Так уж случилось, что вдова городского тиуна Прикраса, а в крещении Аглая, по смерти мужа Радимши Тихого не только полностью отдалась ведению большого хозяйства, но и стала привечать на своем обширном подворье разных странников, калик перехожих. Во-первых, это было делом богоугодным, как говорил священник во время проповедей, а во-вторых, на склоне лет пришло увлечение послушать сказ, бывальщину или небылицу, на которые странники были знатные мастера.
Вот и на этот раз в ее доме новые бродячие гости: слепой седовласый гусляр Боянушко с худеньким отроком-поводырем да калики перехожие – их спутники-попутчики.
– Обиходить и накормить, – приказала Аглая домочадцам. – Потом всем слушать бывальщины.
Слово хозяйки – закон. Что сказано, то сделано. Гости накормлены и медовым сытом напоены. Пора и сказы слушать. Но не успел гусляр-сказитель Боянушко гусельки яровчатые на худые старческие колени возложить да перстами, едва не просвечивающимися насквозь, по струнам пройтись, как младший отрок приветливой хозяйки Артемий спросил:
– А есть ли у вас, калики перехожие, сказ про Северскую землю?.. Есть ли сказ про Курск наш?.. Про реки наши Кур, Тускур и Семь?..
– Не морочь людям головы, – попыталась приструнить сына Аглая, впрочем, вполне миролюбиво. – Бери пример с брата Феодосия… Молчком сидит, вопросов разных глупых не задает… Правда, надулся, как мышь на крупу: не любит, когда богов языческих поминают, – пояснила странникам. – Отцов святых наслушался – бесовщиной все считает. А какая тут бесовщина? Нет ее. Сказ он и есть сказ – пустословие с одной стороны и томление духа с другой…
– Есть, есть, чадо любознательное, – поспешил воспользоваться вопросом отрока Боянушко. – Если матушка позволит, то наш добрый молодец Тарасушко поведает…
– Матушка позволит, – сразу же ухватился за слова слепого гусляра Артемий. – Она у нас добрая. Правда, матушка?..
– Да ладно уж… – снисходительно улыбнулась Аглая. – Пусть сказывает, коли есть что сказать…
– Есть, есть, – вновь заверил присутствующих Боянушко и, не меняя позы, тихо приказал: – Сказывай, Тарасушко
– В древние-предревние времена, – негромко и напевно, приятным обволакивающим слушателей голосом начал сказ Тарасушко, – когда еще деды и пращуры наши в степях на берегу Дона-реки жили, то в соседях с ними были ерусланы-аланы с родами своими. И если прадеды русов уже от землицы-кормилицы пребывали, сея жито, взращивая садовину да огородину, то ерусланы продолжали стада коров да овец по степи пасти. А также разводить табуны коней быстроногих да длинногривых, за которыми и ветру не всегда угнаться. Вот и получалось, что каждый еруслан – это воин-всадник с отроческих лет и до глубокой старости.
Всякое бывало за долгие годы между родами русов и ерусланов. Случалось, воевали между собой, случалось, жили мирно, а, случалось, соединясь, на других ворогов сообща ходили. После одной из долгих войн между собой из-за степей с травами злачными, собрались старейшины русов и ерусланов на совет-вече. Стали пить Чашу Мира и Братства, стали думы думать да решать, как быть дальше. И хотя говорили они уже на разных языках в своих родах, но все же еще разумели друг друга. Ибо одного древа арийского ветвями-побегами были, от одних корней соки жизни имели. Долго и неспешно пили они медовое сыто, на травах настоянное, солнцем-Сурьей прогретое, а потому сурицей нарекаемое. Испив же, перетолковав о житье-бытье, пришли ко мнению, что не стоит им друг с другом воевать-ратоборствовать, а стоит породниться родами через своих молодых парней и девиц. Ведь травы-муравы в степи много, но не враждуют травы, живут мирно, ласкаясь друг к дружке. И дерева в бору, будь то дуб, береза, ель или сосна, также уживаются, всем места под солнышком хватает.
Как решили, так и сделали. А чтобы молодые пары не смущали ни русы, ни аланы-ерусланы, не посеяли ненароком вражды-которы, выделили им земли в верховьях Дона и Донца. Подальше на полночь от русов и от ерусланов. Живите в любви и согласии.
Долго ли, коротко ли, но разрослись роды новые, появились у них свои старейшины да вожди воинские – князья. И был среди них один, которого звали Сев. Назван был так в честь древней богини русов Севы, покровительницы садов, лесных ягод и, вообще, любого урожая. Пращуры говорили, что именно Сева, живя среди людей, научила их возделывать землю, сеять злаки, жать и обрабатывать лен и коноплю…
– Дядечка Тарасушко, – не вытерпел зарумянившийся Артемий, чтобы не задать сказителю вопрос, – а какова была богиня Сева-то?
– Сам-то я ее не видел, – нисколько не смутился сказитель. – Врать не стану, грех на душу не возьму. Но старые люди сказывали, любознательный отрок, что была она прекрасной женкой со статным станом, с длинными волосами под цвет земли-матушки, с берестовым коробом в руках, полным спелых яблок, злаков да ягод…
– А очи? – не унимался Артемий. – Очи-то каковы… были?
– Очи?.. – задумался на мгновение калика. – Очи – как лазурь небесная, как гладь озерная – голубые-голубые, глубокие-глубокие! Утонуть можно…
Возможно, Артемий бы задал и иные вопросы, например, какие брови были у Севы: «дугой» или «домиком», но тут вмешалась Аглая:
– Цыц ты, егоза, стригунок нетерпеливый, – приструнила она слишком любопытного сына, – не мешай сказителю. И нам тоже…
Артемий, недовольно шмыгнув конопатым носом, притих. А калика перехожий с грохочущим, словно рассохшаяся телега по рытвинам да ухабинам, именем Тарасушко продолжил сказ:
– …Когда же князь Сев, повзрослев и окрепнув, завел собственный род, то решил он с частью племени поискать себе новые земли. Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше, – весело подмигнул Артемию сказитель. – И повел людей на заход солнца. Так они дошли до Донца, который ныне Северским прозывается. А от Донца вышли на реку, что Семью зовется и около вашего града воды свои катит. Знаете такую?..
– Да знают, знают, – за всех отозвалась Аглая. – Чуть зазеваешься, уже бегут туда на бережок… большей частью по весне, половодьем да ледоходом любоваться. Словно близких Тускура и Кура им не хватает. Особенно проказлив в этом меньшенький, Артемушка, – потянулась она мягкой теплой дланью погладить вихры сына. Но тот ловко увернулся. – Ты же, Тарасушко, бай далее, сказывай… Не томи люд честной…
– И то, – согласился сказитель. – Это соловья баснями не кормят, а народ русский до басен охоч. Хлеба не надо, дай басню либо бывальщину послушать… – И, возвращаясь к прерванному сказу, продолжил: – Позже перебрался князь Сев с родом своим на реку, которую в его честь Севом окрестили. А от Сев-реки и до Десны рукой подать.
Когда род князя Сева разросся, перероднившись с другими родами русов и славян, антами-полянами, борусами – лесными русами, славянами-венедами, бравшими вено за невест, то осел он на тех землях, которые князь Сев ранее проходил. И прозвались они Великой Сиверой или северянами да северами, а земля их – Северской. Еще, чтобы отличие от прочих родов иметь, носили северяне меховые плащи-епанчицы да высокие шапки бобровые. Девы же их полюбили серебряные или же золотые колты – подвески в виде змеек, закрученных в спирали. Девы других родов-племен носили колты в виде листиков разных, звездочек многолучистых, а северянки – только спиральки!
А тут начались войны с волохами и ромеями, хотевшими захватить русские и славянские земли на Карпатах-горах и у моря синего, и у Дуная-реки. Стали волохи совместно с готами зловредными, чести и совести не ведающими, поддерживающими то одних, то других, теснить тиверцев и уличей, тавров и полян-антов. Но вскричали тут анты, но вскричали тут тавры, но вскричали тут тиверцы синеокие: «Ой, гой еси вы, братья русы! Ой, гой еси вы, братья ерусланы! Ой, гой еси вы, братья славяне! Не оставьте вы нас в беде, приходите все к нам на помощь-подмогу! Тут ерусланы натянули кожи бычьи на котлы медные да ударили по ним палицами – и пошел гул великий по степи, по лесам, созывая конных воинов. Тут и двинулись на волохов и ромеев да на Готию прехитрую все народы степные: и аланы с языгами, и русколане с русами, и кияне с борусами, и севера с венедами, и вятичи с радимичами, и кутугуры с кутригурами – потомки воинственных гуннов. И победили они Готию, и победили они волохов, и ромеев уж до самой Грецколани подвинули. И скакали русы и северяне в доспехах пластинчатых да чешуйчатых, в лучах солнечных сверкающих. И не были им страшны ни стрелы каленые, ни мечи булатные, ни копия острые…
Чем больше распалялся в сказе Тарасушко, тем тише были слушатели: едва дышали, боясь нарушить магию сказа. Даже мух назойливых от себя не гнали, завороженные, очарованные медовыми словами калики перехожего. Не до мух-проказниц было. А Тарасушко – молодец, знай себе, заливается сладкоголосым соловушкой:
– Сто лет длилась та война. Сто лет северские воины из края в край по земле-матушке скакали. Несколько раз отцы сменили дедов, а дети – отцов, пока не оказались внуки тех северян на берегах Адриатического моря. Вот так-то! Там они сербами прозвались. А еще оказались внуки северян на берегах Варяжского моря, где стали лужицкими сербами, а то просто лютичами да ободритами называться-величаться…
По прошествии же веков, – стал сбавлять темп сказа Тарасушко, погрустнев ликом и голосом, – оборвались связи между родами северских племен. Мало теперь кто знает о родственниках северян наших на брегах морей, а те – о корнях своих, истоках и началах. И, вообще, много чего происходило на земле Северской до того, как вошла она в землю Русскую Единую… И обры великие телом и гордые умом тут проходили, и воинственные угры путь держали, и хитрые хазары веками дань требовали. Только не стало обров – сгинули бесследно по воле Господа нашего; за Карпатские горы ушли угры – теперь соседи с сербами да болгарами дунайскими; и от хазар остались лишь жалкие остатки в Таврии да в Тмутаракани. А Северская земля живет да здравствует, и еще долго будет жить да здравствовать на радость русам и славянам, на поругание их врагов!
Калика Тарасушко, окончив сказ, робко, с опаской поднял очи свои на хозяйку: мол, скажи-обяжи, заслужил ли я ковшик пенника или нет? Конечно, хитрил калика перехожий, ой, как хитрил! Только кто в этой жизни не ловчит, не хитрит?.. Комар мал, но и тот хочет кровушки чужой безнаказанно испить.
– Заслужил, заслужил, детинушка, – прочтя немой вопрос в его глазах, сказала Аглая. – Связно байку о сиверах-северах сказывал. Я хоть и слышала что-то подобное, но грех на душу не возьму: у тебя куда как складней да ладней получилось… Сейчас Милавка обещанное принесет… Поспеши, Милавка, уважь молодца.
– Уже бегу, – отозвалась стряпуха с порога, – уже бегу, матушка-хозяйка!
– Матушка, а что же они про Кур наш ни словом ни полусловом не обмолвились? – надул губки Артемий. – Обещали ведь…
– Да уж достаточно, сынок, сказанного-то… А чего не досказали, то в следующий раз доскажут…
– Нет, пусть сейчас расскажут, – заупрямился Артемий, пунцовея ликом. – Где их потом искать будем… с продолжением. Они же калики перехожие. Ныне здесь, а завтра… уже где-то еще. Как перекати-поле степное.
– Вот же банный лист да репей цеплючий: привяжется – не отцепишь… – то ли сердясь на отрока, то ли извиняясь перед незнакомыми каликами, а, возможно, и гордясь любознательным сыном, произнесла Аглая. – Вынь да положь! Сказано же: в следующий раз, значит, в следующий…
– А ты не расстраивайся, боярыня-хозяйка, – вновь подал голос гусляр Боянушко. – Спрос отрока – не велика беда. Вот младшенький из нашей дружинушки, Суморок, все быстренько, в двух-трех словах, обскажет. Небось, тоже пенника желает? Хи-хи, – оскалился щербатым ртом хитрый старик, немного захмелевший от двух только что выпитых ковшей пенника.
– Да чего же не рассказать? Можно и рассказать, коли есть что сказать, – тут же отозвался Суморок, то есть рожденный в сумерках. – Ну, перво-наперво, – начал он бодро, возможно, сочиняя тут же на ходу, – речка Кур была названа по имени князя Кура, потомка того самого Сева, о котором нам только что поведал златослов Тарасушко. Верно, Тарасушко?
– Угу, – не моргнув глазом, поддакнул товарищу Тарасушко, неспешно осушая ковшик с пенником, принесенный расторопной Милавкой. – Угу, – слизнул он языком с губ остатки пенника.
– Вот и Тарасушко подтвердил правоту моего сказа, – ни сколько не смущаясь, продолжил Суморок. – А князь Кур получил имя свое в роду оттого, что не только вставал утром раньше всех, когда даже зорька еще не успела прорезаться у окоема, но и задирист был, как кур-петух. Если что не по нему, то сразу же в драку. Да и дрался, как петух, – врал напропалую Суморок, – весь в крови, побит изрядно, один глаз уже из-за синяка ничего не видит, но не уступает, скачет, бьется…
В подтверждение своих слов, а еще больше, чтобы попотешить честной народ, Суморок вскочил со скамьи и пошел бочком-бочком, припадая на одну ногу, косоротя лицо и закатывая один глаз. Показывал, как дрался Кур.
Дружный смех приветствовал проделку калики Суморока. Смеялись все: Артемий – громко, заливисто, заразительно; кудахча, как квочка – ключница; попискивая от удовольствия – поводырь Боянушки; открыто, до слез в глазах – Аглая; глухо, словно в напол дубовый – стряпуха Милавка; басовито – Тарасушко. Улыбался даже Феодосий, не приветствовавший любых кривляний. Только бедный гусляр, не видя происходящего, напряженно и недоуменно крутил головой туда-сюда, и лик его, досель благостный, сделался вдруг острым и хищным как у ворона.
– Ну, окаянный, уморил, – обрела, наконец, дар речи Аглая. – Достаточно. Очень живо про князя Кура нам рассказал. Словно ни калика ты, а настоящий бедокур да скоморох. Можешь далее не продолжать, и так понятно, что князь Кур заложил наш град-крепость на мысе реки, названной в его честь. А город, возведенный Куром, также получил название этого князя – Курск, что означает крепость Кура. И все проживающие в этом граде получили название курян или курчан. Так?
– Так, – подтвердил Суморок, несколько смутившись, ибо понял, что плутовство его разгадано, по крайней мере, хозяйкой. Боялся, что лишится пенника.
Но Аглая, пораженная находчивостью калики, даже и не подумала о лишении его медовой награды. Наоборот, все еще продолжая улыбаться над проделкой Суморока, приказала принести и ему пенника.
– Тогда Тускур – это река, спешащая к Куру, – продолжая игру, произнес Артемий, стараясь заглянуть в очи матери, чтобы увидеть ее реакцию: одобрит или рассердится.
– Уж если на то пошло, то это тоскующая река – Тоскур, – не рассердилась, а, наоборот, улыбнувшись сыну, приняла игру Аглая, чуть изменив произношение названия реки.
А Милавка, уже передавшая вожделенный ковшик калике Сумороку, тут же подхватила:
– Как мать, тоскующая по сыну, ушедшему в поход.
– Или невеста… – подмигнул заговорчески Тарасушко Феодосию, но тот шутки не принял, размышляя о чем-то своем, лишь ему одному понятном и близком. Зато слепой гусляр Боянушко изрек:
– А не кажется ли вам, люди добрые, люди ласковые, что вот только что вы, не замечая того, сами сложили новую побасенку? А?!
– Точно, точно! – обрадовался Артемий. – А давайте тогда и о реке Семи сказ сочиним… А то нехорошо получается: о меньших реках сказ сочинили, а о большей нет. Еще обидится и затопит всех по весне, в половодье…
– Не говори глупости: реки не обижаются, – одернул брата Феодосий. – Это Господь Бог может разгневаться на недостойных чад его и наслать кару небесную, – назидательно продолжил он. – Так в Писании сказано…
– Эх, Феодосий, Феодосий, – укоризненно покачала главой Аглая. – Вечно ты с нареканиями… вот радость братцу и нам, грешным, испоганил…
– Не будем спорить и унывать, ибо уныние – грех тяжкий, – поспешил развеять возникшую неприятность в семье вдовой тиунши прозорливый, хотя и слепой, гусляр. – О Семи-реке и до нас былинка уже сложена…
– Так поведай, дедушка, – тут же подхватился неугомонный Артемий, – сделай милость, расскажи.
– И то… – поддакнула Милавка.
– Окажи милость, старче, поведай, – милостиво разрешила и Аглая.
– В стародавние времена, о которых уже никто и не помнит, лишь только гусляры время от времени в сказах своих воспевают, когда каждый род северян держал свое огнище, то огнищанам в том помогал Пращур именем Сем, – не стал дожидаться новых понуканий старый гусляр. – Он следил, чтобы в каждом роду, в каждой семье был порядок и достаток, чтобы летом жарким было прохладно, а зимой студеной – тепло, чтобы старые не нудили работой молодых, а молодые с уважением относились к старым, чтобы мор не нападал на живность, а живность, пасшись на лугах, тучнела. Но роды северян росли, множились, расселялись вдоль берегов безымянной реки, катившей воды свои с восхода солнца на его заход. А Сем оставался для всех один и уже не мог за всем уследить. То одно не доглядит, то другое не досмотрит. И стали среди северских родов то болезни, то неурожаи, то изгои появляться, то людишки, не ведающие меры в сурице хмельной. Вот тогда Сем и придумал породниться с безымянной рекой и дать ей свое имя, чтобы, протекая с водами через все северские земли, везде успевать исполнять свои обязанности по поддержанию порядка и достатка во всех новых родах и семьях. И не просто исполнять, а до третьих петухов. Как прознали о том волхвы-кудесники, так и сказали северянам, чтобы те в благодарность о заботе Сема назвали реку Семью. Да раз в году, когда наступает половодье, приносили ей в жертву жареную курку либо петушка молодого… Ежели мало того ей покажется, так она сама свою дань возьмет: у кого баньку унесет, у кого челночок, а у кого и животинку какую-либо прихватит – не оставляй на берегу в ледоход. Вот так с тех пор и появилась река Семь. А если кто не верит, то пусть проверит, пойдет и спросит… – заулыбался лучистыми морщинками у слепых очей Баянушко – Возможно, река ответит ему шуршанием своих неспешных вод о берега песчаные да камыши затонные… Возможно… А, возможно, и промолчит, блюдя тайну… Ведь тайна на то и тайна, чтобы о ней не знали, кому не след.
Не нашлось желающих среди слушателей на подворье вдовой тиунши Аглаи бежать к Семи, чтобы проверить так было или не так. Доверились слову много повидавшего на своей жизни слепого старца-гусляра Боянушки. А тут и светлый день к своему закату подошел, и другие заботы нашлись у людей… Как говорится, делу – время, потехе – час. Засобирались калики перехожие да ближние челядинцы покинуть горенку приветливой вдовы тиуна, к порогу заспешили. Не стала удерживать их Аглая, проводила добрым напутственным словом, но при этом не забыла наказ дать, чтобы приходили в следующий раз, когда в Курске ненароком окажутся. На том и расстались.
А вот сказ о Северской да Курской земле остался, чтобы со временем по всему Курскому краю пойти гулять, курян радовать.