Начнем с того, что в самом центре деревни, на подворье, где жил Ванюшка с родичами, росла лиственница. Не просто дерево, какое то, никчемное и захудалое, на которое и смотреть не хочется, а огромная листвяшка, высоченная и мощная. Одному мужику уж точно не обхватить ее, а про бабочек деревенских и говорить нечего. А самое интересное, эта огромная лиственница, всего лишь одна-одинёшенька на всю деревню. Нет, в деревне всякие деревья росли. И березки с черемухой. И тополя с пихтами и елками. Скорей всего, листвяшка родилась здесь, когда деревня еще зарождалась, а может, и в помине не было ее, деревни этой. А вот сохранилась по сию пору, так это, скорей всего, потому, что ей с хозяевами сильно повезло. Не посмели изничтожить ее на дрова, даже в самые лихие годы, коих на ее веку было немало.
А вот все ее сестры-ровесницы, начинавшие когда-то свои жизни в одно время с ней, что росли на горах-косогорах вокруг деревни, были давным-давно спилены и дома из них излажены. Только огромные пни выглядывают из высокой травы. Да из цветов, что зовутся Марьины коренья, которым почему-то нравится расти вокруг этих пней. Одни пни стоят еще ядреными, крепкими, видать, всего каких-нибудь с десяток-другой лет назад свалили дерево. А от некоторых пней труха только гольная и осталась. Раздвинет, бывало, парнишка тихонько эти Марьины коренья, а на остатках пня, на солнышке, ящерка греется. Хлоп ее ладошкой, чтобы поймать, да девчонок опосля напугать. Фиг вам! Ящерица хвостик свой оставит, а сама успеет юркнуть прочь. А еще, вместо ящерки наш парнишка может наткнуться на серую, толстую гадюку, с явным неудовольствием, уползающую от опасности, потому как хорошо пригрелась на солнышке.
И растут теперь на горах только внучки и правнучки тех могучих листвяшек. Небольшие лиственницы, все одного роста и преимущественно в компании с березками. Такое впечатление, что они и не хотят вырасти большими и мощными, будто совсем не желают, чтобы и их постигла печальная участь предков. Ну, ладно. У нас до них дела нет. Мы же повели вначале разговор о лиственнице, что стоит во дворе двенадцатилетнего Ванюши Черкашина.
Двор большой у Черкашиных. Посреди двора дом, тоже не маленький. На ступеньках веранды сидят два человека. Разговор очередной и как всегда, важный, ведут. А веранда, то, гляньте-ка, под стеклом. Застеклена, значит. Ну и правильно. Это ведь очень нужная и важная часть добротного деревенского дома. Такие дома в деревнях крестовыми или крестовиками называют. А сидят то на крылечке, совсем не схожие друг с другом люди, как по возрасту, так и по обличью своему. Старичок и парнишка молодой, с длинными волосами на голове своей. Старик, хозяин дома, тут и гадать не надо, сразу видно, что перед нами типичный представитель старообрядцев. Кержаками их кличут в деревне, если уж совсем по-простому.
Роста, Киприян Маркелович, небольшого, можно сказать, даже совсем махонького. Белоснежные, седые волосы на голове своей, а когда-то, они были черные, что крыло ворона твоего, всю жизнь сознательную стрижет только “под горшок”. Из-под “пионерской” чёлки смотрят на тебя глаза изучающе. Ты, конечно, сразу представил себе, что можешь увидеть, заглянув в глаза стариковские. Слезливые, мол, мутные, к тому же изрядно слеповатые. Как-никак, годиков, то, уже ого-го, если не к вековому юбилею они приближаются у деда Киприяна,то всё едино - очень изрядно их накапало.
Ан, нет! Хрен, ты, паря, угадал! Глаза у деда Киприяна, прямо скажем, молодецкие. Живые, и с неповторимой, стариковской хитринкой. Цвета голубого-голубого. Это ж надо! Совсем не потеряли свой цвет и не выцвели ни грамма. Не выгорела в них краска на солнце за многие годы жизни. И будто улыбаются всегда глаза стариковские. А улыбку свою, настоящую и лукавую, старик умело прячет в бороде своей. Окладистой и седой. Со слепотой у Киприяна Маркеловича тоже конфуз полный. Не знает ее, потому как, не приходилось ни разу очки на своём носу прилаживать деду. Но нитку в иголку по сию пору влёт вдевает.
Сухонький старичок облачён, в подпоясанную ремешком, длинную, когда-то, голубую рубаху в горошек. Много раз стиранную-перестиранную, за долгую рубашечью жизнь свою. А уж сколько заплаток на ней, сразу и не счесть! И сразу видно, что и рубаха и штаны благополучно миновали сельповский прилавок магазинный. Сшили их женские руки, быть может, покойной бабки Пелагеюшки даже. Лет, этак …дцать назад. Разного цвета и размера, в разных местах, заплатки эти, но как же красиво они смотрятся, будто специально места выбирали, куда бы их ловчее пришпандорить. На широких штанах заплатки тоже присутствовали, правда, там они не такие яркие.
Сегодня дед и его любознательный внук ведут разговор как раз об этой лиственнице, стоящей в углу ограды. На ней, с незапамятных для Ванюшки времен, висел скворечник. Уже изрядно старый, с почерневшими черными досками, но так любимый скворцами, прилетавшими каждую весну к своему жилищу. Но первоначально этой парочке надо выгнать из него непрошенных и наглых квартирантов, что воробьями зовутся.
- Ты допёр, Ванюшка, почему этих пичужек воробьями зовут? Воробей – вора, значица, бей! Вот и получают эти воришки сейчас в очередной раз, за самовольный захват чужого жилья.
А из скворечника идет полным ходом выселение. Из отверстия летят нехитрые пожитки серых, непрошенных, жильцов. Солома, ветки, пух, всё безжалостно летит на землю. Воробьи носятся вокруг недавнего своего жилья, жалобно, а может еще и возмущенно, чирикают. Но без толку. Иссиня-черная парочка, блестя на солнце своим оперением, сходу принялись по новой обустраивать жилище. Радоваться некогда, время дорого, надо потомство своё выводить.
Вдоволь налюбовавшись работой скворцов, Ванюшка обратился к деду:
- Дед, а дед. Ты не будешь сердиться на меня, если я у тебя сейчас чего-нибудь такое спрошу?
- Ну, ты, внучек, даёшь! Это когда ты у меня разрешения спрашивал, чтобы вопросы мне задавать. Спрашивай, не стесняйся.
- Еще давно, я случайно подслушал разговор папки с мамкой. Ничего, правда не понял, о чем они говорили, но речь шла о тебе, о бабе Пелагее покойной. А еще об этой лиственнице и цыганах каких-то. Я забыл, а сейчас почему-то вспомнил. Расскажи мне, деда, если это не секрет.
- Ах, варнак, же ты, Ванюшка! Подслушать - подслушал, а ничегошеньки не понял. Может и правда, настало время рассказать мне тебе ту давнишнюю историю. Вроде и сказочная она, но я почему-то с годами всё больше и больше верю в ее правдивость. Тогда слушай в оба уха и не перебивай меня.
- Это произошло давным-давно. Так давно, что даже и меня тогда на белом свете не было. Так как, не успел народиться я ишшо. Жили на этом подворье, правда, в другом доме, маленьком и неказистом, мои отец и мать. Молодые они были, и даже ребятёшек не успели нарожать. И вот как-то в одну из ночей, холодной, осенней, попросилась на постой, а может просто переночевать, цыганская семья. Муж с женой и двое маленьких ребятишек. Один даже еще грудь материнскую сосал, это отец так их обрисовал.
- Разместили их, уж как могли. Похлёбкой накормили. А когда настало время им уезжать, цыганка и говорит отцу:
- Спасибо тебе, мил человек, за приют, за хлеб, за соль. Нечем нам с вами за вашу доброту рассчитаться, но послушайте, что я вам сейчас скажу. Вот у вас растёт в углу двора молодая лиственница. Непростая она. Когда у вас родится первый сын, он будет жить ровно столько, сколько будет жить это дерево. Про других детей ничего не скажу, потому, как не ведаю. Прощайте и помните – живёт дерево, значит и сын ваш живой.
- Посмеялись родители над предсказанием цыганки, а потом призадумались. А чем черт не шутит, а вдруг и правда. А дальше было не до смеха отцу с матушкой моим. Родился я, а за мной друг за другом еще пять сестер и братьев. И что ты думаешь, внучек? Правильно, вся пятерка и ушла вскорости друг за другом во сыру землицу. Призадумались родичи мои, со страхом и надеждой стали посматривать на эту листвяшку. Не заболела ли она ненароком, не хочет ли засохнуть, невзначай.
- Потом революция, а за ней гражданская война. Я в самом пекле, казалось, ну всё, каюк тебе, Киприян Маркелович. На этот раз ты точно не спасешься. И так раз за разом. И кажен раз будто кто отводил от меня костлявую с косой.
- Та же история и с войной Отечественной. Когда пришел домой, мать уже одна была, отец, незадолго до окончания войны, скончался. Вот только тогда матушка и выполнила предсмертную просьбу отца, рассказала мне о цыганах и об этой лиственнице, на которую ты сейчас уставился. Так что, хошь верь, хошь не верь. Я, как на духу, всё досконально тебе изложил.
- Ну, ты, дед, и даёшь! Ты в каком веке живешь? Уже люди в космос летают, а он всё еще в цыганские запуги верит. Ты через несколько лет юбилей свой, почти что вековой, справлять собираешься. А если этой листвяшке еще сто лет не доспеется ничего, тебе что, еще целый век скрипеть придется? Я, дед, совсем не против, живи на здоровье. Но это уже не смешно совсем.
Поговорили дед с внуком, да и разошлись с крыльца, каждый по делам своим. Дед Киприян уже пожалел сто раз, что такую ахинею внуку рассказал. Внук Ванюшка про себя посетовал, что недоглядел за дедом, поэтому тот таким дремучим оказался. Неужели он и взаправду поверил, что его жизнь от жизни какого-то дерева зависела.
А ночью разразилась страшная гроза с ослепительными молниями и оглушительным громом. Утром Ванюшка вышел на крыльцо и глазам своим не поверил. Дедову листвяшку молния расщепила от вершины до комля на несколько длинных щеп. Огромные сучья кучей лежали на земле. Скворечник, и тот, разлетелся на несколько частей.
А где дедушка Киприян? Почему его нет на крыльце? Забежав в дедову спаленку, Ванюшка увидел своих плачущих родителей, что склонились над дедом. Над бездыханным телом его любимого деда.
*** рисунок взят в свободном доступе в интернете***