Пушкин и мiр с царями. Книга первая. Раскрытие.
Часть вторая. Ссылка. Глава шестая.
Да, он душою к ней стремился,
Да, он душой её желал…
Итак, Пушкин в Одессе поступил под начало графа Михаила Семёновича Воронцова. Почему же это вызвало у Тургенева и Вяземского надежды на лучшее будущее в пушкинской судьбе и почему это же породило у Инзова сомнения в пушкинской будущности? Кем был граф Воронцов вообще?
Само рождение графа предполагало для его дальнейшего развития широчайшие возможности, которыми он в силу имевшихся у него дарований весьма успешно воспользовался. Он родился в 1782 году в Санкт-Петебурге в семье российского посланника в Англии, и детство и юность провёл в Лондоне. Там он был воспитан своим отцом в строгости по всем английским правилам, получил блестящее образование и, в свете гремевшей рядом с Англией французской революции, и её непонятных последствий, своим дальновидным отцом был обучен и столярному мастерству.
По традиции того времени, сразу после рождения он был записан в гвардию и к
шестнадцати годам он поступил на службу, сразу же – камергером императорского двора, одновременно будучи в чине гвардейского прапорщика. В девятнадцать лет он решил посвятить себя военной карьере. В двадцать один год он выпросился из Петербурга на Кавказ, где участвовал в русско-персидской войне, и далее вплоть до 1812 года его столичная служба в гвардейском Преображенском полку постоянно перемежалась с участием в различных военных кампаниях.
В битве при Бородино он был командиром пехотной дивизии, стоявшей на самом опасном направлении, дивизия потеряла девяносто процентов личного состава, но не отступила. Сам Воронцов был ранен штыком в рукопашном бою и после сражения выехал в своё имение на лечение.
Из его богатейшего дома в Немецкой слободе в Москве имущество должны были вывозить 200 подвод. Он запретил вывоз имущества и на подводах были вывезены 50 раненых офицеров и генералов и 300 солдат. Напомню читателю, что Кутузовым в Москве были оставлены и погибли при пожаре тысячи раненых при Бородино русских солдат.
350 вывезенных им из Москвы русских воинов Воронцов разместил у себя в имении и лечил за свой счёт, что обходилось ему ежедневно в 800 рублей – огромные по тем временам деньги.
Едва выздоровев, он вернулся в действующую армию и воевал до конца войны, пройдя и весь зарубежный поход, и участвуя во многих значительных сражениях, включая «битву народов» под Лейпцигом.
В 1815-1919 годах в чине генерал-лейтенанта он командовал 36-тысячным экспедиционным русским корпусом во Франции. В войсках корпуса по приказу Воронцова были запрещены телесные наказания, мотивировал это граф следующим образом: «Так как солдат, который никогда ещё палками наказан не был, гораздо способнее к чувствам амбиции достойным настоящего воина и сына Отечества, и скорее можно ожидать от него хорошую службу и пример другим…»
Перед выводом оккупационного корпуса Воронцов собрал сведения о долгах офицеров и солдат местным жителям и заплатил все долги, сумма которых составляла около 1,5 миллиона рублей, из собственных средств. Чтобы расплатиться c французскими кредиторами, он был вынужден продать имение Круглое, полученное по наследству от родной тётки — знаменитой екатерининской сподвижницы княгини Дашковой.
После возвращения из-за границы и вплоть до назначения генерал-губернатором Новороссии и Бессарабской области он командовал пехотным корпусом. Понятно, что при таком послужном списке Воронцов был отмечен множеством государственных наград и был давно и хорошо знаком императору. Александр, зная его широкие административные дарования, не без оснований рассчитывал на то, что под руководством Воронцова новые южнорусские области получат хороший импульс для дальнейшего экономического развития
Граф в определённой степени был либерален, широко образован, имел отличную библиотеку и очень неплохо разбирался в искусстве. На это и надеялись друзья Пушкина, устраивая ему перевод по службе в Одессу. Однако, при всём том, что мы только что сказали о Воронцове, надо отметить, что английское образование, семейное воспитание и природные свойства все вместе сформировали в нём ещё и качества утончённого царедворца, способного к филигранной, почти неуловимой, но всепроникающей лести и также способного к тонким, отлично просчитанным и далеко идущим интригам. В сочетании с твёрдым, выкованным на войне и в светских противостояниях волевым характером Воронцов мог оказаться для Пушкина весьма неудобным руководителем, о чём сразу и догадался многоопытный Иван Никитич Инзов.
Пушкин в Одессе сначала поселился на Итальянской улице в довольно дорогом отеле du Nord. Питался он в, основном, в соседних ресторанах. Новая жизнь, конечно, сразу чувствительно ударила его по карману – тут уже не было бесплатных инзовской квартиры и стола, всё приходилось рассчитывать, а это при пушкинской натуре делать было нелегко. Правда, довольно скоро у него появился весьма широкий круг приятелей и знакомцев, готовых провести с ним время и накормить его, например - компания хорошо обеспеченных польских помещиков, которые очень охотно привечали его самыми разными способами. Другое дело что сам Пушкин не сильно охотно стремился в эту компанию, но и не избегал её.
Одесса была больше Кишинёва, но ко времени приезда туда Пушкина там проживало всего лишь около сорока тысяч человек и все более или менее знаковые люди были в ней наперечёт. Понятно, что фигура ссыльного поэта вызывала к себе очень сильный интерес, и Пушкин был принят в Одессе почти повсюду, скоро стал известен почти всем, и сам познакомился почти со всеми, кто мог быть ему минимально интересен.
Примерно в это время у Пушкина состоялось полноценное знакомство с Каролиной Собаньской, первая встреча с которой произошла во время его первого визита в Каменку два с половиной года назад. Напомню что Собаньская была знатной польской аристократкой из обедневшей семьи, вынужденной обратиться за помощью к влиятельным родственникам, блестяще воспитанная в Вене и выданная этими родственниками замуж – мы с Вами уже говорили об этом. Ко времени приезда Пушкина в Одессу Собаньская уже восемь лет не жила со своим мужем Иеронимом – католическая церковь развела супругов «по причине нездоровья одного из них». Вскоре после развода она стала практически открыто сожительствовать с генерал-лейтенантом Иваном Виттом, начальником военных поселений на юге России, претендентом на место губернатора Новороссии, проигравшим борьбу за это место Воронцову, но оставшемуся в Одессе на очень важной должности и в дополнительной роли соглядатая Аракчеева за делами на юге России.
Биография Витта полна головокружительных трюков. Он во время войны 1812 года доставлял русскому правительству важнейшую разведывательную информацию о планах Наполеона, будучи перед тем на службе у французов, а ещё перед тем, во время Аустерлицкой битвы – на русской службе. Был ли он двойным агентом – не известно, но его услуги были высоко оценены императором Александром, который, однако, в итоге отослал его из столицы на юг. Склонность к выведыванию разных секретов никогда не оставляла Витта. В частности, он очень много знал о Южном тайном обществе и, к примеру, о деятельности Пестеля, но всю информацию куда надо не выкладывал, желая со временем определить, куда ветер подует. Информацией, доставляемой Виттом пользовались, но самим Виттом брезговали, а он при этом пламенно мечтал продвинуться как можно дальше по службе и делал для этого всё возможное.
В добывании нужных ему сведений он не чурался никаких методов, а для этого ему были нужны люди и связи. Одним из таких людей у Витта и была Каролина Собаньская. Собаньская выполняла множество самых разных поручений Витта – она была у него кем-то вроде секретаря, поскольку Витт не был силён в составлении бумаг, она доставляла ему необходимую информацию из очень многих, в том числе и доступных только женщине источников, она осуществляла представительские функции, и, как бы теперь сказали, функции эскорта. Витт использовал Собаньскую так, как ему было удобно. В определённом
роде она была игрушкой в его руках, но только – в определённом роде.
Не будем забывать о том, что Собаньской был присущ выдающийся сексуальный магнетизм. Большинство мужчин, видевших её, в один голос говорят о том, что в лице Каролины не было какой-то особенной, исключительной красоты, но оценка красоты лица – это в большинстве случаев вопрос личного вкуса, в мире не так много абсолютно красивых лиц, и лица эти часто даже при анатомической идеальности не воспринимаются, как вершина красоты. Черты лица Собаньской не были мелки, может быть даже чуть крупноваты – но лишь чуть-чуть, а вот фигура у неё была замечательной. Конечно, она знала это, и все движения её удивительного тела сопровождались прекрасной пластикой, умением себя подать, безукоризненными манерами и обворожительным голосом. Ей был в очень высокой степени присущ особенный шарм польской аристократки, умение непринуждённо соединять в себе лёгкость восприятия, глубину личных интересов, элегантность и внешнюю независимость поведения. Собаньская отлично пела, знала музыкальную культуру и хорошо понимала литературу.
Теперь только остаётся спросить одно: как она при всех своих талантах могла согласиться на роль открытой содержанки сластолюбивого авантюриста?
Разгадка на самом деле может быть и не такой уж сложной. Незаурядная женская одарённость безо всякого сомнения порождала в Собаньской желание получить от жизни то, что она считала принадлежащим ей по праву таланта – таланта красоты, таланта одарённости, таланта смелости, таланта авантюрности, способности на нестандартный поступок. Она росла и воспитывалась в аристократической среде, и видела, что по природным свойствам она намного превосходит многих из тех, кто по положению был выше её. В то же время, из разных историй, известных ей чуть ли не с самого детства, она знала о многочисленных случаях, когда люди, женщины, добивались всего желаемого ими за счёт готовности к неожиданным для всех остальных решениям. Именно такие люди становятся королевами, властительными любовницами императоров, становятся во главе заговоров, фокусируя в итоге на себе внимание множества глаз и распоряжаясь огромными средствами и судьбами десятков, сотен и тысяч людей.
Но для того, чтобы всё в жизни конкретной женщины сложилось именно так, а не иначе, нужен ещё и Его Величество Случай, а он подворачивается далеко не всем. Количество мест на реальных и воображаемых тронах всегда гораздо меньше количества людей, способных эти места занять, и конкуренция за место под солнцем на видном всем месте всегда необычайно велика даже для незаурядных людей обоего пола.
Собаньская волею судеб попала не в Вену, Париж, Варшаву или Петербург, а в захолустную Одессу, небольшой, хотя и растущий портовый городок на Чёрном море, и стала там молодой женой богатого, но богатого лишь по местным меркам, купца средних лет. Что ожидало её при её же амбициях? При муже-негоцианте она даже не могла чувствовать себя полноценной аристократкой. О каком полёте тут можно говорить вообще? Исходя из чисто интуитивных соображений, она выбрала в своём положении максимально возможную свободу, и когда на её горизонте появился Витт, она, не сильно глубоко задумываясь, сделала свой выбор.
Безусловно, она сумела очаровать Витта, как женщина – при всех недостатках его натуры, он не мог ею не увлечься – в немалой степени искренне. А дальше – всё как в жизни: Вы делаете один широкий шаг в определённом направлении, а потом этот шаг закономерно начинает делать Вас.
В сожительстве с Виттом Собаньская получила широчайший денежный кредит
– Витт распоряжался огромными казёнными суммами, выделяемыми на военные поселения, и очень часто делал это в личных интересах. Собаньская не имела практически никакой собственности, в то же время никто не одевался в Одессе лучше её – она не отказывала себе ни в каких предметах видимой роскоши.
По приезде в Одессу Пушкин был властно захвачен в магнетическую ауру польской красавицы. Можно сказать, что он был пленён энергетикой её сексуального обаяния. Мы уже говорили с Вами о том, что к этому времени поэт был сложившимся опытным ловеласом, но на таких женщин, как Собаньская, его искусство обольщения не распространялось. Что могло привлечь Собаньскую в Пушкине? Внешность? Он был не красив. Талант поэта? Она была полькой, и русская поэзия не была ей настолько интересна, чтобы ей вдруг вздумалось влюбиться в мастера русской стихотворной строки. Сексуальный магнетизм Пушкина? Вокруг неё и без Пушкина хватало мужчин с весьма неплохим сексуальным магнетизмом. Кроме того, Пушкин был беден, и имел вздорную репутацию в обществе, в котором она хотела подняться на гораздо более высокие ступени, а звание потенциальной музы опального поэта её ничем не прельщало.
Она видела восторг, который ей удалось вызвать у Пушкина, она чувствовала его стремление овладеть ею, и просто, до банальности просто играла с ним, как кошка играет с уже пойманной мышью, как мастер-шахматист играет с третьеразрядником, когда ему особо нечем заняться. Она прекрасно понимала, что первая же ночь, проведённая ей с Пушкиным, станет ночью её падения и пушкинской победы, и, наоборот – до той поры, пока Пушкин будет безуспешно её домогаться, она останется полной хозяйкой сложившегося положения, которое ей нравилось, и которое её полностью устраивало. Ну, и конечно же, её самолюбию льстило, что первый поэт России увивается за ней, как мальчишка, и она периодически лёгкими и непринуждёнными движениями подогревала в Пушкине интерес к собственной персоне, иногда попутно выведывая у него что-нибудь интересное для Витта, который всегда хотел знать как можно больше и обо всех, чтобы в нужный час применить это знание в своих интересах.
Понятно, что Пушкин, в свою очередь, проводил время в Одессе не только в томных страданиях по Собаньской. Он нашёл себе в южном портовом городе множество других занятий. В Одессе он, наконец, снова почувствовал себя городским жителем. Да, конечно, до столичного времяпровождения тут было далеко, но здесь были неплохие рестораны, была итальянская опера, и было разношёрстное общество, перемешанное с иностранцами, которое временами давало неплохую возможность развлечься.
Пушкин утром подолгу спал, после подъёма регулярно стрелял по стенам из пистолета – он делал это во всех поочерёдно занимаемых им комнатах разных гостиниц, много гулял, обедал в ресторанах с приятелями, писал стихи, и очень много читал – начиная с Кишинёва и до конца жизни он очень много читал – неприметное для окружающих самообразование стало важнейшей частью его жизни.
Были ли гулянки? Конечно были, но – не в таком количестве, как в Петербурге и с некой переменой их качества. Отчаянный сексуальный разгул уже не был флагманским кораблём его флотилии, хотя он довольно охотно временами продолжал «выпускать пар» в общении с девицами лёгкого взгляда на жизнь. Стремление обладать Собаньской не приводило его к платоническим мыслям, и он не давал застаиваться сокам цветущего организма в бездействии.
Где-то в душе он чувствовал, что в отношениях с Собаньской солнце удачи ему светит не слишком ярко, и примерно в конце сентября того же года он познакомился с Амалией Ризнич, женой одесского купца, как и Пушкин, недавно
приехавшей в Одессу, но не с севера, и не из Молдавии, а из Европы. Амалия Ризнич была молода, высока ростом, стройна, и по свидетельству многих, очень красива, только большой размер ноги немного нарушал гармонию её внешности, и потому она носила очень длинные платья. По-русски Амалия не говорила, но в тогдашнем обществе это почти что не было недостатком. В доме Ризнича постоянно собирались молодые люди, и истинной хозяйкой этого живого общества была Амалия. Она умела легко вести весёлый непринуждённый разговор, не давая гостям скучать, и часто и охотно играла в вист.
Среди поклонников очаровательной молодой купеческой жены быстро особенно выделились Пушкин и богатый польский купец Исидор Собаньский. Пушкин пытался привлечь к себе внимание молодостью и страстью, на стороне Собаньского было золото. В этом собрании почитателей Амалии был ещё один человек – её муж, который с помощью наёмного слуги старался проследить за каждым шагом эмоциональной супруги, но это ему в конечном итоге не удалось. Мы не знаем, чего от Амалии добился Пушкин – скорее всего, ничего, она явным образом не благоволила к нему, а вот Собаньский, добился гораздо большего, правда, цена его победы сомнительна. Весной следующего, 1824 года Ризнич по состоянию здоровья (она болела туберкулёзом) была вынуждена оставить Одессу, Собаньский тайно последовал за ней, она будто бы ответила ему бурной взаимностью, но он там, за границей вскоре бросил её.
В сентябре того же года в Одессе произошло ещё одно важное событие – в начале месяца к графу Воронцову приехала жена, графиня Екатерина Ксаверьевна Воронцова, которой было суждено сыграть важную роль в одесской жизни Пушкина.
Воронцова (в девичестве Браницкая) была наполовину полькой, наполовину русской. Её родителями были богатейший польский магнат граф Ксаверий Браницкий и племянница князя Потёмкина Александра Энгельгардт. По воле родителей детство Екатерины, как и детство её четверых братьев и сестёр, прошло в имении отца в Белой Церкви, вдали от нездоровых искушений большого света. Все дети Браницких получили отличное домашнее образование. Екатерина была красива, хотя и не выглядела абсолютной красавицей. При очень неплохой внешности она имела в себе то особенное очарование, которое так привлекает к себе мужчин. Екатерина сумела соединить в себе лучшие свойства польской и русской женских натур, это был удивительный сплав элегантного польского шляхетского кокетства и русской открытости, и русской же сдержанности. Она долго не выходила замуж, а с будущим мужем познакомилась в Париже, и 36-летний холостяк Воронцов был очарован 25-летней Браницкой. Примерно через два года после знакомства, в 1819 году они поженились. Партия для обоих молодожёнов была очень удачной – Воронцов получил замечательную жену и богатое приданое, а Екатерина Браницкая получила высокое положение в свете. Внешне отношения аристократической четы выглядели безукоризненными, но граф не был верен своей жене – его многолетней любовницей примерно в то же время сделалась одна из лучших подруг Воронцовой, Софья Нарышкина. Были у графа и другие романы на стороне, о которых Екатерина Ксаверьевна или знала, или догадывалась, но до поры не предпринимала никаких, ни тайных, ни явных ответных действий.
Сентябрь и большую часть октября графиня провела в определённом уединении на загородной даче, во-первых потому, что она ожидала достройки городского дома, а во-вторых потому, что была на последних сроках очередной, третьей по счёту беременности. Первый её ребёнок, дочка, умерла сразу после родов, вторую дочь она родила примерно через полтора года, и сейчас в семье
ожидали прибавления семейства, и, конечно же, граф надеялся увидеть долгожданного наследника. И мальчик родился, родился в конце октября, его назвали Семёном, и счастливый Воронцов стал готовиться к пышным крестинам, намеченным на середину ноября.
И тогда же, или примерно тогда же в Одессу приехал Александр Николаевич Раевский, старший сын бородинского героя, хороший знакомый Пушкина по совместному путешествию на Кавказ летом 1820 года. Пушкин моментально сошёлся с ним. Со стороны поэта в то время это была самая искренняя дружба, что это было со стороны Раевского – нам остаётся только предполагать.
Раевский не был красив, одевался хорошо, но не исключительно хорошо, и при этом умел очень сильно привлекать к себе внимание, в первую очередь – внимание женщин. Он имел насмешливый острый критический ум, ум, позволявший легко видеть не очень заметные недостатки практически в любом явлении или событии, доступном его вниманию, но ум этот не был созидательным. Такие умы бывают очень важны в коллективах, решающих творческие задачи, они позволяют отсеивать непродуктивные идеи и не зацикливаться на неэффективных движениях и усилиях. Но Раевский не был членом творческого коллектива, он был индивидом-одиночкой. Российская действительность своим несовершенством представляла ему широчайшие возможности для демонстрации своего утончённого критицизма в самых разных обстоятельствах.
Человек критикующий в России всегда выглядит умнее человека что-либо утверждающего, поскольку критика есть орудие разрушения, а утверждение – орудие созидания, народная же мудрость учит нас простой истине: «Ломать – не строить». Ничего не предлагающий и всё отрицающий критик при умной подаче своей личности может долгое время выглядеть в глазах окружающих как человек, знающий что нужно делать так, чтобы всё было хорошо. Именно такую репутацию умел создать себе Раевский, именно этим он сумел на некоторое время подчинить себе внимание Пушкина.
Какие мысли Пушкина сумел обезоружить своим критическим цинизмом Раевский – мы не знаем, наверняка это были темы достижения политических свобод, и без сомнения, Раевский должен был высмеять цели и методы потенциальных русских революционеров, одновременно с этим презрительно высказываясь о сути действующей власти. Раскрывать мизерность власти и утверждать бессмысленность её свержения перед человеком, полным симпатий к всякого рода революционерам – это значит вгонять такого человека в некий эмоциональный ступор. Судя по всему, Раевский с этой задачей в отношении Пушкина в то время успешно справился. Но несомненно ещё и то, что если бы между Пушкиным и Раевским шли только политические диалоги, поэт не был бы так придавлен духовным прессом Раевского в те дни. Раевский нашёл какие-то ключи к интимной жизни тогдашнего Пушкина, Пушкин ему открылся в своих желаниях по-настоящему, а не так, как В. Козлову в августе того же года, когда Пушкин сообщил своему слушателю о том, что в «Бахчисарайском фонтане» «многие места относятся к одной женщине, в которую <поэт> был очень долго и очень глупо влюблен». Козлов после этого решил, что ему была открыта особенная тайна, над чем Пушкин всего лишь посмеялся. Не то было с Раевским. Пушкин ему открылся, по этому поводу получил от Раевского комментарии и комментарии эти были для поэта на тот момент обескураживающими. Всех деталей мы знать не можем, а вот догадываться о глубинной сути событий нам вполне по силам.
Пушкин тогда, по его собственному выражению, некоторое время, оставаясь с
Раевским наедине, предпочитал общаться с ним в полумраке для того, чтобы как-то уравновесить в себе впечатление от его речей. В этом он находил что-то демоническое и в итоге написал стихотворение, которое так и озаглавил: «Демон». В стихотворении были такие строки:
Тогда какой-то злобный гений
Стал тайно навещать меня.
Печальны были наши встречи:
Его улыбка, чудный взгляд,
Его язвительные речи
Вливали в душу хладный яд.
Эти строки наилучшим образом передают то чувство, которое Раевский сумел вызвать в ту пору у Пушкина. Что на что наложилось в ту пору в душе поэта и вызвало подобный резонанс – мы не знаем, а вот то, что Раевский это своё влияние на Пушкина заметил, и вскоре довольно цинично его использовал – это факт, о котором мы ещё будем говорить.
При всём этом Пушкин не был бы Пушкиным, если бы он только мучился мыслями о Собаньской, увивался возле Ризнич и рефлексировал по поводу презрительно-насмешливого цинизма Раевского. Он развлекался привычным для себя образом, о чём мы находим в его октябрьском письме к Вигелю: «Я пью, как Лот содомский, и жалею, что не имею с собой ни одной дочки. Недавно выдался нам молодой денек — я был президентом попойки — все перепились и потом поехали <по борделям>». Кстати, в этом письме Пушкин по лёгкой отсылке к истории библейского Лота, переспавшего в состоянии глубокого опьянения со своими дочерями, обнаруживает отличное знание ветхозаветных писаний, что, в свою очередь, в очередной раз заставляет убедиться в том, что одно лишь знание никогда не делает в человеке веры.
Поэт мучился от недостатка денег. Он в очередной раз писал брату, чтобы тот уговорил отца помочь ему, отец в очередной раз отписывался ничего не значащими словами – почему это было так, мы уже говорили. Зарабатывать деньги делами службы Пушкин не собирался, и говорил об этом открыто. Из семьи он ничего получить не мог, жалованье за невыполненную чиновничью работу он брал, но этих денег для одесской жизни ему не хватало почти катастрофически, и он максимально активизировал свои усилия на издательском направлении. Поскольку самостоятельно заниматься изданием своих книг Пушкин не мог, его главной надеждой в этих делах стал князь Вяземский, поскольку брат Лев, на которого поэт тоже думал как-то положиться, был ещё молод, не опытен, и легкомыслен в финансовых вопросах – а значит, для этой роли Вяземский подходил как нельзя лучше.
Читатели не забывали Пушкина, и «Кавказского пленника», и «Руслана и Людмилу» они продолжали читать с достаточным интересом. Даже император Александр в сентябре этого года, прочитав «Пленника», сказал М.П. Погодину: «Надо помириться с ним». Понятно, что Пушкин не мог ничего знать об этой важной для себя фразе, и потому его в те дни занимали более приземлённые моменты: чувствуя возможность получения дополнительного дохода, он решил переиздать «Кавказского пленника» и «Руслана». Эти планы раньше были завязаны на Гнедича, скупость которого уже немало досадила поэту, но в отношении этих двух произведений что-либо серьёзно поменять было почти нельзя, и Вяземский договаривался о переиздании этих двух книг именно с Гнедичем, а вот что касается «Бахчисарайского фонтана», тут Пушкин рассчитывал совсем на другой ход событий, и на другие заработки.
Свою новую поэму он отправил Вяземскому в столицу в начале ноября с
такими словами: «Вот тебе, милый и почтенный Асмодей, последняя моя поэма. Я выбросил то, что цензура выбросила б и без меня, и то, что не хотел выставить перед публикою. Если эти бессвязные отрывки покажутся тебе достойными тиснения, то напечатай, да сделай милость, не уступай этой суке цензуре, отгрызывайся за каждый стих и загрызи ее, если возможно, в мое воспоминание. Кроме тебя, у меня там нет покровителей;» В этом же письме немного дальше он сообщает Вяземскому о том, что «я теперь пишу не роман, а роман в стихах — дьявольская разница. Вроде «Дон-Жуана» - о печати и думать нечего; пишу спустя рукава».
Ко времени написания этого письма первая глава «Евгения Онегина» уже была написана, и вовсю писалась вторая. В ней пушкинский герой, заскучавший в столице от бессмысленной жизни, приехал в деревню, где вступил в права наследства после умершего старика-дяди. Пушкин при описании деревенской жизни Онегина даёт яркие картины провинциального дворянского быта, но главное – во второй главе появляется некий лирический антипод Онегина – поэт-романтик Ленский, совсем ещё молодой человек, учившийся в университете в Германии, и привезший оттуда «учёности плоды». Пушкин описывает Ленского с симпатией, но в несколько иронической манере. В описании романтизма Ленского чувствуется, что сам автор уже перерос такого рода поэтический подход. В ту осень он написал несколько замечательных стихотворений – Вы легко можете найти их в пушкинских сборниках и насладиться ими, а для примера давайте вспомним стихотворение «Ночь»:
Мой голос для тебя и ласковый и томный
Тревожит позднее молчанье ночи темной.
Близ ложа моего печальная свеча
Горит; мои стихи, сливаясь и журча,
Текут,..
Мастерство Пушкина тут можно считать абсолютным и в каких-либо комментариях оно не нуждается, не буду давать их и я.
Он не мог забыть о Собаньской, хотя и пытался это сделать. Собственно говоря, даже история его неудачного ухаживания за Ризнич является косвенным подтверждением его страстного увлечения Собаньской. Ризнич шестым или седьмым женским чувством угадала в Пушкине «сбитого лётчика» и совершенно закономерно не ответила на его не подкреплённые внутренней энергетикой притязания. Ещё одним косвенным подтверждением его не афишируемой любви к Собаньской является письмо поэта к А.Н. Раевскому, написанное в середине октября. В начале письма есть такие строки: «Г-жа Собаньская еще не вернулась в Одессу, следовательно, я еще не мог пустить в ход ваше письмо; во-вторых, так как моя страсть в значительной мере ослабела, а тем временем я успел влюбиться в другую, я раздумал». Дальше в письме идёт речь о каком-то уговоре между Пушкиным и Раевским насчёт письма Раевского Собаньской и Пушкин советуется с Раевским о том, как ему лучше прочитать это письмо Собаньской и какими комментариями лучше это письмо снабдить, чтобы это произвело на Собаньскую впечатление.
Для нас в этом письме очевидными являются несколько вещей. Во-первых, нельзя, полностью не разлюбив человека и не пройдя после этого период восстановления, тут же полюбить другого человека, во-вторых, Пушкин очевидно рассказал Раевскому о личности той, на которую была направлена его страсть, и в-третьих, мы видим, что Пушкин ищет встреч с Собаньской, усиленно думает о том, как произвести на неё впечатление, и в этом деле ищет поддержки и совета у того, кого считает в этом деле опытным человеком и своим доверенным лицом.
Пушкин продолжал искать возможности для встречи с Собаньской в надежде на взаимность. В ответ она для развлечения лишь кокетничала с ним. Ему при этом даже почудилось однажды, что он отмечен ее выбором: в день крещения сына графа Воронцова 11 ноября 1823 года в кафедральном Преображенском соборе она опустила пальцы в купель, а затем, в шутку, коснулась ими его лба, словно обращая в свою веру.