женщины ходят в брюках, заменили женскую одежду на брюки. Это проклятье. Это почему Бог попустил эту войну — потому что это проклятье женщин, мам. Это проклятье лежит на мужьях, детях, на сыновьях — за то, что женщины поменяли образ. Это великое проклятье. Все те женщины пойдут только в преисподнюю. Даже если она молится, кается, ходит в храм в юбке, а потом всё равно пойдут в преисподнюю. Женщины, которые идут в церковь, а потом домой приходят, смотрят телевизор — это то же самое, что они в храме не были. То же самое. Что они причащались — они не причащались. Чтоб это знали все, Причастия нет. Все, кто приходит домой и снимает платочек — благодать сразу уходит.
Да, это великий столп был…
Говорила, самое главное — это читать Псалтирь. Только Псалтирь, день и ночь. Особенно о усопших. Усопшие молятся, ждут, сильно умоляют, им очень тяжело, и они ждут наши молитвы на Земле — чтобы мы молились. И им там легче, и тогда они Господа умоляют тоже за нас. Читать акафист Матери Божией «Всех скорбящих радосте» (вот я читала у ней), Пантелеимону читала я акафист, мы всегда, когда к ней приезжала. Самое главное — Киприану и Иустине, она сказала. Киприану и Иустине — день и ночь читать. Потому что это время лукавое, скоро этот антихрист будет ходить да страшнейшее делаться, будут великие чудеса, знамения… Но кто будет читать акафист Киприану и Иустине — они [тех] защитят, они молитвенники великие. Обязательно, она сказала, днём читать и ночью.
Это такой великий человек… Она так настрадалась, так настрадалась… Это такой молитвенник великий… Господи, её святыми молитвами помилуй нас, грешных и прости!
Господи, спаси нас и сохрани молитвами матушки Александры! Царствие ей Небесное!
* * *
ИЗ ПИСЕМ О МАТУШКЕ АЛЕКСАНДРЕ:
Одна инокиня пишет:
«Мне Александра говорила с большим отчаянием, что нет у людей покаяния. Это самое главное, что мешает окончанию войны и нам всем миновать этот голод. Все пророчества можно изменить всеобщим покаянием.
Матушка в Успенском одесском монастыре часто стояла под изображением преподобной Марии Египетской, прислонив голову к ногам преподобной. Такой я её увидела впервые. Упокоилась Александра ночью в день памяти преподобной Марии Египетской, и погребать её будут в среду, когда вечером будет Мариино стояние, читаться житие преподобной».
Кто-то написал ещё так:
«Блажен путь, по которому пошла душа её. Однажды, в 1990-х годах, один сановный священнослужитель столкнулся с нею, посмотрел на неё и на её странную одежду и презрительно спросил: «Ты кто такая вообще…!» Она стала, выдержала паузу и ответила: «Я образ Божий, который я оскверняю!», — и ушла. А он удивлённо остался стоять…
Царство Небесное матушечке Александре!».
Пишет одна матушка (жена священника):
«Она юродивая, поверьте. Она просто делает так, чтоб на неё плохо думали, а сама молится потом. Мы были у неё в доме в селе Белки пару раз, привозили одних наших прихожан. Она им тоже говорила, прямо всё в точку. Да и нам раньше, когда у нас с батюшкой не было детей, говорила, что будут, что нужно просто молиться (а у нас пять лет не было деток)… Когда возили к ней одного нашего знакомого, она ему вообще всё прошлое рассказала, что он уехал под таким впечатлением, был прямо в шоке. И будущее ему намекнула.
Да, она ругалась. Чтобы на неё плохо думали. Но если она видела, что человек знает о том, что она может поругаться, но воспринимает это как юродство, то она это видела, и при этом человеке не ругалась. При мне вообще не ругалась. Один раз, когда привозили прихожан, поругалась, а потом стояла и говорила: «Какая она грешная…», — и тому подобное. За свой грязный язык сама себя обличала».