Все скрутилось в этот день у Пашечкова в какой-то неземной винегрет, из которого торчали то немилостивые очи завотделом Чачина, вздорного сорокалетнего мужичка, избивающего взглядом до синяков, то какие-то звонки из сибирских филиалов, которым бы уже спать, но они трезвонили и требовали, скандалили, выпрашивали, предлагали несусветное, то Эльвира Александровна Гусь-Петрова ходила меж столами в тесном наряде, рассуждая о каких-то материях, но слова ее не достигали ушей, оттесненные пышной формой, то вдруг помещение населяли сквозняки, а затем без перехода являлась духота, окна закрывали и открывали, подпирая книгами и роняя их с подоконника.
Пили чай и сорили по столам. Невпопад шутили. В половину шестого вечера в здании отключилось электричество и за разговорами об этом завершился рабочий день.
Пашечков явился домой, лег на раскладную кровать, которую все не собирал, однажды разложив для эксперимента, и уставился на трещины в потолке дальней комнаты, которую можно было бы назвать «гостевой», если бы шла речь о каком-то бытовом этикете, абсолютно чуждом простому горожанину первой четверти нового столетия.
На границе слуха капала вода и жужжало что-то механическое. Гул машин сливался с трескотней кондиционеров. Во дворе на заасфальтированной плеши с песочницей и высоким стальным забором возились дети из жилой части дома.
Вечер бархатился, но его сине-золотая прелесть начиналась где-то высоко-высоко, над коростой крыш, куда не доставал старый город.
Кто-то постучал в дверь.
Пашечков не ждал посетителей. Первое, что явилось в голову: протекла труба и соседи снизу пришли удостовериться что да как.
Мимоходом заглянув в ванную, он не обнаружил следов потопа и вооруженный этим прошел через коридор и приотворил дверь…
…за которой никого не было.
Между тем, стук раздался снова – и происходил он, как стало ясно, от двери балкона, а не от входной двери.
От этого рассеянная сонность Пашечкова слетела во мгновение ока, а на место ее поселился страх. За шторой на балконе покачивалась в свете фонарей тень.