Под репрессиями в данной главе понимаются действия государства против личности в смысле ограничения ее свободы или физического уничтожения. Хотя если смотреть на вопрос шире, то сюда можно отнести и экономические притеснения, лишение прав, притеснения по службе и при получении образования и. т. д.
Советское государство никогда не признавало тот факт, что в стране есть какие-то гонения на верующих. Т. е. священноцерковнослужители и миряне, которые были убиты или отсидели длительные сроки, с точки зрения государства, просто понесли свою меру наказания и не за веру, а как враги советской власти. И с точки зрения официальных церковных властей начиная с 1927 г. факт гонений не признавался, об этом недвусмысленно сказано в 1930 г. в интервью митрополита Сергия (Страгородского) газете «Известия»: «Гонений на религию в СССР нет. Репрессии, осуществляемые советским правительством в отношении верующих и священнослужителей, применяются к ним отнюдь не за их религиозные убеждения, а в общем порядке, как и к другим гражданам, за разные противоправительственные деяния» [85].
Однако на первом этапе существования советской власти, такая точка зрения в церковной среде не преобладала, все-таки гонения называли гонениями. На епархиальном собрании духовенства и мирян Тамбовской епархии в мае-июне 1918 г. была даже создана специальная секция текущего момента, которая отмечала все случаи насилия со стороны власти против духовенства и мирян [86], однако в своих рапортах по поводу расстрелов духовенства в ходе восстания 1918 г. священники с мест осторожно писали: «расстрелян советской властью» или «за выступление против советской власти».
На сегодняшний день мы не имеем точного списка всех репрессированных за веру, в силу того, что до сих пор документы по репрессированным за веру хранятся в архивах Управления ФСБ по Тамбовской области и выдаче для исследователей не подлежат. Но, тем не менее, в епархиальном управлении с 1998 г. была создана Комиссия по новомученикам, которая вела кропотливую работу по сбору различных сведений о пострадавших. Одна из таких форм работы направление запросов в УФСБ по Тамбовской области со списками тех, чьи имена удалось выяснить. Сотрудники Управления на эти запросы отвечали и в 2007 г. на основе их была издана книга «Тамбовский мартиролог», где помещены краткие сведения о репрессированных за веру [87].
Всего в этой книге собраны сведения о 865 епископах, священниках, диаконах, монашествующих и мирянах. Из них 26 канонизировано Русской Православной Церковь в разное время. В основном все эти люди, так или иначе, пострадали на территории нашей области, причем из этого числа 311 было расстреляно, остальные отбыли различные сроки заключения, а назад вернулось не более 20 %. Ниже помещена таблица, составленная на основе данных мартиролога, где сведения о факте репрессий распределены по годам.
год Кол-во репрессир.
1918 8
1919 0
1920 0
1921 3
1922 103
1923 2
1924 0
1925 0
1926 3
1927 1
1928 2
1929 20
1930 106
1931 75
1932 38
1933 67
1934 63
1935 18
1936 12
1937 400
1938 40
1939 9
1940 9
1941 11
1942 6
1943 0
1944 0
1945 3
1946 0
1947 0
1948 0
1949 6
1950 5
1951 1
1952 0
1953 1
1954 1
Таблица вполне отражает те процессы, которые происходили в период с 1918 по 1954 гг. применительно к нашей епархии. Действительно первая вспышка насилия по отношению к верующим относиться к 1918 г. когда почти все случаи репрессий заканчивались расстрелом. Начало гонений в этот период можно связать с гражданской войной, а вот в 1922 г. репрессии связаны с изъятием церковных ценностей, в ходе которых было только по официальным данным арестовано 103 человека. Многие из них впоследствии были оправданы, другие получили различные сроки от 1 до 5 лет и вскоре освобождены по амнистии. В Тамбовской епархии в связи с изъятием ни одного человека не было расстреляно. В этот же год арестовывали не только за «сокрытие» ценностей или «сопротивление» их изъятию, но и с такими странноватыми формулировками, как «религиозный шантаж» или «религиозное шарлатанство». Т. е. власти еще не сформулировали четких правил, по которым следовало бы привлекать верующих к суду, однако стремились придать некую законность своим действиям.
Нельзя отметить усиление репрессий в связи с антоновским восстанием. Сведений за этот период мало и на сегодняшний день мы располагаем известиями лишь о трех убитых священниках.
Вся вторая половина 1920-х гг. прошла относительно тихо, однако следует сказать, что на протяжении второй половины 20-х гг. преобладали всякого рода косвенные гонения в виде ограничений в правах, усиление оголтелой и наглой антирелигиозной пропаганды, увеличением налогового бремени, порой превосходящие всякие мыслимые и немыслимые нормы. Все духовенство и члены их семей были лишены избирательных прав и фактически поставлены вне закона. Местные власти часто пользовались этим, и на местах в отношении духовенства и верующих мирян царил полнейший произвол.
Новый виток гонений начался с 1927 г. Связано это было, прежде всего, с проведением советским государством политики принудительной коллективизации. Коммунисты прекрасно понимали, что если в селе не закрыть церковь и не арестовать священника, то на успех коллективизации едва ли стоит рассчитывать. Духовенство в массе своей было настроено против коллективизации, хотя открытой агитации никогда не вело. Священники понимали, что это мероприятие советской власти ввергнет крестьянство в новое рабство похуже крепостного, да и вообще поставит под вопрос само существование крестьянства, как социальной группы. Все священнослужители автоматически вне зависимости от того, какое у них было имущественное положение, причислялись к кулакам, которые, как известно, подвергались насильственному раскулачиванию. С 1927 г. усиливаются поборы по линии так называемых хлебозаготовок. Можно здесь привести цитату из обширного документа, который очень ярко характеризует положение духовенства в тот период. В 1930 г. священник с. Столовое Рассказовского района жаловался в Тамбовский окрком на действия местных властей: «До раскулачивания меня я имел земельный надел, небольшую избу, ветхий амбар, сарай и лошадь, которую продал еще весной 1929 г. для выполнения весенней хлебозаготовки и других платежей. Семья моя состоит из меня, 61 летнего больного старика, и моей же больной жены, 52 лет.
На урожай 1929 г. у нас в хозяйстве имелось посева всего 1,37 дес., а уродилось 50 пудов ржи, 15 пудов овса и 15 п. проса. Из этого количества я израсходовал около 6 пудов для обсеменения озимого поля на 1930 г. и 21 пуд 14 фунтов разного зерна вывез по контрактации.
В осеннюю хлебозаготовительную компанию 1929 г. мне было предложено в срок не менее, чем 24 часа, вывезти на ссыпной пункт 75 пудов зерна. За недостатком своего хлеба я вынужден был купить часть зерна на стороне, но указанное задание выполнил своевременно и полностью. 5.10. 1929 г. при проверке выполнения мною задания по контрактации и по хлебозаготовкам, старшим милиционером Кунаковым и секретарем сельсовета Зиновьевым был составлен акт о том, что все мною выполнено полностью, а часа два спустя в тот же день было вручено извещение сельсовета, что согласно постановлению его от 4.10. 1929 г., я обложен по хлебозаготовкам еще на 100 пудов ржи. Каковые обязан вывезти на ссыпной пункт, отстоящий на 18-20 верст к 7.10.1929 г., при чем, так как, за отсутствием каких-либо запасов хлеба и денег, я выполнить это требование в такой короткий срок не мог, все мое имущество, постройки было конфисковано, а я пригвожденный к постели, вследствии тяжелых приступов сердечной болезни, и моя больная жена буквально выкинуты на улицу, ибо я был вынесен из избы, лежащим на койке.
К изложенному считаю необходимым добавить следующее: 28.01. 1930 г., когда я уже проживал в приютившей меня крестьянской семье ко мне явился уполномоченный по сбору семфонда Кунаков с понятыми Пучниным и Букатиным и объявили мне, что он прибыл для изъятия ценностей и ценных бумаг, на предмет покупки зерна по семфонду, после чего, несмотря на мое объяснение, что помимо полученные от отправления треб 122 руб. 32 коп денег и облигаций крестьянского займа в 10 руб. и займа индустриализации в 10 руб, я ничего не имею, произвел тщательный обыск и отобрал, как упомянутые мною деньги и облигации, так и никелированные карманные часы, оцененные им в 4 руб.
Вслед за тем в феврале 1930 г., мне было прислано от сельсовета о том, что к 20.02. 1930 г. я должен уплатить задаток на трактор и за покупку племенного быка (сумма не указана), при чем вопреки указанию воззвания Бюро окрокома ВКП (б), помещенного в «Тамбовской правде», когда я, убежденный, что я как служитель религиозного культа, не подлежу включению в коллективизацию населения, в назначенный срок указанных денежных взносов не сделал, 21 того же февраля ко мне явилась комиссия из трех лиц, во главе с председателем СККОВ, и, узнав о причине не уплаты мною денег потребовала от меня в грубой форме выдачи только что принесенных мною из церкви, собранных за требы 21 руб. денег, а когда я выдал их беспрекословно, член Комиссии, не удовлетворившись этой суммой денег, настоял на производстве у меня обыска, который результата никакого не дал. После этого еще трижды, всякий раз по возвращении моем из церкви, тот же член Комиссии Кузнецов являлся ко мне и отбирал полученные мною за требы деньги» [88]. Этот случай не из ряда вон выходящий, а типичный для того времени.
В период с 1927 по 1929 гг. по бывшей Тамбовской губернии прокатилась волна так называемых «бабьих бунтов», связанных или с арестом священника, или с попыткой закрытия храма. Чаще всего выступления эти были стихийными и участвовали в них в основном женщины. Такие выступления были в селах Скачиха Кирсановского р-на, Пановы Кусты Сампурского района, Саввинские Карпели Сосновского р-на, Ново Кленское Никифоровского р-на и др. С сожалением нужно отметить, что после 1927 г. одной из причин ареста могло стать и несогласие с позицией митрополита Сергия, направленной на широкое сотрудничество с советской властью. Так одна из причин ареста священника с. Нижнее Спасское Рассказовского района Аристарха Кедрова состояла в следующем: «Получив декларацию тихоновского митрополита Сергия предлагающего всему духовенству и верующим подчиниться советской власти не за страх, а за совесть и не смешивать церковные интересы с политическими вожделениями Кедров А.П. скрыл и не объявил ее прихожанам, так как по понятиям Кедрова нужно ругать, осуждать и бороться с советской властью, а не поддерживать ее. Дом Романовых и по сие время Кедровым А.П. поминается на проскомидии» [89]. Т. е. не подчинение Сергиевскому Синоду рассматривалось как выступление против советской власти.
Пик арестов, связанных с коллективизацией, приходится на 1930 г., но и в дальнейшем уже заведенная машина репрессий практически не останавливалась вплоть до начала войны, а наивысшего своего могущества достигла в 1937 г. Конец 1930-х гг. стоит еще отметить тем, что наряду с арестами духовенства и активных мирян началось массовое закрытие храмов. Кроме того, часто тот, кто подвергся репрессиям в конце 1920-х начале 1930-х годов, снова был гоним уже в 1937 г., а многие уже были взяты «на заметку» органами в 1921-22 гг. в период, активного противодействия обновленцам, когда составлялись списки, заведомо «неблагонадежного» духовенства.
Говорить об усилении репрессий в период правления Н. С. Хрущева (т. н. «Хрущевские гонения») применительно к Тамбовской епархии было бы неправильно. Наши данные обрываются на 1954 г. не потому, что у нас нет сведений о событиях последующих лет, а просто потому, что не было арестов. Наоборот, после войны маховик машины смерти заведенный еще в конце 1920-х начал было набирать обороты, и как раз со смертью Сталина остановился. О хрущевском периоде в истории нашей епархии мы поговорим особо, а здесь лишь отметим, что в это время усилился идеологический и хозяйственно-административный натиск на церковь и помимо этого верующие активно загонялись в своеобразное «церковное гетто», а сам образ верующего и священника все более приобретал черты маргинала и изгоя общества.
В 1970-х начало 1980-х гг. областное руководство организовало несколько процессов, в которых в качестве обвиняемых выступали священники. Процессы эти проходили по так называемым «грязным» статьям (совращение малолетних, гомосексуализм). Делалось это намеренно, чтобы окончательно скомпрометировать священников, даже и в глазах верующих. Однако при разборе этих дел очень сложно назвать пастырей, проходивших по этим делам, исповедниками, скорее они жертвы той порочной системы, которая сложилась в церкви к началу 1980-х гг.