В дни, когда я собирала и записывала воспоминания о своём брате, я осознавала, насколько мало я его знала. Да и когда было узнать, если он старше меня на 27 лет, даже его дочка, моя племянница Галя, старше меня почти на восемь лет. Пока семья Константина и Марии жила в Кошкульском совхозе, я частенько бывала у них, мы дружили с их сыном Шуркой, как называли его родители и все мы. Потом они уехали в другое село, да и дальше не раз переезжали с места на место, так что видеться пришлось реже.
И сейчас, работая над этой книгой, я стараюсь постичь его внутренний мир, хотя понимаю, что сделать это невозможно. Он был разным, в нём сочетались физик и лирик, талант математика и инженера и любовь к литературе, музыке и живописи, жили в нём романтизм, артистизм и изрядная доля эгоизма. Но больше всего изумляла людей его неистребимая сила воли.
Заработав аттестат о среднем образовании, наш Костя решил во что бы то ни стало получить диплом о высшем – инженерном. Выбрал политехнический институт в Томске и поехал поступать на факультет инженеров горного оборудования. С физикой и математикой отношения у абитуриента были просто отличные, и русский язык он знал отменно. Но подстерегала Константина на вступительных экзаменах великая неприятность: немецкий язык. В этой дисциплине он почти ничего не смыслил.
Нам ли бояться преград, – рассудил Костя. Какими-то ему одному известными путями выведал он, кто будет в приемной комиссии. А была в этой комиссии молодая симпатичная преподавательница иностранного языка. Зная, что нравится женщинам, надеясь на своё обаяние, к ней и обратился с необычной просьбой. Проникшись сочувствием к бывшему фронтовику, она предложила: «На экзамене, как только освобожусь от очередного абитуриента, сразу ко мне подходи...».
В институт Костя поступил, учился хорошо, но недолго, года полтора всего. После падения злополучного столба Константин не смог обходиться без костылей: болезнь дала о себе знать с новой силой. Ногу «замуровывали» в кожаную твёрдую шину, за эту шину пристёгивали её ремнями к плечам, и торчала она во всю длину под прямым углом к туловищу. Так добирался Костя до института. Порой вспоминал: «Гололед на улице, скользко. Я упаду, а встать не могу. Прохожие поднимали, на остановках буквально в автобус вносили...».
Учёба учёбой, но когда пришла пора отправляться на практику, Косте прямо сказали в деканате: с такой ногой в горные инженеры вы вряд ли сгодитесь. И хотя предложили студенту перейти на другую специальность, он не согласился и вернулся домой.
С лёгкостью поступил в Омский сельскохозяйственный институт на инженера сельхозмашин. Но и там проучился совсем немного, всего один курс. Отчислился по той же причине: ну какой из вас инженер, если вы на костылях едва ходите, а инженер в селе должен бегать.
Сколько было в его жизни испытаний, он не считал, – много! А это просто ещё одно, очередное, перед которым он ни в коем случае не сдастся. Обдумав ситуацию, в которой оказался, Константин понял, где его может ждать удача.
Мария работала учительницей младших классов в Кошкульской семилетней школе. Наверняка были у них разговоры на эту тему, и, возможно, тогда у Кости как будто открылись глаза: его место тоже в школе. Галя уже была ученицей, а Шурка только недавно родился, и папаша двух детей подал документы в Омский педагогический институт на заочное отделение физико-математического факультета. Вступительные экзамены не составили большого труда, да и опыт поступления у Константина был уже порядочный.
Жили они недалеко от школы – всего-то дорогу перейти – в бараке, где в каждое семейное жилище был отдельный вход. Жилище представляло собой одну комнату с печным отоплением. Я училась в первом классе и частенько, едва ли не каждый день, после уроков заходила к ним. Шуркины родители чаще всего находились на работе, а мы с племянником были предоставлены самим себе. В детский садик Шурка ходил всего один сезон, когда ему было года три. Остальное время он проводил либо дома, либо у нас. Мать Марии, Шуркина бабушка, порой как будто то ли выговаривала моей маме, то ли просто удивлялась: «Вот ведь не родная ты ему бабка, а он всё к вам бегает, у меня не хочет гостить...».
Я так полагаю, что Шурка не только любил нашу маму, ему было с нами, девчонками его возраста, гораздо интереснее, чем со старушкой, с которой нельзя ни побегать, ни поиграть. И во взрослой своей жизни он признался как-то, что бабушку с маминой стороны он просто не помнит.
А я запомнила на всю жизнь такую картину: Константин, склонившись над столом, решает какую-то трудную задачу не то по физике, не то по математике, мы с Шуркой тихонько копаемся в уголке с какими-то игрушками, Мария что-то готовит на обед. Ощущение такое, что брат мой ничего не видит и не слышит, и мы все не шумим, не мешаем: так надо. И вдруг он бросает карандаш на стол и ликующим голосом возвещает – решил! Мария кидается к нему, забыв про кастрюльку или сковородку, ерошит его чёрную волнистую шевелюру, целует его в затылок и смеётся. Мы с Шуркой тоже радуемся. Мы знаем, что на эту задачу он потратил три дня и не отступился от неё, не взялся за другую, а добился своего – справился!
Наверняка его, как и всякого другого, расстраивали неудачи. Но каждый раз неизвестно откуда взявшиеся силы поднимали его из этих обвалов, подталкивали к следующему шагу, и ещё к следующему, вверх по лестнице... Ступенька за ступенькой.
И ещё я отчётливо помню его ногу, затянутую в коричневый корсет-шину из жесткой кожи с туго затянутой шнуровкой. Поездки на студенческие сессии были мучительны. Мама моя где-то раздобыла рецепт микстуры, делала настои для Кости из мёда, алоэ и еще каких-то составляющих. Алоэ росли у нас в комнате в двух или трёх горшках. Братка, так приучили нас с детства называть старшего брата, мог просто сорвать листок колючего алоэ и, сдабривая сахарком, съесть его.
Постепенно он перешел на ходьбу с двумя тросточками, а затем - с одной. Нога по-прежнему оставалась в шине, но он уже потихоньку опирался на неё. Это была его очередная победа, – главная или нет – не берусь оценивать. Побед было много, тяжелых и радостных, и, пожалуй, все они были главными – каждая в своё время.
Однажды в пятидесятых годах понадобились Константину какие-то недостающие документы. Пришлось обратиться в тюменские архивы. Там порылись в анналах , отыскали документы, датированные концом девятнадцатого и началом двадцатого веков и обнаружили, что Константин Игнатьевич Горин вовсе и не Горин, а Язовский. И отец его, Игнатий Семенович Горин – тоже не Горин. Мы все знали, что наш папа был приемным сыном в семье Гориных, а фамилия Язовский, невесть откуда выплывшая, оказалась фамилией его родной матушки. Конечно, Константин решился вернуть себе исконную, бабушкину, фамилию. Правда, поначалу хотел оставить и первую, чтобы не осложнять себе жизнь, да и всё-таки столько лет её носил. К тому же так красиво звучит двойная фамилия: Горин-Язовский! Но чиновники его одёрнули: с чего это вдруг? в СССР графьёв нет! Пришлось взять одну. Так наш Константин стал Язовским. Галю Горину и Шурку тоже переписали на новую фамилию. А Мария до конца жизни именовалась Аксёновой.
Смена фамилии сыграла свою роль при госэкзаменах в пединституте. Нужно было сдавать либо физику, либо математику. Константин был просто влюблён в свою математику и, конечно, мечтал сдавать её. А тут вдруг распоряжение: в алфавитном порядке от буквы А до буквы Т сдают математику, остальные – физику. Данный приказ обсуждению не подлежит. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Остался бы Гориным – сдавал бы математику.
Горевать Константин не стал: физику так физику. Он с ней, как и с математикой, был на «ты». После получения диплома Константину предложили остаться в институте, закончить аспирантуру, стать преподавателем в вузе. Радужная картина будущего братку не пленила. К этому времени он уже не жил в Кошкуле. Отсюда семья переехала в Ярославку, потом в Охотниково, после них Константин жил и работал в Тюкалинске, а дальше было село Велижаны в Тюменской области.
На фото во втором ряду слева Константин, в нижнем ряду справа - Мария.