Шапка

(написано по реальным событиям)

     Бедствие — более чем обыкновенно ясное
     и безошибочное напоминание о том,
     что дела этой жизни управляются не нами.
             Амброз Гвиннет Бирс (1842–1913)


…- Ах, ты ж, паразит! – закричал дед Афоня соседскому внуку Беде, который тащил за собой на размочаленной толстой веревке упирающегося, полузаходшегося, глухо мычащего кота. – Ты что ж задумал, аспид! Почто животину мукам предаешь? Я вот Спиридону скажу – взгреет тебя вожжами по мягкому месту! А ну, отпусти мышееда, варнак! Божья тварь никому ничего плохого не сделала!..

…Беда, пацан тринадцати лет, носил вполне человеческое имя, вычитанное его дедом Спиридоном в Святцах. Крестили его Кондратом, по требованию деда.
- Я в честь брата своего покойного внука Кондратом называю, - всем объяснял он. – Брат у меня Кондратом был! Силищи неимоверной! В плечах – цельный аршин! Потому его Кондратом и прозвали – широкоплечий, значит. А тут внучок мой народился. Я глянул на него – чисто брательник мой! Младенчик – а плечи широченные! Ну как не Кондрат? Мабуть с таким прозванием и здоровьем-силищей его судьба не обделит!
Родители не стали спорить с дедом. Кондрат - так Кондрат. Имя по нынешним временам не затасканное, даже редкое. Авось судьба заметит пацаненка, да и вывезет его к счастью и благополучию…
…Судьба действительно заметила мальчика, да только совсем не с той стороны, что мечтали родители и дед Спиридон. В мальчишке очень рано начала проявляться сатанинская жестокость по отношению ко всему живому. Трехлеткой он не пропускал ни одного жучка-червячка, чтобы не оторвать ему лапки и голову. За бабочками охотился лишь с целью растереть в маленьких пальчиках их невесомые крылышки. Даже толстые гудящие шмели не возбуждали в нем уважения или страха. Он хватал их ручонками и топил в ведре с водой, злясь и топая ножкой, когда намокший шмель вырывался из кулачка и, натужно гудя, тяжело пытался взлететь.
Став постарше, Кондрат перешёл на головастиков, лягушек и ящерок. Он калечил и убивал все, что попадалось ему в руки. Соседи стали звать его Кондрашкой по аналогии с кондрашкой-параличом, которая может «хватить».
- Вон, Кондрашка идет, тебя заберет! – пугали матери своих маленьких детей, которых никак не могли успокоить обычными уговорами. – Сейчас руки-ноги тебе оторвет, если не замолчишь!
Родители Кондрата сильно переживали, наблюдая, что в сынке растет маленький Чикатило, пытались воспитывать теми методами, которые считали правильными. Пороли за издевательства над животными, ставили в угол на горох, но Кондрашка не менялся, становясь все более и более безжалостным.
- Вот беда у нас какая, - горевали родители. – Ведь и с нами так в старости может поступить… Вот беда, так беда…
Так к Кондрату приклеилось новое прозвище – Беда. В селе его по-другому и не называли больше. Когда он, руки в карманах, вихляя бедрами, посвистывая и сплевывая через дырку от очередного выпавшего молочного зуба, проходил по улочкам, соседи прятали свою живность за заборами, подзывали собак и кошек, загоняли кур и уток во дворы, чтобы цепкий глаз Беды не наметил себе легкую жертву.
Дед Беды, Спиридон, по молодости был крутого нрава, но к старости стал много пить, превратившись в слезливого сизоносого пьяницу. Он тоже пытался принять участие в воспитании внука, но дальше скучной декламации о том, что раньше для порядка полагалось сечь детей по субботам, которые так и назывались «родительскими», или что место таким, как Беда, должно быть в колонии для несовершеннолетних, дело не шло.
Исчерпав все пришедшие в голову аргументы, Спиридон доставал бутылку первача, соленый огурец, луковицу и ржаную горбушку, наливал полный стакан, смотрел на просвет через мутную жидкость, крякал и, резко выдув воздух, опрокидывал стакан в себя. Потом, вытаращив глаза, занюхивал ржаной горбушкой, зажевывал огурцом с чешуйкой лука, утирал рот рукавом рубахи и сообщал:
- Зело борзо пошла, а ты, Кондрашка – совсем пропащий!
Беда, выслушав этот заключительный вердикт, махал рукой и шел по своим делам. Его не впечатляли дедовы воспоминания о родительских субботах, впрочем, как и родительские наставления о том, что папу и маму необходимо слушать, а животных мучить нехорошо. Его тянуло совершить что-то гадкое. Просто никаких сил не было терпеть! Удовольствие от крика зверька, затравленность и страх в его глазах, предсмертная агония жертвы пробуждали в нем такое сильное чувство почти физического удовольствия и мнимого могущества, что боле ничего не могло возбудить его фантазию…

…Этого кота Кондрашка поймал еще вчера. Кот был не местный. Наверное, зашел на чужую территорию по своим кошачьим делам. Самочек посмотреть, да себя показать. Беда приманил его куском колбасы. Скрутив ему лапы и морду скотчем и посадив в полотняный мешок из-под картошки, он бросил кота ночевать в сарае, чтобы с утра пораньше, на зорьке, утопить его в реке. Беде очень хотелось понаблюдать, сколько минут кот сможет не дышать под водой, пока не утонет.
Утром Беда размотал коту только задние лапы, чтобы он мог ковылять на трех. Надел ему на шею веревку, затянув как можно туже, чтобы кот не смог вырваться, но мог дышать, и поволок его на речку…

…Дед Афоня сидел в камышах с удочкой, помусливая изжеванную незажженную цигарку. Он уже который год пытался бросить курить, но каждый раз срывался. Вот и этой весной собрался «начать жизнь заново» и совершенно отказаться от «никоцианы диавольской».
Улова почти не было – так, пара ершей, окунек, да три плотвички. Вот и вся утренняя добыча. Только кота накормить…
Беду Афоня заприметил не сразу. Удочку задергала очередная поклевка, и старик сосредоточился на прыгающем поплавке, сделанном из пробки от шампанского. Вдруг ухо уловило странный звук. Как будто кто-то мычал с зажатым ртом.
- Ах, ты ж, паразит! – закричал дед Афоня соседскому внуку Беде, который тащил за собой на размочаленной толстой веревке упирающегося, полузаходшегося, глухо мычащего кота. – Ты что ж задумал, аспид! Почто животину мукам предаешь? Я вот Спиридону скажу – взгреет тебя вожжами по мягкому месту! А ну, отпусти мышееда, варнак! Божья тварь никому ничего плохого не сделала!.. А ну иди сюда, клоп вонючий, как только земля таких извергов рождает! Брось веревку, тебе говорю, остолоп, будь ты неладен! Я вот, ужо, тебе сейчас задам, вражина!..
Дед Афоня, как молодой, выпрыгнул из камышей и, прихрамывая, побежал к Беде, который, растерявшись перед неожиданно возникшим очевидцем планируемого преступления, застыл на месте, перетаптываясь и не решаясь ни бросить несчастного кота, ни убежать вместе с ним, чтобы закончить свое неправедное дело где-нибудь в другом месте. Недолго думая и приметя, что старик бежит к нему с подсачком на толстой ветке, Беда все же решил бросить кота и спасаться бегством в одиночестве. Афоня не стал бы зря тратить время на уговоры и нравоучения и огрел бы хворостиной по мягкому месту, как следует!
Когда Афанасий подбежал к коту, тот и не попытался сбежать. Просто лежал на дороге, тяжело дыша, и слабо шевелил лапами. Ему уже было все равно, что с ним произойдет дальше, лишь бы поскорее прекратились эти мучения…
- Ну что, друг, - тихо обратился к нему Афоня, - сильно этот упыренок тебя покалечил? Ну-ка, покажись…
Старик уселся прямо посреди дороги, положил кота к себе на колени и аккуратно стал разматывать скотч. Кот, поняв, что человек хочет помочь, лишь глухо мычал от боли…

…Так началась их крепкая дружба, перешедшая в нежную любовь. Афанасий отмыл кота и подлечил его раны медвежьим жиром и травами. Лечебные мази он готовил себе сам. Его бабка, не дождавшись внучки, передала ему секреты целительства. Афоня даже не пожалел на бинты пару старых наволочек.
Кот терпеливо переносил лечение, благодарно тычась в ладонь старика сухим и горячим от воспаления носом. Своей коровы или козы у Афанасия не было. Поэтому немного молока он выпросил у соседки Пелагеи, пообещав в благодарность нарубить ей дров.
Кот хворал долго. Ушибы, рваные раны и потертости на шкуре постепенно заживали. Он отъелся свежей рыбой, которую Афоня почти ежедневно ловил не ради собственного прокорма, а чтобы кормить свежатиной спасеныша, и парным молоком, даваемым сердобольной Пелагеей.
Через месяц кота было не узнать. Крупный мохнатый зверь с ярко-рыжими умными глазами и длинным пушистым хвостом сидел по вечерам с Афоней на завалинке возле избы и щурился на заходящее солнце. Афоня пожевывал очередную незажженную цигарку, а кот старательно намывался, поглядывая на оранжевый закат…

…- В общем, оздоровел ты, вроде, - удовлетворенно произнес старик, оглядывая кота со всех сторон. – Вона какой гладкий стал! Пушистый, как белка! Хоть на шапку тебя пускай!
Кот поднял голову и, прищурившись, внимательно посмотрел на Афанасия.
- Да ты что! – замахал Афоня руками на кота. – Да это ж я пошутил! Какую шапку! Это шуткую я так! Ты не опасайся! Язык дурной. Ляпнул, не подумав. Я и на охоту-то никогда не ходил… Не люблю живое жизни лишать. Невинные они. А я и молока с яичками поесть могу… Что мне, старому, много ль надо сейчас? Вот рыбку ловлю. Это да. Ну-тко, это ж рыба… Не зверь…
Кот, словно понимая смысл сказанного, отвернулся и продолжил намываться. Он и не думал про старика ничего плохого. Этот человек спас ему жизнь. И кот четко это осознавал и был благодарен ему до самой глубины своей бездонной кошачьей души.
- А имя, промежду протчим, хорошее выйдет, - размышлял Афанасий. - Шапка! А? Неплохое имечко для тебя? А, лопоухий? А то время-то идет, а я никак не могу прозвище тебе хорошее выдумать. Не идет на ум – и все тут! Шапка будешь! Коротко и емко. Да и по видимости шкуры твоей шикарной тебе подходит. Соображаешь? Имя это теперь тебе такое будет – Шапка! Ах, ты ж, зверина ласковая! – засмеялся старик, почесывая коту вытянутую вперед шею. – Вот, не думал, не гадал, что перед смертью заведу зверушку себе… Ииииэх! Может тогда поживу ещё, чтобы ты дом имел… Если Господь годков пошлет немного…

…Прошло два года…

…Беда явилась внезапно. Как-то утром дед Афоня не смог встать с постели, грудь сдавило железными тисками.
Забеспокоившаяся Пелагея, к которой старик ежедневно в одно и то же время ходил за молоком, зашла проведать. Долго стучала и окликала – никто не открывал. Только жуткие завывания кота доносились из-за двери.
- Помер, что ли… - испугалась Пелагея и побежала домой за запасными ключами…
…Афанасий лежал без сознания. Возле него сидел кот, положив голову старику на грудь со стороны сердца, словно прислушиваясь к его ударам. В глазах кота стояли слезы. Если бы он мог отдать свою жизнь, чтобы жил его любимый человек, он бы сделал это без раздумий. Но это было невозможно.
Пелагея всплеснула руками и, заохав, побежала звонить в скорую…
…Афанасия увезли в областную больницу. Пелагея заперла дом, второпях не заметив, что закрыла в нем кота. Шапка и не стремился сбежать, спрятавшись под кроватью. Он уже понял, что с его сердечным другом случилась большая беда. Когда ключ щелкнул в замочной скважине, кот выбрался и лег на уже остывшую постель, приготовившись ждать возвращения хозяина столько, сколько придется. Без Афанасия он не представлял своей дальнейшей жизни…
…Как говорят в народе, пришла беда – отворяй ворота. И еще говорят, беда одна не ходит…
Для этих мест несчастья только начинались…
Ночью в поселок пришла большая вода…
…Почему и как размыло песчаную дамбу на реке не смог впоследствии объяснить никто. Проточив малое отверстие, вода с невероятной быстротой расширила его в промоину и, высвобожденная из плена, рванулась на захват, километр за километром пожирая новые территории…
Шапка почувствовал беду интуитивно, как ее умеют ощущать звери - не разумом, а всем своим нутром. Кот заметался по дому, ища выход, но Пелагея всегда была аккуратной и ответственной женщиной. Уходя, она проследила, чтобы все окна были закрыты на шпингалеты, а входная дверь заперта на все повороты ключа. А то вдруг, пока хозяин отдыхает на больничной койке, что из имущества пропадёт…
Вернется дед Афоня и станет пенять соседке. А помрет, не дай Господь, так по ночам приходить его душа станет, да тихо укорять:
- Что ж ты, Поля, не проследила за жильем моим и имуществом, таким тяжким трудом заработанное? Я ж тебе всегда доверял, как себе! И ключи только тебе оставлял. Знал, что не покусишься ты на чужое никогда! А вот вернулся я - а все, что нажито было за жизнь мою долгую, все же покрадено! Вот, Поля, подвела ты меня под самый, что ни на есть, монастырь… Придется теперь на паперти мне стоять, да просить милостыньку…
Ну, примерно так представляла бы себе Пелагея пеняния и укоры Афанасия по возвращении, если бы она не проследила как следует и не закрыла бы самолично каждую щель, ведущую в дом. Про кота Шапку Пелагея не вспомнила и на следующий день, когда пришла общая страшная беда. Да и не до чужих котов ей было…

…Вода прибывала с огромной скоростью. К полудню улицы поселка оказались затопленными. В низинных местах вода зашла в дома. Пелагея бегала по двору, собирая свое нехитрое хозяйство. Особенно сложно было уговорить спасателей забрать дойную козу с козленком и свиноматку с подсвинками. В первую очередь спасали людей. Места для животных в лодках не оставалось. Отказавшись плыть без скотины и ругаясь на чем свет стоит, Пелагея затащила их в дом, надеясь, что вода дальше не пойдет…
Куда там… Уже к вечеру над деревянным полом кухни и комнаты поплыли резиновые галоши, веник и собачьи миски…
Весь день и всю ночь по селу плавали местные мужики на надувных лодках и спасатели на катерах, громко выкликая оставшихся охранять свои дома. Мародеров боялись все. Но оставаться здесь с каждым часов становилось все страшнее и опаснее. Люди умоляли вывезти не только их, но и домашних животных и мелкую скотину.
Некоторые, испугавшись, уехали быстро, оставив домА на цепных собак, прикованных к будкам, тем самым обрекая верных псов на неминуемую гибель. Собаки, видя приближающуюся воду, не имея возможности убежать, дико выли от ужаса, рвались с цепей, запрыгивали, по возможности, на поленницы и другие возвышения. Некоторые барахтались в холодной воде, пока не заканчивались силы, а потом тонули…

…Шапка лаять не умел, ведь он был котом… Его мяукание из запертого дома на улице было почти не слыхать за жуткой какофонией из истошного лая собак, блеяния коз и криков спасателей и спасавшихся. Кот бегал с уже полузатопленного первого этажа на второй, перепрыгивая воду по мебели, запрыгивая на подоконники, наблюдая за проплывающими мимо лодками, скреб лапами стекло и мяукал, мяукал, чтобы обратить на себя внимание.
- Куда же вы! Куда! – кричал он людям. – Я здесь! Заберите и меня! Отвезите к моему человеку! Я так нужен ему! Не оставляйте меня умирать здесь!
Но проплывающие не слышали и не видели кота. Им было не до него. Спасали тех, кого удавалось выловить из мутного потока. Подбирали кошек, проплывающих на широких досках, или цепляющихся из последних сил за кузова затопленных машин. Снимали собак с крыш сараев, курятников и высоких поленниц. Волонтеры день и ночь курсировали на резиновых лодках по затопленным поселкам, высматривая выживших…
…На третий день половодья дома затопило по верхние венцы… В селах не осталось никого живого, но волонтеры все равно по нескольку раз за день проплывали по улицам. Испуганных животных не всегда удавалось обнаружить сразу. Часто в панике они забивались поглубже, но чем отчаяннее становилось их положение, тем большее доверие вызывали у них люди в лодках. Все живое всегда стремится выжить любой ценой. Никто не кусал и не царапал спасателей, агрессия уходила на второй план, оставляя место лишь отчаянному страху смерти…

…Шапка начал понимать, что обречен. Вода затопила второй этаж. Кота спасало только то, что дед Афоня снял, накануне своей болезни, чердачный люк, намереваясь поменять на нем проржавевшие от старости петли. Шапка уже неделю с вожделением смотрел с пола на зияющий проем в потолке, не имея возможности запрыгнуть туда и все исследовать для порядка, как и полагается приличному домашнему коту.
Теперь ему представилась такая возможность…
Пока поднималась вода, Шапка перепрыгивал со стульев на диван, потом подплывал и какое-то время отсиживался на высоком комоде, на серванте, на шкафу…
Когда вода затопила и шкаф, поднявшись до уровня его шеи, Шапка поплыл к единственно возможному месту спасения – открытому люку на чердак…
К его счастью, потолок второго этажа был чуть выше крыши трехстворчатого шкафа. Шапка знал, что если ему не удастся выбраться на чердак, вернуться уже будет некуда. Но он не мог позволить себе просто так утонуть. Все ресурсы организма задействовались для выживание. Он должен был хотя бы постараться спастись. Ради любимого человека... Шапка твёрдо верил, что Афанасий жив и где-то ждет его. Не дело было расстраивать больного старика своей бессмысленной и бесславной кончиной в грязной воде. Шапка собрался бороться до конца…
Подплыв к дыре, кот попробовал забраться. Но оттолкнуться было не от чего. Вода - субстанция зыбкая, неверная… Шапка продолжал барахтаться. Вода была очень холодной. Тело начало коченеть, лапы потеряли гибкость, в пасть и в нос то и дело затекало, и кот был вынужден постоянно отфыркиваться, прочищая дыхательные пути…

…Вот уже кончики ушей коснулись потолочных досок… Держать морду над водой становилось все труднее…
- Сейчас или никогда! – подумал кот, изогнувшись всем телом, на миг уйдя под воду целиком, лягнув холодную жидкую смерть задними лапами, и из последних сил подкинув себя к щелястой доске, ограничивающей проем люка.
Когти, срываясь, заскользили по  закаменелому от старости дереву…
- Все… Это все… - пронеслось в его голове.
Но тут коготь правой лапы попал в маленькую щель между досками. Шапка напряг все мышцы, чтобы не потерять последнюю возможность, не уйти под воду навсегда, и так повис, вяло двигая задними лапами, давая уставшему телу передышку…
Уровень воды почти сравнялся с уровнем потолка. Теперь выбраться стало легче. Шапка зацепился второй лапой, подтянулся, скребя когтями доски пола чердака, и с огромным трудом выволок тяжелое, набрякшее водой тело.
Какое-то время ему удалось отлежаться и отдохнуть на полу. Но, спустя пару часов, начало топить и чердак…
Шапка с тоской осмотрел низкое тесное помещение. Прыгать больше было некуда. Здесь не было ничего, на что еще можно было забраться. В метре над головой проходили широкие доски конька крыши…
Кот понимал, что ни процарапать, ни прогрызть фронтоны дома ему не удастся…
Вот теперь, наверное, все… Никаких шансов на спасение больше не оставалось…
Вода почти остановилась, слегка притопив пол чердака. Лежать в воде было неприятно и холодно, но ничего другого не оставалось, и Шапка приготовился достойно встретить свой конец…
Сквозь рассохшиеся фронтоны с выбитыми сучками проходило немного света. По наступившей полной темноте Шапка понял, что сейчас ночь, и что это последняя ночь в его жизни…
- Ну что ж, - думал Шапка, лежа брюхом в воде, - может быть и не так уж плохо я прожил свою жизнь… Конечно жаль, что она заканчивается так скоро и глупо… Я погибну не в бою; не защищая честь и жизнь; не отдавая дань любви и верности хозяину, уйдя вслед за ним в небытие, а просто захлебнусь, как утопленная в ведре крыса. Бесславная смерть… Совсем бесславная… Но, видимо, так мне суждено. Бесполезно спорить с Радугой. Каждому она сама назначает свой личный способ ухода. И каждая живая тварь может выбрать лишь то, как она умрет – потеряв достоинство и корчась с страхе и ужасе, или прямо и твердо взглянув в белесые очи небытия и решительно ступив на радужный мост… Все мы рано или поздно придем в этот мир снова… Жаль только, что с хозяином, с любимым человеком, к которому ты именно в этой жизни прикипел душой, встретиться вряд ли будет суждено… Хотя, кто ее знает эту Радугу и ее законы… Может, волей случая или по законам притяжения любивших, удастся вновь разыскать друг друга, узнав по сияющей из глаз знакомой душе… Так или иначе, ничего другого не остается… Эх, хозяин… Жив ли ты? Наверное, был бы жив, вернулся бы за мной… Обязательно бы вернулся… Я это точно знаю… Ты никогда бы не оставил меня умирать… Одного… Наверное, ты ушел искать подножие своей Радуги… Ну, тогда и мне пора… Может быть, встретимся в следующей жизни… Я буду думать о тебе до последней своей минуты…

…Наступал новый день. Сквозь щели между досками забрезжил неверный свет…
Шапка поднялся на трясущихся слабых лапах, вытянул шею в сторону света, струящегося из самой большой круглой дырочки от выпавшего сучка, и запел свою последнюю Песню Смерти…
…Каждый кот умеет петь Песню Смерти. Она бывает очень разной. В кровавом бою она звучит яростно и способна испугать противника, понимающего, что кот этот пойдет на все и уже готов к гибели и встрече с предками.
В тяжелой болезни песня звучит еле слышно, но все равно неизменно доходит до Радужных сфер. В ней кот сообщает о своей готовности уйти, о смирении перед судьбой, о принятии ее подарка. Ведь в тяжелой немощи смерть – это истинный дар судьбы, избавление от физических страданий…
Песня кота, обречённого создавшимися условиями на неминуемую смерть, звучит тоскливо и пронзительно. В ней он поет о своем невероятном желании жить, о еще несделанном и неизведанном, об обрывающейся надежде и способности любить до последнего вздоха. Кот кричит Радуге, что он идет к ней, не опуская головы, на прямых лапах и высоко держа хвост…
Именно такую Песню запел Шапка. Такая Песнь может звучать несколько часов, пока последний вздох не оборвет разбушевавшаяся стихия…

Именно эту Песню Смерти и услышали ранним утром вновь патрулирующие улицы поселка спасатели. В жуткой тишине затопленного села раздавался только плеск весел и звуки голосов переговаривающихся между собой людей.
- Ты слышишь?.. – спросил Один.
- Что слышу? – ответил Другой.
- Мне кажется, кошка где-то кричит… - неуверенно сказал Первый.
- Да брось… Все, кто оставался, давно уже утонули… - буркнул Второй. – Так, для порядка плаваем… Кого смогли – уже спасли… МертвО тут… Это тебе кажется…
- Да нет же, прислушайся, воооон в той стороне слышно… Точно кошка орет… - настаивал Первый.
- Ну, хочешь, сплаваем… Мне все равно куда грести, - согласился Второй…

…Шапка пел самозабвенно и не останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Он знал, что ему осталось совсем немного земного времени. Все, что он хотел высказать, нужно было успеть пропеть именно сейчас, пока грудь еще способна набирать воздух, а связки не осипли. И кот пел. Он не слышал подплывших людей, пока они не забрались на крышу дома и не загромыхали тяжелыми болотными сапогами по стальным листам…
- Лом давай! – крикнул Второму Первый, оседлавший конек. – Слышишь, она еще жива! Я попробую отогнуть лист и вытащить!
Шапка вдруг замер от внезапного осознания, что рядом находятся живые люди. И, кажется, эти люди хотят его спасти…
Цепляясь когтями за щели между досками обшивки, кот стал карабкаться по вертикальной стене, стремясь добраться до горизонтальных досок, составляющих конек. Шум и лязг над головой не затихали. Железо лома гнуло жесть обшивки, срывая ее с кровельных гвоздей и выгибая горбом…
Шапке удалось вскарабкаться под самый конек и проснуть голову между двумя толстыми досками. Находиться в таком положении долго было невозможно. Кот сорвался и снова упрямо полез по стене. Наступил час икс. Последнее испытание судьбы. Если сейчас он не справится – все,  что с ним случилось, не будет иметь никакого смысла. Вверх! Только вверх! Люди пришли на помощь и спасут его, если только он сам сделает все возможное для своего спасения!
Голова Шапки вновь показалась между досками конька…
- Получилось! – крикнул Первый Второму.
Отогнув лист жести человек заглянул внутрь.
Прямо перед ним между двумя досками торчала мокрая голова кота с дикими, черными от ужаса, глазами. Пролезть между досками, не имея возможности отталкиваться задними лапами, Шапке никак не удавалось.
- Она еще дышит! – крикнул Первый, обернувшись ко Второму. – Сейчас, сейчас я тебя достану, не бойся…
Первый запустил руку между досок, ухватил покрепче кота за загривок, а другой рукой попытался развернуть послушно обвисшее тело так, чтобы протащить его через узкую щель.
Шапка был умным котом. Он понял, что сейчас, когда его коснулась рука человека, не стоит растопыривать лапы и пытаться цепляться за все подряд. Он только помешает своему спасению. Человеку, который пришел за тобой, стоит довериться и подчиниться, потому что он пришел не забрать твою жизнь, а подарить ее…

…Трое счастливых плыли домой…
Двое людей, оживленно обсуждающих чудесное спасение несчастного кота и сам кот, чудом вырванный из ласковых, но смертельно цепких рук Радуги. Первый держал Шапку на руках, прижимая к себе, стараясь хоть немного согреть настрадавшееся животное. Второй резво греб веслами, беззлобно насмехаясь над товарищем и называя его Великим Спасителем Хвостатых.
Через полчаса Шапку уже обтирали сухим полотенцем, дав предварительно напиться молока. Чуть позже дали немного тушенки и положили обсыхать на чью-то кровать, накрыв теплым пледом. Вконец измученный кот пригрелся и задремал…

…Это оказался один из пунктов временного размещения пострадавших людей.
- Может его хозяин здесь! – заявил Первый спасатель, передавая кота с рук на руки волонтерам. – Вы согрейте беднягу и накормите, а то концы отдаст… Поспрашивайте у людей, может кто и признает его. Адрес назовите, откуда мы его забрали. Ведь кто-то жил там! У нас все переписаны. Может соседи или сам хозяин обнаружится! Жалко животину… Сколько их в этом кошмаре жизни лишилось… Страшно представить… Если не найдете никого здесь, хоть в приют его временно пристройте… Может хозяин ищет его… А я в других местах поспрашиваю… Язык до Киева доведет!..

…Дождался ли Шапка своего хозяина или нет осталось неизвестным. Может какая сердобольная женщина пожалела беднягу и забрала его к себе домой. Или кота поместили в приют к остальным спасенным в надежде, что хозяева потерявшихся во время наводнения животных, станут разыскивать их. Или Шапка, отлежавшись и утолив голод, на следующий же день пошел бродить по свету, сам пытаясь разыскать своего пропавшего хозяина…
История умалчивает об этом…
Умолчу и я…
Пусть этот рассказ станет Песней Жизни кота Шапки, который, возможно, на самом деле был кошкой, и памятью малого человеческого подвига его неизвестных спасителей.
Песней надежды, любви, верности и проявления высшего милосердия живых друг к другу.

     Человечность, точно поток чистой
     и благородной воды, оплодотворяет низины;
     он держится на известном уровне,
     оставляя сухими бесплодные скалы,
     вредящие полям своей тенью
     или грозными обвалами.
            Жан-Жак Руссо (1712–1778)


Фото настоящего спасенного кота (кошки) взято из ролика в Интернете
Имена спасателей и дальнейшая судьба кота (кошки) неизвестны...