Дома Иринка сразу забралась на диван, легла, отвернулась к стене, и уставилась в одну точку. Она ничего не ела, не пила, никуда не выходила. Глубокая апатия овладела ею. Так продолжалось несколько дней. Мама и бабушка перепробовали все средства, стараясь вывести Иринку из этого состояния. Они готовили её любимые блюда, соблазняли хорошей погодой, но всё тщетно, Иринка оставалась безучастной и, наконец, мама не выдержала.
— Ирина, — сказала она, подойдя к дивану, на котором лежала ни на что не реагирующая дочь, Ириной она её называла только когда была ею очень огорчена или недовольна, — ты сказала, что не хочешь убивать ребёнка, а между тем именно этим ты и занимаешься — медленно убиваешь его!
Нехотя Иринка оторвала взгляд от стены и повернулась к маме:
— Это как? — спросила она.
— Ты ничего не ешь, не гуляешь. Ты думаешь, ребёнку это полезно? Если он тебе не нужен, так зачем ты решила его оставить? Упивайся своим горем, сколько хочешь, но ребёнок в чём виноват?!
Иринка задумалась: она не решилась на аборт, потому что в медучилище их водили в гинекологию и показывали, как это страшно. Правда, кесарево сечение, которое им тоже показывали, выглядело не менее страшно. Но аборт! Иринка на всю жизнь запомнила слова женщины, из которой доставали то, что могло быть её ребёнком: — Девочки, это убийство! Задумайтесь! Не повторяйте моих ошибок! После этой картины слово аборт она даже мысленно запрещала себе произносить. И, кроме того, ведь есть шанс, что Саша вернётся, не сейчас, потом, когда родится ребёнок. Вернётся хотя бы из любопытства, чтобы посмотреть, кто родился, она верила в это всем сердцем. Конечно, он ушел из-за Вики, но Вика его бросит, как уже бросала и он вернется к ней, он вспомнит, как хорошо они жили, как она его любит и вернется, а она все простит. А значит, мама права, сейчас она должна думать об их с Сашей малыше. И Иринка медленно спустила ноги с дивана, чувствуя, что от слабости кружится голова.
— Я хочу омлетик, сделай мне, пожалуйста, мама, — сказала она.
Анализы крови через три месяца вновь показали, что у Иринки очень низкий гемоглобин, и её снова положили на сохранение. В больнице она провела почти всю беременность. Гемоглобин долго не восстанавливался, всё время существовала угроза выкидыша, потом прибавился иммуноконфликт. В палате Иринки все девушки, лежащие на сохранении, были замужем, к ним приходили мужья, навещали, приносили вкусненького. Иринку навещала только мама. Отец не поддержал желание дочери оставить ребёнка, к тому же зачатого до свадьбы и растить его одной без мужа и не приходил к ней. Не желая вызывать жалость, Иринка почти не общалась с соседками по палате. Девушка проводила всё время с книгой, а ещё разговаривая со своим животом. Она не знала кого хочет. Собственно, сама беременность явилась для неё сюрпризом, цикл Иринки всегда был нерегулярным, токсикоза не было, если бы не тот обморок, она даже ничего не почувствовала бы какое-то время. Иногда Иринка задумывалась о девочке, но Саше, наверное, больше нужен мальчик. Ей же самой казалось, что теперь она не одна, с нею некто, кто понимает её, сочувствует, выслушивает, не осуждает. И она, гладя живот, часами рассказывала этому некто о своей любви к Саше, о том, что он вернётся, просто испугался, запутался, но вернётся обязательно. Она говорила, какой Саша необыкновенный, делилась своими планами и мечтами, и ей становилось легче. Рассказать о своих мыслях маме, она бы не могла, мама просто не поняла бы её, как можно простить предавшего тебя человека! А Иринка уже давно простила Сашу, продолжая любить его, думать о нём. Что такое малыш и уход за ним, девушка совершенно не представляла, хоть мама и передала ей несколько книг на эту тему. Иринка рисовала в своем воображении некое разумное существо, которое будет её слушать по первому слову и всегда поддерживать.
Выписали её уже на седьмом месяце. В весе Иринка почти не прибавила, живот был небольшой. Токсикоз обошёл её стороной, как на ранних, так и на поздних стадиях. Душевное состояние оставалось прежним — Иринка ждала возвращения Саши. Она боялась предстоящих родов. Ещё прибавился страх за ребёнка. Когда ей казалось, что она долго не слышит шевеления, её охватывала паника, но по-прежнему девушка не представляла себе маленькое беспомощное создание. В ребёнке она видела связующую нить её с Сашей, не подававшим о себе вестей всё это время. Она не желала примириться с их разрывом.
Однажды, Иринка возвращалась из поликлиники, её мучила одышка, подниматься на пятый этаж было трудно, она остановилась на площадке между этажами, чтобы немного передохнуть и тут её окликнул знакомый, почти забытый голос:
— Привет, я вернулся!
Увы, это был не Саша Скворцов, а Димка Колышев, повзрослевший, но в чём-то оставшимся тем же мальчишкой. Умный проницательный взгляд из-под очков, смущённая полуулыбка на губах, чересчур длинные руки и ноги, которые Димка всегда не знал куда деть. Да, это он, её друг детства. Но ведь Димка уехал в Израиль! Рада ли она его видеть? Ну да, конечно рада. Иринка не забыла, что Димка делал ей предложение, но считала, что его чувства к ней давно прошли, тем более учитывая, что сейчас она в интересном положении.
— Димка?! Какими судьбами? — улыбнулась Иринка, незаметно растирая ноющую поясницу. — Ты же в Израиле!
— Ирка, очень рад тебя видеть. Ты стала настоящей красавицей — карие глаза Димки с восхищением смотрели на неё и Иринке это не понравилось, не хватало ещё ей сейчас его ухаживаний. Её живота, скрытого просторным плащом, Димка пока не заметил.
— Ты надолго или как? — спросила она.
Димка погрустнел — Бабушка умерла, — пояснил он. Нужно было приехать.
— Соболезную, — вздохнула Иринка.- Димкину бабушку она знала плохо, та жила далеко, приезжала редко, но пару раз видела.
— Спасибо.
— Так ты потом обратно?
— Там видно будет.
— А вообще как там в Израиле? Чем занимаешься?
— Учил язык, служил в армии, получил техническое образование, начал осваивать компьютеры.
— Компьютеры? Здесь они только появляются. Как-то на информатике в медучилище нам показывали это чудо техники.
— Он улыбнулся. -Ты всё-таки выучилась на медсестру! Это с твоими-то страхами?
— Ну да, — ответила улыбкой Иринка. Тут она повернулась боком и Димка наконец-то заметил округлую выпуклость под плащом. Он, не веря своим глазам, ещё раз посмотрел на её фигуру. Его лицо изменилось, из весёлого стало грустным.
— Ты замужем? — спросил он.
— Да, можно и так сказать, — ответила Иринка, — вот прибавления ждём, — и она нежно погладила свой живот.
— И где твой муж? — строго поинтересовался Димка.
— На заработках, — нашлась Иринка, — деньги зарабатывает, нам расходы большие предстоят, ты понимаешь, ребёнку столько всего нужно…
— Любишь его? — неожиданно спросил Димка.
— Очень, — спокойно ответила Иринка — очень люблю и очень жду. Димка погрустнел ещё больше. Повисло молчание. — А ты как? — стараясь перевести разговор, спросила Иринка нарочито весёлым тоном — девушка у тебя есть?
— Нет, — ответил Димка.
— А что так? — огорчилась она.
— Потому что я однолюб — серьёзно ответил парень.
— Вот и я тоже однолюб, — вздохнула Иринка. — Слушай, Дим, я устала, пойду домой, ты заходи, как-нибудь, об Израиле расскажешь.
— Хорошо, зайду.
Ирина мама уже знала о приезде Димки, его мама поделилась. Рассказала она и о том, что бабушка завещала квартиру внуку. Квартира двухкомнатная, Димка может захотеть вернуться и пожить в ней. Пока у него двойное гражданство, может приезжать и уезжать. Да, сейчас не 70-е годы, когда уезжали навсегда, рвали все концы, теперь всё по-другому. Иринку Димкина квартира интересовала мало. Она была смущена его приездом, понимая, что теперь ей придётся лгать, разыгрывать счастливую «жену». Скорей бы Димка уехал обратно.